Заслушивание члена ВКП(б) Дразтина Т.Ф. о работе по развитию физкультуры и спорта среди личного состава»

«Ну, вот опять домой попадешь только к ночи. В рабочее время собрание проводить нельзя, а там страсти могут разгореться, и пока не выскажутся все – собрание не закончится. Хотя кто его знает как сейчас на собраниях в «первичке»? Может все молчат как рыбы об лед? Интересно, замполит будет бегать по отделу с назначением «выступающих»? Если как в конце восьмидесятых, то будет, если как в – семидесятых, то нет: народу есть что сказать.

День шел своим чередом. Я занимался текущими делами: графики и маршруты; внешний вид постовых и рапорта.... Да любой работавший мелким начальником знает: целый день не присядешь, а вечером и вспомнить нечего. А мысли нет–нет, да возвращались к предстоящему собранию.

Где–то в это время появится «доктрина Даллеса».

Если СССР не удалось разрушить военным путем, значит надо уничтожить его изнутри. Поменять понятия хорошо–плохо местами. Принизить и извратить подвиги героев и примеры для подражания. Исказить историю. Лишить внутренней стойкости. И ведь получилось. В РФ главными новостями стало – кто сколько украл и почему ему за это ничего не было. В СССР, прежде всего, писали про новые заводы, а в РФ как их разграбили до основания.

Есть такая «Александро–Невская Мануфактура». Один из старейших питерских заводов. Я однажды зашел в цеха. Огромное гулкое пустое помещение. Пыль и надгробия фундаментов станков. Жутко как в фильме ужасов. Много десятилетий туда стремились тысячи людей на работу. Завод жил. А теперь умер. Осталось кладбище. Страшно.

Сходил к заму по МОБ. Получил втык за «Журнал проверки оружия». Пошел проверять и «втык» тиражировать. «Снять с предохранителя, убедиться, что не заряжено...»

Монотонная работа для рук. А в голове крутится...

Основы любого государства: идеология, силовики внутренние, силовики внешние. Первой в СССР, как и положено, угробили идеологию – партию, КПСС. Как– то так неожиданное все вдруг узнали что «партия – сборище карьеристов». «Комсомол – теплое местечко для лодырей и бездельников». «Девушки, работающие в аппарате – потаскушки для больших начальников».

А на самом деле? Мой отец гордился членством в партии. Всю жизнь проработавший простым водителем, человек считал своим достижением в жизни – членство в КПСС. По сути КПСС–ВКП (б) приравняли к «Единой Росси».

«Вступил в партию на фронте», «Если погибну – считайте коммунистом». В моём (Николая) поколении эти слова пропагандистский штамп, воспринимаемый иронично–снисходительно. «Мол, знаем, что это всё придумано потом, для газет». Здесь и сейчас это – недавнее страшное прошлое. Страх погибнуть и надежда, что твоя смерть наполнена высоким смыслом.

В фильме «Даки» отряд славян зажали в ущелье византийцы. Они встали в круг, обнимаются и оголяют торс.

«Что это, зачем?» – спрашивает молодой византиец.

Старший мрачно отвечает: – «Прощаются, идут в последний бой».

Здесь через это прошли очень, очень многие...

«Кадровичка» приперлась с бумагами. У кого–то не там подпись. У кого–то нет какой–то бумажки. Составляю список, что с кого «трусить» и пошел проверять несение службы. От поста до поста ноги заняты, голова свободна... Что такое «партийное собрание первичной организации»? Это прямая и обратная связи власти и общества. Это все то, о чем вы беседуете на кухне и в курилке, озвученное вслух и в лицо власти.

В «путинские» времена до тебя и твоего мнения никому нет дела. Здесь в «сталинские» мнение коммунистов страшная сила. В 1934 году состоялся съезд ВКП (Б). На нем Сталина критиковали. Не хотели избирать Генсеком. Кирову, главе счетной комиссии пришлось фальсифицировать результаты закрытого голосования. Первым именно он и погиб. За последующие годы было репрессировано подавляющее большинство делегатов. Но три года Сталин вынужден был терпеть. На следующем съезде в составе делегатов всего 19 процентов были старше сорока. Боялся он однако сверстников–коммунистов.

На «низовке» было попроще. Но контроль низового и среднего уровня начальников был даже жестче. А хрен ты, что сделаешь слесарю Петрову, недовольному твоим хамством или «содействием» племяннику жены. Здесь как в бане все голые и на виду. Только «баня» эта моральная.

Собрание в организационном плане для меня ничего нового не показало. Присутствовали «от верхов» знакомая уже инструктор Маша Вязова и второй секретарь как – то там. Мне его ФИО на фиг не надо.

Миша Маскатов – наш секретарь доложился по бумажке, но довольно быстро. Всё в основном в общих фразах. Как ни странно, но народ не спал. Ждали прений. На «Кто желает выступить?» сразу поднялось четыре руки. Явно замполиту не пришлось уговаривать выступить.

И началось. Я слушал с большим интересом. Как и должно было быть с задач охраны хлебопоставок моментально перешли на повседневные нужды и заботы. Получали все начальники. Зацепили и меня. Ну подумаешь матернулся пару раз. Так выяснилось, что это у меня «основной разговорный» с постовыми. Фигас–сэ? Я и не думал, что тут есть «обиженные» на это. Ещё оказывается народ в курсе «дружбы» с ночными сторожихами и «моральный облик коммуниста» нельзя разменивать. Блин, вот заразы.

Попало и зпч – «за формализм и слабое знание основ службы». Меня поставили в пример как надо уметь людям про политику рассказывать. Начальник получил заодно с кем–то из райкома за поездки жен. Исполкому досталось за баню. Грязно. Потребовали с райкома пояснить, когда сеть школ увеличат и пацанов от станков погонят к партам учиться. Ничего неучам по жизни не светит, а она большая.

Я получал удовольствие. Люди думали о «большом», а не о куске хлеба.

Раз такое дело, решил сказать и сам пару слов.

Первым делом извинился «за нецензурщину». Дал слово изжить. Про баб сказал, что учту критику. Заржавшие сообщили,что слово изжить не даю, но им ответили что женится, изживет.

Но я попросил по серьёзнее отнестись к теме собрания и обратить внимание на вот что. «Хлеб будет трудным, его мало. Но соберем и охраним. Но что будет с сохранением? Не только в нашем районе». Попросил внести в решение собрания специальный пункт с требованием к райкому обратить внимание «именно на это». Сообщить в вышестоящий орган «именно эту» нашу озабоченность.

Я постоянно помнил про сгноенный миллион тонн и миллион погибших от голода. Сказал и о том что засуха скорей всего уменьшит урожай по всей стране. Что делать в этой ситуации? Мелкое воровство от безысходности резко увеличит преступность. Как реагировать, что можно сделать заранее? Народ впечатлился. Райкомовцы писали. Виктор Игнатьевич багровел личиком. Это по–сути должен был говорить он.

Мое предложение внесли в протокол. Теперь райком будет обязан реагировать по –полной. Если не отработают тему, то на отчетно– выборной конференции в конце–начале года получат хорошую дыню от кого –нибудь из «наших». Здесь и сейчас управляющий орган не исполком,а райком. И власти у него столько, что решить они могут очень многое. Было бы желание. А судя по всему, желание у них есть.

Второй вопрос о спорте я думал формальный. Не голод, но кушать хочется. Какой на фиг спорт. И тут я ошибался. Древний принцип «хлеба и зрелищ» работал и в Римской империи и в послевоенном СССР.

Отчет краткий, по – сути говорить было нечего. За то прения были бурными. Выяснилось, что болеть можно не только в путинской России. Болели страстно и в сталинском СССР. Здесь больше всего болели за футбол. За «Динамо» практически все. Ну понятно – «наши», команда милицейская. Но были же и ЦДКА, и Спартак и ещё всякие разные.

Но больше всего болельщиков оказалось у местных команд. Телевизоров нет, по радио и газетам болеть не совсем, зато можно ходить на футбол «свой». Туда где играет сосед, знакомый, приятель знакомого и так далее. Фамилии – имена игроков знали как у близких людей. Понятно, что «специалистов» было столько же сколько присутствоваших. Когда прозвучали: «Трактор», «Строитель», «Энергетик», «Цветмет» («Металлург»), «Нефтяник», «Авангард»– меня поразило количество команд.

Когда всплыли «Химик», «Спартак» я понял что много потерял не следя за местным футболом.

Добил меня «Зенит». Он был. Его знали, за него болели.

Что сказать. Земля круглая. Ни что не ново под луной. Говорили прежде всего о строительстве стадиона. Самой популярной командой был «Спартак». У него был на берегу стадион. Ежегодным половодьем трибуны смывало в реку, и каждый раз спортсмены совместно с болельщиками вновь их обустраивали. Хотя что там было обустраивать? Чаще всего просто устанавливали у поля скамейки в несколько рядов – и трибуны готовы. Народу на соревнованиях собиралось много. Кто успевал – занимал сидячие места, кто нет – стоял в течение всего матча.

Тут мне невольно вспомнился Петербург и многомиллиардное воровство средств.

Мне стало так стыдно перед этими ребятами.

Про «до войны», сообщили, что была всего одна команда «Динамо».

Говорили про то, что нужно административное здание, раздевалка.

Зимой необходим каток, горячий чай, свет и музыка.

Я знал, что так и будет. Присутствовал при зарождении огромного явления под названием «советский спорт».

Про канадский хоккей знали минимум. Из публикации в «Советском спорте». Я кое–что рассказал, сославшись на статью в энциклопедии. Но реакция была никакая. Это надо видеть понятное дело. Сверху спустят установку – начнут шевелиться. Но фигня. Зима будет. Будет каток энтузиастов найти здесь легко. Может и до «указивки» что–нибудь удастся сделать. Я невольно заражался энергией и желанием окружающих делать жизнь лучше.

Солидно поднявшийся начальник начал говорить о необходимости развития джиу–джитсу. Особенно постовым. Их часто используют в качестве групп захвата. При этом он смотрел на меня. И тут же сообщил, что со своей стороны привлечет старшего лейтенанта Адамовича и старшину Шаца к тренировкам личного состава. Со стороны парторганизации он бы хотел видеть разъяснительную работу и пропаганду. Со стороны райкома нужна помощь в помещении. Возможно спортзал школы?

Необходимо развитие стрелкового спорта. Как минимум необходимо своё стрельбище. С руководством частей МГБ есть определенное недопонимание (Послали – перевел я, а это значит «мирить» будут на бюро. Кое–кому достанется. И это будет не наш начальник). Говорил он и про роль спорта в уменьшении преступности. Для меня банальность, для здешних новая, почти революционная идея. Последним, как и положено, выступил секретарь райкома. Сообщил, что всё пометил. Сказал про скромные ресурсы, но требования коммунистов – закон и они будут думать, что можно сделать.

Я ему верил. Впереди был расцвет СССР. Начинался он, как и положено с маленького просвета – мечты.

Когда курили после собрания, мне на неостывших эмоциях, рассказали ещё подробности про местный футбол.

У вратаря «Спартака» Пети Иванова после фронта не было части ладони. Со смехом рассказывали, что тренировки были после работы. В темноте. Мои постовые вместе с мальчишками веселились, глядя на них. А что делать? Работу не бросишь. Я попытался представить такой энтузиазм у Аршавина и смог только заматериться про себя.

Это ж какую страну мы прогадили!!! Может действительно надо было «усилить роль партии» в перестройку, как предлагала «марксистская фракция». Провести «большую чистку» по рецепту тридцать седьмого. И глядишь, не 75% граждан страны были бы готовы покинуть её.

В дни футбольных баталий мальчишки всегда стремились быть рядом с футболистами до игры. Для каждого старогородского пацана было счастьем – донести до стадиона чемодан какого–либо игрока. Эдакой ватагой бежали мальчишки через мостик рядом с футболистами, неся в руках заветный чемоданчик, в котором лежали бутсы (на них, кстати, были внешние и внутренние накладки), майка, гетры (под гетры футболисты вставляли бамбуковые щитки) и трусы. На стадионе не было административного здания. Потому спортсмены переодевались прямо в кустах. У каждой команды были свои кусты – раздевалка. Чемоданы игроков опускали на землю, и футболистов тут же обступала толпа болельщиков – для того чтобы те смогли спокойно переодеться Особенно болела за нашу команду бабушка двух игроков. Надо сказать, что она была рьяной болельщицей, постоянно ходила на стадион, где проводились матчи. Она не видела ничего зазорного даже в том, чтобы вставить два пальца в рот и свистнуть на весь стадион. А однажды, узрев в действиях главного судьи несправедливость, решила судью наказать. Сначала, когда тот назначил, как ей показалось, несправедливый пенальти в ворота команды, где играли братья, она выбежала на поле, схватила мяч и – в кусты. Стадиону понравилось, люди улюлюкали, поддерживая бабушку. Но этого ей показалось мало. Она засунула два пальца в рот, свистнула и вцепилась в волосы судье. Мол, судья – Владимир Пригожин – был неправ. Стадион в тот момент просто взвыл от неожиданного поворота матча.

Вот на такой веселой ноте закончилось партсобрание, добавившее забот, но поднявшее моральный настрой верой в то, что в будущем станет лучше, чем сейчас. Работы после визита из райкома здорового прибавилось. Большую часть отправили в районы на хлебопункты. А в газетах появились победные реляции...

Информация к размышлению...

«Чтобы пополнить закрома Родины в 1946 году Районный Комитет комсомола развернул инициативу по поиску зерновых резервов. На проходящей Х–й районной комсомольской конференции, делегат, секретарь комсомольской организации колхоза имени Первой Конной армии – Цинкер Леонид Ефимович, обратился с призывом организовать продажу хлеба из своих личных запасов. Он продал 16 кг пшеницы. Его примеру последовала лучшая комбайнерка Мирненской МТС Катя Толстова, которая продала государству 20 кг пшеницы. Почин Цинкера и Толстовой был подхвачен молодежью, жителями нашего района».

Газета «Трибуна ударника» пестрела сообщениями – молниями:

«...Комсомольцы и молодежь Н–ского зерносовхоза горячо откликнулись на инициативу. «Надо помочь нашему совхозу выполнить план хлебозаготовок» – решили комсомольцы.

17–летний тракторист Шура Ващенко продал 81 кг хлеба. Комбайнер Кошкин И., трактористы Востриков и Кутьин продали из своих личных запасов по 60 кг хлеба. Уже продано 768 кг зерна, которое сдано на элеватор».

«...60–летние старики колхозники Жерлицын и Гончар из колхоза имени 17 партсъезда продали государству по 30 кг хлеба из личных запасов. Преподаватель военного дела Алексеевской неполной средней школы тов. Сторожев А. продал государству 33 кг зерна. Колхоз сдал на заготовительный пункт 25 центнеров зерна, проданного колхозниками государству из своих личных запасов». «...Комбайнеры и трактористы Шишкинской МТС организовали продажу хлеба из своих личных запасов. Трактористка Ремизова из комсомольско–молодежной бригады, работающей в колхозе им. Ворошилова, продала государству 56 кг зерна. Комсомолка этой же бригады Затонская – 53 кг. Шишкинская МТС сдала на элеватор 948 кг зерна из личных запасов трактористов».

«А. Куприянов, секретарь комсомольской организации Елизаветинского колхоза – «Борьба за урожай», сообщал: «...Комсомолец Гладких С. продал 30 кг ячменя. Отец его – 40 кг. Комсомольцы Чернова Дуся, Войтов Николай, Товкаленко Валя, Булгакова Аня и другие также продали хлеб государству из своих личных запасов. После собрания подсчитали, что продано хлеба государству 155 кг»... Да–а... почитав подобное – поневоле задумаешься. Человек сдал 16 кг зерна и об этом написали в газете. Это подвиг. Ну, пусть не подвиг – событие! Ну и вот как сие оценивать? Это ж какая голодуха там стоит?

Правильно многие попаданцы занимались прогрессорством и советовали Сталину. Правильно! Я тоже на досуге обдумывал текст письма. Напишу я Сталину. У него есть приемная, где как не странно, но принимают и читают все письма. А вдруг?! Чем еще кроме этого я подвинуть страну? Ну нет у меня никаких технических знаний. Только если сдать Хруща? Только это бред. Да не особо мне и поверят. Ну, ещё можно его попробовать подстрелить. Только вот не уверен я что, что изменится. Не один он там был. И личность не того масштаба. Берию попробовать предупредить? Так меня и так скоро искать будут.

Чем больше я тут живу, тем больше я становлюсь тут своим. Вернее уже стал. Вот что странно. Если бы меня сейчас попросили охарактеризовать, что сейчас происходит... как живут люди. Ну, одним словом. Я, несмотря на всю грязь, преступность, беспризорщину, голод, неустроенность... Я бы выбрал, наверное, слово НАДЕЖДА.

Оно, это слово – главное. Для всех.

Тут ведь даже в футбол вовсю играют. Турниры проводят. Образовалась куча команд. Правда, играли слабовато. Но зато от души. И болели со страшной силой. Обсуждали пасы, пенальти, решение судьи...

«Хлеба и зрелищ!». Этот принцип никто не смог отменить.

Трудно и тяжело всем.

Наверное, и это главное. Всем.

Все равны. Я ведь даже тихонько стал узнавать, как живет партийное начальство.

Вот что странно. Да у них доппаек. Но, в общем–то, и только.

Ну не могу я сказать, что все они суки думают только о себе и своем кармане. Не могу и все. Я ведь вижу в чем они ходят, сколько работают. Пусть не вижу – знаю. Они ведь не в вакууме живут. Их вообще с нашими чиновниками нельзя сравнивать. Есть немного особо равных. Так ведь дерьма везде хватает. А вот прослойка снабженцев, начскладов, магазинов и прочих мест распределения реальных благ. Это совсем другое. Это эти суки рвутся наверх. А попадая во власть, и несут туда свои «принципы». Идейных сменяют перераспределители. Более гибкие и более приспособленные.

Вот тоже интересный факт. Фронтовые офицеры не стараются любым способом попасть во власть. Они встают к станку или идут в колхозы. Они могут работать руками! И ничего зазорного или неуместного в этом не видят. Они просто другие. Непривычные. Для подавляющего большинства слова – долг, Родина, честь. Это не просто слова. Это образ мыслей и жизни. Вот так.

И укорот они шпане частенько дают сами, не дожидаясь никакой милиции. А те знают о том, что некоторые совсем шутить не любят и некоторых телодвижений не воспринимают вовсе. Просто убегают. Они не борзеют. Они просто не связываются. Вон недавно парочку гопстопщиков подскочивший на крик женщины сапер так отделал пряжкой солдатского ремня, что показания они давали в больнице. И это не единичный случай.

И равнодушных тут мало. Не пройдут мимо, не отвернуться.

Это их государство! Это их власть! Это их порядок!

Вот такие пироги...

Поэтому едва я заикнулся про личную месть, как тут же был послан. Пришлось все рассказать. И даже про хирурга.

Этот недоделанный хирург недавно вышел из больницы. Я долго размышлял на тему – «убить его или нет?». Странно конечно, но решил я его оставить в живых. И причина проста. Она в моем излишнем человеколюбии. Нет тут врачей. Просто – нет. Их настолько мало, что даже его помощь неоценима.

Присутствует конечно же ещё и право на врачебную ошибку. Может действительно он ошибся. А мою ошибку – уже не исправишь. Убью я его, а то, что он еще может помочь десяткам и сотням обычных больных? Значит, лишу я многих – права на жизнь. Убью собственными руками. А вот вбить в него запрет на аборты – я вобью...

Вернее вбил...

Вот после всех этих моих размышлений хирург был просто зверки избит.

Неизвестным в маске...

Три недели в больнице и ничего фатального, кроме пары шрамов «на долгую память».

А вот обидчик Зиночки и самого Серёги Адамовича – был недостоин жить. И это даже не обсуждалось. Он и так прожил лишних несколько месяцев... Итак.

Сейчас Павел Сергеевич – начальник ОРСа одного из предприятий города. Капитан запаса. Уволенный в связи с «...осложнением, после ранения». Знаем мы, какое там осложнение у НачПрода Бригады бывают. Не тот случай. Тут много этих сук тыловых окопалось на хлебных должностях. Он ведь гад не пошел рабочим на тот же завод, а устроился на хлебную должность. Это из–за вот таких вот – как он, прогнило что–то в нашем государстве.

Что еще?

Разведен.

Естественно, когда тут такой дефицит мужиков – зачем ему жена. Хотя это и сильно не приветствуется. Жену отправил в Воронеж. Тут кобелирует. Проживает в отдельном индивидуальном доме.

Ну конечно, совершено законно купленном на трудовые доходы. Откуда у честного служаки–чиновника могут быть нетрудовые?

Походили ещё, посмотрели...

Завтра навестим нашего любвеобильного бойца с фашисткой нечистью. А–то я вдруг могу и не успеть. Ходят разные разговоры о формировании сводного отряда бойцов милиции, который будет отправлен в помощь... на запад. Да и вокруг меня пошли непонятные подвижки и телодвижения нашего замполита, которые похоже зацепят и меня... Отчего–то не любит он меня. Похоже боится, что буду я метить на его место – парторга. А он реально мне в этом деле не соперник. Просто абсолютно разные уровни подготовки и опыта. «Это как плотник супротив столяра». Жарким и душным летним вечером несколько бывших военных, в старой – третьего срока носки, форме двигались куда–то. В надвигающихся сумерках их прогулочная походка никакого интереса у редких прохожих не вызывала. Да и шли они вовсе не вместе. А чье внимание может привлечь обычный прохожий? До нужного дома троица добралась в темноте.

Добротный бревенчатый дом стоял в глубине двора. Участок был угловым. Что, в общем–то, не есть хорошо. Благодаря наблюдению расписание объекта было известно. Никто не назвал его человеком даже между собой.

Остановившись у дома, я внезапно понял, что первым я идти не могу. На меня накатило.

Я уже не был спокойной машиной для выполнения задачи. Тщательно лелеемую плотину моего равнодушия пробило и меня затопило темной водой ненависти. Бурное половодье чувств смело все. В темной воде затопившей меня изнутри бурлили водовороты легкого сумасшествия и плавали хрупкие льдины острого любопытства. Любопытства маньяка, который с отстраненным интересом ждет от самого себя, что жуткая тьма его подсознания может выкинуть еще.

Это уже был не я.

Это было что–то жуткое и злое... равнодушное и любопытное... Это было началом подсердечной ненависти. Черной ненависти, которая застилает глаза и дарит прекрасное и легкое равнодушие к собственной жизни. Жизни, которая в этот момент становится совсем не важна. Важным, становится только одно – достать врага. Успеть сделать этот последний шаг. Шаг, с которым ты сумеешь скрюченными от ненависти пальцами вцепиться в горло врага. Восхитительное чувство легкости и равнодушия, с которым мои предки презрев смерть, в одиночку шагали на строй закованных в броню рыцарей или просто поднимались из окопа на танки с гранатой...

И когда тебя будут пластать мечами, стрелять в спину или давить гусеницами – ты будешь счастлив. Счастлив навсегда. Тем, что ты – смог... Смог дотянуться и рвануть зубами врага за горло. Когда ты, захлебываясь его кровью, понял, что жил ты не зря. Совсем не зря... Ты смог! Ты сумел сделать этот самый важный в твой жизни последний шаг.

И совсем не важно, даже если никто не видел, как ты умер. Это ведь видел ты сам.

Себе самому нельзя соврать...

Глава 9.

Месть – акт недостойный и низменный, но чертовски приятный.

Юрий Татаркин.

Ловко перемахнув забор, Шац открыл калитку. Собаки у нашего «героя» не было.

Мы спокойно вошли внутрь.

–...а?...

До меня наконец дошло, что меня трясут за рукав. Я с трудом поднял на него глаза.

– Что...?

До меня как сквозь воду доходил смысл.

– Ты это... командир. Может, я первый пойду? – как–то нерешительно спросил Генрих.

Вопрос опять с трудом дошел до меня сквозь опаляющую нутро ненависть. Глядя на мое лицо, он что–то почувствовал.

– А смысл? – не разжимая сведенных судорогой зубов, спросил я.

– Да хочу я ему задать пару вопросов. Ты же не сможешь...?

– Не... не смогу... идите...

Я испытывал опаляющее самое нутро ненависть. Я такого никогда не испытывал. Я аж замычал... от перехлестывающих через край чувств. У меня было только одно желание вцепиться в его горло. Распластать эту с–су–уку, как в плохих фильмах. Ножом... порвать его собственными руками. Просто порвать...

Ненависть клокотала в горле и мешала дышать...

Пока я пытался обуздать этот поток абсолютно несвойственных мне чувств, видимо прошло какое–то время. Нет, умом я понимал, что Генрих прав. И поэтому я старался отдышаться и начать хоть что–то соображать... – Иди командир, погляди... – Семён шепотом позвал меня с крыльца и шагнул обратно в дом.

Я деревянно шагнул. И пошел в дом.

Дощатые, крашеные масляной краской полы... Беленая печь... Стол... На столе вываленные в беспорядке драгоценности. Матовый блеск золота, острые лучики от камней – больно колющие глаза, благородное серебро брегетов... Я поднял глаза и огляделся, чтобы придти в себя.

Дубовый резной буфет с майсенским фарфором, текинский ковер с шашками и кинжалами. Кожаный, резной диван с медными головками гвоздей обивки. Даже стул, к которому была привязана эта сволочь – был дубовым и резным. И привязан он был шелковым шнуром от шелковых же занавесок с драконами... «Как минимум – лимона на полтора... в рублях, «скромной» обстановочки», – мозг совершенно независимо оценил увиденное. И это, с–сука – «скромный» начальник паршивого ОРСа.

– Генрих... – внезапно для самого себя, позвал я.

– Ща-а-а... – послышалось откуда–то снизу.

Я шагнул за стол.

– Тут это...

В полу было откинута крышка погреба. И Генрих возился где–то в глубине.

– С-ё-ёма. Подержи...!

Из квадратного отверстия вытянулись руки и поставили на пол картонную коробку.

Подскочивший из–за моей спины Семён, ловко перехватил ее и подвинул в сторону.

Следом появилась вторая...

Груда жратвы росла в углу, куда ее отволакивал Семён. Наконец появился извазюканый Генрих. Он ловко, на руках, выбросил свое подтянутое тело из погреба. Только вот никакой радости по поводу обнаруженной кучи «ништяков», на его лице не было.

– Ну?

– Сука он! – констатировал Генрих, не отвечая на мой вопрос, посмотрев на пленного. – Паскуда... Мало того, что воровал он на фронте. Он и здесь умудрился воровать...

Мне было практически параллельно, что он говорит. Мне было важно остаться с ним наедине. Клянусь, что пару минут мне бы хватило. – Ну...? – я сдерживался из последних сил.

Мне надо было остаться одному...

– Пойдем Сёма, постоим на улице... – резюмировал Генрих....

Из протокола места осмотра.

... Осмотр производится при дневном свете.

...Осмотр тела показал, что труп, привязанный к стулу, направлен лицом на юго–восток. Горло трупа перерезано предположительно остро заточенным предметом. Предположительно ножом...

Половые органы отрезаны и засунуты в рот потерпевшему.... Потерпевший убит с особой жестокостью и цинизмом, о чем свидетельствует способ убийства и многочисленные прижизненные травмы...

...возможно предположить в качестве мотива – личную месть...

На столе находятся ценности....

Возможно, также предположить в качестве мотива убийства – корыстный интерес. Ссора на почве раздела ценностей или подозрения в частичном утаивании денег или ценностей от сообщников...

Я шел по ночному городу абсолютно свободно. Свободный человек шел по свободной земле. Я был пуст и легок. Я дышал всей грудью. Я, наконец–то отдал тот долг, который был на мне.

Я пытался даже немного понять, отчего я так поступил именно так? Хотя... наверное это был не совсем я – это был простой и обычный парень. Разведчик Серега. Вот он просто не мог по–другому.

Я? Я – уже зараженный толерантностью, дерьмократией, хитростью и возрастом... я скорее всего сделал бы иначе. Я мог подставить его МГБ–шникам или ОБХСС. И он бы сел. Ибо дурак. Да и сам он, скорее всего, сел бы. Богатства выставленного напоказ – не прощает никто. Но в этот момент меня там не было. Рассчитался с ним обычный русский парень по праву обычной кровной мести... Нет, поначалу я конечно планировал все по–другому. Я думал поступить «по–уму». Хотел я поступить тихо и осторожно – просто организовать «несчастный случай» и незаметно уйти. Незаметно уйти получилось. С остальным немного хуже... Он, по моему плану – запросто мог отравиться некачественными продуктами или невзначай угореть по пьяной лавочке от не вовремя задвинутого дымохода. Он даже мог очень неудачно повеситься – и умирать часа три–четыре подряд, как минимум. Бывает... Ну не рассчитал человек длину веревки...?

Но вот склинило меня намертво. И все тут! Теперь–то уж чего? Как получилось – так получилось.

Убийство этого «представителя власти», совершённое с особой жестокостью и цинизмом, теперь будут раскапывать очень тщательно. Ну да и флаг им в руки. Баб этот шустрик – менял как перчатки. А знала о Сереге только одна соседка. И большой вопрос, захочет ли она сообщать что–то о некоем женихе. Адрес и фамилию Серега не оставлял. Да и найдут ли ее? И докопаются ли вообще до этой истории почти полугодовой давности...

МГБ–шники найдя столько улик – подельников возьмут на раз–два. А искать мифического мстителя вряд ли кто захочет. Вон сколько подозреваемых. Останется только выбить нужные показания. А это они умеют – не отнять. Тем более могут посчитать, что таким образом специально следствие старались в сторону отвести. – Наследили мы...

Я несколько недоуменно посмотрел на Генриха. Я наконец стал соображать оторвавшись от своих размышлений.. Мы стояли на пустыре. В моей руке оказалась маленькая фляжка. Выдохнув, я отхлебнул. Занюхал рукавом и, передав ее Семёну, поинтересовался:

– С чего бы это?

– Уж больно кроваво ты его «разделал». В покое не оставят.

Я несколько презрительно хмыкнул:

– Собака след не возьмет. А тряпки мы сейчас сожжем или утопим... Мой извращенный ум озаботился даже такой мелочью, как отпечатки обуви пригодные для идентификации. Поэтому на сапоги были надеты самопальные тряпочные «бахилы». Которые мы сейчас и собирались уничтожить. – Он тебе все рассказал? – я наконец–то озаботился настоящим.

– Да–а... И схему и подробности.. У них там интересная схема воровства.

Четверо их было... Ну, ты как? Уже соображаешь?

– Да, спасибо, – самогон, прокатившись по пищеводу, зажег успокоительное тепло в животе.

– Слухай Генрих, – влез в разговор Семён. – А шо он там плел насчет работника сполкома.

– Нельзя убивать советских ответственных работников! – нравоучительно и агитационно–плакатно выдал Генрих. И так же глумливо добавил: – «За меня обязательно отомстят! Вас – найдут!». Ну не дурак ли? Совсем он тут в тылу страх потеряли.

– Тю–у...? Ты дывысь яка паскуда...?! Ну, за удачу! – Семён от души отхлебнул в свою очередь из фляжки и предал ее Генриху.

Тот в два глотка добил остатки, занюхал рукавом и продолжил:

– Приказ о его назначении уже был подписан, – это он уже мне. – Это по его словам. Так что убил ты... мы – убили, несгибаемого борца и уже советского ответработника. Хай поднимется до небес. МГБ землю будет рыть. Я ведь еще и кошку на двери нарисовал. В деле были небезызвестный тебе – Паровоз и начсклада. Ну и мелочь – шофер с экспедитором. А МГБ думаю будет очень интересно, откуда у него такие ценности?

– Хто ж этаку суку до начальства пропустил? – Сёма все никак не мог успокоиться.

– Дал – кому надо или речи правильные говорил, – на полном автомате ответил я.

– Кому дал? – переспросил Семён.

– Экий Семён вы тугодум, – чуть ерничая, ответил ему Генрих. – Поговорку слышал: «С сильным не борись, а с богатым не судись». Делился с кем надо... – Геня! Сдается мне – не любишь ты советскую власть. – Я не власть не люблю. А вот таких приспособленцев ненавижу. Я как всю эту жратву увидел – так у меня в голове, что–то помутилось. Я его и сам хотел прикончить... – в голосе Генриха появилась глухая ненависть. – Ага... и я... Ничуть эту гниду не жалко. Только это твое дело, командир. Мы потратили еще с полчаса, разрабатывая схему следующего акта. На прощанье мне сунули в руки тяжеленный вещмешок.

– Это чо?

– Шо-шо? Трохвеи! – удивление на лице Семёна было абсолютно искренним. – Хиба ж не можно усэ там оставить. Узяли малость.

– Бери, командир – Шац твердо кивнул. – Месть – это твоё. А трофеи – это наше!

Это правильно!

Я только и смог, что кивнуть в ответ.

Планы... «Хочешь рассмешить бога – расскажи ему о своих планах». Все они просто полетели в задницу. Как говорится: «Человек предполагает, а бог располагает!».

Утром на построении огласили приказ. Мне нужно было выдвигаться на западные рубежи моей Родины. Теперь уже там я должен защищать Советскую власть, во главе сводного отряда милиции... аж из пяти человек.

Сутки на сборы.

Спасибо кому–то там наверху. Спасибо за тех, кто со мной в «командировку» поедет. А поедут; Генрих Шац, Семён Нечипорук, Азамат Турсынбаев и похоже наступивший кому-то на мозоль – старшина.

Нормальные и честные люди. Как и большинство здесь. Но вот с некоторыми я не просто служу, с некоторыми я дружу и ко многим вдобавок испытываю искреннюю симпатию.

Конец второй части.

Часть 3. Терра инкогнита.

Информация неизвестная Николаю.

Успехи СССР не на шутку тревожили капиталистические страны, и в первую очередь США. В сентябрьском номере журнала «Hейшнл бизнес» за 1953 год в статье Герберта Гарриса «Русские догоняют нас...» отмечалось, что СССР по темпам роста экономической мощи опережает любую страну, и что в настоящее время темпы роста в СССР в 2–3 раза выше, чем в США.

Кандидат в президенты США Стивенсон оценивал положение таким образом, что если темпы производства в сталинской России сохранятся, то к 1970 г. объем русского производства в 3–4 раза превысит американский. И если это произойдет, то последствия для стран капитала (и в первую очередь для США) окажутся, по меньшей мере, грозными. А Херст, король американской прессы, после посещения СССР предлагал и даже требовал создания постоянного совета планирования в США. Практически исчезла паразитирующая прослойка, а центральный управленческий аппарат (Совмин, ЦК КПСС, Госплан СССР, профсоюзы, министерства и ведомства) не превышал 400 тыс. человек, то есть 0,2% от числа населения СССР или 0,45% от числа работающих.

В современной России управленческий аппарат –1млн 200тыс.

Глава 1.

«Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора, но ветер истории безжалостно развеет ее».

И. Сталин.

Тук–тук... тук–тук... колеса вагона пели свою бесконечную песню. Я лежал на второй полке купейного вагона и думал... Думал о разном. О хорошем о и плохом.

Хорошее – это то, что я жив. Наверное, это самое главное. Теперь даже можно не беспокоиться о розыске нас любимых. «Белая кошка» – это не мы. Когда мы получали вещевое довольствие, в дежурку позвонили и сообщили о том, что бандиты из «Белой кошки» только что совершили очередное разбойное нападение. Кинули пару гранат во двор малины Маринки по кличке – Насос. И вроде как даже была перестрелка и есть чьи–то приметы. Но мы–то – тут, так что спасибо вам неизвестные мстители. Кого–то еще очень сильно достали бандюки, шпана и гопники.

Хотя слухи по городу ходят самые фантастические. Я успел услышать, по крайней мере, две взаимоисключающие версии. Первая о том, что фронтовики, начали давать укорот бандитам и ворам. Вторая – что МГБ наконец–то получила секретный приказ Сталина: «Бороться со спекулянтами по законам военного времени!». М–да... Народный эпос – рулез!

Амалия жутко расстроилась моим отъездом...

Я повернулся на жесткой полке и посмотрел в окно. За ним тянулся все тот же опостылевший ровный пейзаж, перемежаемый клубами дыма от паровоза. Окно я теперь предусмотрительно закрывал. В первый день мне было жарко, и я едущий пока один в купе – лег поспать. Обдуваемый ветерком я задремал. Благодать. Пробуждение было нормальным, как и сон. Но вот то, что окно не рекомендуется держать открытым мне стало чуть позже. Откуда я – дитя комфорта и тепловозов, мог знать, что дым из трубы паровоза – это не просто дым. Он сука, залетая в окно, еще и пачкается, как последняя сволочь!? Мало того, что морда моя напоминала неудачно раскрашенного гея возвращающегося под утро с вечеринки, со смазанным макияжем. Эдакая гламурная полумаска с потеками туши на лице. Так этой долбанной угольной пылью была еще и вымазана новенькая шинель, которой я укрывался, мой сидор со жратвой, предусмотрительно подложный под голову. В общем, ну его нах лежать у открытого окошка.

Многое было откровенно внове. Тот же купейный вагон – положенный мне как офицеру. То, что они – эти вагоны, вообще есть. Мне ведь из разных хроник и фильмов было четко известно, что ездили в теплушках. А тут комфорт. И причем это обыденность. Нормальная мирная жизнь. «Мои» сейчас едут в соседнем плацкарте. Деревянное, правда, всё. Ну да бог с ним. Есть даже вагон–ресторан, который я намеревался посетить. И черт с ним с ценами! Вокзалы, через которые мы как порядочные проезжаем и на которых по расписанию останавливается поезд – это конечно не шок, но что–то сильно близкое. Вокзалы представляют из себя эдакое Вавилонское столпотворение, но это дело достаточно упорядоченное. И никто не рвется с чемоданами и баулами в окна и на крыши. Вагоны не штурмуют... как отчего–то мне представлялось раньше. Проводники проверяют билеты. Все чинно рассаживаются – «согласно купленным билетам». И даже проводники в форменных кителях. Удивительно.

Мои соседи – нормальная семья, обычного инженера Маркова, возвращаются в Москву из эвакуации. Они подсели в мое купе вчера поздно вечером, и коротко представившись, тут же легли спать. Здесь вообще очень много возвращающихся. А кругом в вагонах... Люди выпивают, разговаривают, курят, поют, знакомятся, парочки воркуют про любовь, мечтают о том, что вот теперь–то они и заживут... По крайней мере, половина состава едет в Москву, куда лежит пока и наш путь. Сначала сборный пункт. Потом... потом, скорее всего Западная Украина. Говорить же о моих чувствах к разным «самостийникам» даже излишне. Наше чувство глубоко взаимное. И моё мне передалось еще от отца, тоже ненавидевшего разных «бендеровцев». Там насколько я понимаю не все так однозначно. Но чего заранее–то думать – приедем, разберемся. Чего гадать?

Хорошо пока с едой, деньгами, амуницией и оружием. Все получили штатное, мне, правда удалось вырвать «ТТ» и чутка патронов. Я тут кстати не один – «конно и оружно». Все милиционеры вооружены и на платформах и в поезде. Множество офицеров со штатным оружием – это те, что из действующих. Часовые у составов с разным барахлом, следующим и туда и сюда, с винтовками. Некоторые, с васильковыми околышами – с ППШ и ППС. Проехал мимо меня эшелон с зеками. Вернее мы мимо него. Полюбопытствовал. Они стояли в каком–то тупике. Здесь даже некоторые ответработники носили пистолеты. И это было нормально. Никто даже попьяни не размахивал оружием. Была возможность посмотреть на пару стычек состроны.

Что плохого? Плохо, что все тут – совсем не так, как меня учили на уроках истории и писали в разных книжках. Половину моих знаний можно смело спустить в унитаз. Хотя и знаний тех – «кот наплакал».

– Сергей, вы как – насчет выпить? – около меня появилась голова соседа – Вениамина Николаевича, задорно поблескивая круглыми «велосипедами» на носу. – Казенной...

– Ну раз, казенная... – не могу отказаться. А супруга–то ваша не против?

– Риточка не против...

Внизу что–то щебетала Вика – его дочка, играясь в куклы. Его жена, симпатичная брюнетка с примесью восточных кровей, сидела и читала старенькую книжку Беляева. Услышав наш разговор она, на секунду оторвавшись от книги, подняла на меня свои темные с поволокой глаза, тут же отозвалась:

– Только до пьяна, не пейте.

– Ну что ты Ритуля – мы чисто символически, за знакомство, – тут же успокоил ее муж.

– Ну раз водка ваша, то закуска моя, – я стал слезать с полки. Мимоходом отметив, что мы что–то такое потеряли с нашей бесконечной пьянкой. У нас жена, скорее всего, подняла бы ор до небес – за пьянку мужа. А тут, поди ж ты, вполне себе нормальное к этому отношение – «Не допьяна». Хм...