Град Божий 7 page

Буксир тем временем отчаливает, между ним и берегом уже метра полтора. Но палуба немного ниже причала, так что «ягуар» разбивает ограждение, выходит в свободный полёт и приземляется поперёк бака судна.

Это небольшое судёнышко, автомобиль, стоящий поперёк него, оказывается длиннее – выглядит всё это как‑то странно и противоестественно. Я замечаю, что для женщины в рубке – «ягуар» тоже оказывается большой неожиданностью.

Афина медленно выходит из машины, обходит её, подходит к двери рубки, заходит внутрь и бьёт женщину по щеке.

Удар по щеке может быть разным, но скажу вам, что там, где побывала Афина Паллада, розы уже не растут. Только что женщина гордо стояла у руля, овеваемая солёным бризом, и вот она уже как тряпка валяется на полу.

И тут в дверях появляется Тильте.

Наши с Тильте изыскания показали, что если уж в чём великие святые и исследователи человеческого сознания всегда были едины, так это в том, что всякий человек живёт в своей собственной реальности, и я нисколько не сомневаюсь в том, что Баскер, Ашанти, Якоб Бордурио, Ханс и я по‑разному представляли себе нашу встречу с Тильте. Но объединяло нас ощущение, что мы спасаем принцессу, и уж как минимум мы рассчитывали на потоки слёз, объятия и вечную благодарность. Но вместо этого Тильте встаёт в дверях рубки, где нам всем хорошо её видно, делает глубокий вдох и очень громко сообщает нам следующее:

– Знаете, вы кто? Вы просто кучка тупых дремучих идиотов!

♥

Мы сидим за столом в салоне буксира, и перед нашими глазами разыгрывается сцена, которую надо видеть, чтобы поверить в неё. И наблюдают эту сцену Ханс, Ашанти, Афина Паллада, Якоб Бордурио, Баскер и я. И видим мы, что женщина из рубки, мужчина со склада и человек, который был сбит «ягуаром», сидят с нами за столом, и они свободны как птицы, потому что Тильте запретила нам с Хансом связывать их, и к тому же приказала Хансу сделать кофе, и он безропотно подчинился, и мало того, что этих троих «планеристов» потчуют, так Тильте ещё и перевязывает укушенного Баскером, успокаивая его при этом и приговаривая «бедный Ибрагим».

– Ибрагим, – сообщает она нам, – полчаса назад навсегда распрощался с оружием. Он вытащил пистолет только потому, что почувствовал опасность, разве не так, Ибрагим?

– Это была самооборона, – подтверждает Ибрагим. – Ну и, может, в какой‑то степени старая привычка.

Баскер поглядывает на него из своего угла. Глаза у Баскера по‑прежнему жёлтые, на морде кровь, и всем своим видом он выражает надежду, что старая привычка Ибрагима снова заставит его прибегнуть к самообороне и тогда Баскер сможет перейти от hors d’oeuvre [30]к настоящей расправе.

Но ничто не предвещает такого развития событий, потому что на глазах у Ибрагима вновь появляются слёзы.

– Перед тем, как вы так беспардонно вломились к нам, – говорит Тильте, – Ибрагим как раз рассказывал нам о своём детстве, мы только‑только дошли до того места, где мать оставляла его на всю ночь на мокрых простынях в наказание за то, что он описался в кровати.

– Хочу заметить, – говорит женщина из рубки, – что по сравнению с моим детством, о котором я вам расскажу, Ибрагим как сыр в масле катался.

Мы смотрим на неё. Щека у неё после затрещины Афины распухла так, будто у неё односторонняя свинка. Из‑за этого она не очень внятно говорит, но ясно, куда она клонит: когда Ибрагим закончит свои откровения, она займёт его место.

Тут открывает рот человек, прибитый дверью в пакгаузе. Взгляд у него немного затуманенный, должно быть, из‑за сотрясения мозга, а лицо несколько приплюснуто от удара.

– Я пока молчу, – говорит он. – Потому что после моей истории будет очень трудно прийти в себя.

По лицам Ашанти, Афины и, на самом деле, по лицу Якоба видно, что они потрясены. Это можно понять. Трудно было ожидать такого от элиты международного терроризма.

Мы с Хансом подготовлены лучше. Мы знаем Тильте и знаем, как она может воздействовать на людей. Стоит ей только зайти в какой‑нибудь магазинчик за пачкой жевательной резинки, как кассирша начинает рассказывать ей всю свою жизнь и в конце концов зовёт её к себе домой – спасать семью, дрессировать собаку или вразумлять непослушных детей.

И тем не менее происходящее является полной неожиданностью даже для нас с Хансом, и Тильте чувствует, что требуются объяснения.

– У нас был час, – говорит она. – После моего похищения. Мы ждали, когда приедет Беллерад. Это время мы посвятили разговорам о том, как найти дверь.

«Планеристы» кивают.

– Возникла очень напряжённая атмосфера, – говорит Тильте. – И я предложила им полежать в гробу. У меня под рукой не было настоящего гроба. Но оказался деревянный ящик. Это, конечно, не одно и то же. Но когда мы повыкидывали из него автоматы и взрывчатку, оказалось, что он вполне годится. Слава Богу, у меня с собой оказалось вот это.

Сначала я не понимаю, что она держит в руках, потом узнаю свой старый mp3‑плейер, с той самой тибетской «Книгой мёртвых» – на две трети скорости.

– Это произвело глубокое впечатление, – говорит Тильте. – Когда появился Беллерад, всё уже было иначе.

Женщина со свинкой кивает.

– Когда Бальдр, то есть Беллерад, пришёл, мы отказались от денег. И паспортов. И предложили ему полежать в гробу. Он не захотел. Но мы свяжемся с ним.

Я оглядываю «планеристов». Что ж, неплохо. Неожиданно, но неплохо. Трогательно. На глазах – слёзы. Раскаяние. И хотя рана после укуса Баскера, похоже, серьёзная, нет оснований опасаться, что после вмешательства пластического хирурга Ибрагим не сможет снова показаться на пляже.

Можно, конечно, сомневаться в том, насколько долговечно такое быстрое обращение. Но нам с Тильте в библиотеке Финё встретилось такое понятие, как instant enlightenment. [31]Так что – кто знает… Но, с другой стороны, если взглянуть на футбол и на собственных родственников, то нельзя не признать, что на практике серьёзные изменения обычно происходят не так быстро.

Моя природная вежливость не позволяет мне познакомить присутствующих с этими глубокими размышлениями. Но у меня возникает другой важный вопрос.

– Где Хенрик?

Это очень актуальный вопрос. На который нет ответа.

– Это он инициатор всего, – говорит женщина. – Он всё придумал.

– Нам всем на самом деле промыли мозги, – говорит Ибрагим. – И нам угрожали. Мы боимся Хенрика. Я очень его боюсь.

Я его понимаю. Мне это напоминает тёмные страницы моего детства, когда меня самого агитировали воровать яблоки и вяленую камбалу.

– Мы решили рассказать всё, – говорит человек из пакгауза. – Про Хенрика. Известно, что добровольное сотрудничество может сократить срок.

Непросто в такой эмоциональной ситуации сохранять присутствие духа, но кому‑то надо взять это на себя.

– Так где Хенрик? – спрашиваю я.

Все они смотрят на меня отсутствующим взглядом. Не исключая и Тильте.

– Он кому‑то позвонил, – объясняет Тильте. – Как только мы приехали во Фрихаун. Потом пропал.

– Его схватят, – говорит Ханс. – Всё уже под контролем. Взрывчатка обезврежена. Весь замок окружён полицией. Нечего беспокоиться.

– Может быть, он уединился для покаяния? – это говорит Ибрагим.

Я вспоминаю рассказ про груду из ста двадцати восьми дохлых крыс. Если судить по тем крысам, то Хенрик не успокоится, пока не закончит свою работу.

– Та взрывчатка, которую вы вынули из ящика, куда она делась? – спрашиваю я.

Все они смотрят на меня. Мы с Хансом переглядываемся. И с Тильте.

– Нам надо ехать, – говорит Ханс. – В Фильтхой. Конференция открывается через полтора часа. Будем там через час. Если поплывём на этом буксире.

– Мы не знаем, как им управлять, – говорю я.

Мы смотрим на «планеристов», они качают головами.

– Мы боимся Хенрика, – говорит Ибрагим.

– Мы переживаем глубинный процесс, – говорит женщина. – Внутреннего анализа.

– Единственное, что нам сейчас нужно, – говорит человек с сотрясением мозга, – это отдохнуть.

Тут Афина Паллада наклоняется над столом.

– Правда, мы вчера хорошо отдохнули? – спрашивает она.

Часто бывает, что трудно узнать человека, если встречаешь его в новом окружении. Трое «планеристов» видели Афину в узеньких трусиках, на каблуках и в рыжем парике на фоне мрамора и в облаке дыма от гаванских сигар. Так что узнают они её только сейчас.

– У меня внутри, – продолжает Афина, – накопилось много тёмных чувств. Которым обычно невозможно дать волю, не получив при этом пожизненный срок. Но сейчас, похоже, я могу на вас отыграться. И суд меня оправдает.

Все молчат. Потом Ибрагим вытирает слёзы.

– С тех пор как я увидел вас в первый раз, – говорит он, – на набережной, хотя я понимал, что надо ещё устранить множество препятствий, я всё равно чувствовал, что, в общем‑то, мы с вами заодно. Включая собаку.

♥

Нет никакой необходимости описывать замок Фильтхой – все его знают, хотя, может быть, и не отдают себе в этом отчёта. Дело в том, что без этого замка не обходится ни одна реклама Дании за границей, так же как и без других чудесных вещей: бекона, пива, Нильса Бора, залитого солнцем острова Финё посреди синего моря – в этом же ряду и замок Фильтхой.

Находится он на маленьком зелёном островке в окружении воды, и если фотографировать его сверху и сбоку, то он напоминает какое‑то строение из Диснейленда: с башнями, куполами, аккуратными розариями и буковой изгородью – наверное, над ним поработала целая футбольная команда садовников.

Но со стороны Эресунна, откуда мы приближаемся, он похож скорее на что‑то среднее между разбойничьей крепостью и средневековым монастырём, потому что отсюда мало что видно – лишь высокие стены, да ещё шлюпочный сарай у полосы прибоя.

Если при слове «шлюпочный сарай» вы представляете себе деревянную развалину на берегу, вы ошибаетесь. Перед нами здание, похожее на курортную гостиницу, частично опирающееся на сваи, с большими арочными воротами, выходящими к морю, – в них‑то мы и влетаем.

Под сводами помещения, где мы оказываемся, кроме лодок есть ещё только один предмет – большое кресло. В этом кресле сидит граф Рикард Три Льва и настраивает свою архилютню.

Некоторым людям понадобилось бы время, чтобы прийти в себя после такого неожиданного вторжения, но граф к ним не относится. Он встаёт с таким видом, будто с нетерпением ждал гостей.

– Нас, – восклицает он, – имеющих глубокую духовную связь, космос никогда надолго не разлучает.

Мы сходим на берег, времени на обмен любезностями у нас нет.

– Рикард, – спрашивает Тильте, – где выход из того туннеля, о котором ты нам рассказывал?

Рикард машет рукой. То, что мы видим, никак нельзя назвать выходом из потайного хода: приоткрытая стеклянная дверь, а за ней виден туннель, который вовсе не похож на туннель, он скорее похож на коридор в дорогой гостинице – стены покрашены светлой краской, повсюду светильники.

– Туда кто‑нибудь сегодня заходил? – спрашивает Тильте.

– Никто, – отвечает Рикард. – Только Хенрик. Знаете, Чёрный Хенрик. Он проходил гут мимо. Оказывается, он каким‑то образом связан с охраной. Но он просто заглянул – и всё.

Мы едем к главному входу в открытом «бентли» Рикарда, он сам сидит за рулём, и по пути мне вдруг ни с того ни с сего приходит в голову мысль спросить Рикарда, а не помнит ли он с детских времён фамилию «Чёрного Хенрика», и Рикард отвечает, что прекрасно помнит, у Хенрика хорошая датская фамилия Бордерруд. Он, должно быть, замечает, что информация эта производит сильное впечатление на нас с Тильте, потому что добавляет, что не стоит строго судить Хенрика, он всегда был славным парнем, просто ему не всегда везло. Рикард помнит всякие ужасные истории про его мать, да вот и сегодня, например, когда Хенрику надо было что‑то проверить в туннеле, он с огромным трудом туда попал, оказалось, что там ужасно скользко. Хенрик сказал, что вроде бы кто‑то залил весь туннель жидким хозяйственным мылом.

Тут Тильте прерывает его.

– Рикард, – переспрашивает она, – я правильно поняла, жидким хозяйственным мылом?

Да, Рикард подтверждает, что так и есть, добавляя при этом, что, конечно же, трудно представить себе, как можно залить мылом четырехсотметровый туннель, но утверждение Хенрика говорит об особенностях его характера – у него частенько возникают подозрения, что кто‑то его преследует. Рикард никогда не видел его гороскопа, но всё свидетельствует о том, что у него Нептун в асценденте и Луна в двенадцатом доме.

Хотя времени у нас немного, мы с Тильте вылезаем из машины и какое‑то время стоим молча.

– Вот так мама с папой и собирались спустить ящик, – говорит Тильте. – Он должен съехать по мылу.

Чтобы вы смогли вникнуть в технические детали, я вынужден честно и откровенно рассказать об изучении духовного воздействия хозяйственного мыла в нашей семье и в связи с этим о заговоре Кая Молестера и Якоба Бордурио, заговоре, из‑за которого мне пришлось проделать большую внутреннюю работу, чтобы простить их, и при этом я не вполне уверен, что мне это удалось. Я вынужден вернуться к тому воскресному утру, когда граф Рикард Три Льва за чашкой кофе на кухне нашего дома рассказывал о том, как он впервые курил героин.

Обычно никто из нас не расспрашивает Рикарда о его весёлой молодости, и причина в том, что у него, стоит ему разговориться, в глазах сразу же зажигается огонёк восторга. Но в тот раз мы не стали его останавливать, и он рассказал, как впервые курил героин с четырьмя хорошими друзьями в порту города Грено, теперь эти четверо составляют ядро и внутреннюю мандалу Ордена Кавалеров Голубого луча. Кроме героина они запаслись сотней литров солярки в пятнадцатилитровых канистрах, бумбоксом и «Искусством фуги» Баха – в подробном рассказе Рикарда были как‑то замешаны ещё и его гномики. Потом приятели нашли пустой контейнер, покурили на солнышке героин, полностью разделись, вылили топливо в контейнер, включили Баха, и следующие четыре часа, по словам Рикарда, они пребывали в раю – плескались в солярке, наслаждаясь невесомостью.

На этом месте мы остановили Рикарда, но на меня его рассказ произвёл впечатление, особенно слова о невесомости. Тут как раз так случилось, что в приходском культурном центре укладывали новые полы, а потом их покрыли слоем жидкого хозяйственного мыла для защиты дерева. На следующий вечер мы с моим очень, очень хорошим другом Симоном, которого Тильте называет Симеоном Столпником, разлили по полу ещё пятьдесят литров мыла, сняли с себя всю одежду, и оказалось, что толстый слой мыла – это всё равно что солярка: никакого сопротивления, разбегаешься и бросаешься вперёд, и можно проехать метров двадцать как на воздушной подушке. Мы провели там всю ночь.

Когда следующем вечером мы снова пришли туда, Кай Молестер и Якоб Бордурио без нашего ведома позвали всех учеников с шестого по девятый класс на галерею. Мы зажгли свет и разделись, и я помню, что я разбежался и бросился на спину, выкрикивая имя Конни, а Симон громко повторял имя Сони, и смысл всего этого был в том, чтобы парить в невесомости, обратившись внутрь себя, в ту точку, где начинает приоткрываться дверь. Но проносясь по полу на спине, мы вдруг увидели нависшие над нами пятьдесят лиц, а среди них лица Сони и Конни.

На протяжении всей истории человечества подобные переживания заставляли людей отказываться от надежды на высшую справедливость и брать дело в свои руки. Вынужден признать, что мы с Симоном тут же нашли парочку свинцовых труб и загнали Якоба и Кая Молестера в дремучие леса, где они и провели несколько дней, не решаясь выйти к жилью человека. Но потом моё доброе сердце оттаяло, да и Тильте, поговорив со мной, уложила меня в гроб – не так, как обычно, крышку она не закрывала – нет, она массировала мне ноги и говорила о том, как важно уметь прощать, если хочешь достичь следующей стадии в духовном развитии.

Но когда мы с Симоном решили привести всё в культурном центре в порядок – в ожидании военно‑полевого суда и расстрельной команды, – мама с папой сказали, чтобы мы не смывали мыло, потому что они хотят кое с чем поэкспериментировать, и когда я как‑то поздно ночью заметил в культурном центре свет и подкрался к окну, то увидел родителей, скользящих по полу, как по ледяной дорожке, а рядом с ними две столитровых канистры – похоже, они проводили какой‑то свой масштабный эксперимент.

Вот такие воспоминания из прошлого, вкупе с мыслями о том, что среди родительских бумаг мы нашли счета на покупку тысячи литров жидкого хозяйственного мыла и двух насосов, возникают у нас в голове благодаря нашей фамильной проницательности.

– Каждую ночь, – говорю я, – драгоценности убирают в ящик. Так что мама с папой дождутся ночи. Им останется только подплыть к шлюпочному сараю в новой пластиковой лодке и любоваться закатом, потом мама возьмёт в руки дистанционное управление, сделанное для Дня воздушных змеев и планеров, нажмёт кнопку или каким‑то другим способом, который ей ничего не стоит придумать, отсоединит ящик от крепления в шахте лифта. А если на полу толстый слой мыла, то ящик поедет вниз и пробьёт кирпичную стенку, если только она заранее не установила какой‑нибудь механизм на потайной двери, как это она сделала в кладовой, и тогда ящик окажется у них в шлюпочном сарае, где они могут погрузить его в лодку и отвезти куда‑нибудь, откуда позднее смогут извлечь вместе с какой‑нибудь убедительной историей, за что получат вознаграждение – согласно статье пятнадцать, параграф номер семьдесят шесть от 24 июня 2003 года.

– И к ним будет приковано всеобщее внимание, – говорит Тильте. – Это будет всё равно что маленькое чудо. Они окажутся среди великих мира сего.

Мы делаем несколько шагов вперёд, погрузившись в мрачные раздумья о том, как плохо всё могло бы обернуться.

– Так и есть, – говорю я. – Каким бы ужасным это ни казалось. Остаётся один вопрос: почему сейчас в туннеле мыло?

Тильте смотрит на меня безумным взглядом. И тут до нас обоих доходит.

– Они всё равно хотят это сделать, – говорит Тильте. – У них появилась новая возможность. После разоблачения «планеристов» полиция ими гордится, они герои. Их ожидает фантастическое вознаграждение. И никто не заподозрит, что у них есть ещё один маленький план. Так что они говорят себе: зачем довольствоваться одним вознаграждением, когда можно получить двойную порцию? Зачем им сотня миллионов, когда можно получить двести? Так что сегодня вечером, когда в Фильтхое все улягутся спать, они приплывут на своей гондоле, нажмут кнопку пульта и осуществят свой первоначальный план.

Ясно, что с такими родителями, как наши, у нас с Тильте накопилось множество примеров уклонения от родительских обязанностей. Но этот случай – один из самых вопиющих в нашей жизни. Единственное, что мне сейчас приходит на ум из сопоставимых с этим случаев, так это когда нам с Тильте впервые разрешили одним поехать в Орхус и мы позвонили с пешеходной улицы домой. Мы вдруг решили сделать себе пирсинг, а та дама, которая должна была его делать, заявила, что нужно разрешение родителей, вот мы и позвонили отцу, и он сказал, что для него это неожиданность, ему надо посоветоваться с мамой. Тогда мы с Тильте были уже готовы отправиться к Бодиль Бегемот в ратушу города Грено и попросить забрать нас от родителей, но в последний момент папа перезвонил и сказал, что, дескать, ладно, делайте. В тот раз ощущение предательства было очень сильным, но сейчас ещё хуже. И сейчас никто не звонит. Когда мы возвращаемся назад и садимся в машину, мы совершенно подавлены.

♥

Сказать, что замок Фильтхой охраняется – всё равно что ничего не сказать. Замок Спящей красавицы во времена своего величия – просто проходной двор, если сравнить его с тем, что мы видим. На море моторные лодки с полицией, вдоль берега установлено временное ограждение, бегают собаки, летает два вертолёта, повсюду черно от полиции, полно переодетых сотрудников спецслужб, проход внутрь – через ворота в проволочном ограждении на насыпи перед рвом, окружающим замок, а рядом с проходом будка для охраны.

– Нам туда не попасть, – говорит Тильте.

Тут я достаю из кармана листок бумаги.

– Вот код для идентификации, – говорю я, – я позаимствовал его у Анафлабии и Торкиля.

Все смотрят на меня.

– Петрус, – говорит Тильте. – Должна признать, что в последние двое суток я вижу, что ты сильно продвинулся в своём развитии. К чему это приведёт, мне пока что не очень понятно.

Мы подъезжаем к шлагбауму. Тильте называет код.

Бумаги изучают. И тут раздаётся голос:

– Мне кажется, вы не похожи на эти фотографии.

Обычно бывает приятно услышать вдруг чей‑нибудь хорошо знакомый голос. Но в данный момент это обстоятельство меня не очень радует. Голос принадлежит полицейскому Бенту.

Появлению его здесь можно найти простое объяснение. Когда перед датской полицией стоит какая‑нибудь особая задача, то собирают лучших полицейских со всей страны. И в качестве руководителя подразделения, отвечающего за главный вход на конференцию, конечно же, невозможно было довольствоваться никем другим, кроме лучших – Бента Метро Польтропа и его собаки Синички, характерное дыхание которой я сейчас слышу. Как будто сквозь дверной коврик дует вентилятор.

– Нам так везёт, Бент, – говорит Тильте, – мы с каждым днём становимся всё красивее и красивее. Фотографы за нами не поспевают. Не успеют нас сфотографировать. как мы уже на десять лет моложе.

Она использует всё своё обаяние и улыбку, которыми в суровые зимы можно было бы растапливать лёд в фарватере.

Но на Бента это никак не действует.

– Тильте, – говорит он, – Питер, Ханс, что вы здесь делаете?

Ответ на такой вопрос занял бы слишком много времени. А времени у нас в обрез.

В это мгновение в разговор вступает Рикард.

– Я Рикард Три Льва, – объясняет он. – Хозяин этого замка и один из организаторов конференции. Это мои гости.

Эти слова приоткрывают нам новую сторону графа Рикарда, которая никогда не проявлялась на Финё. Он сейчас ведёт себя как человек, которому от рождения всё приносили на золотом блюде, а его крестьяне выполняли всю тяжёлую работу.

Тяжёлая работа в данном случае – это открывание шлагбаума, и полицейский Бент уже было собирается его открыть, но вдруг останавливается.

– Я ведь только что пропустил вас, – говорит он. – С графиней.

Бент поворачивает к нам монитор и показывает на висящую над шлагбаумом камеру.

– На всякий случай мы всех фотографируем.

Да, у человека на фотографии тёмные волосы и причёска Рикарда. Но если Рикард стройный и, можно сказать, тощий, то человек этот крепкий и мускулистый. К тому же у него такие усы, какие в Дании мало у кого есть, но которые нам с Тильте и Хансом, к сожалению, хорошо знакомы. У сидящей рядом графини пышные белокурые волосы, заплетённые в косы, она похожа на тирольскую молочницу.

– Тьфу ты, пропасть. – произносит граф. – Это же священник Финё!

И тут он окончательно доказывает, что полностью владеет ситуацией.

– Это ваши родители! Они забыли вернуть мне мою карточку с идентификационным номером.

Тильте притягивает к себе графа Рикарда.

– Ты видел маму с папой, – говорит она.

– Да, они ведь заходили в шлюпочный сарай. Им надо было проверить туннель. Вы же знаете: ваша мама отвечает за сигнализацию.

Мы все молчим. Положение осложняется. Полицейский Бент не хочет нас пропускать. А мама с папой уже проникли внутрь, возможно, и Чёрный Хенрик уже там.

Почти всё время нашего плавания на буксире Тильте молчала. Чутьё подсказывало мне, что кроме всего остального она погрузилась в размышления о будущем Якоба Бордурио. Но тут она наклоняется к окну будки.

– Бент, – говорит она. – Разве эти ворота – не самый ответственный пост? И если здесь всё будет в порядке, то разве тебя не наградят какой‑нибудь медалью?

Голос её такой сладкий, что им можно было бы глазировать шоколадные конфеты.

– Ну, мне, в общем, что‑то такое давали понять, – отвечает Бент.

– Например, «Медалью за заслуги», – продолжает Тильте. – Она чертовски хорошо будет выглядеть. На твоём пиджаке в крупную клетку. На том, в котором ты обычно ходишь в церковь. Но знаешь, Бент. Если они обнаружат, что ты пропустил маму с папой по чужим документам, то тебе не просто придётся распрощаться с медалью. Тебя либо уволят, либо переведут на остров Анхольт. Или, может быть, даже на Лэсё.

Повисает пауза.

– Тебе остаётся только пропустить нас, – подытоживает Тильте. – чтобы мы могли найти маму с папой и увезти их отсюда как можно быстрее. Пока их не нашёл кто‑нибудь другой.

Шлагбаум поднимается, мы трогаемся с места.

♥

Когда мы медленно проезжаем по насыпи, я оглядываюсь. И замечаю нечто удивительное и тревожное.

Я вижу такси. Само по себе это не должно вызывать беспокойства, но машина приближается на очень большой скорости, как будто пассажиры заставляют шофёра нарушать все правила и рисковать водительскими правами. Машина останавливается перед шлагбаумом, и из неё выскакивают Анафлабия Бордерруд. Торкиль Торласиус, Александр Финкеблод и Бодиль Бегемот.

Двигаются они так, что издали всё это похоже на транс‑танцы, но причина тому, очевидно, в их крайнем возбуждении. Они показывают в нашу сторону.

Со временем мы с Тильте убедились в том, что в основе духовных упражнений лежит способность человеческого сердца испытывать сострадание и уметь входить в положение других людей. Думаю, что я очень хорошо представляю, как чувствуют себя эти шесть человек – предполагаю, что Вера‑секретарь и фру Торласиус‑Дрёберт сидят в такси, готовые в любой момент выскочить – и каково им после всех многочисленных страданий, которые они претерпели за последние двадцать четыре часа! И хочу сказать, что мне действительно очень хотелось бы объяснить им, как можно помочь самому себе не упустить тот момент, когда дверь начинает приоткрываться, – тренируя душевное равновесие, терпимость и способность хотя бы на мгновение выйти из‑под власти тех чувств, которые в настоящий момент заставляют их отплясывать перед шлагбаумом. Но я нахожусь за пределами зоны слышимости, мне видно, что их окружили полицейские, которые, несомненно, действуют в соответствии с современной философией безопасности, которая состоит в том, что лучше разрешать конфликты, чем пресекать их, и они явно пытаются образумить всю компанию. Тем не менее Анафлабия бьёт одного из них зонтиком, и я вижу, как другой полицейский опускается на колени – кажется, из‑за того, что Торкиль Торласиус провёл хук правой в живот. В следующее мгновение, похоже, начинается общая потасовка. Последнее, что мы видим, проезжая по подъёмному мосту к воротам, это то, как Александр Финкеблод героическим усилием вырывается, бросается в воду и плывёт через ров.

Мы въезжаем в ворота и останавливаемся во дворе замка.

Всегда испытываешь некоторое волнение при виде тех мест, где твои близкие друзья – в данном случае граф Рикард – провели свои детские годы и впервые покурили травку. И следует напомнить, что Фильтхой – это настоящий замок, из тех, что предназначены для королей и королев. Двор замка величиной с футбольное поле, флигели размером с футбольные трибуны, при этом изобилуют позолотой, множеством надписей и орнаментов. Парадная лестница такой ширины, что случись пятидесяти гостям приехать одновременно, они вполне могли бы подняться к главному входу, держась за руки.

На этой лестнице находится ещё один пропускной пункт, и мы чувствуем облегчение и радость, когда видим, кто именно тут стоит. Конечно же, это Ларс и Катинка, наши добрые друзья из разведывательного управления полиции.

Радость наша объясняется, естественно, тем, что раз они тут стоят, значит Чёрный Хенрик никак не мог пробраться внутрь. Потому что если даже, мобилизовав всю свою фантазию, можно представить, что он проскочил мимо Синички и полицейского Бента, то совершенно невозможно, чтобы он смог пройти мимо Ларса с Катинкой. Вот сейчас Гитте и её белые дамы входят в замок вместе с четырьмя полицейскими, которые несут гроб Вибе из Рибе. и Ларс с Катинкой внимательно просматривают все документы – ясно, что случайности здесь невозможны.

Вопрос в том, удастся ли проникнуть внутрь нам. Ведь вполне можно представить, что с точки зрения Ларса с Катинкой происшедшее между ними и нами за последние двадцать четыре часа требует объяснений.

Мы с Тильте переглядываемся и без слов приходим к выводу, что готовы исповедоваться и честно рассказать всё, как есть. Я провожу рукой по волосам, облизываю губы и готовлюсь произнести несколько подходящих к случаю слов, чтобы всех успокоить.

Оба мы не сводим глаз с гроба, как будто хотим сказать последнее «прости» Вибе, и поэтому замечаем, что крышка гроба слегка подрагивает.

Видно, что и полицейские, которые несут гроб, обратили на это внимание, но приняли мудрое решение сделать вид, что всё в порядке, и их можно понять: разве все мы не склонны не замечать того, чему нет объяснения?

Мы с Тильте смотрим друг на друга.

Ситуация становится непредсказуемой. В таких случаях, если вы подобно нам с Тильте занимаетесь духовной практикой, неизбежно возникает желание попытаться восстановить душевное равновесие, и с этой целью мы проходим вдоль стены и садимся на стоящую в сторонке скамейку.