Прерванный урок музыки

Тот Вермеер в галерее Фрика, это одна из трех висящих там картин, но когда я была в галерее первый раз, то двух остальных просто не заметила. Мне было тогда семнадцать лет, и в Нью Йорк я отправилась с учителем английского языка, который никогда до этого меня не целовал. Я размышляла об этом будущем поцелуе – относительно которого была уверена, что он состоится – когда покидала зал Фрагонара и входила в фойе, ведущее в затемненный коридор, где на стене светились холсты Вермеера.

Кроме поцелуя я еще размышляла о том, удастся ли мне кончить школу, раз второй год подряд валю биологию. Это странно, что валю биологию, мой любимый предмет; он был любимым и тогда, когда я валила его в первый раз. Больше всего мне нравилась генетика и составление графиков наследственных признаков, я обожала расшифровывать последовательности проявления голубых глаз в семьях, не имеющих иных общих признаков, за исключением голубых и карих глаз. В моей семье имелось много привлекательных признаков – талант, амбиции, успех, надежды – только все они сделались рецессивными в моем поколении.

Я прошла мимо женщины в желтом платье и служанки, подающей ей письмо; прошла мимо солдата в шикарной шляпе и улыбающейся ему пухленькой девушки – прошла мимо них, размышляя о теплых губах, а также о голубых и карих глазах.

Меня остановили ее карие глаза.

Это та самая картина, с которой девушка смотрит прямо на зрителя и не обращает внимания на стоящего рядом крепенького учителя музыки, рука которого в соответствующем жесте придворной вежливости холодно лежит на спинке кресла. Освещение приглушено – это зимнее освещение, но лицо девушки освещено.

Я глянула в ее карие глаза и задрожала. Девушка предостерегала меня. Она оторвалась от своих занятий лишь затем, чтобы поглядеть на меня и подать мне какой‑то знак. Ее губы были слегка раскрыты, как будто именно сейчас она набрала воздуха, чтобы сказать мне: «Не делай этого!»

Я отступила, чтобы сбежать из сферы действия ее подгоняющего взгляда. Только этот вот беспокойный взгляд заполнил весь зал. «Погоди! – говорила она, – погоди, не уходи еще».

Я ее не послушалась. Вышла с моим учителем английского языка пообедать, он поцеловал меня, я возвратилась в Кембридж, завалила биологию, но, тем не менее, среднюю школу закончила, а потом сошла с ума.

Через шестнадцать лет я снова поехала в Нью Йорк, на сей раз со своим новым, неплохо нафаршированным парнем. Мы много путешествовали, всегда за его счет, хотя трата денег постоянно приводила его в ярость. В рассерженном состоянии во время наших поездок он атаковал мой характер, тот самый, который в свое время считался расстроенным. Сам он утверждал, что один раз может реагировать очень эмоционально, а другой раз – хладнокровно и рассудочно. Что бы он ни говорил, я всегда успокаивала его заверениями, что деньги существуют именно для того, чтобы их тратить. Тогда он переставал на меня нападать, и это означало, что мы все время были вместе и могли начать, в следующем путешествии, новый порочный круг траты денег и атак на мой характер.

Это был чудный октябрьский день в Нью Йорке. Мой парень снова на меня наезжал, а я успокаивала его заверениями, что деньги нужны для того, чтобы их тратить, так что мы оба были готовы к тому, чтобы погулять по городу.

– Пошли в галерею Фрика, – предложила я.

– Никогда там не был, – признался он.

Тогда я подумала, что когда‑то там, вроде бы, была, но не стала упоминать об этом. Я уже научилась не рассматривать собственных сомнений перед другими людьми.

Когда мы уже добрались на место, я узнала сам дом.

– Ой, тут есть картина, которая мне ужасно нравится, – сказала я, когда мы уже прошли вовнутрь.

– Всего одна? Вот, погляди на картины Фрагонара.

Они мне не понравились. Поэтому я покинула зал Фрагонара и вошла в холл, ведущий в затемненный коридор.

За эти шестнадцать лет она ужасно изменилась. Ее взгляд уже не был таким настойчивым, скорее печальным. Она была молодая, рассеянная, а учитель склонялся над ней с высокой точки, пытаясь привлечь ее внимание уроком. Но она разглядывалась по сторонам, как будто искала глаз кого‑нибудь, кто глянет на нее, заметит.

На сей раз я прочитала название картины: Прерванный урок музыки.

Прерванный урок музыки. Все так же, как была прервана и моя собственная жизнь – прервана в музыке семнадцати лет – неожиданно похищена и брошена светлой краской на холст – и вот так в обоих случаях одно мгновение вызвало то, что жизнь застыла, остановилась. И этот единственный миг заменил все остальные мгновения, каким бы они не были, какими бы могли стать. Что еще может получить с этого жизнь?

Вот теперь мне уже было что ей сказать.

– Я вижу тебя, заметила, – сказала я ей.

Мой парень обнаружил меня хныкающей на лавке в холле.

– Что случилось? – спросил он.

– Разве ты не видишь? Она хочет выбраться из картины, – сказала я, указывая пальцем на девушку.

Он поглядел на картину, поглядел на меня и сказал:

– Ты всегда думаешь только об одном, о себе самой. Ты вообще не понимаешь искусства. – И он ушел в зал Рембрандта.

С того раза я еще раз возвращалась в Галерею Фрика, чтобы глянуть на нее, а также на две другие картины Вермеера. Ведь довольно сложно встретить в музее Вермеера, а один его холст в Бостоне даже украли.

Две другие картины для зрителя были как будто замкнуты. Фигуры, на них находящиеся – женщина и ее служанка, а также солдат со своей любимой – глядели исключительно друг на друга. Глядеть на них было так, будто присматриваться через маленькую дырочку в стене. И это стена света – того абсолютно крепкого и реального, но вместе с тем, нереального света Вермеера.

Подобного света не существует, но нам очень хочется, чтобы он был. Нам бы хотелось, чтобы солнце сделало нас такими же молодыми и красивыми, чтобы наша одежда поблескивала и с шелестом ложилась складками на тело; но более всего нам хотелось бы, чтобы каждый мог осветиться изнутри только лишь благодаря тому, что мы на него глядим, точно так же, как светятся изнутри та служанка с письмом и тот солдат с шикарной шляпой.

Девушка во время урока музыки находится совершенно в другом освещении – капризном, мрачном, пригашенном и даже злобном освещении жизни, благодаря которому мы видим себя и других исключительно несовершенным образом. И очень редко.

Date: 2015-11-15; view: 344; Нарушение авторских прав