Праздник обретенный

Связь памятников и праздников для современников была гораздо более очевидной, чем для нас. Особенно осенью 1918 года. Очевидной – в самом прямом смысле этого слова. Поскольку внутренняя глубинная общность была реализована через внешнюю смежность. Регулярное и частое открытие памятников привязывалось к праздникам, в случае же отсутствия такой привязки само открытие объявлялось поводом для праздника. Но если попытка превратить открытие каждого памятника в праздник не слишком удалась, то настоящего праздника в 1918-1920 гг. без открытия памятников просто представить себе было нельзя. Декреты власти по праздникам и памятникам принимались одновременно. Памятники стали репетицией и символом возрождающегося праздника. Это и называлось монументальной пропагандой.

Словосочетание «монументальная пропаганда» не появляется одновременно с теми процессами, за которыми потом закрепляется. Наверное, не случайно, Л.Шервуд в своих воспоминаниях, чтобы четко обозначить границы того, о чем он говорит, предпочитает пользоваться собственным определением – «каменная пропаганда». «Каменная пропаганда» была лишь составной и не всегда основной частью процесса «монументальной пропаганды», и лишь позже произошел перенос значения с целого на часть.

Этому не противоречат наблюдения за употреблением слова «монументальный» у Луначарского: отдельные случаи заставляют усомниться в однозначной связи значения слова именно с монументами. У Луначарского встречается и «монументальный театр», и «монументальная фигура актера», и даже «монументальная бутафория». Толковые словари и Д. Н. Ушакова, и С. И. Ожегова схожим друг с другом образом определяют слово «монументальный»: 1. Величественный, производящий впечатление мощностью; 2. Основательный, глубокий по содержанию. Согласно тем же словарям, монумент это просто большой памятник. Этимология слова монумент через нем. Monument из лат. monumentum от moneō «напоминаю» оказывается здесь совершенно стертой. Слово монументальный образуется не от слова монумент (в этом случае «монументальная пропаганда» означала бы «пропаганда с помощью монументов»), а от слова «монументальность» (и тогда «монументальная пропаганда» означает «пропаганду исключительную по размерам, проводимую с размахом» - то есть речь идет не о качестве или способе, а преимущественно о количестве)[396]. Наблюдения над самим процессом постановки памятников подтверждают эту догадку.

Поскольку мы говорим о связи памятника и праздника в первые послереволюционные года, то имеет смысл попытаться посмотреть, как праздник возвращается в жизнь нового государства.

Над феноменом возрождения праздника размышляли современники, свидетельствуя первые удачи и неудачи этого процесса. Как показывают работы того времени, представления о том, что такое праздник были очевидными. Это – момент единения[397]. Грезя о советском празднике, руководитель театрального отдела Московского Пролеткульта В. Смышляев, приводит два примера, пришедшихся на время между февральской и октябрьской революциями 1917 года, когда спонтанно случилось то, что опознается как праздник. «Мы были уже свидетелями двух наиболее удавшихся празднеств, которые наблюдателю со стороны могли показаться хаосом. Но если бы он мог подняться над городом в эти дни, если бы смог он охватить ритмичное биение возбужденных сердец, он увидел бы, какая это прекрасная форма, необозримая, гигантская, необъятная в своих возможностях. Я говорю о 1 марте 1917 года в Москве и о дне похорон жертв октябрьской революции в Петербурге. Эти опыты, вылившиеся с фатальной необходимостью, должны быть учтены непременно! И один вывод мы можем сделать и сейчас с несомненной ясностью: празднества должны быть приурочены к историческим и памятным для население дням»[398]. Дело оставалось за малым – выбрать моменты, приурочить и превратить официальное празднество в общенародный праздник.

В 1918 году о празднике Первомая власти вспомнили поздно (собственно, речь о праздновании и шла в том самом декрете от 12 апреля, основную часть которого занимал вопрос о памятниках)[399]. Только 14 апреля начала заседать по этому поводу коллегия ИЗО при Московском Совете рабочих и красноармейских депутатов. На многое не замахивались, были поставлены две задачи: «1) Организация стройного красивого движения масс. 2) Украшение могил павших товарищей на Красной площади, ставшей исходным местом пролетарских празднеств»[400].

20 апреля были определены объем работ, стоимость декорирования города (300 000 тыс. руб.) и розданы задания художникам. 23 апреля состоялось пленарное заседание Московского Совета о текущем моменте и праздновании 1 Мая, после чего решение о празднестве было опубликовано в газетах. День был объявлен нерабочим, здания украшались и дополнительно освещались, выдавался удвоенный хлебный паек, все театры и кино должны были работать за полцены (при этом сборы отдавались в кассу Комитета общественного питания). Предполагались повсеместные кружечные сборы на памятник жертвам пролетарской революции на Красной площади. Все районы должны были устроить у себя митинги, шествия и утренники для детей.

Времени оставалось совсем мало, но украсить город все-таки успели. Для этого праздника в Москве было приобретено на 200 тысяч рублей 150 тысяч аршин красной материи, которой смело драпировали здания чуть ли не целиком: ткань могла закрывать полусгоревший верхний этаж казарм в Кремле или обвивать Кутафью башню по всей высоте. Во всю длину Кремлевской стены вдоль Красной площади висели черные и красные плакаты на фоне сплошного красного занавеса. Через площадь от церкви Василия Блаженного до Иверских ворот развевались красные и черные знамена, ленты и плакаты с лозунгами; памятник Минин и Пожарскому также был убран флагами.

Начался праздник в Москве в 12 часов ночи с пуска ракеты и таинственного полуночного обращения к красноармейцам в Кремле: «Кто-то в темноте в нескольких словах приветствовал товарищей с наступающим праздником труда и предложил встретить его пролетарской молитвой – Интернационалом»[401].

Основным дневным зрелищем стала демонстрация районов, стекающаяся к культовому центру на Красную площадь. При вступлении на площадь пение в колоннах умолкало, знамена склонялись у братской могилы. Затем мирное население возвращалось в районы, а военные направлялись на парад на Ходынском поле (перед его началом планировалась социалистическая клятва войск в верности Советской республике, но, кажется, это мероприятие не состоялось). Митинги были и в районах, и на Красной площади – но выступление Ленина нигде запланировано не было, хотя и на Красной площади, и на Ходынском поле он присутствовал.

В Петрограде центром праздника стало Марсово поле и основную массу манифестантов также составили военные отряды.

И хотя праздник 1 мая 1918 года, судя по всему, не слишком задался, необходимость празднования оказалась осознана. Кроме того, в ходе недолгой подготовки выявилась целая цепочка проблем – организационных и не только. Требовалось, например, как-то более внятно оформить культовые центры – памятники жертвам революции на Красной площади в Москве и на Марсовом поле в Петрограде. В июле в Московский Совет вносится проект оформления братских могил на Красной площади (вместо временного праздничного убранства). В августе решено создать временную памятную доску. В сентябре объявлен конкурс на памятник павшим героям. Размышляли над оформлением братской могилы и в другой столице. Таким образом подготовка к следующему празднику началась заблаговременно.

С августа же начинается и конкретная подготовительная работа по проведению первой годовщины Октября. В этот раз шансов на успех прибавилось – во-первых, не было цейтнота, во-вторых, уже начали нарабатываться организационные технологии.

В объявлении в «Известиях» по поводу предстоящего собрания Октябрьского комитета сформулированы ближайшие задачи: «на заседании 25 сентября должны быть сконструированы следующие рабочие комиссии» (список этих самых комиссий широк: лекционная; по памятникам, обелискам, доскам; театральная; кинематографическая; концертная; музыкальная; декоративная; карнавальная; издательская; фотографическая; пиротехническая; военная; школьно-детская; транспортная; техническая; продовольственная; информационная; литературно-агитационная; финансовая).

Но помимо организационных, внешних, тут же определяются и задачи внутренние, содержательные. С этого момента в советском государстве праздничные комиссии решают не только технические вопросы, но и формулируют смысл самого празднования. За смыслы в первые годы существования советской республики ответственным был Наркомпрос. «На последнем заседании Совета Коллегии Отдела Народного Просвещения Московского Совета дебатировался вопрос об организации празднеств в годовщину Октябрьского переворота. В открытых по этому поводу прениях было высказано мнение о том, что дни годовщины должны явиться повторением переживаний октябрьской революции»[402]. Это предложение выдвинул Луначарский, обдумавшего принятое накануне постановления по подготовке.

«Приводим здесь к сведению участников собрания как общие принципы праздника, так и общую схему (последняя может подлежать изменению):

1) Октябрьский праздник не должен быть сухим официальным торжеством, а настоящим народным революционным праздником, прообразом праздников коммунистического общества.

2) Праздник должен дать участникам возможность снова пережить всю пролетарскую революционную борьбу (борьбу – победу – ликование).

3) Праздник открывается митингами-лекциями, воспроизводящими пролетарскую борьбу»[403].

Главным средством достижения поставленной цели в ноябре 1918 года видятся памятники. В канун праздника, 6-го ноября, революционная борьба воспроизводится «в виде научно-исторических докладов» и завершается открытием обелиска с текстом Советской конституции (на месте снесенного памятника Скобелеву). «Затем та же борьба пролетариата должна ожить перед участниками в форме художественных образов» (имеется в виду целая серия открытий памятников революционерам и социалистам). Продолжением оказываются спектакли, сеансы и концерты на революционные темы. «Воспоминания о прошлом переходят затем в чествование самой революции» ― речь идет о шествии из районов в центр и открытии мемориальной доски над братской могилой на Красной площади ― это кульминационный пункт торжества; завершается же праздничный день народным карнавалом.

Каждый праздник в первые советские годы был небольшим экспериментом власти, ему придавался особый акцент, каждый раз – разный, опробовалась возможность манифестации того или иного. Вне традиции рассчитывать на спонтанность проявлений не приходилось, поэтому идею изобретали искусственно и испытывали на массах опытным путем. При этом настаивали на естественности: «празднества отнюдь не должны носить официального характера, как 1 Мая, а должны иметь глубокий внутренний смысл: массы должны вновь пережить революционный порыв»[404].

В проекте Наркомпроса в 1918 году на осеннее торжество отводилось три дня (первый ― разъяснительные лекции, освещающие «смысл и значение переворота, с обзором предшествовавших исторических эпох», и открытие памятников; второй ― чтение стихов и театральные представления; третий ― манифестации и всенародное торжество). Первоначальный вариант трехдневного праздника сменился более умеренной программой ― полуторадневной. 6-го, в короткий день, после митингов и лекций предполагалось «символическое уничтожение старого строя и рождение нового строя III Интернационала». Уничтожение при этом предполагалось вполне реальное, огненное. В кострах, которые должны были запылать на главных площадях районов и на Лобном месте, сжигали символы старого мира. 7-го планировалось народное шествие и открытие памятников. Пролеткульт теперь уже не был первым (Исполнительное бюро этой организации лишь 30 октября принимает решение об активном участии в Октябрьских торжествах), хотя именно Пролеткультом был разработан музыкальный ритуал 6 и 7 ноября на Красной площади.

Список праздничных мероприятий впечатляющ. Москве было выделено 400 тысяч рублей только на украшение (общий первоначально запрошенный бюджет был 6 млн.). 100 тысяч рублей было потрачено на фейерверк. Кинематографический комитет выпустил несколько «грандиозных картин», в том числе 5-частную «Годовщину Революции», которую предполагалось показывать в городах и на фронтах (10 поездов имени Ленина были оснащены киноустановками). Было напечатано 4 млн. открыток с изображениями вождей и важных событий революции. Революция как бы продолжала пребывать в этом празднике. Она становилась вечным настоящим.

Понятно, что органы печати не могли сказать о происходящем ничего внепрограммного (дело происходит уже после начала красного террора и введения цензуры). Но они могли – проговориться. Например, общая характеристика происходившего в отчете о праздновании включала в себя неожиданное сравнение: «Такого веселого, шумного и пестрого карнавала Москва не видала даже во время пышных царских коронационных торжеств /…/ Да и за время революции это был первый парадный праздник, в котором принимали участие все граждане, как пролетариат, так и интеллигенция, соединившись в дружную семью»[405].

Описывая «театр власти» Российской империи, Р. Уортман замечал: «Пышные, подчиненные строгому ритуалу представления, требовавшие от русской монархии неимоверных расходов и затрат времени, свидетельствуют о том, что русские правители и их советники считали символику и образность церемоний насущной необходимыми для осуществления власти»[406]. То есть праздники репрезентации власти в России традиционно считались действенным инструментом управления, влияя на массы через инсценировку определенных отношений между властью и народом. В условиях расколотого революцией социума такие праздники должны были играть еще и роль структурирования и объединения общества. Эта преемственность уловил автором газетного репортажа. Согласно Уортману, основные темы сценария очередного императорского мифа презентировались при коронации. Традиции оказались востребованы новой властью, для которой праздник захвата власти стал к тому же ежегодным.

Центральным событием октябрьского праздника 1918 года было открытие мемориальной доски над братской могилой на Красной площади.

«Члены Съезда и Совета двигаются к нам от Большого театра, открыв по дороге памятник Марксу и Энгельсу. /…/ Впереди процессии идет Ленин. /…/ Процессия приближается к доске. Оркестр исполняет похоронный марш. Все знамена склоняются. Момент торжественный.

― Год тому назад, ― выступает тов. Смидович, ― народ решил передать власть Советам.

― Волею Совета, выбранного народом, мы открываем теперь памятную доску нашим павшим в борьбе за освобождение пролетариата товарищам. Совет поручает открыть эту доску Вам, Владимир Ильич Ленин.

Мы видим фигуру женщины, изображающую свободу с пальмовою ветвью. Вверху надпись «Октябрьская революция», а внизу ― «Павшим в борьбе за мир и братство». Доска работы Коненкова в стиле Врубеля.

Тов. Ленин поднимается к доске и открывает ее.

«Вы жертвою пали в борьбе роковой»…― Рыдают над площадью молодые голоса.

По исполнении похоронного марша, тов. Ленин поднимается на трибуну.

― Мы открываем памятную доску, ― отчетливо, на всю площадь говорит В.И., ― нашим дорогим товарищам, павшим в октябре прошлого года. Лежащим под этими плитами героям досталась великая честь, о которой мы все должны мечтать, ― по их телам товарищи шли на борьбу. Только благодаря им победа досталась революции, которой удалось положить основание первой в мире Республике. Над этими могилами наших павших товарищей мы должны дать торжественное обещание, что будем следовать их примеру, и с этим лозунгом нам не страшен никакой бой»[407].

Площадь до самых отдаленных концов отвечает своему вождю долгими овациями. Т. В. И. Ленин сходит с трибуны и присоединяется к тт. Каменеву, Стеклову, Смидовичу и др. (дальше следует долгое шествие делегаций мимо братской могилы и новооткрытой доски – С.Е.)… на обратном пути процессии по районам открывают памятники»[408].

В этот день свидетели событий, кажется, достаточно устали от церемоний открытия памятников. «Поздно ночью, возвращаясь после этого разнообразного и утомительного дня, несмотря на усталость, мы заходим на Нарышкинский бульвар. Возле одного из открытых в этот день памятников ― памятника Гейне, уже никого нет. Только задумчивая фигура Гейне белеет в темноте, как залог того, что народ, открывший ему памятник, всегда будет хранить любимое им искусство»[409].

В Петрограде отнеслись к этому празднику как-то менее пафосно. Некоторые организации даже пытались отделаться формальными жестами. «В Александринском театре предполагается ознаменовать годовщину постановкой “Свадьбы Фигаро” Бомарше»[410]. Более ответственно подошел Пролеткульт. «В художественной студии пролеткульта ежедневно идут репетиции спектаклей, предназначенных к празднованию годовщины октябрьской революции. Кроме пьесы “Взятие Бастилии” Ромен Роллана, которая является центром предстоящих торжеств, пойдет еще инсценировка «Восстание» Верхана. Кроме того, будут инсценированные речи выдающихся французских коммунаров. “Взятие Бастилии” пойдет во всех рабочих районах города. Спектакли будут проходить утром и вечером, то в одном рабочем районе, то в другом, для чего пишутся специальные передвижные, удобные для перевозки декорации. Труппе пролеткульта предстоит трудная задача почти без передышки играть на заводах Речкина, Обуховском, Балтийском, в 1-м пехотном полку и т.д. Художественная студия пролеткульта не ограничиваясь устройством спектаклей, примет участие во всех шествиях по улицам города. Шествия эти будут сопровождаться песнями, специально для этого торжественного случая сочиненными студией пролеткульта»[411].

В 20-х числах октября, впрочем, власти уже отчитывались по организации празднеств – красной материи заказали 210 тысяч аршин, разных брошюр, листовок, открыток и т.д. собрались издать 1.830.000 экземпляров. Братскую могилу на Марсовом поле начали украшать за две недели: стены закрывали 4-метровыми щитами с изображением траурной процессии, в центре ставили временный 12-метровый обелиск, по углам могил монтировали жертвенники. Здесь же строилась трибуна. Все вокруг, на протяжении сотен метров, драпировалось красным и украшалось всевозможными плакатами.

В 12 часов ночи в Петропавловской крепости был произведен салют в 25 выстрелов ― первые революционные праздники наступали с первой минутой соответствующего дня. 7 ноября в 8 часов утра салют из 7 выстрелов призвал к началу демонстрации, и во все районы отправились грузовики с литературой, плакатами, значками и трубачами, призывавшими к началу шествия. Колонны из районов, каждая из которых была построена в определенном порядке, с пением «Интернационала» тронулись по заранее утвержденным маршрутам. Марсово поле оказалось пространством центрального и довольно странного ритуала. «По прибытии колонн на Марсово поле оркестр района играет марш Шопена, совместно с оркестром и хором, расположенными на трибунах у братских могил. От района отделяются два делегата, который всходят на особую трибуну и в знак присяги ударяют молотом о наковальню, в это время оркестры и хор исполняют Интернационал. Второй делегат водружает на эстраде свое районное знамя. Районная колонна проходит, не останавливаясь, мимо могил, отдавая почести преклонением знамен, делегаты же, водрузив знамя, догоняют свою колонну»[412].

С Марсова поля колонны шли к Смольному, где уже в 10 часов утра, при приближении первой колонны, Председатель Совета Народных Комиссаров Северной области тов. Зиновьев быстро произносит краткую речь у памятника Карлу Марксу, «после чего с памятника падает завеса и под звуки Интернационала колонна следует далее». Каждый район отправлялся к себе и проводил митинги, в 7 часов вечера открывалось торжественное заседание в Смольном; весь центр был украшен красным и зеленью, и целый день, не переставая, звучал «Интернационал».

Реакцию на этот праздник со стороны неприемлющих власть предугадать несложно. «25 октября 1918 г. четверг … “Праздники” действуют, несмотря на мглявый, черный дождь. Снова ― “… скользки улицы отвратные…” Вдвойне отвратные, ибо к сегодняшнему дню их ― переименовали! То улица “Нахимсона”, то “Слуцкого”, и других неизвестных большевистских жидов. На заборе Таврического (Урицкого!) сада висят длинные кумачовые тряпки и гигантский портрет взлохмаченного Маркса с подписью “ест кто работает” (других, очевидно, нету). Ритуал “Праздников” я описывать не буду. Еще и завтра будут длиться. Трамваи не ходят»[413].

Можно было бы увидеть в этом злобное шипение врага. Но о том же писал несколько лет спустя теоретик и практик театра А. Пиотровский, активно сотрудничающий с советской властью именно в области праздников.

«Праздник ― сгусток быта. Годовщина Октября ― история быта революции.

Две основные формы социального общения вынес рабочий класс из глухих подпольных времен: манифестацию и митинг. Когда в 18-м году рабочие впервые получили возможность наложить свою печать на внешний вид завоеванного города, они сделали это в манифестации, огромной, но сумрачной, в митингах, суровых и жестоких. Небольшая группа профессиональных художников, увлеченная масштабами революции, сделала попытку придать городу иной, внешне праздничный вид. Эта попытка, грандиозная по размаху и энтузиазму участников, должна войти историю, несмотря на то, что она оказалась чуждой и непонятой. Чужими и непонимающими шли манифестирующие колонны мимо красных с черным парусов, наброшенных художников Лебедевым на Полицейский мост, мимо зеленых полотен и оранжевых кубов, покрывших по прихоти Альтмана бульвар и колонну на Дворцовой площади, мимо фантастически искаженных фигур с молотами и винтовками в простенках питерских зданий. А вечером, в рабочих клубах и казармах, приехавшие на грузовиках актеры пели “Ковку меча” и танцевали “Умирающего лебедя”. Быт и искусство резко разошлись в 18-ом году»[414].

То, что так раздражало окружающих ― преобразование пространства города ― было первым, чем занялась новая власть при подготовке праздников. Еще в мае памятники должны были войти в эту программу естественной составляющей, но тогда за две недели нигде, кроме как в Пензе, сделать этого не успели[415].

Теперь уже можно было сказать, что общегосударственный праздник вновь обрел перспективу. 2 декабря 1918 года были приняты «Правила о еженедельном отдыхе и о праздничных днях». Ими устанавливались праздничные дни, (когда воспрещается «производство работы») «посвященные воспоминаниям об исторических и общественных событиях»: 1 января ― Новый год, 22 января ― день 9 января 1905 г. (Кровавое воскресенье), 12 марта ― низвержение самодержавия, 18 марта ― день Парижской Коммуны, 1 мая ― день Интернационала, 7 ноября ― день Пролетарской революции[416]. Именно праздник 7 ноября был объявлен главным государственным праздником. И отличительной чертой первого праздника новой власти стало массовое открытие памятников.