Град Божий 6 page

В глубине души я чувствую огромную печаль – уже граничащую с отчаянием. Во время наших с Тильте углублённых религиозных занятий мы неоднократно натыкались на утверждение великих учителей, считающих, что человеку крупно повезло, если на его долю выпало страдание, и правильнее всего в таком случае настроиться на то, чтобы испить всё до дна, ни одной капли страдания не должно пропасть.

Проще сказать, чем сделать. Но если уж получается следовать их советам, то трудно одновременно следить за чем‑то другим, например за своими конечностями. Моя рука независимо от меня вытаскивает из кармана кусочек картона. Я нашёл его между картинами в двухкомнатной квартире Конни, прямо перед тем, как ход событий резко ускорился – вот почему у меня до сих пор не было времени взглянуть на него. Это визитная карточка, на которой изображён крест. Рядом с крестом написано «Католический университет Дании». И указан адрес на Бредгаде. А внизу – хорошее датское имя Якоб Аквинас Бордурио Мадсен.

Происходящее во мне в этот момент трудно объяснить и невозможно оправдать. Мой мозг мгновенно пронзает безумие. А вслед за этим, как гром среди ясного неба, мысль о том, что если визитная карточка оказалась в квартире Конни, то это может означать лишь то, что Якоб Бордурио, хищник из танцевальной школы Ифигении Брунс, теперь охотится на Конни.

Знаю, что вы скажете. Разве я не погружён в процесс переживания горя от исчезновения Тильте? Почему это я начинаю что‑то придумывать о Якобе и Конни? И вы будете совершенно правы. На это можно ответить лишь то, что среди демонов великих мировых религий ревность была и будет самым сильным игроком в команде.

Проходит минута – и я успокаиваюсь. Ведь визитную карточку наверняка оставила Тильте. А Конни – четырнадцать лет, Якобу – семнадцать, и нет никаких исторических свидетельств того, что Конни когда‑либо интересовалась взрослыми мужчинами. Так что мой здравый смысл возвращается, а вместе с ним и вопрос, почему Тильте оставила эту карточку. Ведь Тильте, как я уже говорил, не из тех, кто разбрасывает вещи. Есть основания утверждать, что она специально обронила карточку, чтобы оставить след.

Мы поворачиваем направо, едем по узкой тенистой аллее – впереди виднеется гавань. Баскер поскуливает, он тоже беспокоится за Тильте. Я переворачиваю карточку, на обороте рукою Тильте написано число 13.

Тринадцать – любимое число Тильте. Она отрицает, что оно приносит несчастья. Сама она родилась тринадцатого, и очень довольна тем, что адрес нашего дома – Киркевай, 13, а граф Рикард, который всерьёз занимается нумерологией, однажды очень подробно нам всё объяснил. Подробностей я не запомнил, но он убедил нас в том, что число 13 более всего подходит Тильте.

Но зачем она написала это число на визитной карточке Якоба, я понять не могу.

Но я понимаю, что нам надо найти Якоба, потому что, глядя на карточку, можно догадаться, что когда Тильте говорила об «одном деле», она имела в виду встречу с ним.

– Нам нужно отклониться от маршрута. – говорю я. – Поехали на Бредгаде.

И тут происходит несколько событий.

Во‑первых, Афина круто поворачивает, заезжает на тротуар и резко тормозит – колёса визжат, и нас овевает бриз горелой резины.

– Вспомнила, – восклицает она.

Что именно она имеет в виду, мы узнать не успеваем: по крыше «ягуара» стучат, и это не вежливое постукивание – впечатление такое, что машину отправили под пресс, и процесс уже начался.

Какой‑то человек засовывает голову в открытое водительское окно.

Он сидит на новеньком велосипеде «Роли», на нём костюм, белая рубашка и галстук, на брюках зажимы, а ботинки начищены до блеска. На багажнике у него кожаный футляр с ноутбуком, а в руке – толстенный букет длинных роз в целлофане, и он орёт Афине прямо в лицо.

– Чокнутая! Ты что, права в лотерею выиграла? Никогда не слышала о правилах дорожного движения?

С этим человеком я никогда раньше не встречался. И тем не менее готов поставить десять против одного, что он начинающий юрист, проходящий практику в адвокатской конторе; сейчас, закончив рабочий день, он направляется в Шарлоттенлунд, где его ждёт возлюбленная, вскоре они станут жить вместе, поженятся, заведут парочку детей и собаку и будут жить счастливо до конца дней своих.

Я, конечно же, всей душой поддерживаю такой проект. Хотя ты сам и остался навсегда в одиночестве, ничто не мешает порадоваться за других. Поэтому мне очень хотелось бы иметь в запасе немного времени, чтобы объяснить молодому человеку, как можно справляться со своим гневом, следуя простым и ясным рекомендациям всех великих религий. Но слишком поздно, он уже наорал на Афину.

А она не из тех, кто будет терпеть такое. Глаза её стекленеют. В следующее мгновение она через окно хватает юриста за отвороты пиджака и притягивает к себе.

Потом на мгновение останавливается. Вероятнее всего, она взвешивает, что именно ей следует сделать: то ли просто сломать грубияну шею, то ли вообще оторвать ему голову.

Этой паузой мы и пользуемся. Мы с Хансом и Ашанти одновременно вцепляемся в Афину, как раз в тот момент, когда на лице её появляются признаки удовлетворения оттого, что она сделала выбор.

Сначала мне кажется, что остановить её не удастся. Потом Ханс напрягает все мышцы, а когда Ханс напрягает мышцы, всё естественное движение прекращается. Постепенно глаза её оживают. Она смотрит на юриста, приподнимает его, вытянув руки через окно, и сажает обратно на велосипед.

– Ладно, езжай, засранец, – ласково говорит она.

Он энергично стартует и на хорошей скорости удаляется от нас, не оглядываясь. В общем‑то, он почти не пострадал. Но хочу повторить высказывание многих великих посвящённых: юрист, который заглянул в глаза смерти, уже никогда не будет прежним.

Афина Паллада возвращается примерно в ту же действительность, в которой находимся мы, все остальные. И оборачивается к нам.

– Слышите гудки? – говорит она.

♥

Мы прислушиваемся. Действительно, из порта доносятся гудки судов. Но непонятно, зачем извещать об этом общественность. Мне приходит в голову мысль, что ведь Афине только что помешали прикончить велосипедиста, и, возможно, ей, с её чувствительной натурой, нелегко подавлять спонтанные чувства.

– Он ведь звонил мне. Хенрик. Вчера. Хотел позвать к ним. Я отказалась. Лишь в исключительных случаях соглашаюсь на такое. Это слишком опасно. Я предпочитаю, чтобы Андрик был где‑то поблизости. Тогда они сделали заказ на следующий день. И в телефоне я слышала такой же звук. Я ведь сама живу возле порта. Это были судовые гудки.

– А он назвал адрес? – спрашиваю я.

Она медленно кивает.

– В том‑то и дело. Обычно мы почти ничего не знаем о клиентах. Но тут он назвал свой адрес. Чтобы уговорить меня. Чтобы было понятно, что это действительно близко. Он сказал, что это Фрихаун. И адрес: Пакгаузы, а потом номер дома.

Мы всё внимание; она задумывается.

– Никак не могу вспомнить, какой, – говорит она растерянно.

В это мгновение ещё один человек подходит к открытому окну автомобиля. Я хватаю Афину Палладу за руку. Но оказывается, что на сей раз не стоит беспокоиться.

– Извините, – говорит человек. – Я как раз направлялся к вам. На Тольбогаде.

На тротуаре, в прелатском воротничке и с чётками в руках, напоминая всем своим внешним видом какого‑нибудь шейха из пустыни или красивую картинку из рекламы танцевальной школы Ифигении Брунс, стоит мой прежний напарник по основному составу Якоб Аквинас Бордурио Мадсен.

Я усаживаю Якоба на сиденье рядом с собой. Можно без всякого преувеличения сказать, что «ягуар» забит под завязку. А ведь одному только моему брату требуется отдельный автомобиль. Но, наверное, не стоит сейчас жаловаться на тесноту.

– Я хочу поговорить с Тильте, – говорит Якоб.

– Ты опоздал, – сообщаю ему я. – Её похитили.

Он как‑то тускнеет на глазах. Это свидетельствует, во‑первых, о том, что ему что‑то известно. А во‑вторых, о том, что хотя у него появилась визитная карточка и призвание, и хотя он со времён отъезда с Финё неустанно перебирает чётки, сердце его по‑прежнему осталось с Тильте.

Я показываю ему визитную карточку.

– Она обронила её, когда её похищали из квартиры, – говорю я. – Думаю, она что‑то успела рассказать тебе.

Он прячет глаза.

– Полиция… – произносит он.

– Она в курсе дела. Тильте ищут. Машина, на которой её увезли, в розыске. Нам хотелось бы знать, что известно тебе.

Внутри него борются какие‑то силы. Какие точно – неизвестно. Но одна из них – любовь. Она и побеждает.

– Тильте была у нас полтора часа назад.

– Что значит «у нас»?

– В Католическом университете. Она приходила ко мне туда. Рассказала всё. Очень коротко, но всё. О ваших родителях. О спланированном ограблении. Я отвёл её к офицеру.

– Офицеру?

– Одному из ватиканских офицеров. Приехавших в связи с проведением конференции. У Ватикана есть своё разведывательное управление. Оно в десять раз больше, чем датское.

В его голосе звучит некоторая гордость, как будто речь идёт о противостоянии миланского футбольного клуба и футбольного клуба Финё.

– Оказалось, он в курсе дела. Ему также было известно, что датская полиция обезвредила взрывчатку. Но у него не было никакой информации о ваших родителях.

Я несколько разочарован. Ничего нового он не сообщил. Я всё‑таки надеялся, что Якоб Аквинас способен на большее, нежели медленный английский вальс.

– Зачем Тильте оставила в квартире твою карточку? – спрашиваю я. – Что она хотела этим сказать?

Он качает головой, у него нет ни малейшего представления об этом.

– О чём вы говорили? – спрашиваю я.

– Спадилло – это тот офицер – рассказал, кто, по его мнению, финансируют четырёх планеристов».

Теперь мне что‑то становится ясно. Это как в футболе. Вратарь отбил мяч. До этого ситуация была какой‑то туманной, но внезапно туман рассеивается, и всё проясняется.

– Я не разбираюсь в политике, – говорит Якоб, – речь шла об оружии. Существует некий синдикат. Крупный поставщик оружия. Официально они продают оружие только государственным военным ведомствам. На самом же деле они готовы продавать кому угодно. Это такая лоббистская организация. Ватикан и датская полиция считают, что именно они оплачивают «планеристов». Трудно поверить в это. Страшный грех. Отвратительно, правда?

Я кладу руку ему на плечо.

– Даже не обсуждается, – говорю я. – А какие‑то имена назывались, Якоб?

Он пытается вспомнить. Нет сомнений: он бы предпочёл, чтобы я попросил его станцевать фокстрот.

– Какой‑то судовладелец. Речь шла о каком‑то судовладельце.

Я показываю на число тринадцать на карточке.

– А это, Якоб? Это как‑то связано с судовладельцем? Адресом? Номером телефона?

Он ужасно переживает.

– Я как‑то отключился. Она сидела передо мной… Тильте. Из окна со стороны сада светило солнце. Пронизывая кроны деревьев. Она была похожа на Деву Марию. Я вдруг почувствовал новое призвание. Казалось, услышал голос. Который сказал: «Она – твоё будущее!»

– Якоб, – прошу его я, – попробуй прокрутить время назад. Великие мистики, не исключая и католических, говорят, что какая‑то часть человека всегда бодрствует. Даже посреди самой счастливой эйфории. Твоя бодрствующая часть, Якоб, что она слышала? Какая звуковая дорожка сопровождала Тильте в образе Девы Марии?

Взгляд его становится отсутствующим, потом проясняется.

– Она спросила про судовладельца. О том, как его зовут. Спадилло не хотел называть его имени. Она настаивала. Вы же знаете, как Тильте может настаивать.

Тут уж не поспоришь. Мы все, сидящие в «ягуаре», прекрасно знаем Тильте.

– Она наверняка добилась своего, – говорю я. – Одного‑единственного ватиканского офицера Тильте могла бы размазать по стенке.

Он качает головой.

– Якоб, – продолжаю я, – сосредоточься на деталях. Как будто мы готовимся к соревнованиям. Спадилло говорит «нет», Тильте настаивает, он снова отказывается, и что потом?

– Тильте пошла в туалет. Потом вернулась. Оказалось, что дверь не открывается. Мы пошли туда. Очень странное дело. Обе двери в туалет были заперты. Но внутри никого не было. Нам удалось открыть двери.

– Хорошо, вы с офицером открывали двери, – спрашиваю я, – а где в это время находилась Тильте?

Он снова качает головой.

– Вы оставляли в комнате включённый компьютер? – спрашиваю я.

Он пристально смотрит на меня. Он вырос в добропорядочной датской семье, единственное, что напоминает о большом, страшном мире, это его имя. Он не может поверить в те предположения, которые сейчас возникают у него в голове.

– Но Тильте бы никогда, – бормочет он, – Тильте бы никогда…

Я молчу. Если бы Якоб Бордурио знал, как далеко Тильте готова зайти ради доброго дела, то он, возможно, спешно последовал бы ещё одному призванию, снова бы обратился к Католическому университету и долгой, тихой жизни с обетом безбрачия.

Афина Паллада всё это время молчит. Не исключено, что она погрузилась в переживания из‑за того, что так и не перегрызла сонную артерию тому юристу. Но вдруг она наклоняется ко мне и берёт из моих рук визитную карточку.

– Это был тринадцатый номер, – говорит она. – «Пакгаузы, 13»! Нехорошее число. Одна из причин, почему я отказалась. Хотя они предлагали двойную цену.

♥

Не знаю, обращали ли вы внимание на то, что все религии почти одинаково описывают рай. Если вы последуете нашему с Тильте примеру и ознакомитесь с иллюстрированными Библиями, различными мозаиками и картинами, а также брошюрами свидетелей Иеговы, то заметите, что согласно всем этим надёжным источникам рай как две капли воды похож на рекламу магазина «Садовый центр» у нас на Финё. Большая зелёная лужайка, посреди которой струится ручеёк, повсюду произрастают разнообразные цветы, на заднем плане деревья, а перед ними довольные люди, для которых смысл жизни состоит в том, чтобы провести воскресенье в окружении многолетних растений и садовой скульптуры.

При всём моем уважении к этим религиям хочу сказать, что мы с Тильте считаем это заблуждением. Лично я считаю, что если рай и существует, то он скорее должен быть похож на Фрихаун – район Копенгагена, по которому мы сейчас едем. Здесь находятся рестораны того же класса, что и «Свумппуклен» в гавани Финё, и призывно манящие магазины, при виде которых ты почти готов позабыть, что твою сестру похитили, а родителей могут посадить на двенадцать лет, если станет известно, что они задумали. Здесь находятся перестроенные пакгаузы с квартирами, для приобретения которых надо стать спортсменом‑профессионалом, и одновременно с этим тут полно волнорезов, кранов, контейнеров и складов, маскирующих тот факт, что это теперь не настоящая гавань, а большая витрина.

При других обстоятельствах поездка по Фрихауну показалась бы мне удовольствием, но не сейчас. В голове неотвязно крутятся мысли о Тильте, и поэтому всё окружающее скорее похоже на триллер, ещё раз подтверждая следующий тезис: то, что мы видим вокруг, зависит в первую очередь от наших внутренних ощущений.

Мы проезжаем вдоль порта. Афина едет медленно. Справа от нас длинная набережная, на которой разворачивается идиллическая портовая жизнь перед длинным рядом складских строений. Мы видим указатель, на котором написано «Набережная пакгаузов» и «Пакгаузы 1–24». Мы у цели.

Перед пакгаузами пришвартованы яхты, жилые суда, старинный баркас, один из буксиров портовой службы – оранжевого цвета, и тут, если вы позволите, мне хотелось бы вспомнить, как когда‑то в детстве отец читал мне книжку «Буксирчик Тугги», так вот, буксирчик этот женился как раз на таком вот оранжевом судёнышке – которое сейчас готовят к выходу рабочие порта, – а потом они жили счастливой буксирной жизнью до конца дней своих, и у них родилось много маленьких буксирят. Эта книга выводила Тильте из себя, помню, она несколько раз выражала желание определить автора на лечение – это было ещё до того, как она взяла напрокат гроб, так что мне трудно точно сказать, какое именно лечение она имела в виду.

Пакгаузы – это на самом деле бывшие складские здания, но поскольку Фрихаун – это очень изысканный район, склады здесь роскошнее, чем большинство индивидуальных домов. Номер 13 обнаруживается через пятьдесят метров, напротив оранжевого буксира, у дома нет ни одной машины, жалюзи опущены, все двери закрыты.

Афина Паллада собирается припарковаться.

И наезжает на велосипедную дорожку.

Я уже рассказывал, какие сильные чувства возникают у горожан, когда туристы на автомобиле случайно заезжают на какую‑нибудь пешеходную улицу. Упоминаю это, чтобы у вас не было сомнений в том, что мои симпатии на стороне велосипедистов и пешеходов. Мне хорошо видно, что «ягуар» подрезает какого‑то велосипедиста, и это, само собой разумеется, не может не вызвать сочувствия к нему.

И тем не менее зачем же так сильно стучать по крыше машины? Это не какая‑нибудь беззаботная божья коровка перебирает ножками, это пневматический молот, предвещающий Третью мировую войну.

Перед нами появляется лицо человека, он уже оскалил зубы и сделал вдох для боевого клича.

Они с Афиной Палладой смотрят друг на друга. Это тот самый юрист, с которым мы уже встречались десять минут назад.

Мне кажется, я его очень хорошо понимаю. Он проехал вдоль гавани Фрихаун. Да, путь был неблизкий – это не то что кататься по району Странбульвара. Но по пути у него было время прийти в себя после встречи с Афиной и снова погрузиться в ожидание встречи со своей наречённой, возможно, она пообещала ему, что покажет свою новую татуировку, так что важно быть в форме.

Он полностью погружён в свои мысли – а тут его опять подрезают, рана вскрывается, он изо всех сил колотит по крыше и с большим опозданием замечает, что красный «ягуар» – тот же самый.

Афина Паллада открывает дверь.

– Ага, значит, вы меня преследуете, – говорит она.

С моего места мне не видно её лица. Но по тону слышно, что для неё, вне всякого сомнения, дело закончится очередным судом, и скорее всего, на сей раз ей будет предъявлено обвинение в убийстве.

И тут мы снова получаем доказательство преобразующей силы любви и влияния, которое Ашанти оказывает на моего брата Ханса. Никаких там размышлений по поводу положения планет – он выбрасывает вперёд руки, и Афина замирает.

На сей раз ему с трудом удаётся сдержать её. Но всё‑таки удаётся. Я тихонько открываю дверь, обхожу машину и подхожу к юристу.

– Вы обратили внимание на то, что мы спасли вам жизнь? – говорю я. – Она способна пережёвывать бритвенные лезвия, превращая их в швейные иголки.

Юрист неуверенно кивает, в настоящий момент он не в состоянии что‑нибудь ответить. Ясное дело: два раза подряд встретиться с Афиной, пребывающей в плохом настроении, – это нелегко.

– Так что нельзя ли одолжить у вас букет? – говорю я. – Мы тут неожиданно собрались в гости. Нам нужен подарок для хозяйки.

Пакгауз под номером 13 – это низкое офисное здание рядом с четырьмя складами, мы не понимаем, откуда начинать.

Афину Палладу и Ашанти мы оставили в машине – женщин и детей нужно оберегать.

Мы идём вдоль здания. Вдруг перед его дверью останавливается какое‑то транспортное средство, применительно к которому я бы не решился использовать вульгарное слово «автомобиль», но приходится так его называть – за неимением ничего лучшего.

Это большой «мазерати», из него вылезает водитель в форме. Из здания выходят три человека, и если отрешиться от предрассудков и обратить на происходящее то, что в духовных практиках называется «непроизвольным вниманием», то картину действительно можно назвать усладой для глаз.

Автомобиль выглядит так, что если бы великие пророки сами могли выбирать огненную колесницу, на которой обычно поднимаются на Небеса, то они выбрали бы именно эту модель. А за костюмы всех четверых, включая водителя, стыдно не будет, даже если настанет Судный день и придётся предстать перед Господом Богом. Даже здесь, во Фрихауне они бросаются в глаза.

Да, конечно, те двое джентльменов, которые идут позади, выбриты наголо и похожи на бетонные блоки, которыми укрепляют берега, но благодаря одежде они почти парят. А человек, идущий впереди, излучает авторитет так, что думаешь: есть всё‑таки справедливость в этом мире – вот человек, который достоин богатства как у нефтяного шейха, и, очевидно, он им и обладает.

В глаза бросается только один изъян – его подвела самоуверенность, когда он покупал машину. Вместе с машиной он приобрёл именной номер, на котором красуется «Беллерад».

Судовладелец и двое охранников оборачиваются. Увидев нас, они застывают на месте.

И тут опять, как случалось уже не раз, мною движет что‑то извне. И я хорошо знаю почему – я чувствую, что Тильте где‑то рядом, и мне отчаянно нужно знать, нет ли поблизости того автомобиля‑фургона, в котором её похитили.

Я подхожу к Беллераду, и охранники не останавливают меня. Такая реакция мне знакома. Вот что значит – быть небольшого роста: тебя всё время недооценивает защита. Раз‑два – и ты оказываешься у цели.

– Люди в автомобиле‑фургоне, – говорю я. – Которые приехали сюда. Они потеряли кошелёк. Я хочу вернуть его.

Ты можешь быть готов ко всему, но всё равно – если тебя сильно удивили, то действительность резко меняется. Пока он приходит в себя, я успеваю проследить за его взглядом. Он посмотрел в сторону ворот ближайшего из складских помещений.

Я протягиваю ему букет роз. Он машинально берёт его.

– Это от короля Азиза и Великого Синода, – говорю я. – В преддверии получения медали. С наилучшими пожеланиями. Осторожно, не уколитесь.

Он смотрит на Ханса, на Якоба, на меня. Смотрит на «ягуар». Пробует оценить соотношение сил. Потом садится в «мазерати», двое лысых – вслед за ним, и машина отъезжает.

У дверей склада отсутствует звонок, есть только табличка с надписью «Судоходная компания Беллерад». Я прижимаюсь ухом к двери. Слышны какие‑то звуки, похожие на рыдание. Я стучу в дверь. Рыдания замолкают. Дверь приоткрывается на два сантиметра.

– Розовые посыльные, – говорю я.

Дверь приоткрывается чуть больше. У мужчины, который смотрит на меня, в глазах стоят слёзы.

– Ты не похож на посыльного, – говорит он.

– Тем не менее я посыльный, – говорю я. – И я принёс плохие новости.

Тут Ханс бьёт ногой в дверь.

Если Ханс бьёт ногой в дверь, то стоять за ней никому не рекомендуется. Но этот человек стоит за дверью.

Не знаю, разделяете ли вы мой интерес к технике ударов, но если да, то могу сказать, что с этой точки зрения удар Ханса имеет много общего с длинной подачей. Но эта подача уж очень длинная – она снимает дверь с петель и отправляет человека вместе с дверью к противоположной стене.

Мы с Хансом и Якобом Бордурио следуем за дверью. И оказываемся в большом помещении, которое занимает большую часть здания, на бетонном полу стоит автомобиль‑фургон: больше тут ничего нет.

– В Новом Завете нет примеров насилия, – замечает Якоб Бордурио.

Многие игроки защиты мечтали бы о том, чтобы Якоб придерживался таких взглядов, когда играл в основном составе, они бы тогда пореже виделись с травматологом, а у Якоба было бы поменьше удалений с поля и дней дисквалификации. Но я вежливый человек, я ему об этом не напоминаю.

Хозяин дома поднимается с пола и направляется к Хансу.

Нет сомнений, что это он плакал: на лице его следы слёз, и при других обстоятельствах я бы попытался расспросить его, узнать, в чём дело: на Финё всем известно, что сын священника Питер – благодарный слушатель, многие жители были бы рады ему исповедоваться.

Но мне не представляется такой возможности, он вскакивает на ноги с элегантностью, достойной танцевальной школы Ифигении Брунс, и бьёт Ханса ногой по колену.

Это грамотный удар, и если бы он достиг цели, то нам бы потребовался гипс и шины.

Но удар приходится в пустоту – Ханс не стоит на месте.

Человек этот не может знать, что моего брата поддерживают сейчас те силы, о которых я вам уже рассказывал, они проявляются в нём, когда он чувствует необходимость защищать женщин от драконов. Так что когда противник наносит удар, Ханс находится уже не перед ним, а сбоку, кладёт руку ему на лицо, поднимает его и швыряет на стену.

Стена металлическая. Однажды Гитте Грисантемум привезла с Бали металлический гонг, а мама сделала для него подставку. Гонг этот до сих пор используется, чтобы созывать обитателей ашрама на занятия йогой и медитацией, и звук у него глубокий и красивый, он долго висит в воздухе.

Очень похожий звук издаёт сейчас стена пакгауза, взгляд человека тускнеет, ноги подгибаются, он опускается на пол и временно покидает нас.

Требуются секунды, чтобы обследовать машину, маленькую конторку, туалет, кухню. В здании никого нет. Мы чувствуем, как подползает отчаяние. Надо подождать, пока человек, лежащий на полу, придёт в себя, чтобы узнать у него, где Тильте. Но даже если он придёт в себя, как‑то не верится, что он что‑то расскажет. На мой взгляд, он даже с заплаканным лицом похож на тех, кто, если пользоваться полицейской терминологией, «отказывается сотрудничать».

Я раздвигаю жалюзи и смотрю на мол. Хорошо там матросам на причале – живут своей сладкой портовой жизнью и знать не знают, как страшна действительность.

Прямо передо мной оранжевый буксир. Он собирается отдавать швартовы, человек на причале в комбинезоне того же цвета, что и буксир, снимает последний канат и держит его в руке, в рубке у штурвала стоит женщина. Кажется, они чего‑то ждут.

И тут я замечаю кое‑что – и чуть не падаю на месте. Они оба плачут. Не то, чтобы у них истерика, нет, они льют тихие слёзы.

Что ж, бывает, что моряки, отправляясь в море и прощаясь со своей любимой, могут обронить слезу. Но чтобы двое работяг из портовой службы рыдали перед небольшой прогулкой по акватории порта на буксирчике Тугги – это удивительно. Я оборачиваюсь. На лежащем на полу нашем знакомом тоже оранжевый комбинезон. Не исключено, что он вместе с ними.

– Посмотрите на то судно, – говорю я. – Думаю, Тильте у них на борту.

На причал ведут ворота, они не заперты. Ханс касается их кончиками пальцев, они с грохотом открываются, и мы выходим на солнце.

Ясно, что три беззащитных молодых человека не должны нападать на взрослых мужчин. Но мы боимся за Тильте. А Ханс уже утратил управляемость. И у меня тоже возникает ощущение, что я пришёл в движение, которое прекратится только когда я дойду до цели – живой или мёртвый. И даже в Якобе Бордурио Мадсене проснулась энергия, которой я не видел в нём со времён его первого призвания, но которая – ставлю двадцать против одного – говорит о его true love. [29]

И тем не менее всё чуть было не кончается плохо.

Когда человек, держащий в руках канат, видит нас, он достаёт носовой платок, вытирает слёзы, а потом делает незаметное движение – и в руке у него оказывается оружие.

Это вызывает уважение. Никакой там возни с комбинезоном, никаких угроз или демонстративного расстёгивания кобуры, просто откуда‑то возникает компактное огнестрельное устройство, пусть и имеющее короткий ствол, но зато длинный магазин и эргономичный приклад.

Восхищает также выражение его лица. Думаю, что если бы мне пришлось размахивать автоматом средь бела дня в час пик в районе Фрихаун, то я бы смущённо оглядывался по сторонам и ещё десять раз бы подумал, – но ему колебания не свойственны, он бросает взгляд на соседние суда, он уже принял решение.

Мы так никогда и не узнали, на что он решился, потому что в этот момент ему что‑то кричат с буксира – это кричит Тильте.

Он слышит крик и оборачивается. Но повернуться полностью ему так и не удаётся. Он замечает Баскера.

Должно быть, Баскер выскочил из машины – и вот он тут, я и глазом не успел моргнуть.

Всем известно, что фокстерьеры любят детей. И почти все понимают, что это умные животные. Но не все осознают, что у этих животных изначальные инстинкты не подавлены. Хотя Баскер и похож на плюшевую собачку, генетически он скорее волк весом восемь килограммов. Сейчас в этом не приходится сомневаться. Я успеваю только увидеть его жёлтые глаза, они очень редко приобретают такой цвет, но если приобретают, я бы посоветовал окружающим запереть двери и окна и забаррикадироваться в подвале.

К сожалению, нет времени объяснить всё это человеку на причале. Он явно не лучший друг животных и не знаток собак, он лягает Баскера ногой – это всё равно что попробовать напугать саблезубого тигра аэрозолем с духами.

И тут Баскер кусает его за икру.

У Баскера есть три типа укуса: лёгкий захват; укус, показывающий, кто тут хозяин; и укус, сравнимый с действием дисковой пилы, совмещённой с медвежьим капканом. Вот именно этот третий укус Баскер сейчас и демонстрирует. Человек издаёт вопль, и ноги под ним подкашиваются.

Если бы он к этому моменту отбросил в сторону своё оружие, то возможно, дело приобрело бы более гуманный оборот. Но он этого не сделал. И поэтому следующими на него нападают Ашанти и Афина Паллада. Или, точнее, на него нападает красный «ягуар».

Эта очень приёмистая машина, она мгновенно разгоняется до 90 километров в час и сметает стоящего на коленях человека прямо в воду.

Date: 2015-11-14; view: 208; Нарушение авторских прав