Пришествие национализма. Мифы нации и класса 1 page

Это теоретический очерк. Его цель — предложить общее, принципиальное объяснение тех масштабов сдвигов, которые произошли в жизни общества в XIX и XX столетиях в связи с появлением национализма. То, что я собира­юсь здесь показать, в целом сводится к следующему:

1. В жизни человечества произошла важная и отчетливая перемена. Новый мир, в котором национализм, то есть соединение государства с «нацио­нальной» культурой, стал общепринятой нормой, в корне отличается от старого, где это было явлением редким и нетипичным. Существует огром­ное различие между миром сложных, переплетенных между собой образ­цов культуры и власти, границы которых размыты, и миром, который складывается из единиц, четко отграниченных друг от друга, выделяю­щихся по «культурному» признаку, гордящихся своим культурным сво­еобразием и стремящихся внутри себя к культурной однородности. Такие единицы, в которых идея независимости связана с идеей культуры, на­зывается «национальными государствами». В течение двух столетий, пос­ледовавших за Французской революцией, национальные государства ста­ли нормой политической жизни. Как и почему это произошло?

2. Для ответа на этот вопрос я предлагаю теоретическую модель, основан­ную на правдоподобных и в некотором смысле бесспорных обобщениях, которые вкупе с известными нам данными об изменениях, происходив­ших в обществе в XIX в., вполне объясняют это явление.

3. Соответствующий эмпирический материал укладывается в данную модель практически полностью.

Это ответственная заявка. Если это в самом деле удастся сделать, то пробле­ма национализма, в отличие от большинства других крупных проблем, свя­занных с историческими изменениями в обществе, получит исчерпывающее решение. Было уже немало попыток объяснить различные масштабные ис­торические сдвиги, однако до сих пор дело ограничивалось в основном вы­явлением интересных возможностей или разработкой правдоподобных, но частичных решений, не дающих в конечном счете ответа на поставленные вопросы. Решения эти редко отличались определенностью и не были, как правило, ни достаточными, ни убедительными. В данном же случае речь идет именно об убедительном и неоспоримом объяснении национализма.

МОДЕЛЬ

Лучше всего прямо приступить с описания самой модели. В ее основу поло­жены весьма обобщенные представления о двух различных типах общества. Рассматривая различия между ними, мы сосредоточимся главным образом на том, какую роль в них играют структура и культура.

АГРО-ПИСЬМЕННОЕ ОБЩЕСТВО

Есть несколько признаков, отличающих общество данного типа. Прежде все­го, это общество, основанное на сельском хозяйстве (включая скотоводство), то есть на производстве и хранении продуктов питания. Для такого обще­ства характерна довольно стабильная технология: хотя время от времени здесь возникают нововведения и усовершенствования, они не являются час­тью постоянной изыскательской или изобретательской деятельности. Это­му обществу совершенно чужда идея (пустившая такие глубокие корни у нас), что природа является познаваемой системой, успешное изучение кото­рой позволяет создавать новые мощные технологии. Мировоззрение на ко­тором зиждется это общество, не предполагает (в отличие от нашего) интен­сивного познания и освоения природы, результатом которого является не­уклонное улучшение условий человеческого существования. Оно предпола­гает, скорее, устойчивое сотрудничество между природой и обществом, в ходе которого природа не только доставляет обществу скромное, хотя и постоян­ное продовольствие, но одновременно как бы санкционирует, оправдывает общественное устройство и служит его отражением.

Наличие стабильной, раз навсегда заданной технологии имеет множество последствий. Недостаток гибкости производства продуктов питания и срав­нительно невысокий «потолок» его продуктивности приводят к тому, что ценности в таком обществе в основном связаны с иерархией и принуждени­ем. Для члена этого общества имеет значение прежде всего позиция, кото­рую он занимает в соответствующей «табели о рангах», но не продуктивность и не эффективность его производственной деятельности. Путь повышения продуктивности не лучший для него способ (или даже вообще не способ) по вышения своего статуса. Характерной для такого общества ценностью яв­ляется «знатность», соединяющая высокий статус с успехами на военном поприще.

Такая ориентация является логическим следствием ситуации, которая складывается в обществе, имеющем устойчивый потенциал продуктивнос­ти: индивид или группа не получают ничего, повышая эффективность свое­го труда, но они получают практически все, если завоевывают благоприят­ную позицию в обществе. Повышение продуктивности может быть выгод­ной лишь для власть имущих, находящихся в привилегированном положе­нии, но не для тех, кто добился этого повышения. В то же время индивид, который успешно стремился к высокому положению и попал в число власть имущих, получает всевозможные выгоды, оправдывающие его усилия. По­этому он должен стремиться только к власти и положению, не расходуя сил на повышение производительности труда.

Данная тенденция значительно усиливается благодаря еще одной особен­ности такого общества, — которая также вытекает из стабильности техно­логии, — ситуации, описанной Мальтусом. Дело в том, что возможности уве­личения производства продуктов питания ограничены, а возможности рос­та населения — нет. В обществе данного типа обычно ценится плодовитость, по крайней мере, наличие потомства мужского пола, необходимого для рос­та трудового и оборонного потенциала. Вместе с тем поощрение плодовитос­ти должно, хотя бы время от времени, доводить население до той критичес­кой численности, за которой общество уже не может всех прокормить. Это, в свою очередь, способствует укреплению иерархической, военизированной структуры: когда наступает голод, он не настигает всех в равной степени и одновременно. Люди голодают в соответствии со своим статусом, и стоящие ниже на иерархической лестнице оказываются в худшем положении. Меха­низмом, который это обеспечивает, служит социальный контроль, ограни­чивающий доступ к охраняемым запасам продовольствия. В Северной Аф­рике центральное правительство до сих пор часто обозначают термином «макзен», происходящим от того же корня, что и магазин, склад. Действи­тельно, правительство прежде всего контролирует склады и является дер­жателем продовольственных запасов.

Механизмы, с помощью которых такое общество поддерживает свое су­ществование, могут быть представлены следующей схемой:

доступ к запасам в соответствии с рангом

ценности, связанные со статусом и принуждением отсутствие поощрения технологических нововведений

Под действие всех этих факторов в агро-письменной обществе возникает сложная, но довольно стабильная статусная организация. Самым важным для члена такого общества становится обладание статусом и соответствую­щими правами и привилегиями. Человек здесь — это его положение, ранг. (Совершенно не так будет в обществе, которое придет ему на смену, где че­ловек — это прежде всего его культура и (или) банковский счет, а ранг яв­ляется чем-то эфемерным.)

Как же поддерживается баланс в этой исторически более ранней системе? Вообще есть две возможности поддерживать порядок в обществе: принуж­дение и согласие. Остановить тех, кто преследуя свои цели, покушается на статусную систему, можно угрозами, приводимыми иногда в исполнение, а можно и с помощью внутренних ограничений, то есть системы идей и убеж­дений, которые человек усваивает и которые затем направляют его поведе­ние по определенному руслу. В действительности функционировали, конеч­но, оба механизма, ибо они не изолированы друг от друга, а работают во вза­имодействии и так переплетены, что бывает невозможно вычленить вклад какого-то одного из них и поддержание социального порядка.

И все же, какой из этих факторов считать более важным? Это чрезвычай­но трудный вопрос. По крайней мере, мы не можем ожидать, что в любых обстоятельствах ответ на него будет одним и тем же. Марксистская точка зрения заключается, по-видимому, в том, что общественное устройство обус­ловлено не принуждением и не согласием (обе точки зрения марксист зак­леймит как «идеалистическое»), но способом производства. Неясно, одна­ко, что может означать такая прямая зависимость общественного устройства от способа производства, не опосредованная ни принуждением, ни идеями. Орудия труда и технологии не могут сами по себе заставить человека при­нять определенный способ распределения: для этого нужно либо принужде­ние, либо согласие, либо какой-то сплав того и другого. Каким же образом
способ производства порождает свой собственный способ принуждения? Трудно удержаться от подозрения, что привлекательность и живучесть мар­ксизма в какой-то мере обусловлена непроясненностью в нем этого вопроса.

Действующая в обществе система идеологии обеспечивает стабильность системы не только тем, что убеждает членов общества в законности этой си­стемы. Роль ее и сложнее, и шире. Она, в частности, делает возможным само принуждение, ибо без нее неорганизованная кучка власть имущих не смог­ла бы действовать эффективно.

В обществе данного типа существует не только более или менее стабиль­ная сельскохозяйственная основа, но также и письменность. Она позволяет фиксировать и воспроизводить различные данные, идеи, сведения, форму­лы и т. д. Нельзя сказать, что в дописьменном обществе начисто отсутству­ют способы фиксации утверждений и смыслов: важные формулы могут пе­редаваться и в устной традиции, и ритуальным путем. Однако появление письменности резко расширяет возможности сохранения и передачи идей, утверждений, информации, принципов.

Грамотность усугубляет свойственную этому обществу статусную диффе­ренциацию. Она является результатом упорного и довольно длительного по­священия, называемого «образованием». Аграрное общество не обладает ни ресурсами, ни мотивами, необходимыми для того, чтобы грамотность рас­пространялась широко, не говоря уже о том, чтобы она стала всеобщей. Об­щество распадается на тех, кто умеет читать и писать, и на тех, кто этого не умеет. Грамотность становится знаком, определяющим положение в обще­стве, и таинством, дающим пропуск в узкий круг посвященных. Роль гра­мотности как атрибута статусных различий становится еще более ярко вы­раженной, если на письме используется мертвый или какой-нибудь специ­альный язык: письменные сообщения отличаются тогда от устных не только тем, что они написаны. Благоговение перед письменами — это прежде всего благоговение перед их таинственностью. Культ ясности проявляется в исто­рии человечества значительно позднее, знаменую собой следующую револю­цию, хотя так никогда и не становится абсолютным.

Рядовые члены общества данного типа осваивают культуру, набирая свой запас символов и идей «в движении», гак сказать, по ходу жизни. Процесс этот является частью взаимодействия, происходящего изо дня в день между родственниками, соседями, мастерами и подмастерьями. Живая культура — не закодированная, не «замороженная» в письменах, не заданная никаким набором жестких формальных правил, — передается, тем самым, непосред­ственно, просто как часть «образа жизни». Но такие навыки, как владение грамотой, передаются иначе. Они осваиваются в процессе длительного спе­циального обучения, прививаются не в ходе обычной жизнедеятельности и не обычными людьми, а профессионалами, способными воспроизводить и демонстрировать некие высшие нормы.

Есть глубокое различие между культурой, передаваемой в повседневной жизни, «в движении», неформально, и культурой, которой занимаются про­фессионалы, не занятые кроме этого ничем другим, выполняющие четко очертанные обязанности, детально зафиксированные в нормативных тек­стах, манипулировать которыми индивид практически не может. В первом случае культура неизбежно отличается гибкостью, изменчивостью, регио­нальным разнообразием, иногда — просто чрезвычайно податливостью. Во втором она может оказаться жесткой, устойчивой, подчиненной общим стан­дартам, обеспечивающим ее единство на большой территории¹. При этом она может опираться на обширный корпус текстов и разъяснений и включать в себя теории, обосновывающие ее ценностные установки. В частности, в ее доктрину может входить теория происхождения фундаментальной истины — ♦ Откровение», — подтверждающая остальные теории. Таким образом, тео­рия откровения является частью веры, а сама вера утверждается откро­вением.

Характерной чертой общества данного типа является напряжение между высокой культурой, передаваемой в процессе формального образования, за­фиксированной в текстах и постулирующей некие социально трансцендент­ные нормы, и, с другой стороны, одной или несколькими низкими культу­рами, которые не заданы в отчужденной письменной форме, существуют лишь в самом течении жизни и, следовательно, не могут подняться выше нее, здесь и теперь происходящей. Иначе говоря, в таком обществе имеется разрыв, а иногда и конфликт между культурой высокой и низкой, который может проявляться по-разному: с одной стороны, высокая культура может стремиться навязывать свои нормы низкой, с другой — носители низкой культуры могут стремиться по возможности усвоить нормы высокой, чтобы упрочить свое положение. Первое типично для ислама, второе — для инду­изма. Однако такого рода усилия редко бывают успешными. В конечном сче­те между носителями высокой и низкой культуры возникает заметный раз­рыв, а часто и пропасть взаимонепонимания. Разрыв этот функционален. Человек вряд ли будет стремиться к состоянию, которого он не в силах по­нять, или противостоять доктрине, которая, как он знает, выше его разуме­ния. Культурные различия определяют общественные позиции, регулиру­ют доступ к ним и не позволяют индивидам их покидать. Но границ обще­ства в целом они не определяют. Лишь при переходе от аграрного общества к индустриальному культура перестает быть средством, которое задает по­зиции в обществе и привязывает к ним индивидов. Вместо этого она очерчи­вает масштабную и внутренне подвижную социальную целостность, внут­ри которой индивиды могут свободно перемещаться, как того требуют зада­чи производства.

Принимая такую модель старых аграрных обществ, можно задать вопрос: какими должны быть здесь взаимоотношения между культурой, с одной сто­роны, и политической легитимностью и границами государств — с другой? Ответ однозначен: между этими двумя сферами не будет почти никакой связи.

Общество данного типа постоянно генерирует внутри себя культурные раз­личия. Оно порождает в высшей степени дифференцированную статусную систему, каждый элемент которой должен иметь свои ясно различные при­знаки, знаки, свои внешние проявления. Это, по сути, и есть культура. Юрий Лотман описывает российского аристократа XVIII века, который использо­вал различные формы обращения к людям в зависимости от того, владель­цами скольких «душ» они были. Репертуар приветствий зависел, таким об­разом, от имущественного положения его собеседников. В романе Грэма Гри­на герой отмечает нотки неуважения, которые проскальзывают в обращении к нему банковского клерка, и размышляет о том, что тот говорил бы с ним совершенно иначе, не будь превышен его кредит.

Такая чрезвычайная семантическая чувствительность к статусным и иму­щественным нюансам позволяет преодолевать неопределенность и избегать трений. Не должно быть статусных различий, не выявленных наглядно, и, с другой стороны, всякий наглядный знак должен иметь оправдание в соци­альном положении индивида. Когда в стратификации общества возникают какие-то резкие изменения, культура тут же дает знать об этом, демонстри­руя не менее драматические перемены в одежде, речи, поведении, образе жизни. Речь крестьян при этом всегда отличается от речи дворян, буржуа или чиновников. Известно, например, что в России XIX века отличитель­ным признаком представителей высшего света была манера объясняться по- французски. Или другой пример: к моменту объединения Италии в 1861 г. лишь два с половиной процента населения страны говорили на «правильном» итальянском².

Аграрное общество порождает различные сословия, касты, гильдии и иные статусные разграничения, требующие дифференцированного культурного оформления. Культурная однородность такому обществу совершенно неве­дома. Больше того, попытки унифицировать стандарты культуры рассмат­риваются как преступные, порой в самом прямом, уголовном смысле. Тот, кто вступает в культурное соревнование с группой, к которой не принадле­жит, нарушает общественный протокол, покушается на систему распреде­ления власти. Такая дерзость не может остаться безнаказанной. И если на­казание является лишь неформальным, виновный может считать, что ему повезло.

В дополнение к функциональной, иерархической дифференциации здесь существует еще дифференциация, так сказать, горизонтальная. Члены та­кого общества не только стремятся сформировать стиль жизни, который от­личает их друг от друга и удерживает от покушения на тех, кто стоит выше по социальной лестнице. Для сельскохозяйственных сообществ характерна также тенденция культивировать особенности, отличающие их от соседних в географическом смысле сообществ, имеющих такой же статус. Так, в не­грамотной крестьянской среде диалекты варьируют от деревни к деревне. Замкнутый образ жизни благоприятствует развитию культурных и лингви­стических отклонений, и разнообразие возникает даже там, где вначале оно отсутствовало.

Правители в таком обществе не заинтересованы в том, чтобы оно станови­лось культурно однородным. Напротив, разнообразие им выгодно. Культур­ные различия удерживают людей в их социальных и географических нишах, препятствуют появлению опасных и влиятельных течений и групп, имею­щих последователей. Политический принцип «разделяй и властвуй» гораз­до легче применять там, где население уже разделено культурными барье­рами. Правителей волнуют налоги, десятины, рента, повинности, но не души и не культура подданных. В результате в аграрном обществе культура разъе­диняет, а не объединяет людей.

Подводя итог, можно сказать, что в обществе данного типа единство куль­туры не может служить основой формирования политических единиц³. В та­кой ситуации термин «нация», если он вообще используется, обозначает ско­рее размытое составное целое, включающее главным образом представите­лей так называемого свободного дворянства, живущего на определенной территории и готового участвовать в политической жизни, нежели всю со­вокупность носителей культуры. Например, польская «нация» состояла в свое время из представителей шляхты Речи Посполитой, но включала так­же лиц, говоривших на украинском языке. Иначе говоря, понятие «нация» объединяло граждан не по культурному, а по политическому основанию.

Как правило, в таком обществе политические единицы оказываются либо более узкими, либо более широкими, чем единицы культурные. Родовые об­щины или города-государства редко охватывают всех носителей какой-то культуры: ареал ее распространения оказывается обычно шире. С другой сто­роны, границы империи, как правило, определяются военным могуществом или географическими условиями, но отнюдь не границами распространения культуры. Рассказывают, что предводитель мусульман, покоривших Север­ную Африку, направил своего коня прямо в Атлантический океан, чтобы показать, что дальше дороги нет, но его не остановила культурная и языко­вая пропасть, которая отделяла завоевателей от населявших эти земли бер­берийских племен.

Итак, люди, живущие в аграрно-письменном обществе, занимают в нем различные позиции и включены в многообразные вертикальные и горизон­тальные отношения, среди которых найдутся, вероятно, и такие, которые отдаленно напоминают то, что впоследствии будет названо «национально­стью»; но в основном это отношения совершенно иного рода. Здесь существу­ет разнообразие культур и существуют сложные политические единицы и союзы, однако между двумя этими сферами нет ярко выраженной зависи­мости. Политические иерархии и культурные поля отнюдь не соотнесены между собой с помощью такого образования, как «национальность».

РАЗВИТОЕ ИНДУСТРИАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО

Сегодня в мире существует и стремительно распространяется иной тип об­щества, в корне отличный от того, который описан выше. Прежде всего, иной является его экономическая основа: оно сознательно ищет опору в непрерыв­ной, упорной инновационной деятельности, в экспоненциальном наращива­нии производительных сил и продукции. Общество это исповедует теорию познания, которое дает возможность проникнуть в тайны природы, не при­бегая к помощи откровения, и одновременно позволяет эффективно мани­пулировать силами природы, используя их для достижения изобилия. Вме­сте с тем, природа уже не может служить источником принципов, обосно­вывающих организацию общества. Действительно, первым принципом, который оправдывает устройство общества данного типа, является экономи­ческий рост, и любой режим, неспособный его обеспечить, оказывается в зат­руднительном положении. (Вторым является национальный принцип, — он и станет здесь нашей главной темой.)

Общество, к рассмотрению которого мы перешли, не является уже более мальтузианским: темпы экономического роста превышают в нем темпы ро­ста демографического, который по разным причинам идет на спад или даже полностью прекращается. В культуре этого общества уже не так ценится (или вообще не ценится) плодовитость: чистая, мускульная рабочая сила мало что решает как с точки зрения властей, так и с точки зрения индивидов, как в мирное время, так и во время войны. (Правда, на первых порах индустри­альная эпоха вызвала к жизни всеобщую воинскую повинность и породила огромные армии, по своему составу крестьянские: крестьяне ценились как «пушечное мясо». Однако в наше время — время войн на Фолклендах и в Персидском заливе — решающим фактором является уже не численность войск, а технология и подготовленность личного состава.) ныне полезны лишь образованные люди, а образование стоит дорого. В любом деле теперь играет роль не количество, а качество работников, которое зависит от тех­нологии производства культурных людей, иначе говоря, от «образования». Власти более не видят в плодовитости источник оборонного или экономичес­кого потенциала; родители не видят в детях тех, кто обеспечит их жизнь в старости. Производство потомства обходится дорого и вынуждено конкури­ровать с другими запросами и формами самоудовлетворения и самореа­лизации.

В корне изменился и характер труда. В аграрном обществе «работа» была вещью необходимой, но отнюдь не престижной. Это был физический, руч­ной труд, связанный главным образом с сельскохозяйственным производ­ством. Такая работа заключалась в основном в приложении человеческой мускульной силы к материальным объектам. Ее тяжесть удавалось время от времени облегчить благодаря использованию силы животных и некото­рых простых механизмов, позволяющих утилизировать силу воды или вет­ра. В развитом индустриальном обществе картина уже совершенно иная. Физический труд как таковой здесь фактически исчез. Отныне трудиться физически вовсе не значит дни напролет махать киркой или лопатой: теперь для этого требуется знание машин, которые не всегда просты в управлении. То есть большинство людей в своей работе вообще не сталкиваются «лицом к лицу» с природой. Их труд состоит в постоянном манипулировании людь­ми и знаками при помощи компьютеров или, на худой конец, телефоном, телефаксом и пишущих машинок.

Все это имеет серьезные последствия для культуры, то есть для системы циркулирующих в обществе символов. Стремительный обмен сообщениями между анонимными, далеко друг от друга отстоящими собеседниками был бы попросту невозможен, если бы смысл посланий зависел от особенностей местного диалекта и тем более от одного какого-то контекста, не говоря уже о контекстах действительно сложных. Однако сам метод такой коммуника­ции уничтожает контекст. Нельзя, скажем, передавать таким образом смыс­лы, заключенные в жестах, выражении лица, интонациях, темпе речи, со­провождающих высказывание. Ничего не добавляет к тексту и статус инди­вида, да и сам текст не может на этот статус повлиять. Все это просто не про­ходит по каналу коммуникации: так уж этот канал устроен. В живой речи такие элементы, как жест, поза и т. д., играли роль как бы определенных фонем, влиявших на смысл устного сообщения. Но это были фонемы, упот­ребимые и значимые в очень узких границах, — что-то вроде неконвертиру­емой муниципальной валюты. Между тем универсальная система коммуни­кации предполагает использование только таких знаков, которые имеют уни­версальное значение, отвечают всеобщим стандартам и не зависят от кон­текста.

Существенно, что смысл заключен теперь только внутри самого сообще­ния. Те, кто передает сообщения, так же как и те, кто их принимает, долж­ны уметь вычитывать этот смысл, следуя общим для них правилам, опреде­ляющим, что является текстом, а что — нет. Люди должны быть обучены вычленению элементов, безусловно влияющих на смысл, и абстрагированию от специфического местного контекста. Способность различать релевантные и соответствующие стандартам элементы сообщения является тонкой и достигается отнюдь не просто. Это требует длительного обучения и огром­ной семантической дисциплины. Чем-то это напоминает результаты армей­ской муштры — готовность немедленно реагировать на формализованные слова команды, требующие четко определенных действий, — однако диапа­зон возможных команд в данном случае является неизмеримо более широ­ким, чем тот, который принят в любой из армий. Но смысл должен быть пре­дельно ясным, хотя потенциальное поле смыслов является поистине гиган­тским, пожалуй, даже бесконечным.

Все это говорит о том, что впервые в истории человечества высокая куль­тура становится всеобъемлющей: она операционализируется и охватывает общество в целом. Люди могут воспринимать культурные значения в их пол­ном объеме, реагировать на все бесконечные смыслы, заключенные в язы­ке. Иными словами, они весьма далеко ушли уже от того мужика-новобран­ца, который обучился в свое время правильно реагировать на десяток устав­ных команд, да и то лишь случае, если их произносит человек с необходимым количеством лычек на погонах и в понятной ситуации. Последствия этого невероятно важны, хотя они и не были до сих пор как следует ни осознаны, ни изучены. Значение универсального образования, необходимость в кото­ром продиктована фундаментальной структурой современного общества, выходит далеко за пределы невнятных причитаний и восторгов о расшире­нии культурных горизонтов (пусть даже такое расширение действительно существует). Мы подходим здесь вплотную к нашей основной теме — рас­пространению национализма. Высокая культура представляет собой упоря­доченную и стандартизованную систему идей, которую обслуживает и на­саждает с помощью письменных текстов особый отряд клириков. Грубо го­воря, мы имеем здесь следующий силлогизм. Человеческий труд стал по сво­ему характеру семантическим. Его неотъемлемой частью является безлич­ная, свободная от контекста массовая коммуникация. Это возможно лишь в том случае, если все люди, включенные в этот массовый процесс, следуют одним и тем же правилам формирования и декодирования сообщений. Ины­ми словами, они должны принадлежать в одной культуре, причем культура эта неизбежно является высокой, ибо соответствующие способности могут быть освоены лишь в процессе формального обучения. Из этого следует, что общество в целом, если оно вообще станет функционировать, должно быть пронизано единой стандартизованной высокой культурой. Такое общество tie сможет уже терпеть дикого произрастания разнообразных субкультур, связанных каждая своим контекстом и разделенных ощутимыми барьера­ми взаимонепонимания.

Есть и еще одно обстоятельство, способствующее стандартизации культу­ры. Дело в том, что главным критерием оценки эффективности общества ста­новится не благополучие как таковое, а постоянное возрастающее благосо­стояние. То есть даже не просто благосостояние, но неуклонный экономи­ческий рост. Неустанное совершенствование — вот что определяет устрой­ство современного общества. Когда-то хороший урожай был свидетельством того, что король хорош. Теперь же правомерным считается режим, который обеспечивает неуклонный рост производительности в промышленности. Про­клятый край с негодным правителем во главе — это сегодня страна с нуле­вым или отрицательным приростом продукции. И наоборот, чем выше при­рост продукции, тем более мудрым и мужественным считается правитель. Философским выражением такой установки является идея прогресса.

Цена роста — нововведения и непрерывные, нескончаемые преобразова­ния структуры рабочих мест. Общество данного типа просто не может иметь стабильной ролевой структуры, в которой индивиды получали бы постоян­ную «прописку», как это было в аграрном обществе. Значимыми являются здесь бюрократические позиции — в промышленности и в других сферах, — однако сами бюрократические структуры неизбежно нестабильны. (Именно стабильность некоторых ненормальных структур, таких как коммунистичес­кие иерархии, служит свидетельством, а вероятно и причиной их низкой эффективности.) Больше того, многие должности (быть может, и не большин­ство должностей, но, по крайней мере, существенная их часть) требует вла­дения сложными техническими навыками, а это означает, что они распре­деляются по принципу способности и компетенции, но не рождению и не на- иечно, как это было в прежние времена, когда речь шла только об укреплении и упрочении основ стабильной структуры.

Date: 2015-11-13; view: 358; Нарушение авторских прав