Новая наука политики 10 page

Следовательно, по отношению в производству продуктов мы находим дво­якую причину превосходства больших экономических областей: во-первых, производительность труда обыкновенно увеличивается с увеличением раз­меров производства; во-вторых, каждая область лучше и обильнее покрыва­ет свои потребности путем свободного обмена, чем в том случае, если она сама производила бы все необходимые для себя продукты²². Однако, превосход­ство большой экономической области покоится не только на выгодах произ­водства, но и на более правильном обращении капитала.

Сколько опускается писем за день в какой-нибудь определенный почто­вый ящик, зависит от случая: один день больше, другой — меньше. Если же мы подсчитаем письма, вынутые из всех почтовых ящиков какого-нибудь большого города, то окажется, что их число всегда более или менее одина­ково, так как случайный излишек одного пункта компенсируется случай­ной недостачей другого почтового пункта. Число самоубийств в какой-ни­будь деревне или маленьком городе непостоянно и, по-видимому, не нахо­дится под влиянием какого-нибудь определенного закона: в одном году не происходит ни одного самоубийства, в следующем году вдруг лишают себя жизни десять человек. Когда же мы подсчитаем, сколько случаев само­убийств было за год в какой-нибудь большой стране, то нас поражает регу­лярность, с какой повторяются одни и те же числа: случайные отклонения от среднего уровня в одном месте уравниваются противоположными откло­нениями в другом и, таким образом, получается одна и та же общая цифра для всей страны. Этот закон больших чисел имеет очень большое значение и для обращения капитала. В маленькой стране обращение капитала наруша­ется даже градом или пожаром, — в большой же экономической области слу­чайные бедствия или недостаток продуктов какой-нибудь провинции покры­ваются избытком другой. Если где-нибудь в маленькой экономической тер­ритории наступает внезапная нужда, то этот тотчас же отражается на каждом ее отдельном предприятии: подымается спрос на денежный капитал, поды­маются цены, увеличивается процент. В большой же экономической облас­ти сосредоточены большие денежные капиталы, так что какая-нибудь мест­ная нужда отнюдь еще не ведет к увеличению процента. И наоборот, если где-нибудь в какой-нибудь большой экономической территории наступает местный кризис, то это едва чувствуется во всей области в целом; в малень­кой же экономической области, вследствие таких местных нарушений обыч­ного хода дел, немедленно задерживается кругообращением товаров по всей стране. В маленькой экономической области частный кризис немедленно обращается в общий, напротив, в большой экономической территории поло­жение дел почти не меняется от частных или местных кризисов, ибо там оно находится под действием великих законов, определяющих конъюнктуру вся­кого капиталистического хозяйства.

Действие всех этих причин так сильно, что маленькие государства ни­когда не могут замкнуться в совершенно самостоятельные экономические области и им приходится вступать в обмен с другими странами, как бы в них ни было сильно стремление к охранительным тарифам. Но товарный обмен маленькой экономической области наталкивается на большие труд­ности.

Препятствием к межгосударственному обмену служат прежде всего раз­личия валюты, налогового законодательства, гражданского и процессуаль­ного права. Каждое государство может быть более или менее осведомлено лишь о состоянии внутреннего рыка, редко когда знание рынка в другом го­сударстве так точно, как знание своего собственного рыка. Государственное регулирование путей сообщений может быть делом только большого госу­дарства, точно также, как и целесообразная железнодорожная политика; маленькое государство, разделяющее право собственности на одну какую- нибудь железную дорогу со многими другими маленькими государствами, может только затруднять сообщение, а не содействовать экономическому развитию планомерной тарифной политики.

Все эти трудности большие государства стараются преодолеть путем все­возможных договоров: монетными союзами, торговыми договорами, тамо­женными договорами, договорами относительно юридической помощи, пра­ва на патент, межгосударственным регулированием систем железнодорож­ных тарифов и т. д. Но и при заключении договоров с соседними государ­ствами маленькие экономические области оказываются в невыгодном положении. «Внешняя торговля какой-нибудь маленькой области очень об­ширна в сравнении с ее производством и имеет, поэтому, большое значение для этой страны; для заграничных же больших государств, из которых эта небольшая экономическая территория импортирует товары, эти торговые сношения имеют слишком малое значение в сравнении с их производством. Ввиду этого, маленькому государству плохо удается надлежащая охрана сво­их интересов при заключении договоров с другими государствами, оно не может побуждать их приспособлять свою торговую политику к его потреб­ностям»²³.

Понятно также, что маленькое государство слабее не только экономически, но и политически. Ибо капитализм всегда нуждается в сильной поддержке государства, чтобы осуществлять свои стремления к расширению. Мог ли бы немецкий капитал искать себе выгодного приложения в чужих странах, не­мецкий купец объезжать чужие рынки, если бы он не чувствовал за собой военного могущества своего государства! Маленькое государство, которое не в силах защитить в достаточной степени интересы своих граждан, представ­ляется капиталисту плохим и несовершенным орудием для его господства. Тем более, что маленькое государство является к тому же и очень дорогим орудием. Ибо, при прочих равных условиях, управлением большим государ­ством дешевле, тяжесть налогов меньше, чем в маленьких государствах.

Все эти преимущества большого государства нации XIX века видели ясно, непосредственно: они все видели, как расцвела Франция с тех пор, как были уничтожены таможенные линии, разделявшие французские провинции. Неудивительно, если у немцев и итальянцев усилилось стремление образо­вать из Германии, из Италии одну цельную экономическую область.

И действительно, мы видим, как немецкая буржуазия становится во гла­ве движения за образование единой великой немецкой экономической тер­ритории: в лице Фридриха Листа она борется за таможенный союз, за раз­витие немецкой железнодорожной сети. В 1833 году заключают таможен­ный союз Пруссия, оба Гессена, Бавария, Вюртемберг и Саксония. В 1847 году впервые после долгого перерыва снова возникает единое немецкое пра­во, а именно — что бросает такой яркий свет на характер этого движения к единству — вексельный устав, за которым последовал свод немецких торго­вых законов для всех германских государств.

Однако, преимущества больших экономических территорий объясняют только то, почему немцы хотели иметь большое государство. Но почему они стремились к национальному государству? Почему именно границы нации должны были стать границами государства? Дело в том, что здесь связыва­ется влияние экономических потребностей с последствиями политических переворотов.

Мы не раз уже говорили о том, что буржуазия до тех пор рационалистич­на, пока она ведет борьбу с государственным строем, завещанным историей: исторические предания не имеют для нее никакого значения, хотя бы они были облечены в правовые формы; то, что претендует на право существова­ния, должно прежде доказать свою целесообразность перед верховным су­дом буржуазного классового разума. Буржуазия, ведущая борьбу с абсолю­тистским государством, государством, ограничивающий свободу ее руково­дящих элементов, заключающим в тюрьмы ее сыновей, притесняющим ее печать, преследующим литературные произведения, закрывающим ее со­юзы, — это завещанное историей государство буржуазия презирает, она стре­миться к естественному государству, к разумному государству. Это пре­зрение ко всему тому, что может быть оправдано только историей, питается также переворотами наполеоновской эпохи. Если Люневильский мир поло­жил бесславный конец множеству маленьких государств, то на каком осно­вании должны были существовать оставшиеся государства? А когда по окон­чании освободительных войн венский конгресс приступил к пересмотру гео­графической карты Европы, к тому, чтобы заново устроить систему государ­ственных отношений, то разве не было бессмыслицей, пережитком давно прошедших времен преградить путь к дальнейшему государственному раз­витию? Таким образом, усиливается, укрепляется мысль о естественном, о разумном государстве. Каковы, однако, границы этого естественного госу­дарства?

В ответ на этот вопрос национальное сознание и национальное чувство, получившие широкое распространение благодаря развитию буржуазного общества, укрепившиеся под влиянием войн наполеоновской эпохи, указы­вают на нацию, как на «естественную» основу государства, и формируют эту мысль в принцип национальности: каждая нация — государство! Каждое государство — только одна нация! Для феодала и крестьянина основой госу­дарства является территория, а естественные границы территории — есте­ственными границами государства; напротив, буржуа и рабочий капитали­стической эпохи считают государство прежде всего организацией людей, слу­жащей человеческим целям, стало быть, то, что разделяет людей, должно служить и границами государств. Государство является для меня внешней принудительной силой, нация же живет внутри меня, она есть живая дей­ствующая сила, проявляющаяся в моем характере. Таким образом, нация представляется естественным образованием, государство же — искусствен ным продуктом. Если завещанные историей государства не соответствуют больше потребностям времени — не предохраняют от опасности чужеземно­го господства, не удовлетворяют потребности в больших экономических тер­риториях, то не естественнее ли всего приспособить искусственный продукт, государство, естественному созданию человеческой истории — нации, сде­лать нацию субстратом государства? Разве те трудности, которые создаются в государстве национальностей, которая разделяет нации одного государства, не доказывают, что государство национальностей есть искусственное обра­зование? Не естественно ли, не разумно ли объединить в форме государства общность национального характера, отделить ее государственными грани­цами от других наций?

Чрезвычайно ясно выражает эту мысль Гердер. Нация это — естествен­ное растение: «Нация это — такое же растение природы, как и семья, — в ней только больше разветвлений. Поэтому, ничто не противоречит в такой степени целям правительств, как неестественное увеличение государств, как дикое смешение различных человеческих родов под одним скипетром»²⁴.

Попробуем разграничить отдельные мысли, заключающиеся в этом поло­жении. Его основой служит, очевидно, то требование, что государство, как продукт человеческой воли, должно приспособиться к природе, должно ей следовать. Старое требование стоиков, naturam sequi^2b, возобновляется эпо­хой Руссо. Природа это — неизменное, данное, государство — изменчивое, подвижное; поэтому, государство должно приспособляться к требованиям природы. Нация же это — естественное явление произведение природы²⁶. Поэтому государство должно приспособиться к нации, государство должно всю нацию, и, притом, одну только нацию, объединить политически.

Но действительно ли нация есть произведение природы, а государство — искусственный продукт? Для нас это различие потеряло свой прежний смысл. Старое, существующее со времен Платона и Аристотеля противоре­чие между политическим рационализмом, считавшим государство искусст­венным продуктом, который должен изготовляться человеческой волей по требованиям разума, политическим материализмом, который понимает государство как произведение природы, находящееся под действием «веч­ных, железных, великих законов», — это старое противоречие уничтожено современной теорией познания. В настоящее время мы знаем, что здесь толь­ко различие точек зрения, а не неизбежная альтернатива. Когда мы подхо­дим к государству с научной точки зрения, то оно для нас такое же явление природы, подверженное определенной закономерности, как и всякое другое; наша задача в данном случае состоит в том, чтобы наследовать законы, гос­подствующие в зарождении, жизни и смерти государств. С политической же точки зрения, с точки зрения политического деятеля, государство есть, ко­нечно, создание человеческой воли, объект нашей деятельности. Дело не из­меняется от того, что сама эта воля, создающая государство, может соста­вить предмет научных исследований, что наука может изучать ее в ее при­чинной зависимости после того, как она свершилась, или даже, предвидя будущее, объяснить процесс волеобразования и тем самым определить на­правление будущей политической деятельности. Но как государство, так и нация может быть произведением природы и продуктом человеческой дея­тельности, смотря по тому, с какой точки зрения ее рассматривать. С одной стороны, мы можем изучать, как общность судьбы создает нацию путем пе­редачи присвоенных предкам качеств и выработанных общих культурных ценностей. А с другой стороны, политик смотрит на нацию, как на создание своей воли, для него она искусственный продукт; ибо он может поставить себе задачу сохранить или изменить национальный характер, расширить или сузить круг национальной общности. Если же как государство, так и нация, могут быть и произведением природы, т. е. составлять предмет научных ис­следований, и искусственным продуктом, т. е. созданием нашей воли, то, спрашивается, какой смысл имеет положение Гердера, что государство, как искусственный продукт, должно приспособиться к нации, как к произведе­нию природы?

Эту мысль Гердера, лежащую в основе всякой мотивировки принципа на­циональности, мы должны понять исторически, в ее историческом проис­хождении. Буржуазия революционной эпохи вела борьбу с государством, со всем старым правопорядком: абсолютистское государство сохранило фео­дальные и цеховые правовые формы или во всяком случае не устранило их окончательно и тем тормозило развитие капитализма; малый размер эконо­мических территорий стал тормозить развитие производительных сил; эко­номическая и политическая опека абсолютистского государства стала невы­носимой для современной буржуазии, которая сама хотела собой управлять; сложившееся исторически маленькое государство не в силах было защитить ее от чужеземного господства. Ввиду всего этого, буржуазия повсюду стре­мится свергнуть существующий правовой строй, уничтожить существующее государство. Но это не значит, что она хочет уничтожить государство вооб­ще, — она хочет лишь заменить его другим государством, так как государ­ство ей необходимо для охраны ее собственности; дело лишь в том, что те­перь государство должно стать орудием ее господства после того, как оно само долгое время над ней господствовало, как же определить границы нового го­сударства? И вот буржуазия спрашивает: если мы уничтожим все действую­щее положительное право, весь существующий государственный строй, то разве этим в самом деле будет уничтожено все социальное? И она приходит к заключению, что существуют такие социальные явления, которые неза­висимо от действующего, враждебного им права, враждебной им власти, мо­гут эту власть пережить, хотя бы они для своего возникновения и существо­вания нуждались в каком-нибудь определенном правовом порядке; ибо ис­точником всего социального является не какая-либо внешняя сила, а сами индивидуумы, внутри которых оно живет. Таким путем буржуазия прихо­дит ко взгляду на нацию, как на общность.

Когда Палацкий в минуту злобы говорит, что чехи были еще до основа­ния австрийского государства и что они будут существовать и после того, как оно распадется, то он выражает мысль, лежащую в основе принципа нацио­нальности: та общность, которая живет в каждом отдельном индивидууме, есть действующая сила, которая, однажды возникнув, становится незави­симой от всякого действующего положительного права, от всякой существу­ющей власти. Национальная общность существует и помимо государства, ибо она живет в каждом отдельном индивидууме. Эта мысль приходит буржуа­зии в голову в период ее революционного рационализма. Ведь разрушая су­ществующее государство, рассуждает она, мы не разрушаем общностей, жи­вущих в каждом индивидууме в отдельности, стало быть, субстратом нового государства должна быть именно эта неразрушимая общность, она-то долж­на стать основой нового общества. Буржуазия относится к государству, как к искусственному продукту, потому что она хочет пересоздать, —- к на ции, как к произведению природы, потому что она остается и после того, как существующее государство распадется. Следовательно, в основе этого противопоставления государства, как искусственного, и нации, как есте­ственного продукта, лежит противоположность не каузального и телеоло­гического объяснения вещей, а противоречие внешней силы и внутренней общности. Желая уничтожить враждебное ей, не отвечающее ее потребнос­тям традиционное государство и заменить его новым, революционная бур­жуазия противопоставляет враждебное ей внешней силе государства посто­янную внутреннюю общность нации: требованием ее становится, таким об­разом, то, чтобы эта внутренняя общность стала носительницей внешней силы, внешняя сила — охранительницей внутренней общности. В этом — источник принципа национальности.

Как ни велика роль этого требования в истории XIX века, — его все же не удалось целиком осуществить. Нам, значит, надлежит исследовать те силы, которые противодействовали этому принципу, те силы, благодаря которым сохраняются существующие государства национальностей. Изучив эти силы, мы должны будем ответить на дальнейший вопрос: будут ли эти силы всегда действовать, будут ли они настолько велики, чтобы помешать полной победе принципа национальности, или несуществующие государства наци­ональностей являются только пережитками прошлого, которые будут уст­ранены будущим развитием и заменены чистыми национальными государ­ствами. Чтобы ответить на эти вопросы, мы должны произвести анализ го­сударства национальностей. Обратимся же теперь к изучению Австрии, этого наиболее развитого из государств национальностей в Европе. Человек, зна­ющий условия общественной жизни за границей, легко отличит, какие из исследуемых ниже социальных отношений свойственны только Австрии и какие общи всем остальным государствам национальностей.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Пивным (нем.). — Прим. пер.

2. Walker Bagehot. Der Ursprung der Nation. Leipzig, 1874. P. 25.

3. Karl Kautsky. Neue Zeit. Vol. 23, № 2. P. 464.

4. Этот вопрос, имеет ли немецкий рабочий более общих отличительных признаков с не­мецким буржуа, чем с французским пролетарием, вовсе не совпадает с вопросом, должен ли немецкий рабочий вести классовую или национальную политику, должен ли он соединиться с пролетариями всех стран против интернационального капитала, или с немецкими буржуа про­тив всех остальных народов. Ибо решение этого вопроса зависит от соображений совершенно иного характера, чем от соображений о степени интенсивности различных общностей харак­тера.

5. Werner Sombart. Diedeutsche Volkswirtschaft im XIX. Jahrhundert. В., 1903. P. 128.

6. Об ошибочности этих воззрений, в частности, относительно вопроса о происхождении права, см.: Rudolph Stammler. Wirtschaft und Recht. Leipzig, 1896. P. 315.

7. Фихте еще глубже определяет это метафизическое понятие нации, которое он формули­рует следующим образом: «Народ — это совокупность людей, живущих общей жизнью, по­стоянно воспроизводящих себя физически и духовно и подверженных все вместе действию осо­бого закона внутреннего развития Божественного. Общность этого особого закона и связывает эту массу людей в вечном, а также и во временном мире в одно естественное, проникнутое са­мим собой целое» (Johann G. Fichte. Reden an die Deutsche Nation. Leipzig, 1909. P. 116). Каж­дый человек есть, стало быть, не что иное, как одна из бесчисленных форм Божественного, но Божественное подвержено действию различных законов, и нацию образуют те проявления Бо­жественного, которые находятся под действием одного и того же закона. Народный дух —одно из проявлений Божественного, а индивидуум — проявление народного духа. До этого метафи­зического понимания сущности нации Фихте дошел несмотря на то, что он раньше (Р. 52) был очень близок к правильному эмпирическому пониманию нации. Для после-кантовского дог­матического идеализма характерно то, что даже в том случае, когда он в состоянии быть пра­вильно понять какое-нибудь явление в смысле эмпирически-историческом, он этим не доволь­ствовался, а правильно понятое эмпирическое явление считал проявлением особой, отличной от него метафизической сущности.

8. Приморского края (нем.). — Прим. ред.

9. Gurlitt. Der Deutsche und seine Schule. В., 1905.

10. Гарри Граф Кесслер (Harry Graf Kessler) хочет еще точнее определить понятие наци­онального характера. Он тоже разграничивает два момента: различный способ реагирования на одни и те же внешние явления и определенный комплекс представлений. Но тот признак, по которому нации различаются, он видит лишь в различной степени быстроты реагирова­ния на какое-нибудь внешнее явление, национальный характер становится в его глазах сво­еобразным «темпом души► (Tempo der Seele). («Zukunft» от 7 апреля 1906 г.). Конечно, различная степень подвижности воли составляет один из тех признаков, которые охватыва­ются понятием о направлении воли, и которое мы считаем национальным характером в более узком смысле слова, всем, например, известна легкая подвижность французского и тяжело­весность голландцев. Но дело, разумеется, не только в том, как быстро реакция вызывает­ся каким-нибудь внешним возбуждением, а также и тем, какое направление и какую силу,)та реакция имеет. Значит, Кесслер слишком узко понимает понятие национального ха­рактера.

11. Schallmayer. Vererbung und Auslese im Lebenslaufe der Volker. Jena, 1903. P. 174.

12. Georg Simmel. Die Probleme der Geschichtsphilosophie. Leipzig, 1905. P. 4.

13. Много стран я повидал (нем.). — Прим. ред.

14. Karl Marx. Zur Kritik der Hegelschen Rechtsphilosophie // Aus dein literarischen Nachlass von Karl Marx, Friedrich Engels und Ferdinand Lassalle / Hrsg. von Franz Mehring. Stuttgart, 1902. Bd. l.S. 386.

15. Ibid. S. 397.

16. Может быть, это покажется странным, что я называю пролетариат воплощением раци­онализма, — ведь именно теория пролетариата, марксизм, и выступала так решительно про­тив всякого рационализма в социальных науках и научила нас все понимать в исторической закономерности. Но не следует смешивать здесь различных понятий. Маркс объясняет все су­ществующее, все создающее в его исторической зависимости, в его закономерности. Но ведь он на этом основании не думал отказываться от рационалистической критики исторических институтов, не думал их оправдывать на том основании, что он объяснил их историческое про исхождение. Никто так резко не боролся с этими приемами «исторической школы права».

как именно Маркс! Напротив, именно он помог нам понять историческое происхождение про­летарского рационализма.

17. Разумеется, «эволюционное» не противоречит здесь понятию «революционного». Рево­люция, внезапный переворот, есть только определенный метод, способ развития, фаза эволю­ции.

18. Ernest Renan. Qu'est се qu'une nation? P., 1882.

19. Alfred Kirchhoff. Zur Verstandigung uberdie Begriffe «Nation» und «Nationalitat». Halle, 1905.

20. Мы можем теперь сгруппировать рассматриваемые нами теории нации: 1. Метафи.ш ческие теории нации: национальный материализм и национальный спиритуализм; 2. Психо­логическая теория нации психологически-интеллектуалистическая и психологически-волюн­таристическая; 3. Эмпирическая теория нации, ограничивающаяся перечислением «элемен­тов», присущих нации. Всем этим теориям мы противопоставляем нашу теорию нации, как общности характера, выросшей на почве общности судьбы, возникшую на основе материалис­тического понимания истории.

21.0 различии между народом и нацией см. вышеуказанное произведение Fr J. Neumann'а.

22. Надо иметь в виду, что мы говорим здесь об увеличении производительности труда, до­стигаемом благодаря соединению нескольких областей в одну большую экономическую тер­риторию, а не благодаря тому, что на одной и той же почве производится больше продуктов. Поэтому, мы не касаемся здесь, например, закона убывающего плодородия земли или влия­ния повышающейся земельной ренты.

23. Richard Schuller. Schutzzol und Freihandel. Wien, 1905. S. 247.

24. Johann Herder. Ideen zur Geschichte der Menschheit. B. 9, IV.

25. Следуй природе (лат.). — Прим пер.

26. С точки зрения Гердера — нация представляет собой произведение природы в более тес­ном смысле слова: для него нация есть общность происхождения. Но в корне этот ход мыслей не меняется и в том случае, если мы будем смотреть на нацию не только как на естественную, но и как на культурную общность, как на общность, созданную в борьбе за существование не только путем наследственности, но и путем передачи культурных ценностей.

МИРОСЛАВ ХРОХ