Глава 6. Беда в том, что лучшим доказательством истины мы склонны считать численность тех, кто в нее уверовал

Беда в том, что лучшим доказательством истины мы склонны считать численность тех, кто в нее уверовал.

М.Монтень

Осенние сумерки быстро сменились темнотой. Изредка в «курилке» вспыхивал уголек папиросы или самокрутки. Неярко светились почти все окна в здании облуправления. Освещение двору добавляли два уличных фонаря и лампочка на крыльце. Тени хилых кустов сирени, росших местами вдоль стен, беспорядочно метались по утоптанной земле под порывами ветра. С заходом солнца похолодало, и многие накинули ватники или шинели.

Когда «командировочных» привели в столовую управления, почти стемнело. От тепла, света, предвкушения еды у людей поднялось настроение, Слышались хохотки, подначки: исчезли взвода, отделения умудренных опытом войны бойцов. Они снова стали гомонящей толпой молодых здоровых парней.

После неплотного ужина из армейской перловки, заправленной банкой тушенки из дорожных запасов, и хлеба с почти прозрачным чаем, ещё посидели. Поговорили «за жизнь». Серега молчал, стараясь по привычке, не выделятся среди малознакомых людей. Генрих был непохожим на себя, малозаметным. Всегда шумный, многоговорящий, стремящийся привлечь к себе как можно больше внимания он молчал, не поднимая головы. За друзей сегодня рассказывали и смешили, слушали и хохотали Азамат, Иваныч и Сема.

В какой-то момент Серега наклонился к Генриху и тихо поинтересовался:

– Что случилось? Чем помочь?

Тот вяло махнул рукой и с внутренней природной печалью философски заметил:

– Случилось давно, да только узнал и понял сегодня. Помочь? Да, наверное…. Но не здесь и не сейчас. Ты знаешь, я пойду, пройдусь, погуляю….

– Ну, сходи, погляди, что тут вокруг. Оружие с собой. Быть внимательным и осторожным. Посмотри, где будем спать, что бы никого потом не будить.

– Может мне с тобой? А то ты сейчас такой, – и Серега неопределенно покрутил рукой.

– Да не, не надо. Настроение такое – хочется побыть одному.

– Ладно, смотри сам. Ты мальчик уже большой.

Идя к выходу, Генрих оглянулся. Друзья провожали его тревожными взглядами. Подняв в знак приветствия автомат, он улыбнулся. Парни кивнули в ответ и вернулись к прерванному трепу.

На въезде, у шлагбаума медленно ходил часовой, держась за ремень автомата двумя руками и опустив вниз голову, пиная пыльными сапогами то ли маленькие камушки, то ли комки затвердевшей земли. На стоявшем рядом маленьком КПП Шац поболтал с нарядом об обстановке в городе.

Оказалось что ночью одному, даже с оружием, выходить опасно. В областном центре развелось много «грабежников». С наступлением темноты город вымирал. Работавшие допоздна предпочитали ходить только группами. Освещение, установленное местами, варварски уничтожалось. Милиция пока с преступностью справлялась плохо. Они сами этого и не скрывали.

– Грабежники говорите? Ну-ну.

Постояв несколько минут, пока глаза привыкли к темноте, он привычной тихой кошачьей мягкой походкой начал перемещаться от тени к тени, от одного укрытия до другого….

Ну, вышел человек погулять. И кому, какое дело до его манеры ходить?

И кому, какое дело, где гуляет кот?

Белый кот…

Заблудиться Генрих не боялся. Во-первых, освещенное Облуправление было достаточно далеко видно, во-вторых на новой местности он давно взял за правило вначале двигаться по расширяющейся спирали. Уходя недалеко и подходя к отмеченному ориентиру с иного направления. В городах было совсем просто: дома расположены кварталами.

От площади Ленина отходили несколько улиц и переулков. Выбор пал на самую широкую.

Порывы осеннего несильного ветра заставляли двигаться чуть быстрее. Ветер и движение приносили успокоение, остужали злость, понемногу уменьшали агрессию, снижали желание немедленно отомстить. Часа через полтора

парень, наконец, почувствовал что замерз. Захотелось надеть ватник или уйти в тепло помещения. И в тоже время он

понял, что испытывает удовлетворение, как будто после долгого отсутствия вновь вернулся к чему–то привычному, неизвестно почему забытому на долгий срок. Генрих чувствовал себя вновь в своей среде, на своем месте.

Через много лет в лексику войдет термин «адреналиновый наркоман». Со временем «рабочие войны» привыкали к постоянному риску, к ежесекундной смертельной опастности. Но наконец – пришел Мир. Живи, радуйся, что вернулся домой! А им все время чего–то не хватало. Бывшие фронтовики начинали тосковать по ушедшему, по боевому, по прошлому.… Презирать и ненавидеть тоскливую монотонность буден. Сколько их в пьяном угаре рвало рубаху на груди: «Да ты знаешь, кто я? А ты там был? А там? Да я тебя...»?

Хмурое пробуждение: «Ничего не помню, пьяный был». «За что срок? Да пошли вы…». И поехали вновь эшелоны бывших героев, а ныне «забайкальских комсомольцев» во все концы великой страны. Статистика потом сосчитает, что в первую послевоенную пятилетку были осуждены по насильственным статьям около половины из восьми с чем–то миллионов демобилизованных. Некоторым повезло. Одним из них стал старшина Шац.

«А городок так себе. Но строек, пожалуй, побольше чем в О. Дойду вон до того угла: оттуда должен быть виден вокзал и спать. Нагулялся, на сегодня хватит».

Слегка разочарованный, что никого не встретил, Генрих расслабился, но недлинный кусок улочки, слабо подсвеченный лунным светом, изучил с тем же вниманием, что и раньше. Что–то его смущало. Запах! Запах немытого тела и дыма! Он замер, и разделив видимую часть улицы по секторам, стал скрупулезно искать его источник. Метрах в пятнадцати из тени выскользнули двое и, страхуясь, направились в сторону предпологаемого вокзала.

Чуть отпустив незнакомцев, старшина двинулся следом.

«Пахнущие дымом» несли тяжелые вещмешки. В какой–то момент ветер разогнал тучи, и стало светлее.

«Форма – немецкая полевая. Кепи, обувка, автоматы.… Только штаны немного не такие. Погон нет. А так егеря или эсесы. И походка один в один, и страхуются знакомо. Бл…, накаркал сам себе. Было скучно – теперь веселись!»

Собравшись в тугую пружину он сопровождал парочку то, отдаляясь, то сближаясь.

«Хорошо дождей давно не было, а то бы был уже мокрый по самое… не хочу!» – утешился он, падая в очередной раз за небольшую кучку дров.

«И что с ними делать? Одного валить, а второго брать? За что их брать? Могут быть обычные граждане…

Не похоже, но могут. Проверить документы? А если это из тех, кто навел сегодня «шухер»? Блин, предлагал же Серега пойти вдвоем…»

Шли параллельно железной дороге: слышался характерный лязг вагонов, мерзко пахло шпальной пропиткой.

Внезапно где–то рядом хлопнул сдвоенный выстрел, взвизгнули женщины и тут же смолкли.

Старшина упал и замер. Медленно приподнял голову. Незнакомцев было не видно.

«Тоже лежат осматриваются?»

«Ратуй…!».

«Ах ты падла!».

Рыдания.

Негромкая польская речь: «Psia krew przestraszyli potwory. Idzmy Tomaszu, jeszcze daleko»,* – и поднявшиеся незнакомцы рысцой рванули в темноту.

Вскочивший Генрих дернулся за ними, потом сплюнул: «Наверняка в лес жратву понесли. Гонятся в ночном лесу неизвестно за кем с перспективой нарваться на прикрытие? Оно мне надо?». И пожав плечами, направился в сторону выстрелов и рыданий.

Немного пробежашись, осторожно выглянул из–за угла. Одна из больших улиц. В нескольких метрах от перекрестка на земле сидит спиной к ограде палисадника молодой пацаньчик, прижимающий руку к голове. Второго, лежащего вдоль забора, лениво пинает крепкий мужик в рваном ватнике и сапогах. Двух девушек, жавшихся друг к другу, держал под прицелом парень в польском френче и кепке.

– Шпиц! Хопіць з яго. Давай шманай ужо.

– Хопіць! Не ты уяві, калі–б не перакрывіуся патрон! Ён бы мне дзірку зрабіу! У зараза! – И пнув напоследок лежащего, начал его обыскивать.

«Грабежники»! О! Вас–то мне и надо!» – настроение у Генриха враз поднялось. Слежка за людьми из леса, в чем он теперь не сомневался, убрала последние следы вселенской тоски и печали, так свойственной народу идиш и иврита.

Проверив погоны, спрятанные в задний карман, и передвинув затвор из «походного» в «боевое», решительным шагом вышел из укрытия.

Шел быстро, нахально, картинно держа автомат:

–Иду я себе весь такой красивый и шо я вижу! Два помятых поца** докопались до порядочных людей! Стоять бояться! Милиция таки работает!

Девчушки от неожиданности прекратили рыдать. Бандиты повели себя предсказуемо. «Шмонавший» выпрямился с поднятыми руками и попятился. На несколько секунд перекрыв линию огня по второму, успевшему в этот момент развернуть руку с пистолетом в сторону Шаца. Два патрона над первым – «предупредительный», и три «на поражение» во второго, оружие которого не успело открыться для выстрела.

–Ай, какой цорес! Азохн вей! Этот шлимазл не знал, что такое бояться!*** – продолжил паясничать старшина. Опустив автомат, приблизился к молодежи.

– Старшина милиции Шац! Что случилось ребята?

Потрясенные девчонки, молча, пялились на фигуру в милицейской форме без погон и с немецким автоматом в руке.

Левой рукой вытянув из заднего кармана погоны, Генрих, продемонстрировал их девчонкам и мягким участливым тоном повторил вопрос:

– Барышни, что случилось?

Но раньше чем, одетые в темные юбки и жакеты, очнулся стоявший с поднятыми руками грабежник Шпиц:

–Ты чё оборзел жыденыш! Што за беспредел!

Старшина только хотел приложить антисемита с ноги, приемом выученным с Сергеем, как тот потащил из за ремня оружие:

– Ах, ты жыдоуская погань, мала мы вас ва урочышцы пастралялi! Зноу панаехалi паскуды!

Ярость затопила Генриха. Черная ярость и злой гнев, жажда мести и благодарность Богу, что позволил хоть в малом, но свершить справедливость. Он раз за разом нажимал курок. Молодой еврей был не убийцей в этот момент, нет. Старшина милиции Генрих Шац был судом и палачом в одной лице. ****

За спиной раздался стон. Лежавший хлопец пытался приподняться. Стоявшие как парализованные, девушки бросились к парням.

Два разных голоса спросили не в унисон, но одно и то же:

– Табе вельми балюча? Бедненькi!

Бывший разведчик присел на корточки. Навалился откат усталости и опустошённости. Некурящему милиционеру остро захотелось достать папиросу: неторопливо продуть, размять и затянувшись смотреть на заботливо хлопочущих девчушек–пичужек.

Он отстраненно слышал вдали тревожные трели свистков. Мимоходом представил, как дежурный наряд ППС пытается по телефонам ночных сторожей и дежурных по организациям выяснить: где стреляли, куда ехать, или идти–бежать….

Перед Шацем стояли, опираясь на хрупкие плечики подруг, два парня лет семнадцати–восемнадцати, явно ещё не служившие в армии. Досталось им крепко. Еще не мужики, но уже не мальчики покачивались. В глазах сквозь боль светилась дерзость и стеснительность, уверенность и с испуг.

–Дзядечка можна мы ужо пойдзем? – достаточно низким тенором уверенно заговорил стоявший впереди.

«Вот видишь Геня, ты и дожил до дяденьки. Тебе только двадцать два, а глазах этих почти сверстников, ты уже старый и важный. Обидно, блин»

А какие мечты были всего несколько минут назад…

Прокрутив в голове общий план и свои примерныя действия, старшина, сосредотачиваясь, позволил себе на несколько секунд представить как всё оно будет. Хотя и знал, что реальность исковеркает самые верные действия и точные планы. Получалось красиво:

«…Проверив погоны, спрятанные в задний карман, и передвинув затвор из «походного» в «боевое», решительным шагом вышел из укрытия.

Шел быстро, нахально, картинно держа автомат:

–Иду я себе весь такой красивый и шо я вижу! Два помятых поца** докопались до порядочных людей! Стоять бояться! Милиция таки работает!

Девчушки от неожиданности прекратили рыдать. Бандиты повели себя предсказуемо. «Шмонавший» выпрямился с поднятыми руками и попятился. На несколько секунд перекрыв линию огня по второму, успевшему в этот момент развернуть руку с пистолетом в сторону Шаца. Два патрона над первым – «предупредительный», и два предупредительных над вторым. Оба от неожиданности приседают.

–Эй, шлимазлы, руки в гору и упали!

Обалдевшие от резкого изменения обстановки, оба бандита тупо пялятся на неизвестного, обладающего столь внушительным огневым перевесом и не менее значительной уверенностью в себе.

– Быстро упали! Иначе через секунду у вашей мамы появится дополнительный расход на цветы для могилки!

И для убедительности ещё очередь над головой урок. Те, поняв, что чокнутый с автоматом действительно может расстрелять снопами повалились на землю. Теперь стало возможным представиться:

– Девушки! Я старшина милиции Шац. Ночной патруль.– Не все правда, зато ситуация упрощается.

Левой рукой, вытянув из заднего кармана погоны, Генрих, продемонстрировал их девчонкам и мягким участливым тоном попросил:

–У ваших хлопцев должны быть ремни. Дайте мне их, пожалуйста.

А сам, достав из за голенища нож, быстро разрезал лежащим брюки на спине. С голой …опой не подергаешься.

Девушки очнулись и склонились над постанывавшими от боли парнями.

–Вот. Возьмите, пожалуйста.

Вместо ремней они протягивали… два куска веревки. На такую дорогую вещь как ремень у пострадавших,вероятно не было денег.

Впрочем, это было к лучшему: веревкой вязать руки удобней.

–Ну вот и всё. Теперь ваши обидчики не денутся никуда, кроме Советского суда!– скаламбурил Генрих.

До девчонок наконец дошло, что они в полной безопасности. Слезы полились ручьём.

Две женских головки, два носика уткнулись в не такую уж широкую грудь милиционера. Прижавшиеся тугие бугорки грудей серьезно повлияли на … Генриха. Незнакомки мочили слезами синюю гимнастерку, а тот пытался стать так, что бы ни приведи Господь, юные создания не подумали о нем чего такого!!!

Наконец слезы кончились, и можно было заняться избитыми парнями…

У одного из них была прилично разбита голова, тут пригодился носимый по многоетней привычке индпакет.

Минут через десять прибыла дежурная смена. Старшине нежные девичьи руки помогли прикрепить погоны к плечам. Парням оказали первую помощь.

Через двадцать минут, весело болтая, компания из Шаца, двух миленьких девушек и медленно идущих сзади парней шагала по ночному городу…»

–Тавариш мiлiцiянт! Можна мы пойдзем? – повторный вопрос подобно теплому ветерку развеял туман то ли воспоминания, то ли мечты.

–Тавариш мiлiцiянт!– повторный вопрос подобно теплому ветерку развеял туман то ли воспоминания, то ли мечты.

–Мечты, мечты, где ваша сладость?! Пришли менты, и сталась гадость…– продекламировал старшина поднимаясь.

«Гадость» – в виде двух окровавленных трупов. Двух по сути мальчишек: одного с разбитой головой, второго заметно хромающего, прижимающего руку то к почкам, то к печени. Двух испуганных до полуобморочного состояния девушек – присутствовала в полном объёме.

А мечты? Они и есть мечты. Субстанция эфемерная и логике не поддающаяся.

* Psia krew przestraszyli potwory. Idzmy Tomaszu, jeszcze daleko (польс) – «Пся крев, напугали уроды. Пошли Томаш.

Нам ещё далеко»

** Поц (идиш) — половой член.

В древние времена, у евреев нельзя было хоронить девственниц. И чтоб этого не допустить, при церкви были специальные люди – ПОЦы (обычно убогие, обиженные жизнью), которые лишали мертвых девушек девственности, после чего их можно было спокойно хоронить.

В воровском языке – начинающий, мелкий воришка.

Бытует расхожее мнение, что слово «пацан», имеющее хождение в самых разных слоях населения, произошло от слова поц.

*** Цорес – несчастье.

Пишется "АЗ ОХ–Н–ВЕЙ", что дословно переводится: "Когда (хочется сказать) "ох!" и "вей!". "Ох" от хорошей жизни такого не скажешь, а "вей" значит "горе". Но еврейский язык–идиш отличается одним качеством: слова в нем многозначны и зачастую выражают совсем противоположные качества. Причем собеседник это прекрасно понимает. А посторонний, чаще всего – нет.

Шлимазл –великий ученый Ибн–Эзра, объяснил его так: "Если ты начнешь заниматься изготовлением гробов, то люди перестанут умирать ныне, и присно, и во веки веков. Аминь! А если ты займешься изготовлением свечей, то солнце станет посреди ясного неба и будет стоять ныне, и присно, и во веки веков. Аминь!". Теперь–то, надеюсь, вам ясно, кто такой шлимазл?

****Возможно речь идет о урочище Гай около города Барановичи, где в 1942 году были расстреляны несколько тысяч евреев, привезенных из Австрии,Чехословакии, Германии.