ГЛАВА 20. Доктор Томас возвестил, что Пиппа уже полностью поправилась, а поскольку как раз случилось воскресенье

Доктор Томас возвестил, что Пиппа уже полностью поправилась, а поскольку как раз случилось воскресенье, и службы в церкви не было, нам позволена роскошь провести день так, как нам хочется. Мы отправляемся к озеру и развлекаемся, бросая лепестки поздних цветов на его безмятежную поверхность. Энн осталась в школе, чтобы порепетировать арию к дню большого собрания — дню, когда наши родные снизойдут до посещения школы Спенс, чтобы увидеть, какими изумительно женственными особами мы становимся.

Я бросаю в озеро очередную горсть оборванных лепестков. Они уныло ложатся на воду, словно какие-нибудь насекомые, но потом ветер гонит их к середине. Лепестки лениво плывут, впитывая в себя все больше и больше воды, пока наконец не становятся настолько тяжелыми, что просто-напросто тонут. На другой стороне озера несколько младших девочек расстелили на траве одеяло и сидят счастливой компанией, поглощая сливы и не обращая на нас ни малейшего внимания.

Пиппа лежит в шлюпке. Она не помнит, что случилось с ней перед припадком, и я очень этому радуюсь. Пиппа ужасно смущается из-за того, что какое-то время не владела собой и не знала, что могла сказать или сделать в те мгновения.

— Я… я какие-нибудь неприличные звуки издавала? — осторожно спрашивает она.

— Нет, — заверяю ее я.

— Нет, такого не было, — поддерживает меня Фелисити.

Плечи Пиппы слегка расслабляются. Но несколько секунд спустя ее вновь охватывает тревога, и она снова сжимается.

— А я не… не запачкалась, нет?

Она едва может выговорить это.

— Ох, нет, конечно! — одновременно восклицаем я и Фелисити.

— Это ужасно стыдно, правда? Ну, моя болезнь.

Фелисити сплетает крошечные цветки в венок.

— Не более стыдно, чем иметь такую мать, которая находится у кого-то на содержании.

— Ох… прости, Фелисити! Мне не следовало говорить такое. Ты меня простишь?

— А тут нечего прощать. Это же чистая правда.

— Правда! — фыркает Пиппа. — Моя матушка говорит, что я не должна допускать, чтобы кто-нибудь вообще узнал о моих припадках. Она говорит, что когда я чувствую приближение приступа, я должна быстренько сказать, что у меня разболелась голова, и уйти.

Пиппа горько смеется.

— Ей кажется, что я могу как-то управлять ими!

Ее слова будто тянут меня вниз, как якорь. Мне отчаянно хочется сказать Пиппе, что я ее понимаю. Рассказать о моей тайне. Я откашливаюсь. Тут ветер меняет направление. И бросает несколько лепестков на мои волосы. Я чувствую, как уходит момент. Он ныряет куда-то под поверхность вещей, скрывшись от света.

Пиппа меняет тему.

— Ну, чтобы не говорить только о грустном… Матушка сообщила, что у них с отцом есть какой-то чудесный сюрприз для меня. Я очень надеюсь, что это новый корсет. В этом косточки впиваются при каждом вздохе. Чтоб им пусто было!

— А может, тебе просто не следует есть так много ирисок? — предполагает Фелисити.

Пиппа слишком слаба, чтобы всерьез рассердиться. Но она принимает крайне несчастный вид.

— Я совсем не жирная! Ничуть! У меня талия — шестнадцать с половиной дюймов!

Талия у Пиппы и в самом деле осиная, как раз такая, какую, судя по слухам, предпочитают мужчины. Корсеты стискивали нас, подгоняя под требования моды, хотя и мешали дышать, а иной раз доводили до обморока. Я даже представления не имела, какая у меня талия, тонкая или нет. Я никогда не отличалась хрупким сложением, и плечи у меня широкие, как у мальчика. И весь этот разговор кажется мне крайне скучным.

— А твоя матушка приедет сюда в этом году, Фелисити? — спрашивает Пиппа.

— Она сейчас гостит у своих друзей. В Италии, — отвечает Фелисити, заканчивая венок. И водружает его себе на голову, как королева фей.

— А твой отец, он как?

— Не знаю. Надеюсь, приедет. Мне бы очень хотелось, чтобы вы все с ним познакомились, и чтобы он увидел, что у меня есть настоящие друзья, давшие клятву на крови. — Фелисити грустно улыбается. — Мне кажется, он боится, что я превратилась в одну из тех надутых девиц, которым ничего не хочется и ничто не интересно. Я одно время такой и была, ну, после того, как матушка…

Сбежала.

Фелисити не произносит этого слова, но оно как будто повисает между нами в воздухе. Невысказанное. А кроме него, вокруг витают невысказанными еще и стыд, тайны, страх, видения и эпилепсия. Так много всякого висело в пространстве между нами… И чем сильнее мы старались преодолеть это пространство, тем сильнее заполнявшая его тяжесть отталкивала нас друг от друга.

— Я уверена, на этот раз он приедет, Фелисити! — говорит Пиппа. — И он будет весьма горд тобой, когда увидит, какой замечательной леди ты становишься.

Фелисити улыбается, и на нас как будто вновь падает солнечный луч.

— Да. Да, я ведь действительно меняюсь, правда? Думаю, он будет доволен. Если приедет.

— Я бы дала тебе мои новые перчатки, но моя матушка захочет увидеть их на моих руках, как доказательство того, что и мы не лыком шиты, — вздыхает Пиппа.

— А твои родные? — Фелисити внимательно смотрит на меня. — Они приедут? Эти таинственные Дойлы, мы их увидим?

Отец не писал мне уже две недели. Я вспоминаю последнее письмо бабушки:

Драгоценная Джемма!

Надеюсь, мое письмо застанет тебя в добром здравии. Меня слегка прихватила невралгия, но беспокоиться не следует, потому что мой доктор говорит — это просто легкое переутомление из-за забот о твоем отце, и что все пройдет, когда ты снова очутишься дома и сможешь подставить плечо под тяжкую ношу, как и положено хорошей дочери. Твоего отца, похоже, больше всего успокаивает мой сад. Он сидит там на скамье весьма подолгу. Он смотрит перед собой и кивает, но в общем спокоен.

Так что не тревожься из-за нас. Я уверена, что моя одышка вообще ничего не значит. Увидимся через две недели, мы приедем вместе с Томом, а пока он шлет тебе свою любовь и наилучшие пожелания, и спрашивает, нашла ли ты уже подходящую супругу для него, — впрочем, мне кажется, это просто шутка.

С любовью — бабушка.

Я закрываю глаза, стараясь стереть из памяти все до единого слова.

— Да, они приедут.

— Но что-то не похоже, чтобы тебя это сильно радовало.

Я пожимаю плечами.

— Я просто не слишком много об этом думаю.

— О, наша загадочная Джемма! — говорит Фелисити, глядя на меня уж слишком пристально. — Ничего, мы еще узнаем, что ты скрываешь от нас.

Пиппа поддерживает ее:

— Возможно, это безумная тетушка где-нибудь на чердаке?

— Или это какой-то развратный демон, который охотится на юных девушек? — Фелисити поводит бровями.

Пиппа вскрикивает в комическом ужасе, но сама эта мысль вызывает у нее приятное возбуждение.

— Вы еще забыли упомянуть таинственного горбуна, — добавляю я с фальшивым смехом.

— Развратный горбун, похищающий девушек! — взвизгивает Пиппа.

Да, она, безусловно, уже здорова. Мы хохочем. Лес поглощает смех и возвращает нам его отражение, но при этом заставляет вздрогнуть младших девочек, резвящихся на другой стороне озера. В накрахмаленных белых фартуках они кажутся потерявшимися птицами, нечаянно севшими на лужайку. Девочки замирают, уставившись на нас, но тут же отворачиваются и снова принимаются болтать.

Сентябрьское небо переменчиво. Вот только что оно выглядело серым и даже угрожающим — а в следующее мгновение тучи рвутся в клочья, превращаются в пухлые облака, и между ними мелькает чистая синева. Пиппа сидит в лодке, а Фелисити лежит прямо на траве. Ее волосы разметались, и бледное лицо в их круге кажется некоей мандалой.

— Как вы думаете, сегодня будет что-нибудь забавное на спиритическом вечере у леди Уэллстоун?

— Мой отец говорит, что спиритуализм — не что иное, как шарлатанство, — заявляет Пиппа. Она слегка раскачивает лодку, подталкивая ее босой ногой. — Но что это вообще такое, я и не знаю.

— Спиритуализм — это вера в то, что духи могут общаться с нами из потустороннего мира с помощью неких посредников, медиумов, таких, как мадам Романофф, — отвечает Фелисити.

Мы с ней вдруг разом выпрямляемся, ошарашенные одной и той же мыслью.

— Ты думаешь… — начинает Фелисити.

— …что она могла бы вызвать для нас Сару или Мэри? — заканчиваю я.

И почему я раньше об этом не подумала?

— Блестяще! — восклицает Пиппа, но ее лицо тут же затуманивается. — Вот только как нам до нее добраться, чтобы задать вопрос?

Безусловно, Пиппа права. Мадам Романофф едва ли откликнулась бы на зов кучки школьниц. Мы могли ровно так же надеяться на то, что сможем поговорить с умершими, как и на то, что будем заседать в Парламенте.

— Если вы поможете мне заговорить с мадам Романофф, я сумею задать правильные вопросы, — заявляю я.

— Предоставьте это мне, — с усмешкой бросает Фелисити.

— Если мы предоставим это тебе, ничего хорошего не выйдет, боюсь, — хихикает Пиппа.

Фелисити вскакивает и стремительно, как заяц, бросается вперед. Проворно отвязав лодку, она одним сильным толчком отправляет ее прочь от берега. Пиппа пытается набросить веревку на кол, но поздно. Она движется к середине озера, и вокруг лодки разбегаются невысокие волны.

— Подтащите меня обратно!

— Не слишком красивый поступок, — говорю я.

— Она должна не забываться и знать свое место, — спокойно и как бы мимоходом отвечает Фелисити.

Но тем не менее она бросает вслед Пиппе весло. Оно падает неподалеку от лодки, подняв фонтан брызг.

— Помоги мне подтащить ее, — прошу я.

Стайка девочек на другой стороне озера изумленно таращится на нас. Девочки наслаждаются зрелищем хулиганящих старших.

Фелисити хлопается на траву и занимается шнуровкой ботинок.

Я со вздохом кричу Пиппе:

— Ты можешь дотянуться до весла?

Пиппа тянется через борт лодки, пытаясь достать весло, но оно слишком далеко. Пиппе не хватает длины руки, но она все же не оставляет попыток. Лодка угрожающе накреняется. А в следующую секунду Пиппа, взвизгнув, с громким всплеском падает в воду. Фелисити и младшие девочки хохочут. Но я помню видение, нахлынувшее на меня перед эпилептическим припадком Пиппы, помню леденящий звук плещущейся воды, сдавленный крик Пиппы откуда-то из мутной глубины…

— Пиппа! — кричу я во все горло, бросаясь в отчаянно холодную воду озера.

Моя рука находит под водой ногу Пиппы. Я крепко хватаю ее и тащу вверх изо всех сил.

— Держись за меня! — отплевываясь, кричу я, обхватив ее за талию и волоча к берегу.

Пиппа отталкивает меня.

— Джемма, что ты делаешь? Отпусти!

Она вырывается. Вода здесь доходит лишь до ее плеч.

— Я сама могу дойти, спасибо! — с негодованием заявляет она, стараясь не обращать внимания на другой берег озера, где девочки громко хихикают и показывают на нас пальцами.

Я чувствую себя ужасно глупо. Но я ведь отчетливо помню то страшное ощущение в видении: Пиппа, задыхающаяся под водой… Наверное, я тогда настолько запаниковала, что плохо запомнила увиденное. Но как бы то ни было, прямо сейчас нам обеим ничто не грозит, мы всего лишь промокли. А это не имеет особого значения.

— Я тебя удавлю, Фелисити, — бормочет Пиппа, спотыкаясь обо что-то невидимое в воде и сильно пошатываясь.

Я опять обхватываю ее за талию, но так неловко, что чуть не сбиваю с ног.

— Да что ты делаешь? — возмущается Пиппа, хлопая меня, как будто я какой-нибудь паук.

— Извини, — говорю я. — Извини.

— Вокруг меня одни сумасшедшие! — ворчит Пиппа, выбираясь на траву. — Эй, а куда это подевалась Фелисити?

Берег пуст. Фелисити как будто растворилась в воздухе. Но потом я замечаю, что она удаляется в лес, гордо неся на голове корону из маргариток. Фелисити идет спокойно, легко и даже не берет на себя труда оглянуться, чтобы убедиться: с нами обеими все в порядке.

Date: 2015-11-15; view: 286; Нарушение авторских прав