Хлеб насущный

Аллен и Хаус встретились в гостинице. Перед Райли стоял скорее подросток, чем взрослый мужчина. Невысокого роста, с узким лицом и тонким носом, Хаус вполне соответствовал словесному портрету, который всего несколькими мазками нарисовал Том. Аллен даже нагнул голову и опустил плечи, чтобы и самому выглядеть пониже.

Хаус знал о впечатлении, которое производит при первой встрече. Неужели этот невзрачный человек и есть советник президента, с чьей помощью решаются государственные дела?

Поначалу и Вильсон, тогда еще губернатор штата Нью‑Джерси, встретил его снисходительно. И даже придумал имя «Маус» – мышонок.

Так его дразнили и в школе – «Хаус‑Маус». А мама называла «мой мышонок».

Он обиделся на губернатора. Но глаза Вильсона лучились добротой.

– Не обижайтесь, ради бога. Это воспоминание о той прекрасной поре, когда я еще верил сказкам. Обращайтесь и ко мне, как вам заблагорассудится.

Так и закрепилось за ним прозвище – Полковник Маус. Сам же он неизменно называл Вильсона «Мой губернатор». Даже после переселения Вильсона в Белый дом. Это лишний раз подчеркивало не только их близость, но и давность знакомства.

Хаус стал заметной личностью в окружении президента. Вудро Вильсон, бывший профессор Принстонского университета, хорошо понимал разницу между умом академическим и живым, проницательным, здравым… С неожиданными порывами и фантазиями.

Таков был Хаус. Беседы с ним, помимо пользы, доставляли президенту истинное удовольствие. Ему не раз приходили на память слова любимого им Монтеня о полезности оттачивать и шлифовать свой ум об умы других.

– Рад вас видеть, мистер Аллен!

– И я вас, мистер Хаус! Приятно думать, что у нас общий друг. Вот рекомендательное письмо от Тома…

– В этом нет необходимости. Наша встреча состоялась бы в любом случае.

– Что вы имеете в виду?

– Вудро Вильсон еще и Почетный президент Американского Красного Креста.

– Дважды президент. Да, я знаю.

– И ни одно важное дело не решается без его участия или ведома. Вот почему он захотел с вами встретиться. Так сказать, информация из первых уст.

– Что он знает о «Йоми Мару»?

– Больше, чем вы думаете. Пароход с детьми, совершающий кругосветное путешествие под двумя флагами, – это уже само по себе сенсация.

– Да, верно. На берегу понимаешь это куда лучше, чем в море. Тысячи людей хотят познакомиться с колонией. От посетителей нет отбоя.

– К сожалению, там не только любопытные. У нас есть сведения, что детей подстрекают к бунту.

– Не преувеличивайте, Хаус. Я рядом с этими детьми почти два года. Они хотят домой.

– Есть люди, которые пытаются сыграть на этом вполне понятном чувстве.

– Эти дети прошли большую школу. Их нелегко завлечь в сети.

– Президент тоже хочет надеяться, что это так.

– Передайте президенту – для беспокойства нет причины.

– Вы ему сами об этом скажете.

– Спасибо, мистер Хаус, что вы организовали эту встречу.

– Не меня благодарите, а госпожу Эдит Вильсон. И доктора Грейсона… Президент нездоров. И только они решают, что больному можно, а чего нельзя.

– А вы сами? Неужто и вам требуется особое разрешение, чтобы видеться с президентом?

– Государственные дела превыше всего. Я советник. Этим все сказано, – не без гордости заявил Хаус.

Он бросил взгляд в угол гостиничной комнаты, где стояли часы:

– Пора.

Изящным движением Хаус водрузил на голову шляпу и стал заметно выше.

Эдит Болинг Вильсон была первой, кто вышел к ним навстречу.

– Рада видеть вас, Эдвард! – протянула она руку Хаусу. – А вы, – сказала она приветливо, – наверно, и есть тот самый Райли Аллен, о котором сейчас так много говорят и пишут.

Райли поклонился.

– Муж ждет вас. Но прошу… Не говорите ничего, что заставило бы его волноваться. Ему это вредно.

«Что я могу сказать особенного, – подумал Райли. – Что значат мои новости по сравнению с теми, которые потрясают страну, подобно землетрясению».

Госпожа Вильсон между тем продолжала говорить, не умолкая ни на минуту. На ее мужа навалились беды, одна хуже другой. Во время выступления в Пуэбло началась резкая головная боль и тошнота. А позже случился удар и отнялась левая сторона.

Это был сбивчивый рассказ обыкновенной женщины, переживающей за мужа.

– Мистер Аллен, что вы думаете об амулетах и талисманах? – неожиданно спросила она.

– Я больше верю в вещие сны.

– Одно другому не мешает. У президента тоже был талисман. Многие годы он не расставался с каштаном. Он ему о чем‑то напоминал. Дорогом и важном. Однажды в Белый дом пригласили группу конгрессменов. Пришло тридцать человек. После обеда они расселись по креслам и приготовились слушать президента. Прежде чем начать речь, он вытащил из кармана свой талисман и сжал его в кулаке, видимо, желая придать себе больше уверенности. Вдруг пальцы разжались, каштан выпал и закатился под кресла. Дурной признак… После этого и пошли неудачи. – Голос ее дрогнул. – Хорошо помню день, когда все случилось. Мы о чем‑то неторопливо беседовали. Мы это делаем часто, оставаясь вдвоем. Лицо мужа вдруг переменилось. «Мне очень плохо», – только и успел сказать он. Я побежала за доктором. А когда вернулась, увидела мужа лежащим на полу. Кроме меня и Грейсона, никого не было рядом. Общими усилиями мы уложили его на кровать. Это очень старая кровать. На ней спал еще Авраам Линкольн. Приехали два врача и вместе с Грейсоном определили, что в участок мозга, который управляет левой рукой и ногой, попал тромб. С тех пор я не видела мужа здоровым. Он приходит в себя очень медленно.

– Теперь я вас лучше понимаю, госпожа Вильсон, ваше желание оградить мужа от излишних волнений.

Аллену вспомнились вчерашние страхи. Все познается в сравнении. Мария молода и обязательно выздоровеет. А вот президент… Встанет ли на ноги?

В последние месяцы газеты не так часто попадали в руки Аллена. Но он знал, что враждебный президенту республиканский конгресс пытается воспользоваться его болезнью, чтобы досрочно отправить в отставку. Однако два сенатора, встретившись с Вильсоном, признали его способность выполнять обязанности и дальше.

Неподвижным оказалось тело, но никак не разум.

Увидев президента, Аллен пожалел, что не художник.

Вудро Вильсон полулежал в кресле. Ноги и нижнюю часть туловища укрывал клетчатый плед, поверх которого белела рука. Другая, правая, слегка касалась огромного глобуса.

Раньше Аллен видел президента только на многочисленных фотографиях. К тому же тщательно отретушированных. Но даже сравнение с фотографией позволяло понять, насколько и без того аскетичное лицо Вильсона осунулось, как заострились черты.

– Садитесь, мистер Аллен. Я хочу вас получше разглядеть.

– Перед вами, господин президент, обыкновенный человек. Один из тех американцев, которые отдали вам свой голос.

– Но могли ли вы думать четыре года назад, когда голосовали, что президентское кресло окажется вот таким? – Вильсон показал здоровой рукой на свои ноги.

– Для меня, да и для большинства ваших сторонников, куда важнее сила духа…

– Вы говорите так, потому что молоды.

– Иногда мне кажется, что позади две жизни. Одна – на Гавайях, а другая – в Сибири, – неожиданно для себя сказал Аллен.

– Есть люди, что проживают одну жизнь. А кому‑то суждено прожить несколько, – заметил президент. – Но не берусь судить, что лучше.

– Подобные мысли приходят в море.

– Что касается моря, здесь вы правы, мистер Аллен. Мне вспоминаются слова английского поэта Джоржа Герберта: «Пусть выходит в море тот, кто научился молиться».

– Я знаю и другие слова Герберта: «Буря заставляет дубы глубже пускать корни».

– Удачное дополнение к моей цитате. Где вы учились?

– В Вашингтонском университете.

– Уверен, вы пишете стихи.

– Вы угадали. Но чем дальше, тем реже. Самое большое достижение – на мои слова написан университетский гимн.

– Значит, нашли нужные слова. А это, поверьте мне, старой университетской крысе, удается не часто.

Губы президента сжались, а подбородок еще больше выдвинулся. Эдит Вильсон подошла к мужу и помогла ему сесть удобнее. Сердце Аллена неожиданно наполнилось жалостью и неизъяснимым чувством вины. Сколько самообладания требуется этому прикованному к креслу человеку, чтобы соответствовать своей высокой должности. Противостоять болезни… Отражать атаки конгрессменов и журналистов.

– Спасибо, Эдит. Теперь мне гораздо лучше.

– Я принесу чай.

– И что‑нибудь сладкое нашему гостю.

Этот простой разговор между супругами помог Аллену почувствовать себя куда свободнее, снял напряжение, с которым он ехал в Вашингтон. Атмосфера стала домашней, а Белый дом – просто домом.

Из боковой двери выкатили небольшой столик, уже сервированный. Чаепитие придало беседе еще большую непосредственность.

– Нам описали ваш пароход, – сказала Эдит Вильсон. – Даже показали снимок. И все же с трудом представляю вас в океане. Дети такие проказники! Даже на речном судне, когда плывешь по Гудзону, боишься за малыша – как бы не вывалился за борт. А у вас их чуть ли не тысяча.

– Но эти дети особенные. Сначала жизнь на колесах. Без всяких удобств. Они проехали всю Россию. От границы до границы, из Европы на Дальний Восток. Потом год жизни на лесистом, почти необитаемом острове. Так что, прежде чем подняться на «Йоми Мару», они прошли долгую школу выживания.

– Лучшее тому подтверждение – история одного мальчика, – вступил в разговор молчавший до этого Хаус. – Он покинул своих товарищей в Сан‑Франциско. Можно сказать, сбежал. И на попутных поездах добрался до Чикаго. А когда японский пароход пришел в Нью‑Йорк, уже стоял на пристани в толпе встречающих.

– Неужели это правда, мистер Аллен? – всплеснула руками госпожа Вильсон.

– Чистая правда. Но есть интересная подробность. Он путешествовал не один, а с собакой.

– Ах, где мои годы и здоровье! – вздохнул президент. – Я бы стал третьим.

– Но вы очень и очень удивитесь, если узнаете, с какой целью отправился этот мальчик в такое далекое и рискованное путешествие.

– Зачем же?

– Он искал встречи с президентом Соединенных Штатов Америки. То есть с вами…

– Значит, тому есть серьезная причина, – нисколько не удивился Вильсон. – Я готов его принять. И помочь, чем смогу.

– В этом нет необходимости. Его проблемой уже занимается один из нью‑йоркских полицейских.

– Наверно, мальчик хотел бы остаться в Америке? – предположила жена президента.

– Здесь другая история. Его отец ушел в море на грузовом судне и не вернулся. И Федор, так зовут подростка, ищет отца по всему свету. Он уже побывал в нескольких портовых городах. А попав в Америку, решил, что ему может помочь только президент. Все дети знают историю своего товарища и желают ему успеха.

– И мы тоже, – сказал президент. – Передайте, что я с ним.

Он дотянулся до столика, осторожно поставил недопитую чашку, а затем коснулся глобуса, придав ему вращательное движение.

– Это самый большой глобус, который я когда‑либо видел, – восхищенно сказал Аллен.

– Для меня он возможность объять взглядом весь мир. Иногда я его вращаю, чтобы узнать, каким местом он ко мне повернется.

– Совсем как рулетка. И что выходит?

– В одном из двух случаев выпадает Тихий океан.

– Так и должно быть. Не случайно этот океан называется еще и Великим. Он занимает почти половину всей Земли.

– А что, он и в самом деле так велик?

– Да, господин президент. Нам казалось, ему не будет конца.

– Атлантический куда меньше. Мы его прошли на борту «Джорджа Вашингтона» всего за неделю.

– Да, я знаю. Весь мир тогда наблюдал за вашим рейсом к берегам Европы на Версальскую мирную конференцию.

– Трудно поверить, что с тех пор прошло почти два года.

– Ты забыл сказать, что мы находились на корабле вместе, – напомнила Эдит Вильсон. – Каждый раз ты поднимался на верхнюю палубу в одной сорочке. А ведь был декабрь, дул свежий ветер. И я поднималась вслед за тобой с пуловером в руках, умоляла его одеть.

– Океан и ветер придавали мне столько сил!

– Вуди готов был подать руку любому встречному. Даже кочегару. А однажды я увидела, как он присоединился к хору моряков, певших военную песню.

– Но больше всего мне нравилось стоять в одиночестве, скрестив руки, и вглядываться в океан.

– А мне нравилось прогуливаться с мужем по палубе. Но это удавалось так редко… Его не оставляли в покое. Американская делегация состояла из тысячи трехсот человек. Прибавьте команду. У каждого было припасено какое‑нибудь слово или просьба. И еще очередь желающих сфотографироваться с президентом.

– Я же в эти дни находился в Бресте, на французском берегу, – сказал Хаус. – И ждал вашего прибытия. Началась зима. Но вместо снега – что ни день, то туман.

«А где я был в это время?» – подумал в свою очередь Аллен. И сразу вспомнил «Шиньо Мару»… Девушек‑волонтеров, добровольно сменивших гавайское лето на сибирскую зиму… Ожидавшего их на берегу Рудольфа Тойслера… Заснеженный Владивосток и бухту Золотой Рог, уже успевшую покрыться первым льдом.

Его мысли остановил Хаус.

– Я очень беспокоился, – сказал он.

– Наверно, из‑за тумана, – подсказала Эдит Вильсон. – Вы боялись, что «Джордж Вашингтон» наткнется на скалы?

– Нет, совсем по другой причине. У меня не выходила из головы «Лузитания», которую невдалеке от этих мест потопила немецкая подводная лодка. Погибло больше тысячи пассажиров.

– И среди них сто двадцать восемь американцев, – дополнил своего советника президент. – Но к концу тысяча девятьсот восемнадцатого года обстановка в европейских водах изменилась. К тому же у «Джорджа Вашингтона» было сильное прикрытие. Выходит, туман и в самом деле был для нас самым большим препятствием.

Президент замолчал на полуслове и опустил голову на грудь. Жена знала, так он уходит в прошлое, и сделала знак Хаусу и Аллену, чтоб и они помолчали.

…Вильсону вспомнилось возвращение домой после Версальской конференции. Он себя чувствовал усталым и опустошенным. Многие из его планов и надежд оказались иллюзией. «Джордж Вашингтон» входил в нью‑йоркскую гавань важно и торжественно, в сопровождении могучих линкоров. Гремел салют, над небоскребами летали самолеты, а на набережной стояли губернатор и члены кабинета. Путь от 23‑й улицы до 5‑й авеню усеяли горожане. Его ноги были тогда в порядке (всего два года назад!), и он твердо стоял в автомобиле, провожаемый тысячами глаз. Везде полоскались звездно‑полосатые флаги. Разных размеров и на разных уровнях. С плакатов смотрел Дядя Сэм. Он указывал пальцем на каждого: а ты записался в армию? Вильсона, как никогда, удивил ура‑патриотизм и военная патетика. Ему показалось, он и сам часть огромной декорации. В театре публика устроила ему овацию. «Джентльмены, – сказал он неожиданно для собравшихся. – Ваши порывы порождены иллюзией. У вас ошибочное представление о власти. На самом деле перед вами усталый человек».

…Вудро Вильсон очнулся, услышав звон посуды и голос жены:

– Вуди, твой чай остыл. Налить свежий?

– Спасибо.

– Господин президент, – сказал Хаус. – Вчера мы уже говорили с мистером Алленом. Я ему сообщил, что детей склоняют к бунту.

– А я ответил, что их трудно склонить к неповиновению.

– Это старая история, – заметил Вильсон. – Вернее, ее продолжение. Мы с вами помним, как полтора года назад Москва сообщила всему миру сенсационную новость: якобы Американский Красный Крест пленил восемьсот русских детей и превратил в маленьких рабов.

– Не встречал большую ложь, чем эта! – воскликнул Хаус. – И под ней стоят подписи двух официальных лиц: народных комиссаров Чичерина и Луначарского.

– Для Москвы, – сказал президент, – стало неожиданным решение Красного Креста вернуть детей морским путем. Да еще и с заходом в американские порты. А потом и другое наше решение – временно разместить колонию во французском Бордо. Москва получила козырную карту и решила дать противнику бой на его собственной территории.

– Как это может быть? – спросил Аллен.

– В Нью‑Йорке большая русская община. Многие эмигранты приветствовали свержение царя и сочувствуют новой власти. Немало и радикально настроенных журналистов. Достаточно полистать газеты. Но главное оружие большевиков – это Людвиг Мартенс.

– Я слышал это имя. Но мало что о нем знаю.

– Хаус, вы лучше об этом скажете.

– Господин президент, я могу лишь повторить то, что говорил прежде. Он профессиональный революционер. С самых первых шагов – с Владимиром Лениным. Четыре года назад Мартенс вместе с семьей приехал к нам в страну.

– Но разве его место, как революционера, не в Европе?

– Им заинтересовалась английская разведка. Вот почему он бежал в Америку. Но, приехав к нам, Мартенс стал обвинять в несвободе и Соединенные Штаты.

– Не он первый, не он последний, – заметил Аллен.

– Дело обстоит не так просто. В прошлом году Мартенс ожидал прибытия в Нью‑Йорк Максима Литвинова, которого Ленин назначил представителем Российской Федерации в США. Тот не получил визы. Тогда Чичерин, а он народный комиссар иностранных дел, назначил уже самого Мартенса представителем России в Америке. Но Государственный департамент не принял от него верительных грамот. Тем не менее в Нью‑Йорке на сороковой улице появилась табличка с указанием советского представительства.

– Уверен, вам вскоре придется встретиться с господином Мартенсом лицом к лицу, – сказал президент.

– А вашим старшим мальчикам – еще раньше, – добавил Хаус. – У нас есть сведения, что он собирается пригласить их к себе. Легко догадаться, с какой целью. Но Людвиг Мартенс действует и официальным путем. Только что он обратился в Главное управление Красного Креста с письмом. Утверждает, что отправка петроградских детей во Францию, с которой Россия находится фактически в состоянии войны, является жестокостью. Советское правительство само готово взять на себя заботу об их возвращении домой. Сегодня это его заявление появилось и в газетах.

– Что бы вы ему ответили, мистер Аллен?

– Я бы сказал: Американский Красный Крест дал слово, что вернет детей родителям. И мы уже близки к этому. Самое трудное позади. Уверен, новый, тысяча девятьсот двадцать первый год они встретят дома, в России. Что касается Франции… Думаю, лучше направить «Йоми Мару» прямо в Балтийское море.

– Мне жаль этих детей, – сказал президент. – Их ждут родители. Но их ждет и голод. Они возвращаются к тому, от чего бежали.

И далее Вильсон сказал слова, которые Райли Аллен запомнил на всю жизнь:

– Не забывайте, «Отче наш» начинается с просьбы о хлебе насущном. Трудно хвалить Господа и любить ближнего на пустой желудок.

Из рассказа Владимира Смолянинова:

– Однажды один из наших воспитателей отозвал в сторону меня и еще трех старших ребят – Колю Иванова, Леню Дейбнера и Бориса Летунова. Он сказал, что нас хочет видеть советский торговый представитель Людвиг Мартенс. Но предупредил: никто об этом не должен знать. В назначенный день и в условленном месте нас будет ждать автомобиль.

Мы знали центр Нью‑Йорка, и для нас не составило труда незаметно исчезнуть во время очередной экскурсии. Сначала нас отвезли в одно место, где переодели в новые костюмы, очень модные по тому времени. А уже потом доставили в торгпредство.

На самом деле это была небольшая и дешевая квартира всего из трех комнат. За столами сидели служащие, в основном девушки, и просматривали газеты, делая из них вырезки.

Нас провели в одну из комнат. Там мы увидели представительного мужчину средних лет, с пышными усами. Это и был Людвиг Мартенс. Нам подали апельсиновый сок и пирожные. Мартенс интересно и подробно рассказал о положении в России, о Гражданской войне, которая все еще продолжается. Мы убедились, что перед нами весьма образованный человек.

– Я знаю, вы рветесь домой, – сказал он. – Никто из вас не хочет во Францию. Там вас постараются разобщить. Будет поздно и бесполезно подать голос протеста. Вы должны это сделать сейчас – решительно и громко. Пока не поздно! Чтобы вас услышала вся Америка и весь мир.

– А теперь, – сказал он, – у меня к вам есть секретное поручение. Давайте прибегнем к маленькой хитрости. Трое из вас выйдут и займутся якобы торговыми переговорами. Я же останусь с одним из вас, – он указал на Леонида Дейбнера. – И все ему объясню.

Так мы и поступили.

Мы сгорали от любопытства. Но Дейбнер и по пути в лагерь, и уже в Водсворте таинственно молчал. А когда мы спросили, тихо ответил:

– Обо всем узнаете в море…