Кале» вырезано на сердце моем

На информационной доске появилось новое имя: Элис Кале.

– Интересно, кто это, – размышляла Джорджина.

– Еще одна шизичка, – ответила ей Лиза.

– А когда приезжает? – спросила я у Валери.

Та без слова махнула рукой в глубину коридора. И вот там стояла как раз она: Элис Кале.

Девчонка была молодая, как все мы, и вовсе не выглядела шизанутой. Мы поднялись с пола, чтобы приветствовать ее.

– Меня зовут Элис Кале, – представилась та, только фамилию свою выговорила как‑то странно: каллус.

– Кал‑ле? – спросила Джорджина.

Элис Кале‑Каллус искоса глянула на нас.

– Хммм?

– Произносится как каллус, – объяснила я Джорджине.

Мне показалось, что это совершенно невежливо дать Элис понять, будто она и сама толком не знает, как следует произносить ее фамилию.

– Кал‑ле? – вновь спросила Джорджина.

В этот миг подошла Валери и провела Элис в ее палату.

– Это точно так же, как и с Вермонтом, – начала объяснять я Джорджине. Мы же не говорим вермон как французы, а вермонт.

– Фонетика, – коротко заявила Лиза.

Элис Кале‑Каллус была очень робкой, но нас полюбила. Довольно часто она присаживалась рядом и прислушивалась. Лиза утверждала, что Элис нудная словно овощное рагу на постном масле. Джордижина пыталась втянуть новенькую в беседу.

– А ты знаешь, что по‑французски кале это имя собственное, – сказала она ей.

– Каллус, – поправила ее Элис. – Правда?

– Ну да. Такой город во Франции, очень знаменитый.

– А чем знаменитый?

– Когда‑то он принадлежал Англии, – рассказывала Джорджина. – Англии когда‑то принадлежал приличный шмат Франции. Только англичане все потеряли во время столетней войны, и Кале был последним городом, который они потеряли.

– Столетней! – Глаза Элис расширились.

Ее было очень легко удивить. Собственно говоря, она ни о чем не имела ни малейшего понятия. Лиза предположила, что Элис весьма отстала в своем развитии.

Как‑то утром мы сидели на кухне и лопали гренки с медом.

– Что это такое? – спросила Элис.

– Гренки с медом.

– Никогда не ела меда, – заявила нам Элис.

Вот это было здорово. Ведь никто же представить не может, что жизнь может быть настолько ограниченной, чтобы в ней отсутствовал мед.

– Никогда? – переспросила я.

Джорджина подала ей гренку с медом. Мы все глядели, как она сует ее в рот.

– По вкусу похоже на пчел, – сказала она.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, он такой мягкий, пушистый и немного щиплющий, словно пчелы.

Я откусила кусок собственной гренки. Мед был на вкус как самый обыкновенный мед, точно такой же, каким был кучу лет назад, когда я попробовала его впервые.

Когда к полудню того же самого дня Элис пошла на тесты Роршаха, я задала всем нашим вопрос:

– Как может случиться такое, что у никогда не пробовавшей меда девки имеется семья, которая способна заплатить за помещение ее в такой больнице?

– Скорее всего, это уже какая‑то совершенно шизанутая и совершенно необыкновенная шизичка, раз ее приняли за меньшие бабки, – предположила Джорджина.

– Сомневаюсь, однако, – сказала Лиза.

В течение нескольких последующих недель Элис Кале‑Каллус не давала никаких поводов предполагать, будто она и вправду весьма интересная или совсем уж шизанутая шизичка. Даже Джорджина от нее устала.

– Она ведь совершенно ничего не знает, – заявила она как‑то. – Как будто всю жизнь провела закрытой в гардеробе.

– Так оно, видно, и было, – сказала Лиза. – Сидела, закрытая на ключ, в гардеробе и жрала овсяные хлопья.

– На ключ? Ты думаешь, что ее закрыли там родители? – спросила я.

– А почему бы и нет, – ответила на это Лиза. – Ведь, в конце концов, семейка называется Каллус[4], разве нет?

Это было наилучшим из всех возможных объяснений где‑то через месяц, когда Элис неожиданно взорвалась.

– В ней немало энергии, – заметила Джорджина.

Из конца коридора, где находился изолятор, до нас доходили приглушенные визги и отзвуки ударов в дверь.

Когда на следующий день мы сидели на полу под черной информационной доской, Элис провели мимо нас в эскорте двух медсестер. Ее переводили в отделение максимальной безопасности. Лицо Элис было опухшим от плача и ударов головой об стенку и двери. На нас она не глядела, поскольку была занята собственными, перепутавшимися мыслями – это можно было понять по тому, как кривит и закусывает губы.

Ее фамилия довольно‑таки скоро исчезла с доски объявлений.

– Похоже, что она засела там надолго, – сообщила нам Лиза.

– Надо будет сходить к ней в гости, – согласилась с ней Джорджина.

Медсестры посчитали, что с нашей стороны это будет весьма мило. Они даже согласились на то, чтобы с нами пошла Лиза. По‑видимому, они посчитали, что в отделении максимальной безопасности Лиза никак не сможет доставить неприятностей.

Снаружи здание ничем особым не отличалось. В нем даже не было дополнительных дверей. Зато внутри все было совершенно другое. Окна защищали плетенные металлические сетки, точно такие же, как и в нашем отделении, вот только перед ними находились еще и решетки. Небольшие, тонкие прутья, установленные на расстоянии десять или пятнадцать сантиметров… но все же решетки. В ванной не было дверей, а в туалетах не было унитазов.

– А почему нет унитазов? – спросила Лиза.

– Не знаю, может кто‑то мог бы сорвать седалище и стукнуть кого‑то другого по башке, – размышляла я вслух.

Над стойкой в дежурке медсестер не было открытого пространства, как это было у нас в отделении – здесь дежурка отделялась от коридора стенкой из толстого армированного стекла. То есть, медсестры находились либо внутри, либо снаружи. В отделении максимальной безопасности не было и речи, чтобы опереться локтями на стоечку в нижней части двери и болтать с пациентками.

Палаты вовсе не были палатами. Это были камеры. А точнее – изоляторами. В них не было ничего кроме обычного матраса и лежащего на нем человека. В отличие от нашего изолятора в здешних имелось окошко, но размещенное очень высоко, к тому же маленькое, застекленное небьющимся стеклом, заслоненное металлической сеткой и зарешеченное. Большинство дверей в коридоре было открыто, так что, идя к Эжлис, мы видели в комнатах лежащих на матрасах людей. Некоторые из них были голыми, другие не лежали на матрасах, а недвижно стояли в углу или же сидели на корточках, прижавшись к стенке, опустив голову в плечи.

И все. Вот и все, что там было. Маленькие, пустые комнатки с зарешеченным окошком и скорчившимся в углу человечком.

В комнате у Элис неприятно пованивало. Стены были чем‑то вымазаны. Впрочем, она сама тоже. Элис сидела на матрасе, охватив колени руками – руки у нее тоже были вымазанные.

– Привет, Элис, – сказала Джорджина.

– Да это же дерьмо, – шепнула мне на ухо Лиза. – Она растирает повсюду собственное дерьмо.

Мы стояли полукругом у входа в комнату. По причине вони заходить не хотелось. Нам казалось, будто Элис – это кто‑то совершенно другой человек, как будто у нее совершенно другое лицо. Но выглядела она даже ничего.

– Как дела? – спросила Джорджина.

– Все в порядке, – хриплым голосом ответила Элис. – У меня хрипота, – объяснила она. – Слишком много кричу.

– Понятно, – кивнула головой Джорджина.

Долгое время никто не произносил ни слова.

– Я чувствую себя уже лучше, – сообщила нам Элис.

– Это хорошо, – сказала Джорджина.

Лиза постукивала каблуком о линолеум. Я же чувствовала, что задыхаюсь, пытаясь дышать так, чтобы не вдыхать этой вони.

– Ну… – начала Джорджна. – Что ж, пока…

– Спасибо, что пришли меня проведать, – сказала Элис. Ненадолго она отвела руки от колен и помахала нам на прощание.

Мы возвратились к дежурке, в которой нас ожидала наша медсестра. Мы не могли заметить ее за армированным стеклом, поэтому Джорджина трахнула кулаком по стеклянной стенке. Дежурная только глянула на нас и покачала головой.

– Я хочу выйти отсюда, – сказала я.

Джорджина опять стукнула кулаком по стене.

– Мы хотим вернуться в SB II! – крикнула она.

Дежурная кивнула, но наша медсестра так в коридоре и не появлялась.

– Может нас накололи, – отозвалась Лиза. – Может мы тут навсегда и останемся.

– Это вовсе даже и не смешно, – сказала я.

Джорджина снова повторила свое «тра‑та‑та» по стеклу.

– Сейчас я все устрою, – заявила Лиза.

Она вытащила из кармана зажигалку и прикурила сигарету. Тут же из дежурки выскочили две медсестры.

– Отдай зажигалку, – приказала одна, а вторая вырвала сигарету из рук Лизы.

Та только усмехнулась.

– Мы ожидаем свой эскорт в отделение.

Медсестры возвратились за стеклянную стенку.

– Тут запрещено иметь зажигалки. Курить можно только под надзором. Так и знала, что они выскочат, – объясняла Лиза. Она вытащила вторую сигарету и сразу же сунула ее обратно в пачку.

Тут вышла наша медсестра.

– А вы не долго, – сказала она. – Как там Элис?

– Сообщила, что чувствует себя все лучше, – проинформировала ее Джорджина.

– И у нее дерьмо… – Я не могла описать этого.

Медсестра кивнула.

– Ничего особенного.

Отвратительная гостиная, обшитые винилом стулья; комнаты, заставленные столами, комодиками, одеялами и подушками; опирающаяся локтями о пульт санитарка в дежурке, болтающая о чем‑то с Полли; белый мел в ящичке у информационной таблицы, ожидающий нас, чтобы мы вписали собственное возвращение в отделение: наконец‑то мы дома.

– Ффу… – вздохнули мы по несколько раз. Я все еще не могла достаточно надышаться, или же наоборот – выпустить тот воздух, который скопился у меня в легких.

– Как вы думаете, а что, собственно, с ней произошло? – спросила Джорджина.

– Что‑то, – ответила ей Лиза.

– Это дерьмо на стене, – сказала я. – Господи, неужто и с нами может когда‑нибудь случиться такое?

– Она же сказала, что чувствует себя уже лучше, – заявила Джорджина.

– Тут все относительно, – вмешалась Лиза.

– Ведь может же случиться, правда? – спросила я еще раз.

– Не разрешай себе такого, не допускай этого, – сказала Джорджина. – Помни.

Date: 2015-11-15; view: 265; Нарушение авторских прав