Литературовед начинается там, где ощущаются пределы обычной читательской компетенции

Что это значит? Что такое пределы читательской компетенции?

Вот перед нами известная со школьной скамьи классическая пьеса Антона Павловича Чехова «Вишневый сад». Пытаемся ее прочесть и осмыслить. Вслушиваемся в диалоги и монологи персонажей, обращаем внимание на авторские пояснения‑ремарки… Схватываем важные подробности, связанные с взаимоотношениями действующих лиц, с их разными судьбами, состояниями души, ожиданиями и тревогами. Пробуем понять, что же происходит на сцене. Так близко, так возможно спасение разоренной усадьбы Любови Андреевны Раневской. Сто́ит только, как советует Ермолай Лопахин, вырубить старый и свой век уже отживший вишневый сад, разбить землю на участки, участки выгодно продать дачникам, и все спасены.

Но герои, находясь в каком‑то странном оцепенении, фактически бездействуют, словно бы не сознают, что всему конец, что имение скоро будет продано с молотка, что попадет оно в чужие руки. Что же это за люди такие? Что ими движет? Почему они друг друга не слышат и не понимают? Что вообще происходит в этом чеховском мире?

Некоторые школьные пособия и многочисленные, услужливо распространяемые через Интернет сочинения подсказывают, что все дело в остром социально‑классовом конфликте, в столкновении поколений: с одной стороны, мол, старое, уходящее, вымирающее поместное дворянство (Раневская, Гаев, Симеонов‑Пищик), с другой стороны, поднимающаяся, идущая им на смену буржуазия (Лопахин), с третьей – новые силы, молодые, бодрые, еще себя в полной мере не осознавшие (Аня, Петя Трофимов)… Подобные подходы к чеховской пьесе встречаем и в давних работах некоторых критиков и толкователей «Вишневого сада».

Все эти и им подобные унылые схематичные рассуждения, однако, бесконечно далеки от чеховского текста, глухи к нему, примитивно и жестко ему навязаны…

Когда же за чтение чеховской пьесы берется проницательный литературовед, оказывается, что произведение это совсем про другое.

Выдающийся русский филолог Александр Павлович Скафтымов (1890–1968) еще в 1946 г., в тяжелые, мрачные сталинские времена, написал статью, которой суждено было стать классической литературоведческой работой – «О единстве формы и содержания в «Вишневом саде» А.П. Чехова».

Придет время, и мы обстоятельно познакомимся и с этим, и с другими исследованиями талантливого ученого. Но сейчас обратим только внимание на то, как музыкально тонко слышит литературовед весть, подаваемую чеховским текстом.

Нет в пьесе острого социального конфликта. Внутренний мир каждого героя по‑своему значителен. Автор обращает нас к очень личным, «субъективно‑интимным» переживаниям героев, к «области чувств» грустных, трогательных, нежных, иногда наивных, иногда нескладных и смешных.

Лирический драматизм ситуации в том, что «каждый среди других – один. И отношения между ними рисуются в подчеркнутой разрозненности». Источник конфликта распознается вне воли людей. Нет здесь личного антагонизма. Отношения героев проникнуты взаимным доброжелательством. И тем не менее «они все же внутренне оказываются чужими и в жизненном процессе как бы отменяют, исключают друг друга».

«Над всей пьесой, – пишет А.П. Скафтымов, – веет мысль…о разорванности между субъективными стремлениями людей и той объективной данностью, которую они имеют и которую могут иметь»[5].

Настоящий литературовед о сложном тексте умеет писать проникновенно, изящно и тонко. Другой выдающийся литературный критик и литературовед (известный нам и как замечательный детский поэт) Корней Иванович Чуковский (1882–1969) так скажет о литературоведческом мастерстве А.П. Скафтымова: «Когда читаешь Вашу книгу, кажется, что поднимаешься на крутую гору – и с каждым шагом перед тобой развертывается новое, чего не видел за секунду до этого. Но восходить на крутые горы трудно для людей, не привыкших думать… Книга Ваша значительно больше своего объема, оттого‑то она, вот увидите, – будет поразительно живуча, окажется необычайно прочна»[6].

Реальность подтвердила пророчество К.И. Чуковского. А.П. Скафтымов‑литературовед умел вступать в благодарный диалог с художественными текстами русских писателей‑классиков, и наследие ученого активно востребовано сегодня.

Скафтымову же принадлежит обращенный к литературоведам‑профессионалам наказ: «нужно читать честно». А стало быть, нужно постоянно настраивать себя на чтение внимательное, сосредоточенное, проникновенное. И послушное! В том смысле, что нужно учиться слушать и понимать автора.

Нам ведь чаще всего только самонадеянно кажется, что мы хорошо различаем, слышим и даже понимаем других. Сплошь и рядом – самообман. Мы уже говорили о том, что процесс общения – одна из величайших по трудности своей задач бытия. Именно задач, непрестанно маячащих перед каждым из нас в повседневной перспективе.

«Состав произведения, – скажет А.П. Скафтымов, – сам в себе носит нормы его истолкования»[7]. Это заключение ученого характеризует важнейшее свойство литературоведческого искусства. Речь идет о бережном, лишенном самоуверенности и всезнайства, проникновении в литературный текст. Нельзя наивно утешить себя: я стал‑таки предельно честным, и отныне материал поэзии подвластен мне; отселе буду я его полновластным распорядителем! Честное литературоведческое чтение имеет в виду постоянный, непрерывный процесс, сопряженный с предельной концентрацией исследовательской энергии, внимания и соучастия…

Скафтымов напоминает об «искреннем вмешательстве души автора» в художественное творение, о повышенной чуткости к неисчерпаемым эмоционально‑смысловым глубинам словесного текста, способного подавать нам весть об общей направленности произведения.

Еще о пределах читательской компетенции.

Известно, что очень многие существенные детали, подробности, особенности классического художественного текста за давностью времен становятся неясными, непонятными читателям новых поколений.

Встречаем мы, к примеру, в первой главе пушкинского «Евгения Онегина» такие стихи:

Надев широкий боливар,

Онегин едет на бульвар…

Только с помощью специального литературоведческого комментария можно понять, что означает выделенное авторским курсивом слово «боливар». Собственное пушкинское примечание «Шляпа a la Bolivar» тоже сегодня мало что скажет читателю.

Речь между тем идет о модной в среде либеральной дворянской молодежи 1820‑х годов широкополой шляпе, названной по имени знаменитого революционера генерала Симона Боливара (1783–1830) – руководителя борьбы за национальную независимость испанских колоний в Южной Америке.

Кстати, в 1824 г. войска под его предводительством освободили Перу, и Боливар стал во главе образованной на территории Верхнего Перу республики Боливия, названной в его честь. В 1819–1830 гг. легендарный Боливар – президент Великой Колумбии, в состав которой вошли также Венесуэла и Новая Гранада…

Герой Пушкина носит такую многозначительно модную шляпу и носит ее демонстративно, отправляясь на прогулку в центр Петербурга. «Бульвар» – здесь это не просто некая широкая аллея посреди городской улицы. Онегин в своем модном боливаре едет прогуляться по невскому проспекту. Не всякий знает, что до 1820 г. главная улица российской столицы посередине была засажена аллеей лип и в бытовой речи петербуржцев именовалась бульваром.

Литературоведческий комментарий – результат кропотливых специальных изысканий – способен вернуть классическому тексту очарование поэтической полноты и точности. Очень часто полноценный литературоведческий комментарий сам по себе читается как увлекательная энциклопедическая книга.

Художественный текст может откликаться на все стороны жизни. И литературовед обязан знать все, что может ему помочь проникнуть в смыслы текста.

Например, надо ли литературоведу знать, по каким законам чести проходили в России XIX в. дуэли? Надо ли знать этот неписаный кодекс дворянской чести? Невозможно было, например, слишком легко идти на примирение – прослывешь трусом, а с этим клеймом дворянину не жить! Быть кровожадным (не пропорционально нанесенной тебе обиде) – обрести славу бретера, скандалиста. Дуэль – сложный ритуал: вызов на дуэль, выбор секундантов‑посредников, попытка примирения сторон, выработка условий поединка… В понятиях официального государственного права дуэль в России была уголовным преступлением…

Не знать всего этого литературоведу нельзя. А это уже сведения из истории права, этики, истории быта, социальной психологии. Но иначе нельзя сегодня помочь читателю услышать и понять «Евгения Онегина», «Капитанскую дочку», «Героя нашего времени», «Войну и мир», чеховскую «Дуэль», купринский «Поединок»…

А сколько литературных судеб кровно связано с дуэлью! Пушкинская Черная речка 1837 г.! Лермонтовский Пятигорск и предгорье Машука в 1841 г.! Стрелялись на дуэли Александр Грибоедов, Кондратий Рылеев, Николай Гумилев. Драматическим ореолом овеян отказ от дуэли Александра Герцена…

Много чего необходимо знать литературоведу, чтобы вступать в полноценный диалог с художественными текстами!

Знать, например, как вели дворяне свое хозяйство, как относились к богатству (считалось хорошим тоном жить не по средствам, проматывать состояние, иметь долги)…

Знать интересы и занятия дворянской женщины, обычное содержание ее образования (навыки разговора на одном‑двух иностранных языках – французском и немецком, умение танцевать, рисовать, петь, играть на каком‑либо музыкальном инструменте…).

Всего не перечислить, что может пригодиться литературоведу для того, чтобы по‑настоящему приблизить к читателю классический текст.

Многое из того, о чем шла речь выше, и многое другое, без чего не обойтись специалисту‑комментатору произведений русского литературного XIX в., не обойтись современному литературоведу, содержится в исключительно интересных и ценных «Очерках дворянского быта онегинской поры» и других трудах, принадлежащих перу выдающегося литературоведа и культуролога XX в. Юрия Михайловича Лотмана (1922–1993).

Или еще пример: перелистывая стихи юного Лермонтова, мы то и дело встречаемся с вынесенными в заглавия инициалами Н.Ф.И. или Н.И. А еще внимательный читатель обнаружит среди лермонтовских текстов и «романс к И.». И еще целый ряд проникновенных лирических обращений к любимой девушке. Все стихотворения объединены пронзительным мотивом любви и измены. Пылкая любовь, обман, роковой разрыв, прощальный поцелуй, неизбежная разлука…

Я в силах перенесть мученье

Глубоких дум, сердечных ран,

Все, – только не ее обман…

Во зло употребила ты права,

Приобретенные над мною…

Кто она – адресат горестных признаний? Кому был посвящен лирический дневник юного поэта? Кому обязаны мы многими лермонтовскими стихотворениями 1831–1832 гг.? А может быть, как считали некоторые специалисты, это всего лишь «отвлеченные литературные упражнения в байроническом духе»?

И берется литературовед Ираклий Луарсабович Андроников (1908–1990) за разгадку тайны, хранившейся целое столетие. Предельно внимательно вчитывается он в тексты поэта, сопоставляет их, обращает внимание на переписку Лермонтова, изучает многочисленные исторические источники, которые могут пролить свет на подробности его биографии, заинтересованно беседует с хранителями старинных домашних архивов…

И в результате…открытие! Все – правда. Напряженное чувство, пережитое поэтом, его гордое самоутверждение, его мучительные воспоминания о своей неразделенной любви! Звали ее Наталия Федоровна Иванова, в замужестве Обрезкова…

И выходят теперь все сочинения Лермонтова с комментариями, объясняющими подлинность, достоверность этой юношеской любовной драмы.

Надо еще добавить, что И.Л. Андроников был блистательным актером‑рассказчиком и темпераментным литератором, и благодаря его удивительному таланту мы можем сегодня узнать об открытиях этого замечательно яркого литературоведа из записей его устных рассказов (их легко можно найти в Интернете) и из его книг[8].

А какой огромный интерес для самых разных читателей представляет подробное жизнеописание гениального писателя – создателя классических литературных произведений!

Надо ли говорить о том, с каким жадным и ревнивым вниманием читается книга литературоведа Мариэтты Омаровны Чудаковой о жизни М.А. Булгакова – первая научная биография автора «Собачьего сердца», «Дней Турбиных», «Бега», «Мастера и Маргариты».

Предшествовал этой книге огромный труд. Труд этот включал в себя разбор и научное описание большого архива вдовы писателя Елены Сергеевны Булгаковой, многочисленные встречи и беседы с ней, с друзьями, родственниками, с разными людьми, знавшими писателя.

М.О. Чудакова строит свое повествование так, чтобы предельно честно и достоверно, минуя распространенные домыслы и вольные гипотетические соображения, основываясь «только на фактах», воссоздать сложную личность художника: «Каким он был? Веселый. Артистичный. Блестящий. Его повседневность, его домашняя жизнь не была похожа в своих внешних формах на житие строгого и замкнутого подвижника – подвижническим был внутренний смысл этой жизни»[9].

Созданное М.О. Чудаковой жизнеописание М.А. Булгакова входит теперь в живой золотой фонд нашей литературоведческой культуры.

Вот немногие только примеры того, как целеустремленно, умело и захватывающе интересно преодолевает литературовед то, что мы назвали пределами читательской компетенции.

Труд литературоведа, как и всякого ученого, характеризуется правом на любимый материал. Душевное родство с автором, в диалог с которым вступаешь, в тексты которого пристально вглядываешься и стараешься их постичь, – неизменное условие успеха. Не случайно, скажем, коллеги, близко знавшие А.П. Скафтымова, не раз отмечали, насколько близок, насколько внутренне родственен он был Чехову, о котором умел как никто другой проникновенно и точно писать. Ученики и последователи Скафтымова Е.И. Покусаев и А.А. Жук, в частности, отмечали: «Собственным неустанным духовным трудом он (Скафтымов) создал свою тончайшую интеллигентность, свой кодекс жизненной, научной и гражданской морали. Был по‑чеховски негромок в его утверждении, органически не перенося суетной «публичности». И по‑чеховски беспощадно презирал он многоликую, всегда довольную собой пошлость. Не случайно чеховский мир с такой свободой и готовностью открылся взгляду ученого»[10].

Литературовед работает избирательно, занимаясь тем, что ему полюбилось, стало по‑настоящему своим, близким. Основательно разбираясь в своем, он работает сосредоточенно и кропотливо.

Литературовед во многом подобен не только ученому‑исследователю, но и самому художнику слова! А для этого надо развить в себе дар слова, наблюдательность, воображение, дар удивления прекрасным и дар заражения удивительным и не замечаемым другими читателями…

По самой своей природе труд литературоведа индивидуален. В этом и повышенная мера ответственности, и сложная трудоемкость литературоведческого труда; но в этом и знакомое многим предвкушение радости от самостоятельно и добротно добытого результата! Специалист, сосредоточенно занимающийся изучением художественной словесности, сам в ответе и за процесс, и за итоги работы, за фактическую сторону исследования, за характер и степень его доказательности, за надежность и тщательность теоретической оснастки, за точность определений и т. д.

Существенная опасность, подстерегающая литературоведа, – дилетантство (любительство, поверхностное занятие, без достаточной подготовки).

Как не может человек, любящий разглядывать анатомический атлас, быть врачом только по этому признаку; как не может человек, любящий пересчитывать деньги, быть экономистом только по этому признаку (характеристике), так и литературовед – вовсе не тот, кто просто любит читать книги… Главное отличие дилетанта от профессионала в том, что профессионал обладает информацией (знает, как и откуда ее добывать, как ею распоряжаться, как использовать ее на благо своему делу), а дилетант пробует изобрести трехколесный велосипед.

И еще одна опасность: литературоведу очень легко (причем незаметно для себя) впасть в неловкость, в упрощение, в вульгаризацию. Малейшая неточность (неточное слово по поводу художественного текста) – и мы смешны. Увы, здесь тоже можно приводить много печальных примеров, но учиться лучше на достойных образцах, что и будем мы делать на протяжении всего курса.

Литературоведение – универсальная и всегда востребованная профессия, главным условием реализации которой является интерес ко всему на свете и знание того, как этот интерес быстро, экономно, полноценно удовлетворить.

И самое последнее: до сих пор мы говорили о литературоведении в целом, суммарно. Но наука о литературе – это система разных специальных дисциплин. Как они подразделяются?

До недавнего времени считалось, что литературоведение состоит из дисциплин основных (история и теория литературы, литературная критика) и вспомогательных или подсобных (текстология, библиография и др.). Мы предлагаем более точное и более корректное представление о составе нашей науки. Твердая почва любой сферы знаний – факты. Факты литературоведения в текстах художественных, литературно‑критических, литературно‑журнальных, мемуарных, газетных и т. д. Так вот, литературоведческие дисциплины, которые добывают факты, регистрируют их и описывают (т. е. проводят громадную, кропотливую исследовательскую работу), мы относим к разряду основополагающих. Это литературоведческая текстология, литературоведческое источниковедение, литературоведческая библиография.

На этой основе развивается и весь большой состав историко‑теоретических дисциплин литературной науки.

Существует, однако, вполне справедливое мнение, что само деление дисциплин на добывающие материал и его обрабатывающие постепенно устаревает, поскольку в добротном исследовании присутствуют все необходимые этапы работы. Тем не менее «добыча» литературоведческого факта, его описание, с одной стороны, и его же всестороннее осмысление, с другой, – это все‑таки не совпадающие специальные занятия.

Разберемся в этом последовательно.