ГЛАВА 21. Большая рукописная афиша, установленная перед элегантным городским особняком на Гросвенор-сквер, гласит:

Большая рукописная афиша, установленная перед элегантным городским особняком на Гросвенор-сквер, гласит:

ВЕЧЕР ТЕОСОФИИ И СПИРИТИЗМА

С МАДАМ РОМАНОФФ,

ВЕЛИКОЙ ЯСНОВИДЯЩЕЙ

ИЗ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА.

ЕЙ ВЕДОМО ВСЕ. ЕЙ ВСЕ ОТКРЫТО.

ТОЛЬКО СЕГОДНЯ.

Лондонские улицы выглядят как картина какого-нибудь импрессиониста: скользкие булыжники мостовой, похожие на апельсины уличные фонари, аккуратно подстриженные зеленые изгороди и бесконечное множество черных зонтов. Брызги воды летят на подол моего платья, и он сразу становится тяжелым. Мы бросаемся в открытые двери как в последнее убежище, осторожно ступая тонкими туфельками по мокрым булыжникам.

Собравшиеся демонстрируют состоятельность и хорошее воспитание. Здесь мужчины в смокингах и цилиндрах. Женщины в оперных перчатках, увешанные драгоценностями. Мы тоже принарядились в наши самые лучшие платья. И мне кажется странным и удивительным чувствовать на себе тонкое белье и шелк вместо привычной школьной формы. Сесили воспользовалась случаем и надела новую шляпку. Шляпка ее старила и слишком уж выделяла из остальных учениц, но поскольку это последний писк моды, Сесили не собиралась от нее отказываться. Мадемуазель Лефарж была в своем воскресном платье — зеленом шелковом, с высоким гофрированным воротником, и еще она надела серьги с гранатами, так что мы не преминули отметить ее особенный вид.

— Вы великолепно выглядите, — говорит Пиппа, когда мы входим в величественный мраморный холл, прошагав мимо внимательных лакеев.

— Спасибо, дорогая. Это всегда важно для женщины — стараться выглядеть как можно лучше.

Сесили приосанилась, приняв это за комплимент себе.

Мы через скрытый тяжелыми занавесями проем входим в примыкающий к оранжерее огромный зал, где без труда может поместиться не меньше двухсот человек. Пиппа вытягивает шею, рассматривая присутствующих.

— Вы не заметили тут интересных мужчин? Таких, которым еще нет сорока.

— Похоже, ты не прочь очутиться хоть в загробном мире, если бы там можно было найти хорошего мужа, — насмешливо говорит Фелисити.

Пиппа надувает губки.

— Мадемуазель Лефарж серьезно относится к таким вещам, но что-то я не заметила, чтобы ты над ней насмехалась!

Фелисити округляет глаза.

— Мадемуазель Лефарж вытащила нас из школы Спенс и привезла в один из самых модных лондонских салонов! Так что она может тут искать хоть самого Генриха Восьмого, меня это не заботит. Давайте-ка не забывать о нашем важном деле!

Мадемуазель Лефарж опускает свое грузное тело в обитое красным кресло, а мы устраиваемся вокруг нее. Люди рассаживаются по местам. Впереди на возвышении стоят стол и два стула. На столе красуется хрустальный шар.

— Хрустальный шар помогает медиуму связаться с потусторонним миром, с душами умерших, — шепотом сообщает нам мадемуазель Лефарж, заглянув в программку.

Какой-то джентльмен, сидящий позади нас, слышит наше перешептывание и наклоняется к мадемуазель Лефарж.

— Могу вас заверить, дорогая леди, что все это — чистые фокусы, ловкость рук. Магия — это просто обман.

— Ох, нет, сэр, вы ошибаетесь! — вмешивается Марта. — Мадемуазель Лефарж уже видела прежде, как мадам Романофф входит в транс и вещает!

— Вы видели? — восклицает Пиппа, вытаращив глаза.

— Нет, я лишь слышала о ее даре от двоюродной сестры, которая дружит с невесткой леди Дорчестер, — возражает мадемуазель Лефарж. — Это воистину удивительный медиум!

Джентльмен улыбается. Улыбка у него такая же добрая и теплая, как и у самой мадемуазель Лефарж. Как жаль, что она уже помолвлена! Этот человек мне весьма понравился, и я подумала, что из него получился бы чудесный муж для нее.

— Боюсь, дорогая леди, дорогая мадемуазель, — подчеркнуто растягивая последнее слово, говорит джентльмен, — что вас ввели в заблуждение. Спиритуализм имеет не больше отношения к науке, чем воровство. Все это служит лишь одной цели… очень искусные хитрецы выманивают деньги у людей, понесших тяжелые утраты и готовых платить за малейший проблеск надежды. Когда людям некуда деваться, они видят только то, что хотят видеть.

Сердце отчаянно сжимается у меня в груди. Может быть, видения, в которых появлялась моя матушка, потому и возникли, что мне это было очень нужно? Неужели мое горе настолько сильно? Да, но… тот лоскуток шелка… Я могла лишь надеяться, что к концу вечера узнаю что-нибудь наверняка.

Губы мадемуазель Лефарж сжимаются в тонкую линию.

— Вы ошибаетесь, сэр.

— Я вас огорчил… Приношу свои извинения. Позвольте представиться: инспектор Кент из Скотланд-Ярда.

Он протягивает ей тисненую визитную карточку, но мадемуазель Лефарж отказывается ее взять. Ничуть не смутившись, инспектор прячет карточку во внутренний карман.

— Вы, можно не сомневаться, пришли, чтобы попытаться поговорить с каким-то любимым человеком? С братом или рано ушедшим кузеном?

Он забрасывает удочку, но мадемуазель Лефарж не понимает, что его занимает не только ее интерес к оккультному.

— Я здесь для того, чтобы самой увидеть интересный научный опыт, но я и сопровождаю воспитанниц. А теперь, извините, лучше больше не отвлекаться. Сеанс как будто уже начинается?

Несколько мужчин быстро проходят вдоль стен огромного помещения, приглушая свет газовых ламп. Мужчины одеты в черные рубашки с высокими воротниками и подпоясаны темно-красными кушаками. На сцену поднимается интересная женщина в длинном просторном платье цвета лесной листвы. Ее глаза обведены жирными черными линиями, а на голове у нее тюрбан, из которого торчит одно-единственное павлинье перо. Мадам Романофф.

Она закрывает глаза и поднимает руку, как бы пытаясь почувствовать зрителей. Ее рука двигается влево, мадам Романофф открывает глаза и сосредотачивается на грузном мужчине, сидящем во втором ряду.

— Вы, сэр… Духи желают пообщаться с вами. Пожалуйста, подойдите сюда и сядьте рядом со мной, — говорит она с сильным русским акцентом.

Мужчина повинуется и садится на стул рядом с ясновидящей. Мадам Романофф всматривается в хрустальный шар, и внезапно все ее тело как-то странно обмякает. И она начинает говорить с грузным мужчиной:

— У меня есть для вас сообщение с другой стороны…

Мужчина на сцене взволнованно наклоняется вперед.

— Да! Я слушаю! Это от моей сестры, да? Ох, прошу… это ты, Дора?

Голос мадам Романофф вдруг изменяется, звучит очень высоко и нежно, как голос юной девушки.

— Джонни, это ты?

С губ мужчины срывается крик радости и боли.

— Да-да, это я, моя дорогая, дорогая сестра!

— Джонни, ты не должен оплакивать меня! Я здесь очень счастлива, и все мои игрушки со мной!

Мы наблюдаем за происходящим, разинув рты от изумления. На сцене мужчина и его маленькая сестра наслаждаются прочувствованным воссоединением, мужчина заливается слезами и торжественно заявляет о вечной любви к сестре. Я едва могу усидеть на месте. Мне хочется, чтобы все это поскорее кончилось, и я могла бы занять место рядом с медиумом.

Инспектор произносит, наклонившись к нам:

— Блестящее представление. Вот только этот человек, безусловно, ее сообщник.

— Как это? — удивляется Энн.

— Его посадили среди зрителей, чтобы всем показалось, будто он искренний искатель встречи с загробным миром, обычный человек из толпы. Но он всего лишь играет.

— Вы не возражаете, сэр? — сердито произносит мадемуазель Лефарж и принимается энергично обмахиваться программкой.

Инспектор Кент наклоняет голову и откидывается на спинку кресла. Мне он нравится, у него такие широкие ладони и пышные усы… хочется, чтобы мадемуазель Лефарж дала ему хоть небольшой шанс. Но она ужасно предана своему Реджинальду, таинственному жениху, хотя мы ни разу не видели, чтобы он приехал навестить ее.

Выпив стакан воды, мадам Романофф пригласила на сцену еще нескольких человек. Некоторым она задавала вопросы, казавшиеся уж очень общими, но те, кто страдал от какого-то горя, мгновенно начинали рассказывать ей свои истории. Наверное, она их как раз к тому и подталкивала. Мне никогда раньше не приходилось видеть медиума за работой, так что я ничего не могла утверждать наверняка.

Фелисити наклоняется ко мне и шепчет на ухо:

— Ты готова?

У меня внутри все сжимается.

— Думаю, да.

Мадемуазель Лефарж шикает на нас. Элизабет и Сесили смотрят подозрительно. Мадам Романофф на сцене предлагает выйти еще одному, последнему желающему. Фелисити вскакивает, как подброшенная пружиной, и дергает меня за руку.

— Ох, прошу вас, мадам, — начинает она говорить так, будто готова в любую секунду разрыдаться, хотя на самом деле едва сдерживает смех. — Моя подруга слишком скромна и робка, чтобы самой попросить вас о помощи. Не можете ли вы помочь ей поговорить с ее дорогой, горячо любимой ушедшей матушкой, миссис Сарой Риз-Тоом?

Люди вокруг шепчутся, с удивлением поглядывая на нас. А у меня перехватывает дыхание.

— Вот это ты уж совсем зря, — шиплю я.

— Ты ведь сама хотела этого!

— Девушки, сядьте немедленно!

Мадемуазель Лефарж с силой тянет меня за юбку, пытаясь усадить на место.

Но она зря старается. Просьба Фелисити уже запустила в ход машину мадам Романофф. Двое ее помощников моментально оказываются рядом и ведут меня по проходу к сцене. Я и сама не знаю, то ли мне хочется убить Фелисити, то ли поблагодарить ее. Ведь может оказаться так, что я действительно сумею поговорить со своей матушкой… У меня потеют ладони при мысли о том, что через несколько мгновений я смогу снова услышать матушку — пусть даже и посредством медиума и призрака Сары Риз-Тоом.

Когда я поднимаюсь на маленькую сцену, до меня доносится шорох программок, гул голосов, похожий на комариное жужжание, и разочарованные вздохи тех, чья надежда поговорить с ушедшими родными теперь растаяла, потому что место, на котором могли оказаться они, заняла какая-то рыжеволосая девица с широко раскрытыми и полными надежды зелеными глазами.

Мадам Романофф предлагает мне сесть. На столе перед ней лежат карманные часы с откинутой крышкой; они показывают 9.48. Мадам наклоняется ко мне через стол и берет обеими руками мою кисть.

— Дорогое дитя, я чувствую, что ты очень, очень страдаешь. Мы все должны помочь этой юной леди отыскать ее любимую матушку. Давайте все закроем глаза и сосредоточимся на помощи этой чудесной девушке. Итак, как звали дорогую умершую?

Вирджиния Дойл, Вирджиния Дойл…

У меня сжимается горло, когда я произношу:

— Сара Риз-Тоом.

Мадам Романофф кладет ладонь на хрустальный шар и понижает голос:

— Я взываю к духу Сары Риз-Тоом, возлюбленной матушки. Здесь есть некто, кто хочет поговорить с тобой. Некто, кому необходимо твое присутствие здесь!

Мне кажется, что вот сейчас Сара скажет, чтобы я отстала от нее, оставила ее в покое и перестала притворяться, будто мы знакомы. Но гораздо больше я надеюсь услышать голос мамы, как она посмеется над тем, что я решила в одной просьбе соединить две, и простит мне все, даже эту небольшую попытку обмана.

Мадам Романофф по другую сторону стола мурлычет низко, как будто напевает какой-то псалом.

— Дорогая, это ты? Ох, как же я по тебе соскучилась!

И только теперь я осознаю, что до этого мгновения сдерживала дыхание, ожидая чуда… Сердце отчаянно бьется в груди, и я поневоле откликаюсь:

— Матушка? Это ты?

— Да, дорогая, это я, твоя любящая мать!

В зале кто-то всхлипывает.

Но моя мать никогда не сказала бы ничего столь сентиментального. И я пускаю в ход ложь, чтобы проверить, что она скажет в ответ.

— Матушка, а ты скучаешь по нашему дому в Сюррее? И по розовым кустам за ним, и по маленькому купидону?

Я мысленно взмолилась о том, чтобы она сказала: «Джемма, что за глупости ты говоришь?» Или что-то еще в этом роде. Что угодно. Но только не то, что я услышала…

— Ох, я и сейчас вижу его, моя дорогая. Наш зеленый Сюррей. И розы в нашем прекрасном садике. Но не надо слишком грустить обо мне, дитя мое. Однажды мы снова встретимся.

Зрители шмыгают носами и вздыхают, расчувствовавшись, а у меня внутри как будто все опустело и оборвалось от этой лжи. Мадам Романофф была просто актрисой, и никем более. Она изображала мою мать, некую женщину по имени Сара Риз-Тоом, которая жила в коттедже с садом и со скульптурой купидона… но мою мать звали Вирджинией Дойл, и она ни разу в жизни в Сюррее не бывала. Мне хочется показать мадам Романофф, как оно там на самом деле, на другой стороне, где призраки вовсе не рады нас видеть. Я не осознаю того, что продолжаю держать руку «медиума», что сжимаю ее изо всех сил, — не осознаю до того момента, когда вдруг внезапно вспыхивает свет, мир словно раскалывается, и меня снова затягивает в туннель… и от гнева я несусь вниз все быстрее и быстрее.

Вот только на этот раз я не одна.

Каким-то образом я умудрилась прихватить с собой мадам Романофф, как в прошлый раз чуть не увлекла за собой Пиппу. Я не имею ни малейшего представления о том, как это случилось, но она рядом со мной, эта бесстыжая, и она вопит во все горло:

— Черт побери! Где я? — Ее русский акцент внезапно куда-то исчез. — Кто ты такая, демон, что ли?

Я не в силах ей ответить. Я просто онемела. Мы оказываемся в темном, туманном лесу, — я видела его во снах. Это наверняка тот самый лес, который описывала Мэри Доуд. Я все-таки попала в него. Я очутилась в сферах, в каком-то ином мире… И он так же реален, как визжащая маленькая воровка рядом со мной.

— Это еще что такое?

Она с силой дергает меня за рукав.

Между деревьями начинается непонятное движение. Туман шевелится, сгущается. Его клубы один за другим становятся все плотнее и плотнее, пока не превращаются в фигуры… их около двадцати, а может, и больше. Мертвые. Пустоглазые. С бледными губами. Кожа так натянулась на черепа, что блестит от напряжения. Женщина в лохмотьях прижимает к груди младенца. Она насквозь мокрая, с нее капает вода, а в волосах запутались длинные зеленые водоросли. Двое мужчин, пошатываясь, шагают вперед, протягивая ко мне руки. Я вижу белые округлости костей в тех местах, где отрублены их кисти. Мужчины медленно приближаются, из их ртов вырывается отвратительное, пугающее ворчание:

— Иди к нам… Ты должна прийти к нам…

Мадам Романофф заорала и прижалась ко мне.

— Эй, что тут происходит? Младенец Иисус, да какого же… Выведи меня отсюда! Пожалуйста! Я никогда больше не буду никого дурить, клянусь могилой моей матушки!

— Стоп! — кричу я призракам, вскидывая руку.

Как ни странно, это помогло. Они действительно остановились.

— Кто из вас Сара Риз-Тоом?

Ни один призрак не шевельнулся.

— Кого-нибудь из вас звали так при жизни?

Тишина.

— Вели им уйти! — говорит мадам Романофф.

Она подхватывает с земли сломанную ветку и принимается отчаянно размахивать ею перед собой в надежде отогнать мертвых; от страха она как-то странно крякает.

И тут за деревьями я вижу ее. Синий шелк ее платья. Я слышу ее теплый, как янтарь, смех.

— Найди меня, если сможешь…

Я хватаю мадам Романофф за плечи.

— Как тебя зовут? Как тебя зовут на самом деле?!

— Салли, — отвечает та хриплым от ужаса голосом. — Салли Карни.

— Слушай меня внимательно, Салли. Я тебя оставлю здесь ненадолго, но я вернусь. С тобой ничего не случится.

— Нет! Не оставляй меня с ними, чертова девка! Или я выдеру твои мерзкие зеленые глаза, как только ты вернешься! Увидишь, я так и сделаю!

Она продолжает верещать, но я уже бегу между деревьями, и синий свет надежды светит где-то впереди, но я не могу его догнать… а потом я вдруг оказываюсь в каком-то храме. На возвышении, окруженный горящими свечами, сидит Будда, скрестив ноги. Вокруг так тихо и мирно… Ни звука, только где-то в отдалении перекликаются птицы. Страх исчезает. Я касаюсь кончиками пальцев оранжево-голубого пламени свечи, но не ощущаю ни жара, ни боли. Нежный аромат лилий вплывает в открытую дверь. Мне хочется увидеть эти цветы моего детства, цветы матушки, цветы Индии… и внезапно они окружают меня. Вся комната наполняется прекрасными белыми цветами. Я заставила их возникнуть силой мысли. Это так прекрасно, что мне хочется остаться здесь навсегда.

— Матушка? — окликаю я полным надежды голосом.

Вокруг стало светлее. Я не вижу матушку, но слышу ее голос:

— Джемма…

— Матушка, где ты?

— Я не могу показаться тебе и не могу здесь задерживаться. В этом лесу может быть очень опасно. Тут кругом шпионы.

Я не понимаю, что она имеет в виду. Я все еще не могу до конца осознать, что нахожусь в другом мире, в сферах. И что матушка тоже здесь.

— Мама, что со мной происходит?

— Джемма, любимая, ты обладаешь огромной силой.

Ее голос отдается от стен храма, заполнив собой все пространство.

Любимая, любимая, любимая…

У меня перехватывает горло.

— Я ничего не понимаю. И я не понимаю эту силу. Я не могу ею управлять!

— Со временем научишься. Но ты должна ею пользоваться, работать с ней, иначе она постепенно зачахнет и умрет, и вернуть ее будет невозможно. Тебя ждет великая судьба, Джемма, если ты сама того захочешь.

Откуда ни возьмись появляется обезьянка шарманщика. Она усаживается на округлом плече Будды, поворачивает голову и пристально смотрит на меня.

— Но есть какие-то люди, которые не хотят, чтобы я использовала то, чем обладаю. Меня уже предупредили.

Голос матушки звучит спокойно, понимающе.

— Это Ракшана. Они боятся тебя. Они боятся того, что может случиться, если ты потерпишь неудачу, но еще сильнее они боятся той силы, которая появится у тебя, если ты преуспеешь.

— Преуспею в чем?

— В том, чтобы вернуть магию сфер. Ты связана с Орденом. Их магия живет в тебе, моя любимая. Ты — тот самый знак, которого они ждали долгие годы. Но тебя подстерегает и опасность. Она тоже хочет завладеть твоей силой, и она не прекратит попыток, пока не отыщет тебя.

— Кто? О ком ты?

— О Цирцее.

Цирцея. Цирцея. Цирцея.

— Но кто она такая? Где я могу ее найти?

— Всему свое время. Пока что она слишком могущественна для того, чтобы ты могла столкнуться с ней лицом к лицу.

— Но… — Мой голос прерывается из-за подступивших к горлу рыданий. — Но она убила тебя!

— Не поддавайся желанию отомстить, Джемма! Цирцея сама выбрала свой путь. А ты должна выбрать свой.

— Откуда ты все это знаешь?

Лепестки лилий начинают сворачиваться, жухнуть. Они темнеют, ссыхаются, падают на каменный пол…

— Время вышло, Джемма. Тебе больше нельзя задерживаться здесь, это опасно. Возвращайся скорее!

— Нет, не так скоро!..

— Ты должна сосредоточиться на том месте, что осталось позади. Появится дверь в свет. Войди в нее.

— Но когда я смогу еще поговорить с тобой?

— Ты найдешь меня в саду. Там тебе ничто не будет угрожать.

— Но как…

— Пожелай этого — и дверь приведет тебя туда. Я должна уходить, пора.

— Подожди… не уходи!

Но ее голос затихает, сменившись леденящим шепотом:

— Иди. Иди. Иди.

Свет вспыхивает так ярко и внезапно, что ослепляет меня. Мне приходится прикрыть глаза ладонью. Когда же я снова их открываю, храм превратился в пустые руины, грязный пол засыпан увядшими цветами. Матушка исчезла.

Туман между деревьями становится еще гуще, когда я возвращаюсь обратно, к тому месту, где оставила Салли Карни. Я почти не вижу ничего вокруг, но совсем не из-за тумана. Мне мешают слезы. Больше всего на свете я хочу остаться в той пахнувшей лилиями комнате вместе с матушкой. Но тут на тропе возникает какая-то фигура, и на мгновение я забываю обо всем, охваченная страхом, — ведь матушка предупредила, что за мной могут охотиться…

Высокий широкоплечий мужчина шагает ко мне. Он в военном мундире королевской гвардии, но это не офицер, а простой пехотинец. Он застенчиво приближается, держа в руках шапку. В его лице, странно мальчишеском, мне чудится что-то знакомое. Если бы не его неестественная бледность, он вполне мог бы быть моим соседом, живущим через дорогу, или кем-то из родных с семейной фотографии…

— Вы меня извините, мисс, но не вы ли сегодня пришли вместе с моей Полли?

— Полли? — растерянно повторяю я.

Я разговариваю с призраком, так что можно не слишком беспокоиться о хороших манерах. К тому же я уверена, что видела где-то этого человека.

— Ну да, я уверен, я вас видел рядом с ней… мисс Полли Лефарж!

Человек в военной форме. Прощальная улыбка. Поблекший портрет на аккуратном письменном столе. Реджинальд, возлюбленный жених мадемуазель Лефарж, давно умер и похоронен, и ничего ей не осталось, кроме воспоминаний о нем, от которых она не в силах отказаться.

— Вы говорите о мадемуазель Лефарж, моей учительнице? — тихо уточняю я.

— Да, мисс. Моя Полли частенько говаривала, что хорошо бы заняться учительским делом, а я обещал ей, что заработаю в армии денежек и потом вернусь домой и буду о ней заботиться, и мы обвенчаемся в церкви и купим маленький домик в Дувре. Она море любит, моя Полли.

— Но вы не вернулись домой… — тихо говорю я.

Это скорее вопрос, чем утверждение, потому что я продолжаю надеяться, что однажды он войдет в классную комнату, где будет вести урок мадемуазель Лефарж…

— Инфлюэнца, — поясняет Реджинальд. Он нервно крутит в руках шапку, как будто это колесо судьбы на деревенской ярмарке. — Вы не могли бы передать кое-что от меня моей Полли, мисс? Не могли бы сказать, что Реджи всегда будет ее любить, и что я до сих пор храню тот шарф, что она связала мне в подарок на Рождество, как раз перед тем, как я уехал?

Он улыбается, и хотя губы у него синие и страшные, это все равно добрая, настоящая улыбка.

— Не могли бы вы это сделать для меня, мисс?

— Я сделаю, — шепчу я.

— Очень буду вам обязан за такую помощь, это ведь не каждый может. А теперь, я думаю, вам пора возвращаться. Если вы задержитесь, они начнут искать вас здесь.

Он водружает шапку на голову и быстрым шагом возвращается в туман, из которого вышел; через мгновение он исчезает, как будто и не появлялся.

Когда я возвращаюсь к мадам Романофф, иначе именуемой Салли Карни, она дрожащим голосом распевает старые церковные гимны. Мертвые ушли, но она не выпускает из рук ветку, готовая сражаться за жизнь. Увидев меня, Салли бросается навстречу.

— Пожалуйста, уведи меня отсюда!

— Да зачем мне вести тебя обратно, если ты так безжалостно обращаешься с людьми, горюющими по утраченным близким?

— Я никогда никому не желала дурного, мисс! Клянусь, клянусь! Вы ведь не можете винить девушку за то, что ей нужно зарабатывать на жизнь!

Я действительно не могла. Если бы Салли Карни не занялась «оккультизмом», она могла бы очутиться на улице, и ей пришлось бы добывать деньги куда как более гнусным и разрушающим душу способом.

— Хорошо. Я отведу тебя обратно. Но ставлю тебе два условия.

— Все, что угодно! Только скажите!

— Во-первых, ты никогда, никогда, ни при каких обстоятельствах, даже напившись допьяна, ни единой душе не расскажешь о том, что случилось этим вечером. Потому что если ты проболтаешься…

Я умолкаю, не слишком хорошо представляя, чем могла бы пригрозить Салли, но это не имеет значения. Салли крепко прижимает ладони к сердцу:

— Богом клянусь! Никогда, никому — ни слова!

— Поверю, ладно. Второе условие… — Я подумала о добром лице мадемуазель Лефарж. — Ты передашь послание из мира духов человеку, который сегодня присутствует на сеансе, женщине по имени Полли. Ты должна сказать, что Реджи очень любит свою Полли, и что он до сих пор хранит шарф, который она сама связала и подарила ему на Рождество.

И тут я решаю добавить кое-что от себя:

— И скажешь, что он желает ей жить дальше и быть счастливой. Все поняла?

Руки Салли снова взлетают к сердцу.

— До единого слова!

Тут Салли осторожно касается моего плеча.

— Но, мисс… что бы вы сказали насчет того, чтобы присоединиться ко мне и мальчикам? С вашим даром и моими организаторскими способностями… мы могли бы сделать состояние! Подумайте об этом, прошу вас! Я только это и хотела сказать.

— Ладно, тогда оставайся здесь.

— Ой, простите! — верещит Салли.

Похоже, я наконец напугала ее настолько, чтобы она все-таки помалкивала. А теперь пора возвращаться. Матушка сказала, что я должна представить то место, которое осталось позади. Но я никогда раньше такого не делала, и не была уверена, что у меня получится. Почем знать, вдруг мы с Салли окажемся навсегда в этом туманном лесу?

— Вы ведь знаете дорогу обратно, да? — робко спрашивает Салли.

— Разумеется, знаю! — раздраженно бросаю я.

Милостивый боженька, пожалуйста, пусть у меня получится…

Держа Салли за руку, я сосредотачиваюсь на огромном зале, полном зрителей. Ничего не происходит. Я приоткрываю один глаз. Мы все так же стоим в лесу, и Салли, похоже, готова вот-вот удариться в панику.

— Пресвятая Богородица! — выдыхает она. — Вы не можете этого сделать, ведь так? Младенец Иисус, помоги нам!

— Ты можешь помолчать?!

Салли снова принимается распевать старые гимны. У меня над верхней губой выступает пот. Я закрываю глаза и начинаю упорно думать о зале в особняке. Мое дыхание замедляется, становится громче. И тут меня как будто тянет куда-то. Лес вокруг нас окончательно скрывается в тумане; туман сгущается, потом в нем появляется большая светлая дыра — а в следующее мгновение мы с Салли уже стоим на сцене. Подействовало! Я смотрю на карманные часы, все так же мирно тикающие на столике. Они показывают 9.49. Путешествие в мир духов заняло одну-единственную минуту, но лицо Салли Карни за этот короткий промежуток времени постарело на добрый десяток лет. И я тоже изменилась.

— Мадам Романофф? — окликает кто-то Салли дрожащим голосом.

— Я установила связь с другой частью мира духов, и я принесла весточку одной женщине по имени Полли. Реджи хочет, чтобы она знала: он любит ее всем сердцем…

Салли умолкает.

— Шарф, — процедила я сквозь стиснутые зубы.

— И что он по-прежнему хранит тот шарф, который она сама связала и подарила ему на Рождество, и что она должна быть счастлива без него. Это все.

Салли издает громкий, протяжный, высокий звук, как бы выходя из транса, и без сил откидывается на спинку кресла. А в следующую секунду «приходит в себя».

— Духи на сегодня сказали все, а мне теперь необходимо отдохнуть. Я благодарю всех вас за то, что пришли, и напоминаю, что следующий сеанс состоится через месяц в Ковент-Гарден.

Зрители аплодируют, а Салли Карни, она же «мадам Романофф», вскакивает и выбегает из зала, туда, где ее ждут смущенные помощники; они надеются услышать объяснения, почему этим вечером все шло не по плану.

— Я так и знала, что тебе что-нибудь необычное достанется! — шепчет Сесили, хватая меня за руку. — Как ты себя там чувствовала?

Ее перебивает Элизабет:

— А ты видела тот дух, что вселялся в тело мадам Романофф? А руки у нее стали холодными, как лед? Я слыхала, такое иногда бывает.

Я вдруг становлюсь самой популярной девушкой в школе Спенс.

— Нет, я никаких призраков не видела. А руки у нее были теплыми, только уж слишком влажными. И я совершенно уверена, что в кольцах у нее фальшивые камни, — отвечаю я, стараясь шагать побыстрее, чтобы держаться подальше от мадемуазель Лефарж.

Элизабет надувает губы.

— Но что же я напишу матушке о сегодняшнем спиритическом опыте?

— Напиши, чтобы она не тратила деньги попусту и не участвовала в подобной ерунде.

— Джемма Дойл, ты просто ужасна! — ворчит Сесили.

— Да, — решительно соглашаюсь я, отказываясь от роли королевы школы Спенс.

— Ну и мошенничество! — заявляет Фелисити, когда мы слились с толпой, покидавшей зал. — Она и вправду поверила этой чуши! Решила, что Сара — имя твоей матери! А потом вместо настоящей Сары Риз-Тоом мы получили привет от какого-то влюбленного Реджи, взывающего к своей Полли!

— А как нам теперь быть с мадемуазель Лефарж? — шепотом спрашивает Пиппа. — Мне кажется, она нам всем вкатит штук по сорок замечаний по поведению!

— Наверное, ждет не дождется, когда мы вернемся в школу, — с испуганным видом предполагает Энн. — Наверняка ведь она расскажет миссис Найтуинг о том, что мы натворили, и нас не отпустят на прием с чаем в следующем месяце! А там будут танцы!

От этой мысли даже Фелисити побледнела, а я радуюсь, что они перестали приставать ко мне с расспросами. Мадемуазель Лефарж немного отстала от нас. Но она совсем не выглядит мрачной. Нет, она осторожно промокает глаза носовым платочком и улыбается инспектору Кенту, который предлагает проводить нас до экипажа.

— Думаю, все будет прекрасно, — говорю я.

Люди, покидавшие спиритический сеанс, старались как можно скорее добраться до карет и колясок, и при этом не промокнуть насквозь под дождем. Я поневоле отделилась от своей компании, когда пожилая пара перед нами вдруг замедлила ход, почти остановилась. Я не могла обойти их, и просто смотрела на удалявшуюся светловолосую голову Фелисити.

— Могу я чем-то помочь вам, мисс?

Знакомый голос раздается над самым ухом, знакомая рука дергает меня в сторону, в узенький проулок рядом с величественным особняком.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я Картика.

— Слежу за тобой, — отвечает он. — Можешь ты мне объяснить, что значит ваша сегодняшняя выходка?

— Да мы просто решили немножко повеселиться. Обычное школьное озорство.

Тут над улицей разносится чей-то голос, выкрикивающий мое имя.

— Они меня уже ищут, — говорю я, надеясь, что Картик сразу меня отпустит.

Но он только крепче сжимает мое запястье.

— Сегодня что-то произошло. Я чувствую это!

Я пускаюсь в объяснения:

— Это на самом деле была просто случайность…

— Я тебе не верю!

Картик поддает ногой валявшийся на земле камешек, и тот взлетает высоко в воздух.

— Это совсем не то, что ты думаешь! — быстро говорю я, оправдываясь. — Я могу все объяснить…

— Никаких объяснений! Мы тебе отдали приказ, а ты должна ему следовать! Никаких больше видений! Ты это понимаешь?

Картик высокомерно усмехается. Видимо, он ожидал, что я задрожу от страха и выражу полное согласие. Но во мне этим вечером что-то сильно изменилось. И я уже не могу вернуться обратно.

Я внезапно кусаю его за руку, Картик вскрикивает и отпускает меня.

— Никогда больше не смей говорить со мной вот так! — зло бросаю я. — А я впредь не намерена быть испуганной и послушной школьницей. Да кто ты такой, чужак, чтобы указывать мне, что я могу делать, а чего не могу?

Картик скалится.

— Я — Ракшана!

Я смеюсь.

— Ах, ну да, конечно… великие и загадочные Ракшана! Таинственное братство, которое боится того, чего не понимает, и потому вынуждено скрываться за спиной какого-то мальчишки!

Это слово ударило Картика так, будто я в него плюнула.

— Ты же не мужчина. Ты — их лакей! А меня вообще не интересуете ни ты, ни твой брат, ни ваша дурацкая организация. И с этого момента я намерена делать, что хочу, и вам меня не остановить. Не ходи за мной! Не следи! И не пытайся больше со мной пообщаться, или ты очень об этом пожалеешь! Ты понял?!

Картик застывает на месте, потирая укушенную руку. Он слишком потрясен, чтобы хоть что-нибудь сказать. И в первый раз по-настоящему потерял дар речи. Так я его и оставила.

Мадемуазель Лефарж не сделала нам ни единого замечания. Она всю обратную дорогу сидела молча, закрыв глаза, и на ее лице блуждала печальная улыбка. Но в руке она сжимала визитную карточку инспектора. Понемногу все, утомленные долгим вечером, задремали, несмотря на дорожную тряску. Все, кроме меня.

Меня лихорадило от того, что довелось увидеть этим вечером. Все, написанное в дневнике Мэри Доуд, оказалось правдой. Сферы действительно существуют, и моя матушка где-то там, в других мирах, ждет меня. Предостережения Картика теперь ничего не значат. Я не знаю, что могу увидеть за дверью, ведущей в свет, и, по правде говоря, немножко боюсь этого знания. И лишь одно я знаю наверняка, с полной уверенностью: я никогда не стану пренебрегать силой, что скрывается во мне. Пришло мое время.

Моя рука ложится на плечо Фелисити; я осторожно встряхиваю ее, чтобы разбудить.

— Что такое? Уже приехали? — спрашивает Фелисити, потирая глаза.

— Нет, пока еще не приехали, — шепчу я. — Но мне нужно, чтобы мы устроили собрание Ордена.

— А… чудесно, — сонно бормочет Фелисити, снова смежая веки. — Завтра и устроим…

— Нет, это слишком важно. Сегодня. Мы должны встретиться этой ночью.

Date: 2015-11-15; view: 271; Нарушение авторских прав