Глава 4. «Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора, но ветер истории безжалостно развеет ее»

«Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора, но ветер истории безжалостно развеет ее».

И. Сталин.

Наш экспресс прокатился до Витебска и там мы встали. Фигня эти теплушки. Вполне себе нормальное средство передвижения. Спал я на охапке сена, жрал из котелка и ничего. Тут на Узловой нас тормознули, и наш военный эшелон начали переформировывать. Народ рванул по окрестностям, оставив часового в вагоне. Меня за каким-то чертом понесло вперед. Решил я полюбоваться на работу маневрового. Овечка* бодро сновала туда-сюда... а вот дальше... – мне несколько не понравилось. Нам подали и прицепили впереди паровоза платформу обложенную мешками с песком и вооруженную пулеметами. Её сопровождали солдаты во главе с сержантом – немолодым мужиком. Епть! Это что? Прямо как в кино про немцев? Передо мной красовался паровоз, а перед ним стояла платформа обложенная мешками с песком и вооруженная пулеметами. «Прогнило что-то в датском королевстве...».

Прямо прифронтовая полоса какая-то.

Это-то ладно. А вот выводы из этой картинки мне не понравились напрочь. Если эту штуку ставят. Значит, она нужна. А нужна она, если есть опасность. И опасность нешуточная. Такую хрень применяли от партизан. Но сейчас сорок шестой – мы победили! И если она есть – не все так гладко. И наше присутствие здесь тому лучший пример. А это означает реальное существование и немалую опасность от кого-то. От ерунды не стали бы прицеплять. О-ё... тут по ходу война кругом. Если я не ошибаюсь. А я не ошибаюсь...

Вот тут поневоле поймешь правильность поговорки из моего времени: «Информация правит миром!». А у меня её – хрен, да еще немножко. Но вот вывод – неприятен. Значит это, что власть не контролирует ситуацию... и это правда, как не крути.

Пойду, почищу еще раз пистолет... пистолеты.

К обеду прибыли в столицу БССР – город герой Минск. Только вот уточнять уже он – «Герой» или только станет, нисколько не хотелось.

Пока мы ехали через предместья на меня начало накатывать. Я много читал, смотрел передачи... НО ВСЁ ЭТО, БЛЯ – НЕ ПЕРЕДАЕТ И СОТОЙ ЧАСТИ ЛИЧНОГО ВПЕЧАТЛЕНИЯ!!!

«Лунный пейзаж», как очень часто пишут в постапокалипсисе. Вот тут я его увидел вживую!!!

Груды битого кирпича, остовы зданий, тропинки, через перекрученные огнем и разбитые снарядами дома... – бывший город. Я ведь помню... ПОМНЮ! Красавец-город с асфальтом, метром... с улицами и площадями. Я помню улыбающиеся и счастливые лица... До этого – да, я много видел. И разбитые здания, и все такое... – следы войны. Но тут – АУ–У–У...!!! выбито и выжжено всё. Просто всё...

Прибыв к зданию вокзала, мы остановились. Там прочли маленькую речь, и нас направили в областной центр.

По прибытии туда последовала команда: «Выгружайсь!». Мы выгрузились...

... рядом с путями стоит чумазый пацан. Лет пяти-шести. За руку его держит девчушка на пару лет старше... они просто стоят и смотрят. Пацан одет в немыслимое рванье с чужого плеча. С подрезанными рукавами взрослого пиджака и чужих брюк. Девчонка в сером платьице из мешка...

У обоих насквозь прозрачные лица от голода. Пронзительно-голубые глаза одного и карие второй, говорят о том, что они не брат и сестра. Что их свело на дорогах послевоенного государства? Они обреченно стоят.

Встречают кого-то.

Может, ждут батьку – с бессмысленной надеждой, что вот именно с этого поезда сойдет он – большой и крепкий. Он крепко-крепко их обнимет... и станет всё-как было когда-то... – станет замечательно и здорово. Наступит счастье. Большое, необъятное. Батька накормит и обогреет... Убережет и защитит от... От этого черного и страшного, что их окружает каждый день.

Они не попрошайничают.

Они просто стоят и смотрят на нас с затаенной надеждой... И ждут! Ждут... Ждут, несмотря ни на что. В их больших глазах горит надежда. Надежда на будущее счастье, которое наступит, может сейчас – через пять минут, а может уже завтра.

Они просто живут этой самой надеждой...

Ведь не может быть всегда так плохо...

Я много раз видел на экране эту картину. Менялся цвет кожи детей. Менялся покрой одежды. Но они всегда стоят у дороги и ждут… ждут…

– Строиться!!! – прозвучала команда, прервав мои мысли.

Построившись, мы пошли.

А мальчишка с девчонкой с тайной надеждой в глазах стояли сбоку. И смотрели...

Вглядывались в каждое лицо.

А вдруг отец уже здесь... он просто не узнал выросшего сына или дочку... Вот и стояли они, на обочине пропуская мимо себя наш строй. Кто-то, выбежав на секунду, сунул им в руки пару кусков хлеба. Эта насквозь привычная картинка быта огромной страны, прошла мимо меня. Страны победившей в Великой войне, раздавившей фашизм – ради вот таких вот детей, оцарапала мне сердце.

Уже идя на сборный пункт, наша колонна – по три, втянулась зеленой змёй между двух бревен входа распредпункта. И замерла. Что тут творилось... – жопа. Как там? «Пожар в борделе вовремя наводнения»? Народ, преимущественно в военной форме бегал взад и вперед. Кругом крики: «Банда прорвалась», «Ты, куда тащишь пулемет, козел!», «Давай на тот угол...» и прочие, давали смазанную картинку происходящего. Было понятно, что-то происходит. Но вот что? Фигня какая-то...

Тут. Вот тут в первый раз – меня посетило чувство дежавю. Страха не было. Откуда-то простучала очередь станкача, пара выстрелов из винтаря. Я первый раз здесь понял, что меня могут убить. Просто убить. А страха не было – совсем. Дурацкое состояние. Наверное, я уже отбоялся или это чужая привычка. Конец сентября. Блеклая зелень травы... или яркая? Нет, осень уже началась, но все еще лето. Яблоки в садах вовсю. Все овощи созрели. Картошку выкопали... над головой голубой купол неба без облаков. Красота... Прямо даже умирать не охота. Хотя умирать неохота и даже в самою жуткую стужу... Да и вообще никогда! Жить – оно всегда охота.

Но что-то пока не срасталось в моем миропонимании...

Колонна остановилась почти в конце территории. Строй приобрел аморфность, расплывчатость. Люди глазели по сторонам, не понимая, что им делать дальше.

Впечатляюще хлопнула дверь и с небольшого крыльца двухэтажного дома «дореволюционной» постройки спустился рослый полковник милиции. Мельком посмотрев на наш почти строй, принял стойку «смирно» и не жалея голоса отдал команду:

– Становись!

Пять-десять секунд – мы вновь военная колонна.

– Здравствуйте, товарищи! – он встал на середину строя и поприветствовал нас.

На фоне общей суматохи и суеты, полковник с приличным рядом орденских колодок, выделялся спокойствием знающего своё дело человека.

Заложив за спину руки, он прошел вдоль небольшого строя, осматривая новых подчиненных.

– Я заместитель начальника Б. областного управления милиции Министерства внутренних дел Белоруссии.

Вы прибыли в сложный момент. Полчаса назад стало известно о появлении в окрестностях города крупной банды. Цель её появления и решаемые задачи, в настоящий момент, неизвестны. Возможна попытка атаки объектов внутри городской черты. Управление поднято по «Тревоге». Усиливается охрана обкома, облисполкома и других важных точек города.

Вы выделяетесь в мобильный резерв. Сейчас выдадут оружие и боеприпасы. Распологайтесь пока в-о-он в той части двора. Старшие групп ко мне. Остальные «Разойдись!».

Я в который раз испытывал изумление. Прибалтика понятно, Западная Украина не удивительно. Но здесь в краю трудолюбивых мирных белорусов, ухоженных чистых местечек такая предбоевая суета смотрелась дико и чуждо. Край мой лесной, ты ли это? Может я не в своем, а каком-то параллельном мире?

Постановка задач свелась к обыденному: кто, куда, когда, где получить, сколько раз расписаться.

Наши «ТТ» для стрелкового боя неподходили. Довооружиться предстояло в кладовой «вещдоков»…Здесь на стеллажах, в пирамидах, кучкой у стен стояли, лежали и валялись всевозможные системы и модели пистолетов, автоматов, винтовок. Генрих сначала присвистнул от такого богатства, а затем его еврейская натура взяла верх и высказалась:

– Мама дорогая, это ж, какой умный здесь завхоз! Такой богатый склад без учета и инвентаризации. Я себе такой же хочу! Какой гешефт можно делать!

Услышавший это полковник, протер бритую по моде голову носовым платком и грустно усмехнулся:

– Гешефт можно делать на еде, одежде, мыле. К тому складу вы даже не подойдете. А гэта,– он небрежно пнул ближайшую кучу,– можна падабраць у любым лесе, адкапаць у завалиным акопе, знайсци у руинах..

Генрих хмыкнул и начал перебирать немецкие «шмайсеры» о чем – то переговариваясь с ещё тремя сержантами.

Я взял себе ППС, который освоил в О. и Сема выбирали ППШ. Поискав глазами, в дальнем углу заметил полковника, и вытянувшихся перед ним Азамата и ещё какого-то милиционера. Пришлось поспешить к ним. Но я успел только к последней фразе, вызвавшей у меня нервный смешок.

– Вось што, хлопцы, минамет я вам не дам!

Ай да наш казак! Пулемета ему мало. Миномет приглянулся. А «Верещагин» – жмот не дает.

Погрустневшие парни пошли выбирать что-то менее убойное. Полковник, проходя мимо, пояснил:

– Окрестности не ведаюць. А гэта всё-таки наш горад. Тут мирныя граждане, яких мы зашчышчаем, а не трымаем абарону любой цаной.

Милый наивный полковник. Тебе в пьяном угаре не привидятся залпы «Градов» и артогонь крупного калибра по мирным российским селам и городам. Их потом будут называть контртеррористическими операциями.

Помаленьку суета прекратилась. Народ свыкся с мыслью о возможном бое и перешел в стадию: «начальство перебдело» и «может, что и будет, но не в этот раз».

Генрих куда-то смылся.

Азамат, как истинный кочевник, невозмутимым взглядом оглядывал жизнь двора и набивал обоймы. Я присмотрелся к выбранному им оружию. Вроде винтовка. А вроде нет. И тут меня осенило. Вспомнил. Когда ходили с ротным в батальон НКВД договориться о стрельбище, то там и были эти карабины. Петрович назвал их «конвойными». Тогда же мне вспомнилась тетушка, в восьмидесятых с этим ружьём топтавшаяся на постах ВОХР. Последняя модификация знаменитой «мосинки». Вооружались те, для кого стрелковое оружие не было основным: артиллеристы, связисты, охрана заключенных и другие.

Иваныч, подложив под голову вещмешок, выполнял вечную солдатскую заповедь: «только сон приблизит нас к увольнению в запас». Семен тихо матюкаясь что-то перекладывал в своих вещах. Степенная несуетливость людей готовых к опасности. Они не мечутся. Они в сторонке, никому не мешая, ждут. Не люблю слово «профессионал».

Оно чуждо нашему национальному характеру. Либо умеешь и знаешь, либо нет. Эти бывшие солдаты Великой войны умели и знали, что им делать. Пока нет задачи и цели – ждать. Ждать с неистощимым терпением истинного воина. Но в любой миг они готовы действовать. А пока ждать…

Вместе с другими командировочными офицерами мы отошли за высокое крылечко двухэтажного здания, и неторопливо принялись прикидывать варианты обороны, сектора обстрела. И в какой-то момент я вдруг понял: наших бойцов в наиболее опасных секторах НЕТ! Бывшие солдаты за мирный год ничего не забыли. Они расслабились, но подставляться под случайный выстрел не собирались.

К вечеру дали «отбой». Местные, громко переговариваясь, подались «до хаты». Нас покормили и отправили на нары – отдыхать.

· Паровоз Ов–1534 («Овечка»). Паровоз времен революции и гражданской войны.

... Паровоз сери. О – («Основной») является первым паровозом, ставшим основным в парке железных дорог России.

Эта машина, появилась в начале 90–х гг. XIX в., была типичным представителем старой русской школы паровозостроения. Четырехосный локомотив.

**Гитлер утверждал, что свои идеи концлагерей и целесообразности геноцида он почерпнул из истории США. Он восхищался тем, что в свое время на Диком Западе созданы были резервации для индейцев.

Date: 2015-06-06; view: 539; Нарушение авторских прав