ГЛАВА 24. День выдается чудесным, и лужайки, двор и сад школы Спенс пестрят от резвящихся девушек; кто-то катается на велосипеде

День выдается чудесным, и лужайки, двор и сад школы Спенс пестрят от резвящихся девушек; кто-то катается на велосипеде, кто-то просто гуляет и сплетничает, какая-то компания играет в жесты. А мы вчетвером затеяли игру в теннис на траве. Мы играем парами, Фелисити и Пиппа против меня и Энн. Каждый раз, когда моя ракетка касается мяча, я пугаюсь, что могу этим мячом снести кому-нибудь голову. Я решила, что проще всего будет добавить теннис к тому длинному списку искусств, которыми мне не суждено овладеть. Если мяч летит в нужную сторону, то только по чистой случайности. Пока я об этом размышляю, он мчится мимо Пиппы, которая провожает его взглядом с таким примерно видом, с каким повар смотрит на воду, ожидая, когда та закипит.

Фелисити хватается за голову, возмущенная до предела.

— Пиппа!

— Я не виновата! Подача была слишком резкой!

— Но ты должна была попытаться взять ее! — возражает Фелисити, размахивая ракеткой.

— Он летел слишком далеко! Мне было его не достать!

— Мы теперь можем достать очень многое, — намекающе произносит Фелисити.

Девушки, наблюдавшие за игрой, не поняли, что подразумевала Фелисити, но я, само собой, поняла. А вот Пиппа почему-то не сообразила.

— Это скучно, и у меня уже рука болит, — жалуется она.

Фелисити округляет глаза.

— Ну и довольно тогда! Давайте просто погуляем.

Мы передаем ракетки другой четверке, розовощеким юным девчонкам, стремящимся поразмяться. Покончив с игрой, мы беремся под руки и неспешно идем между высокими деревьями, мимо компании младших, играющих в Робин Гуда. У них возникли сложности, потому что каждая хотела быть девицей Мэриан и никому не хотелось быть ноттингемским шерифом.

— Ты сегодня ночью отведешь нас снова в сферы? — спрашивает Энн, когда голоса играющих сливаются за нашими спинами в ровный гул.

— Вам не придется меня уговаривать, — улыбаюсь я. — Там есть кое-кто, с кем мне хотелось бы вас познакомить.

— И кто же это? — спрашивает Пиппа, наклоняясь и поднимая с земли желудь.

— Моя матушка.

Энн судорожно вздыхает. Пиппа резко вскидывает голову.

— Но разве она не…

Фелисити мгновенно перебивает ее:

— Пиппа, помоги-ка мне набрать немного золотарника для миссис Найтуинг. Это поможет улучшить ее настроение к вечеру.

Пиппа послушно следует за Фелисити, и вскоре мы все уже ищем цветы. Дальше, у озера, я вдруг вижу Картика; он прислонился к столбу возле лодочного сарая, сложив руки на груди, и наблюдает за мной. Его черный плащ полощется на ветру. Я подумала, знает ли он что-нибудь о судьбе своего брата. На мгновение мне становится очень жаль его. Но потом я вспоминаю все его угрозы и насмешки, и как он высокомерно пытался приказывать мне, и вся моя симпатия к нему тает. Я вызывающе выпрямляюсь и смотрю на него в упор.

Ко мне подходит Пиппа.

— Праведные небеса! Это не тот ли самый цыган, который таращился на меня в лесу?

— Я не помню его, — лгу я.

— Надеюсь, он не попытается нас шантажировать.

— Вряд ли, — отвечаю я, изо всех сил изображая полное равнодушие. — Ох, посмотри-ка… одуванчик!

— А он довольно красив, правда?

— Тебе так кажется? — вырывается у меня прежде, чем я успела подумать.

— Для язычника — да, конечно. — Она с легким кокетством склоняет голову. — Кажется, он посматривает на меня.

Мне и в голову не приходило, что Картик мог следить не за мной, а за Пиппой, и это почему-то встревожило меня. Хотя он и доводит меня до бешенства, мне хочется, чтобы он глядел только на меня.

— На что это вы там смотрите? — спрашивает Энн.

Она набрала полную охапку поникших желтых цветов.

— Да вон на того юношу. Это тот самый, который на днях увидел меня в одном белье.

Энн щурится, приглядываясь.

— А! Этот! Но это ведь тот самый, которого ты поцеловала, Джемма?

— Ох, ты не могла этого сделать! — задыхается от ужаса Пиппа.

— Сделала, — спокойно говорит Энн, — но только для того, чтобы спасти нас от цыган.

— Вы встречались с цыганами? Где, когда? А меня почему с собой не взяли?

— Это длинная история. Я тебе ее расскажу на обратном пути, — обещает Фелисити.

Пиппа бормочет что-то насчет того, что мы вечно скрываем от нее самые важные вещи, но Фелисити не слушает; ее взгляд останавливается на Картике, потом на мне — с таким пониманием, что мне вдруг хочется убежать и где-нибудь спрятаться. А потом она обнимает Пиппу за плечи и начинает рассказывать историю нашего приключения в цыганском таборе, при этом не просто оправдывая мой поступок, но еще и выставляя меня чуть ли не героиней. Она превращает меня в благородную особу, решившую пожертвовать собой и вытерпевшую поцелуй варвара и язычника, чтобы спасти подруг. Фелисити говорит так убедительно, что я и сама почти ей верю.

Когда мы снова входим в дверь света, сфера приветствует нас нежными ароматами сада и сиянием яркого неба. Меня терзают сомнения. Я ведь не знаю, сколько времени мне будет позволено провести с матушкой, и не желаю делиться даже малой толикой этого времени с подругами. Но они все же мои подруги, и, возможно, матушке и самой хотелось бы познакомиться с ними; она тогда знала бы наверняка, что я не одна, что меня есть кому поддержать.

— Идемте со мной, — говорю я и веду их через серебряную арку в живой изгороди.

Но матушки нигде не видно. Вокруг высятся деревья, а дальше виднеется круг странных кристаллов, за ними — грот.

— И где же она? — спрашивает Энн.

— Матушка? — осторожно зову я.

Ничего… только птицы щебечут в листве. А что, если ее на самом деле здесь и не было? Что, если я просто вообразила себе все?

Подруги отводят глаза, стараясь не смотреть на меня. Пиппа что-то тихо шепчет на ухо Фелисити.

— Может быть, тебе просто приснилась ваша встреча? — мягко спрашивает Фелисити.

— Она была здесь! Я с ней разговаривала!

— Ну, а сейчас ее здесь нет, — замечает Энн.

— Идем с нами, — предлагает Пиппа, говоря со мной, как с ребенком. — Мы отлично проведем время. Обещаю!

— Нет!

— Вы меня ищете?

Матушка выходит нам навстречу все в том же синем шелковом платье. Она очаровательна, как всегда. Мои подруги застывают на месте.

— Фелисити, Пиппа, Энн… позвольте представить вас Вирджинии Дойл, моей матушке.

Девушки невнятно бормочут что-то, видимо, пытаясь выговорить вежливые приветственные слова.

— Мне очень, очень приятно познакомиться с вами, — говорит матушка. — Вы необыкновенно красивые девушки.

Эти слова произвели желаемый эффект. Девушки краснеют от удовольствия.

— Не хотите ли прогуляться со мной?

Вскоре девушки наперебой рассказывают ей разные истории о школе Спенс и о себе, сражаясь за ее внимание, а я немного обижаюсь, потому что мне, конечно же, хочется, чтобы матушка принадлежала только мне одной. Но вот она берет меня за руку и подмигивает, и я снова переполняюсь счастьем.

— Посидим немного?

На траву брошено роскошное серебристое покрывало. Выглядит оно воздушным, однако оказывается на удивление плотным и мягким. Фелисити проводит по нему рукой — серебряные нити начинают играть самыми фантастическими цветами и откликаются нежной мелодией.

— Боже мой… — восторженно восклицает Фелисити. — Вы это слышите? Пиппа, попробуй тоже!

Мы все принимаемся возить ладонями по покрывалу. Оно одаривает нас чем-то вроде симфонии, исполненной на арфах, и мы восторженно хохочем.

— Разве это не чудесно? Мне ужасно хочется знать, а что мы еще можем сделать? — задумчиво произносит Фелисити.

Матушка улыбнулась.

— Все, что угодно.

— Все, что угодно? — повторяет Энн.

— В этой сфере исполняются все ваши желания. Вы только должны сами понять, чего именно вы хотите.

Мы внимательно ее выслушали, хотя и не совсем поняли, что она имела в виду.

— Мне хочется попробовать, — говорит Энн. — Но что я должна сделать?

— Чего тебе хочется больше всего? Нет… не говори этого нам. Просто сформулируй свое желание в уме. Как некую просьбу.

Энн кивает и закрывает глаза. Проходит около минуты.

— Ничего и не случилось, — шепчет Фелисити. — Оно сбылось?

— Не знаю, — отвечает Пиппа. — Энн? Энн, с тобой все в порядке?

Энн легонько раскачивается на месте, переступая с пятки на носок. Ее губы приоткрываются. Я пугаюсь, мне кажется, она впала в транс. Я смотрю на матушку, но та подносит палец к губам, призывая к молчанию. Губы Энн открываются шире. И она начинает петь. Таких звуков я не слышала никогда в жизни; голос Энн, чистый и парящий, звучит нежно, как голос ангела. От него у меня по рукам бегут мурашки. И с каждой нотой Энн как будто меняется. Нет, она остается все той же Энн, но каким-то образом музыка делает ее щемяще прекрасной. Она словно превращается в морское существо из самых глубоких глубин — в русалку, возможно, возникшую над блестящей поверхностью тихой реки…

— Энн, до чего же ты прекрасна! — выдыхает Пиппа.

— Правда?

Энн бежит к реке и смотрит на свое отражение.

— Действительно!

Она восторженно смеется.

Было странно и удивительно слышать от Энн настоящий смех. Она снова закрывает глаза, и музыка льется из ее души.

— Incroyable![14]— почему-то по-французски восклицает Фелисити. — Я тоже хочу попробовать!

— И я! — кричит Пиппа.

Они закрывают глаза, на мгновение сосредотачиваются — и открывают их снова.

— Что-то я его не вижу, — бормочет Пиппа, оглядываясь по сторонам.

— Не меня ли ты ждешь, моя леди?

Прекрасный молодой рыцарь выходит из-за толстого золотого ствола дуба. Он опускается перед Пиппой на одно колено.

— Я испугал тебя. Прости.

— Мне следовало сразу догадаться, — сухо шепчет Фелисити мне на ухо.

Пиппа выглядит так, словно только что выиграла главный приз карнавала. И беспечным тоном говорит рыцарю:

— Ты прощен.

Он поднимается. На вид ему не больше восемнадцати, он высок ростом, с волосами цвета зрелой пшеницы и широкими плечами, затянутыми в металлическую кольчугу, настолько тонкую, что она кажется текучей. Он напоминает льва. Могучего. Грациозного. Благородного.

— Позволь спросить, кто твой защитник, моя леди?

Пиппа мнется, подбирая выражения, приличествующие настоящей леди.

— У меня пока что нет защитника.

— Тогда я счел бы за счастье взять на себя эту задачу. Если леди удостоит меня такой чести.

Пиппа оборачивается к нам и шепчет придушенно и восторженно:

— Ох, скажите же, что мне все это не снится!

— Не снится, — шепчет в ответ Фелисити. — Или же мы все спим и видим один и тот же сон.

Пиппе стоит огромных усилий не завизжать от восторга и не запрыгать на месте, как ребенок.

— Благородный рыцарь, я дарую тебе разрешение стать моим защитником.

Пиппа пытается выглядеть царственно, величественно, однако с трудом удерживается от хихиканья.

— Моя жизнь принадлежит тебе.

Рыцарь склоняется, чего-то ожидая.

— Думаю, ты должна дать ему какую-то свою вещицу в качестве символа любви, — подсказываю я.

— Ох…

Пиппа розовеет. Потом снимает перчатку и протягивает ее рыцарю.

— Моя леди…

Рыцарь — сама скромность.

— Я твой навсегда.

Он протягивает ей руку, и Пиппа, искоса глянув на нас, принимает ее и позволяет рыцарю увлечь себя на цветущий луг.

— А тебе тоже нужен рыцарь? — спрашиваю я Фелисити.

Она качает головой.

— Но тогда о чем ты просила?

Фелисити в ответ загадочно улыбается и говорит:

— Сейчас увидим.

Матушка окидывает ее холодным взглядом.

— Поосторожнее со своими желаниями!

Внезапно мимо наших голов со свистом проносится стрела. Она вонзается в ствол дерева прямо за нами. А потом на поляну осторожно выходит охотница. Ее волосы небрежно заколоты на макушке, как у какой-нибудь богини. На спине у нее висит колчан, битком набитый стрелами, а в руках она держит готовый к выстрелу лук. Колчан оказался ее единственной одеждой. В остальном она обнажена, как новорожденный младенец.

— Эй, ты же могла убить нас! — возмущенно восклицаю я, переведя дыхание и стараясь не слишком таращиться на ее нагое тело.

— Но ведь не убила.

Она опускает лук и убирает стрелу в колчан. А потом внимательно присматривается к Фелисити.

— А ты не испугалась, как я вижу.

— Нет, — соглашается Фелисити, выдергивая стрелу из ствола дерева. Она проводит пальцем по ее острому наконечнику. — Просто удивилась.

— Ты тоже охотница?

Фелисити протягивает ей стрелу.

— Нет. Но мой отец любил охотиться. И говорил, что этим спортом он восхищается больше всего.

— Но ты его не сопровождала на охоту?

Фелисити горько улыбается.

— Только сыновьям позволено охотиться. Не дочерям.

Охотница хватает Фелисити за предплечье.

— О! В этой руке — большая сила! Ты могла бы стать весьма искусной охотницей. Могучей.

Слово «могучей» вызвало у Фелисити совсем другую улыбку, и я без труда поняла, что произойдет дальше, к чему стремится моя подруга.

— Чему бы ты хотела научиться?

Вместо ответа Фелисити касается лука и стрелы.

— Вон там, под деревом, прячется змея, — говорит охотница, отдавая ей лук.

Фелисити прикрывает один глаз и изо всех сил натягивает тетиву. Стрела взлетает вверх и падает на землю. Щеки Фелисити вспыхивают от разочарования.

Но охотница аплодирует.

— Хорошая попытка! Ты можешь стать отличной охотницей. Но сначала ты должна научиться наблюдательности и терпению.

Фелисити и терпение? Вот уж нелепая мысль! Будь эта охотница хоть кем, но ей предстоит одолеть немало трудностей, если она вознамерилась научить Фелисити терпению. Но, к моему удивлению, Фелисити не возмущается и не спорит. Она вместе с охотницей уходит в сторонку и начинает терпеливо усваивать урок правильного обращения с луком и стрелами.

— А ты чего пожелала? — спрашивает матушка, когда мы наконец остаемся с ней вдвоем.

— У меня уже есть все, чего я хотела. Ты ведь здесь.

Она нежно гладит меня по щеке.

— Да. Еще на какое-то время.

Мое радостное настроение мгновенно испаряется.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Джемма, я не могу навсегда остаться здесь, иначе я попаду в ловушку, как те несчастные потерянные духи, которым никогда уже не завершить дело их душ.

— А в чем твое дело?

— Я должна исправить то, что натворили Мэри и Сара много лет назад.

— Но что они натворили?

Прежде чем матушка успевает ответить, к нам подбегает Пиппа, и, переполненная восторгом, так налетает на меня, что чуть не сбивает с ног. Она крепко обнимает меня.

— Ну, ты его видела? Разве это не самый безупречный из джентльменов? Он умолял меня о позволении стать моим защитником! Он просто отдал себя и свою жизнь в мои руки! Ты когда-нибудь слышала о чем-то хоть вполовину таком же романтичном? Это даже вынести трудно!

— Это точно, — сухо откликается Фелисити. Она только что вернулась с охоты, измученная, но счастливая. — Да, не так-то это легко, как можно подумать, честно вам говорю. У меня рука будет болеть неделю, не меньше.

Она осторожно поводит плечом и морщится. Но я прекрасно вижу, что она благодарна и за эту боль в руке, и за то, что получила наконец доказательства собственной скрытой силы.

Тут к нам подходит и Энн; ее светлые длинные волосы падают на плечи локонами, лежащими совершенно по-новому. И даже ее вечно текущий нос как будто угомонился. Энн показывает на высокие тонкие кристаллы хрусталя.

— А что это такое?

— Это руны Оракула, сердце этой сферы, — отвечает матушка.

Я подхожу к ближайшему кристаллу.

— Только не трогай их! — спешит предостеречь она.

— А почему нельзя? — спрашивает Фелисити.

— Сначала вы должны понять, как работает магия этого мира, как управлять ею, а уж потом можно будет позволить ей войти в вас, чтобы вы смогли ее использовать по другую сторону двери.

— Мы сможем взять вот такую силу с собой, в другой мир? — спрашивает Энн.

— Да, но не сейчас. Как только Орден восстановится, они смогут вас всему научить. Но до тех пор это небезопасно.

— Почему? — спрашиваю я.

— Прошло очень много времени с тех пор, как в последний раз использовалась магия этой сферы. И невозможно предсказать, что может случиться. Возможно, что-то вырвется наружу. Или войдет внутрь.

— Они гудят, — говорит Фелисити.

— В них заключена очень мощная энергия, — поясняет матушка.

В ее руках появляется моток золотой пряжи, и она начинает плести «колыбель для кошки».

Я присматриваюсь к кристаллам. Если склонить голову в одну сторону, они как будто исчезают. Но стоит посмотреть на них под другим углом, и я сразу вижу, как они поднимаются из земли, сверкая ярче бриллиантов.

— Но как все это действует? — спрашиваю я.

Матушкины пальцы быстро перебирают пряжу.

— Когда прикасаешься к рунам, ты словно становишься самой магией. Она вплывает в твои вены. А потом ты можешь творить в другом мире то же самое, что и здесь, в сферах.

Фелисити подносит руку к кристаллу.

— Странно… он перестал гудеть, когда я подошла.

Я не могу удержаться. И протягиваю руку, не касаясь кристалла, но поднеся пальцы совсем близко к нему. Меня пронзает потоком энергии. Перед глазами все прыгает. Желание коснуться руны становится просто невыносимым.

— Джемма! — резко вскрикивает матушка.

Я быстро отдергиваю руку. Амулет на моей шее светится.

— Ч-что это было?..

— Ты — проводник, — поясняет матушка. — Сквозь тебя течет магия.

Фелисити хмурится. Но через мгновение она расцветает в улыбке, что-то замышляя. И садится на траву.

— А представляете, если… если у нас будет такая сила там, в школе Спенс?

— Мы тогда могли бы делать, что захочется, — кивает Энн.

— Я бы сразу обзавелась целым шкафом самых модных нарядов, — хихикает Пиппа. — И кучей денег.

— А я бы на целый день стала невидимкой, — решает Фелисити.

— Ну, мне этого нельзя делать, — грустно говорит Энн.

— А я смогла бы облегчить страдания отца…

Я смотрю на матушку. Она щурится.

— Нет, — говорит она, распутывая только что сплетенную «лестницу Иакова».

— Почему нет? — спрашиваю я; у меня вдруг запылали щеки.

— Мы же будем очень осторожны, — говорит Пиппа.

— Да, просто ужасно осторожны, — мурлычет Фелисити, словно стараясь очаровать матушку, как одну из наших впечатлительных учительниц.

Матушка сминает пряжу в кулаке. Ее глаза вспыхивают.

— Слияние с такой силой — отнюдь не игра. Ею очень трудно управлять. Необходимо сначала подготовиться, это вообще не для бестолкового любопытства чересчур энергичных школьниц.

Фелисити отступает от кристаллов. Я же сержусь из-за того, что мне сделали выговор на глазах у подруг.

— Мы вовсе не бестолково любопытны.

Матушка кладет ладонь мне на плечо, чуть заметно улыбается, и мне тут же становится до слез стыдно из-за того, что я веду себя как ребенок.

— Всему свое время.

Пиппа пристально всматривается в нижнюю часть одной из рун.

— А что там за значки?

— Это древний язык, он старше греческого и латыни.

— Но что там написано? — Энн очень хочется это узнать.

— «Я изменяю мир; мир изменяет меня».

Пиппа встряхивает головой.

— Но что это означает?

— Это значит, что все, что мы делаем, возвращается к нам. Когда ты как-то влияешь на события, то и сама подвергаешься воздействию.

— Моя леди!..

Вернулся прекрасный рыцарь. На этот раз он вооружился лютней. И через минуту уже распевает песню, восхваляющую красоту и добродетели Пиппы.

— Разве он не само совершенство? Мне кажется, я вот-вот умру от счастья! Мне хочется танцевать… идем!

Пиппа тащит Энн к своему лихому рыцарю, мгновенно забыв о рунах.

Фелисити тоже отмахивается от всего и устремляется вслед за подругами.

— Ты идешь? — оглядывается она на меня.

— Через минуту! — кричу я ей вслед.

Матушка снова принимается плести что-то из золотой пряжи. Ее пальцы стремительно двигаются, потом вдруг замирают. Она закрывает глаза и судорожно вздыхает, как будто ее ранили.

— Матушка, что случилось? Ты в порядке? Мама!

Она открывает глаза, дышит тяжело.

— Так трудно удерживать это на расстоянии…

— Удерживать что?

— Ту тварь. Она продолжает искать нас.

Из-за дерева выглядывает чумазая девочка. И смотрит на матушку расширенными глазами. Лицо матушки смягчается. Дыхание становится спокойным. Она снова та же, какой я ее помню, — когда она хлопотала по дому, отдавая приказы слугам, или вдруг решая все поменять местами…

— Беспокоиться не о чем. На какое-то время я могу обмануть тварь.

Фелисити зовет меня:

— Джемма, ты пропустишь все самое интересное!

Девушки кружатся, танцуя под музыку лютни и песню рыцаря.

Матушка начинает плести из золотой нити «чашку с блюдцем». Но ее пальцы подрагивают.

— Почему бы тебе не присоединиться к подругам? Мне бы хотелось посмотреть, как ты танцуешь. Иди, дорогая!

Я неохотно плетусь к девушкам. И по пути опять замечаю ту девочку, испуганно смотрящую на матушку во все глаза. Было в этом ребенке что-то неотразимо притягательное. И мне кажется, я должна знать, что это такое, хотя и не могу подобрать слов.

— Да, пора потанцевать!

Фелисити хватает меня за руки и кружит. Матушка аплодирует нашей джиге. Рыцарь все быстрее и быстрее перебирает струны лютни, подстрекая нас двигаться энергичнее. И мы действительно пляшем все отчаяннее, наши волосы развеваются, мы крепко держим друг друга за руки, чтобы не разлететься в разные стороны.

— Что ни делаешь, делай изо всех сил! — кричит Фелисити, и наши тела будто не подчиняются закону гравитации, превратившись в размытые пятна цвета на фоне удивительного пейзажа.

Когда мы вернулись в свои спальни, небо уже потеряло глубокий оттенок ночи. До рассвета остается не так много времени. И утром нам, конечно, предстоит расплачиваться за ночные приключения. Мы ведь опять не выспались.

— Твоя матушка — просто чудо! — говорит Энн, ныряя под одеяло.

— Спасибо, — шепчу я, расчесывая волосы щеткой. Из-за бешеного танца — и последовавшего за ним падения в траву — они перепутались так, что их, казалось, уже невозможно привести в порядок. Как и мои мысли.

— А я свою маму совсем не помню. Как ты думаешь, это очень плохо?

— Нет, — отвечаю я.

Энн засыпает, и ее следующие слова звучат неразборчиво:

— Хотела бы я знать, а она-то меня помнит?..

Я собралась ответить, но вдруг поняла, что не знаю, что тут можно сказать. Да и в любом случае это не имеет значения. Энн уже ровно посапывает. Я бросаю щетку и тоже забираюсь в постель, но чувствую, как подо мной что-то шуршит. Я шарю рукой по простыне — и нахожу записку. Мне приходится подойти к окну, чтобы прочитать ее.

Мисс Дойл!

Вы затеяли чрезвычайно опасную игру. Если вы не пожелаете немедленно остановиться, я буду вынужден принять меры. Я прошу вас все прекратить, пока это еще возможно.

И еще одно слово торопливо нацарапано ниже, но потом зачеркнуто:

Пожалуйста.

Он не подписался, но я знаю, что это дело рук Картика. Я разрываю записку на крошечные кусочки. А потом открываю окно и пускаю их по ветру.

Date: 2015-11-15; view: 282; Нарушение авторских прав