Телеграмма

Перед самым отплытием из Бальбоа Эверсол получил длинную телеграмму из Вашингтона, подписанную Алленом и Фаррандом. Он собирался положить ее в папку, чтобы прочесть позже. Но взгляд невольно выхватил первые строки:

«… Из‑за международного положения, а также критического положения с продуктами в Петрограде необходимо высадить всю колонию во Франции …»

Далее телеграмма сообщала, что пребывание во Франции будет недолгим, что из этой страны в Россию дети будут репатриированы отдельно или группами, что следует сохранить американский и русский персонал для последующей работы, что понадобится срочно отправить во Францию на быстроходном судне особого человека (еще до прихода туда «Йоми Мару») и что этим человеком, возможно, будет сам Эверсол… И так далее…

В последнее время Эверсол, как ему кажется, сросся с детьми, стал лучше понимать мотивы их поступков.

Он заботится о них – как отец… Поощряет за усердие и наказывает за шалости – как учитель… Следит за их здоровьем и лечит – как врач… Выслушивает исповеди и наставляет на путь истинный – как священник… Защищает и мирит – как старший брат…

Каждое утро дети подходят к нему. Он знает, каким будет первый вопрос: сколько миль судно прошло за ночь?

Сначала они складывали сухопутные мили, потом – морские. Так складывают деньги. Долго и терпеливо. А собрав, покупают что‑то необыкновенное. О чем давно мечтали. Мечта детей – родной дом. Если «Йоми Мару» проходит за сутки не двести сорок миль, а на десять миль больше, они ликуют. Значит, прибудут в Петроград на целый час раньше!

И вот телеграмма… Как гром среди ясного неба! Почему Аллен и Фарренд поручили это ему? Не лучше ли сказать детям обо всем на берегу, когда колония высадится в Нью‑Йорке…

Эверсол прошелся по судну. На каждом шагу ему встречались сияющие лица. Дети перебегали с борта на борт. Им хотелось увидеть все разом. И тропический лес… И отвесные скалы, по которым низвергаются водопады… И стаи прожорливых пеликанов… А с другой стороны – к ним протягивала руки пестрая и ликующая толпа. Панамцы размахивали шляпами, платками и без устали, сменяя друг друга, бросали фрукты. В воздухе стоял свежий и терпкий запах апельсинов.

Нет, он не станет портить детям праздник. Пусть плохая новость подождет в папке. О ней колонисты узнают позже, когда судно выйдет в море.

В Колоне пришлось задержаться. За пределами мола бушевал шторм. Дети легли спать, отказавшись от ужина. Они были сыты впечатлениями дня и многократным угощением – десертом из фруктов вперемежку с мороженым.

Эверсол пригласил к себе в каюту Ханну Кемпбелл, Елену Домерчикову и Барла Бремхолла.

– Фирма «Пейн и Уордлоу» подарила мне две бутылки вина, – сказал он. – Кит Пейн взял с меня слово, что по крайней мере одну из них я открою еще до того, как мы выйдем в Атлантику. Вот почему я вас пригласил.

– Интересно посмотреть, что вам подарили? – улыбнулась миссис Кемпбелл.

– Никак не думал, Ханна, что вы проявите к этому интерес! Вы разбираетесь в винах?

– Еще как разбираюсь! – без тени смущения ответила она. – Мы с мужем всегда хранили в кухонном шкафу несколько дюжин бутылок. И не только вина, но и виски. Среди друзей моего Чарли много итальянцев. И редко кто приходил с пустыми руками. Так что наша коллекция не убывала, а только увеличивалась.

– Ну, хорошо… Тогда посмотрим, чем нас порадовал Кит Пейн.

– Вот эта из Франции, – сказала Ханна, поднеся бутылку грушевидной формы ближе к свету. – Самое любопытное, что она ровесница века.

– Выходит, ей двадцать лет?

– Выходит, так.

– Ну, а вторая?

– Из Калифорнии. Вино молодое. Ему только два года.

– Какую же из бутылок нам открыть?

– Я бы открыла красное, что из Франции.

– А молодое?

– Оно подождет. Всему свое время.

– Пока не состарится?

– Оно не успеет состариться. Скоро у нас будет другой повод, чтобы его открыть.

– Что же это за повод? – спросил молчавший до сей поры Бремхолл.

– Этому вину два года. Не так ли?

– Да.

– Получается, оно разлито в том же году, когда дети отправились в путешествие… Вот мы и разольем его еще раз… Но уже по бокалам, когда путешествие закончится.

– Прекрасная мысль, миссис Кемпбелл! – воскликнул Эверсол. – Эту бутылку я припрячу.

– Будем надеяться, ничто не помешает скорому возвращению детей в Петроград, – сказала Ханна.

Эверсол нахмурился. Последние слова напомнили ему о телеграмме.

– За что выпьем? – поднял свой бокал Бремхолл.

– Я предлагаю тост за нашего шефа, за Райли Аллена, – сказала Ханна.

– Любопытно, что он делает в эту минуту? – задумчиво произнесла Елена Домерчикова.

– Скорее всего, ждет ответа на свою телеграмму, – неожиданно проговорился Эверсол.

– Какую телеграмму?

Эверсол вздохнул и достал из стола папку. Когда он закончил читать, в каюте повисло молчание.

– Вы познакомите с ней детей? – спросила Ханна.

– Непременно. Но не сейчас. Думаю это сделать ближе к Нью‑Йорку. Но что мы услышим в ответ? Как дети отнесутся к этой новости?..

– Под телеграммой стоит подпись Райли Аллена, – сказала Домерчикова. – Колонисты ему верят. Наверно, у Красного Креста есть основания, раз принято такое решение.

– И все же, и все же… – покачал головой Бремхолл. – Что‑то здесь не так. Нельзя решать судьбу детей без их согласия. Ведь половине колонистов уже больше четырнадцати лет. Я предвижу протест. В том числе и со стороны русских воспитателей.

– Не преувеличивайте, Барл, – горячо возразила Домерчикова. – Я все время рядом с детьми. Правда, чаще с девочками. Послушайте, что сказала одна из них. В Бальбоа на «Йоми Мару» поднялась очень богатая еврейская семья русского происхождения. Эти люди пришли с подарками. Они беседовали со многими из детей. И каждый раз спрашивали, что могут сделать для них, чем помочь. Дети отвечали: они получают все необходимое от Красного Креста. А одна из девочек сказала, что просит лишь об одном – пусть эти люди, вернувшись домой, помолятся за Американский Красный Крест, который так замечательно заботится о русских детях.

– Но не будем забывать, Лена, – Ханна мягко положила руку на плечо Домерчиковой, – что ночью в трюме мы часто слышим, как дети плачут, как повторяют во сне слово «мама»…

– Да, от этого у меня разрывается сердце.

Ханна пригубила вино:

– Мне приятно, что сотни детей обращаются ко мне: «Мамаша Кемпбелл». Но мамаша – это не мама.

Грегори Эверсол еще раз убедился в прозорливости Райли Аллена. Прощаясь в Сан‑Франциско, они имели долгий разговор. Когда, казалось, все советы и наставления были уже позади, Райли сказал:

– В юности я прочел немало книг о морских приключениях. Не потому ли мне все время снятся мятежи?

– В том числе и на «Йоми Мару»?

– Стыдно в этом признаться… Но представьте себе – да!

Грегори внимательно посмотрел на Райли.

– В Карибском море, где мы скоро окажемся, случались корабельные бунты, – сказал он. – Я тоже читал Стивенсона и знаю, какие события разыгрывались на борту «Испаньолы»… Уже через несколько дней после отплытия «Святой Марии» экипаж потребовал от Колумба повернуть назад. А позже угрожал ему «пеньковым галстуком». И если бы не спасительный крик: «Земля!», раздавшийся из «вороньего гнезда», то не избежать бы им бунта.

– Вижу, и вы провели немало часов за книгой. И наверно, сожгли при этом не одну сотню свечей…

– Вы угадали. Помню, причиной мятежей чаще всего были скверная пища и протухшая вода. Хлеб и сухари превращались в пыль, вперемешку с червями и мышиным калом. Солонина покрывалась черными пятнами, а десны распухали настолько, что закрывали зубы, и больной моряк уже не мог принимать никакой пищи.

– Грегори, вы нарисовали страшную картину, будто сами перенесли все эти муки и тяготы.

– Просто я хотел напомнить, что не только дети, но и японский экипаж не испытывают ничего подобного. Посмотрите наше меню. Оно разнообразно и редко когда повторяется. Каждый день на столе свежие овощи и фрукты. И это в то время, когда на половине планеты царит голод. Могу, как врач, заверить кого угодно, что на нашем пароходе цинга исключена.

– А перенаселенность?

По тому, с каким выражением Райли задал этот вопрос, стало ясно, что он втягивается в полемику.

– Здесь я с вами согласен, – сказал Грегори. – Скученность на «Йоми Мару» сверх всяких норм. Условия более чем спартанские. Но дети могут свободно перемещаться. Они имеют доступ почти в любое место на корабле. Кроме, разумеется, ходовой рубки и машинного отделения. Прибавьте сюда – фильмы, танцы, игру в волейбол.

– Да, это так.

– Чего же тогда опасаться?

– Видите ли, Грегори, вы все сводите к бытовой стороне.

– Согласен, согласен… Среди детей есть задиры и драчуны. Мальчишки всегда собираются в стаи. А некоторые любят верховодить. Потом они перестают быть подростками. Начинают влюбляться, ходить парами, – подхватил Грегори.

– И слава Богу!.. Только вот у меня не идет из головы тот случай, когда один из японских матросов, проходя ночью с фонарем через трюм, трогал девочек.

– Вы боитесь ревности, соперничества?

– В том числе и этого. Но однажды я видел и другое – матросы и колонисты ожесточенно спорили между собой.

– На каком языке?

– На английском, разумеется.

– О чем же они спорили?

– О русско‑японской войне тысяча девятьсот четвертого года, о Цусимском сражении. И, представьте себе, о границах между двумя странами.

– Вы боитесь, что эти словесные стычки могут перерасти в рукопашные?

– Среди колонистов и в судовом экипаже немало восемнадцатилетних. В таком возрасте самолюбие особенно развито. Помножьте это на горячность и несдержанность. Мне уже приходилось с этим сталкиваться. Вот почему, Грегори, я вас призываю – не проходите мимо. К любой ссоре или стычке относитесь очень серьезно. Не дайте разгореться искре вражды. Пламя на судне куда опасней, чем на берегу. Вы и капитан должны быть заодно, союзниками. Я уверен, Каяхара человек, с которым вы найдете общий язык.