Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Новая наука политики 8 page
Но наша теория должна пройти еще через одно испытание, — она должна ответить на вопрос, о который до сих пор разбивались все попытки определить сущность нации. Дело идет о том, как разграничиваются национальная общность, с одной стороны, и более узкие, провинциальные и племенные общности характера внутри одной и той же нации, с другой. Конечно, общность судьбы связала немцев в общность характера. Но разве это не относится также к саксонцам или баварцам? К тирольцам и штирийцам? Более того — к населению какой-нибудь замкнутой в горы альпийской долины? Разве различные судьбы предков, различия в способе поселения и распределения земли, в плодородности почвы и климате не создали резко выраженных общностей характера из населения Циллерской, Пассейревской и других альпийских долин? Где граница между теми общностями характера, которые можно рассматривать как самостоятельные нации, и теми общностями, которые мы считаем более тесными групповыми образованиями внутри нации? Здесь нам надо вспомнить, что эти более тесные общности характера нами встречались уже, как продукты разложения первобытной нации, основанной на общности происхождения. Потомки первоначального германского народа становились все различнее с тех пор, как они друг от друга обособились, как земледелие приковало их к пашне, с того момента, как они, без взаимных сношений, без смешанных браков стали жить совершенно обособленной жизнью. Их исходной точкой была, конечно, общность происхождения и культуры, но они стали на путь образования самостоятельных, резко разграниченных естественных и культурных общностей. Все эти группы, вышедшие из недр единой нации, имеют тенденцию превратиться в самостоятельные нации. Трудность разграничить понятие этих более тесных групповых общностей в понятие нации вообще обусловливается, значит, тем, что эти общности сами по себе являются различными ступенями в развитии нации. Этой тенденции к национальному раздроблению противодействует, как мы уже знаем, другая тенденция к созданию более тесной национальной связи. Но эта противодействующая тенденция вначале проявляется лишь по отношению к господствующим классам. Средневековое рыцарство, класс образованных периода раннего капиталистического развития, она объединяет в тесную национальную общность, резко отличающуюся от всяких других культурных общностей; она приводит их в тесную экономическую, политическую и общественную связь, создает им общий язык, подвергает их влиянию одной и той же духовной культуры, одной и той же цивилизации. Эти тесные узы культурной общности сначала скрепляют лишь господствующие классы. Никто не станет сомневаться относительно какого-нибудь образованного человека, является ли он немцем или голландцем, словенцем или хорватом, ибо национальное воспитание и общенациональный язык резко разграничивают даже родственные нации. Напротив, считать ли крестьянина какой-нибудь пограничной деревни нижнегерманцем или нидерландцем, словенцем или хорватом, — это можно решить лишь произвольно. Резкими, отчетливыми границами обведен лишь круг, так называемых, членов нации, а не широких народных масс, образующих лишь фон нации. Современный капитализм постепенно разграничивает и низшие классы различных национальностей, ибо и они получают долю в национальном воспитании, в общенациональном языке, в общей культуре нации. Тенденция к единству, к национальной концентрации охватывает и трудящиеся массы. Но полную победу доставит ей лишь социалистическое общество. Путем национального воспитания и национальной цивилизации оно все народы так резко разграничит, как теперь разграничены лишь классы образованных различных национальностей. Правда, и внутри социалистической нации будут более тесные общности характера; но в ней не будет самостоятельных культурных общностей, так как каждая провинциальная общность будет находиться под влиянием всей национальной культуры, в тесном культурном общении, в процессе постоянного обмена представлений со всей нацией. Теперь, наконец, мы имеем полное определение понятия нации. Нация это вся совокупность людей, связанных в общность характера на почве общности судьбы. На почве общности судьбы — этот признак отличает национальную культурную общность от интернациональных общностей профессии, класса, народа, составляющего государство, — словом, от всяких таких общностей, которые покоятся на однородности, а не на общности судьбы. Вся совокупность — это отличает нацию от более тесных групповых общностей внутри нации, никогда не образующих самостоятельных естественных и культурных общностей, а находящихся, напротив, в тесном общении, со всей нацией и разделяющих, поэтому, ее судьбы. Трем стадиям в развитии человеческого общества — эпохе родового коммунизма, современному классовому обществу и будущему социалистическому обществу — соответствуют три различные стадии в развитии нации. Резко отграничилась нация в эпоху родового коммунизма: нацию составляла тогда совокупность всех тех, которые происходили от одного первоначального народа и духовное существо которых определялось, в силу естественной наследственности и передачи культурных ценностей, судьбами этого первоначального народа. Нации вновь резко разграничатся в социалистическом обществе: нацию будут составлять тогда совокупность всех тех, которые будут пользоваться национальным воспитанием и национальными культурными ценностями и характер которых будет складываться под влиянием общенациональной судьбы. В обществе же, основанной ка праве частной собственности на орудия труда, нацию образуют господствующие классы — совокупность всех тех, в которых одинаковое образование, передаваемое посредством общего языка и национального воспитания, формирует родственные характеры. Широкие же массы народа не составляют нации — уже не составляют, так как древняя общность происхождения их уже не охватывает достаточно крепкими нитями, «е составляют, так как создающаяся общность воспитания на них пока еще мало распространяется. Трудность, о которую разбивались все попытки найти удовлетворительное определение понятия нации, обуславливается, стало быть, исторически. Нацию искали в нашем классовом обществе, в котором древняя, резко отграниченная общность происхождения разложилась на множество местных племенных групп, а создавшаяся новая общность воспитания еще не объединила эти маленькие группы в одно национальное целое. Итак, наши искания сущности нации раскрыли перед нами грандиозную историческую картину. Вначале — в эпоху родового коммунизма и кочевого земледелия — единая нация, как общность происхождения. Затем, с переходом к оседлому земледелию и с развитием частной собственности — распадение старой нации на культурную общность господствующих классов, с одной стороны, и на низший слой, низы нации, с другой: расчленение этого низшего слоя на узкие групповые общности, — продукты разложения старой нации. Далее, с развитием общественного производства в капиталистической форме — расширение национальной культурной общности; трудящиеся и эксплуатируемые классы все еще остаются под почвой нации, но тенденция к национальному единству на почве национального воспитания постепенно усиливается на счет противоположной тенденции к разложению старой нации на все резче расходящиеся местные группы. Наконец, с того момента, когда общество разобьет капиталистическую форму общественного производства — возрождение единой нации, как общности культуры, труда и воспитания. Развитие нации отражает историю собственности и форм производства. Подобно тому, как из общественного строя родового коммунизма возникает частная собственность на орудия труда и частное производство, а затем вновь рождается общественное производство на основе общественной собственности, так первоначально единая нация распадается на членов и не членов нации, на множество местных общностей, которые, с развитием общественного производства, опять начинают сближаться, чтобы, в конце концов, совершенно раствориться в единой социалистической нации будущего. Нация классового общества, разделенная на членов и не членов нации, расколотая на множество местных групп, — эта нация есть продукт разложения коммунистической нации прошлого и материал для образования социалистической нации будущего. Следовательно, в двояком отношении нация является историческим явлением. Она есть историческое явление со стороны материальной, так как живущие в каждом члене нации национальный характер есть осадок исторического развития, национальность каждого члена нации есть отражение истории общества, создавшем каждого члена нации есть отражение истории общества, созданием которого является каждый индивидуум. Она также историческое явление с формальной стороны, так как на различных стадиях общественного развития в нацию связываются различные общественные круги, связываются различным образом и различными средствами. История общества определяет не только то, какие конкретные качества членов нации образуют национальный характер; даже форма, в которую исторические факторы отливают общность характера, обусловлена исторически. Национальное понимание истории, то еть та историческая теория, которая борьбу нации считает движущей силой всего происходящего, стремится контролировать механику национальной жизни. По этой теории, нации являются неразложимыми элементами, твердыми телами, сталкивающимися в пространстве, механически влияющие друг на друга посредством давления и удара. Мы же понимаем нацию, как процесс. Для нас история не есть отражение борьбы наций, а, наоборот, сама нация является отражением исторической борьбы. Ибо нация иначе не проявляется, как только в национальном характере, в национальности индивидуума; а национальность индивидуума есть не что иное, как часть его «я», определяемого историей общества, процессом и отношениями труда. Национальное сознание и национальное чувство Пока человек встречается только со своими соплеменниками, он не сознает своего сходства с ними, а замечает только то, что его от них отличает. Если я всегда встречаюсь только с немцами, только о немцах слышу, то я вообще не имею случая сознавать, что люди, которые мне знакомы, сходны со мной в одном отношении, а именно, в национальном, — напротив, я замечают лишь существующие между мной и ними различия: он — шваб, я — брюнет; он — угрюм, я — весел. Сходство между мной и моими соплеменниками я сознаю лишь тогда, когда сталкиваюсь с другими народами: эти люди мне чужды, меж тем как все те, с которыми я встречался до сих пор, и многие миллионы других принадлежат вместе со мной к одной нации. Предпосылкой национального сознания является знакомство с чужой национальностью. Недаром первое знаменитое стихотворение в честь немецкого народа начинается словами: «Lande had' ich viel gesehen»13. Поэтому национальное сознание скорее всего появляется у купца, у военного человека, у рабочего, заброшенного в чужие страны; оно особенно развито в пограничных областях, в которых сталкиваются несколько национальностей. Взятое само по себе, национальное сознание есть не что иное, как познание того факта, что я схожусь со всеми соплеменниками в известных общих физических качествах, в обладании известными культурными ценностями, в направлении воли — и тем самым отличаюсь от людей, принадлежащих к другим нациям; теоретически же оно есть познание того, что я и мои соплеменники суть продукты одной и той же истории. Следовательно, национальное сознание вовсе не означает любви к нации или воли к политическому единству нации. Кто хочет разбираться в общественных явлениях, тот должен, пользуясь соответствующей терминологией, ясно разграничить столь различные психические образования. Он, поэтому, в национальное сознание не вложит другого смысла, как только познание своей национальной принадлежности, оригинальности своей нации и отличия ее от других национальностей. Нация, как общность характера, определяет образ действий отдельного члена нации даже в том случае, если он не сознает своей национальности. Ведь национальность индивидуума есть одно из средств, которым социально-исторические силы определяют волевые действия каждого в отдельности. Но эту связь с своей национальностью индивидуум сознает лишь тогда, когда он познал себя членом определенной нации. Следовательно, лишь национальное сознание делает национальность сознательной движущей силой человеческой и, в частности, политической деятельности. Этим объясняется тот факт, что национальному сознанию приписывали такое большое значение для объяснения сущности нации. В национальном сознании видели даже конститутивный признак нации: нация это, мол, группа людей, сознающих свою принадлежность друг к другу и свое отличие от других наций. Так, Рюмелин говорит: «Мой народ это — те, которых я считаю моим народом, которых я называют моими, с которыми я вижу себя связанным неразрывными узами». Эта психологическая теория нации казалась тем более приемлемой, что все попытки найти какой-нибудь объективный признак нации, открыть узы, связывающие нацию, как целое, в общности языка, происхождения или в общей принадлежности к одному государству, до сих пор разбивались о многообразие форм национальной жизни. Между тем, эта психологическая теория не только неудовлетворительна, но прямо- таки неправильна. Она неудовлетворительна, ибо если в согласиться с тем, что нацию образуют все те люди, которые сознают свою принадлежность друг к другу, то все же остается вопрос: почему же я сознаю свою национальную связь именно с этими, а не с теми людьми? Каковы, собственно, те «неразрывные узы», которые связывают меня в моем сознании с остальными членами нации? Что я, собственно, сознаю, когда я сознаю свою национальность? Что оно такое то нечто, которое навязывает мне мое сознание единства именно с немцами, а не с англичанами и французами? Но психологическая теория нации не только неудовлетворительна, но и неправильна. Разве, в самом деле, все члены нации сознают свою взаимную связь? Разве только тот является немцем, который понял свою принадлежность к немецкой нации? Разве швейцарский учитель, никогда в жизни не думавший о своей национальной связи с берлинскими рабочими, не является, поэтому, немцем? Ни одно представление не возникает в моем сознании без соответствующего опыта. Немец, знающий только немцев, слышавший только о немцах, не может сознавать своего отличия от других национальностей, стало быть, и своего сходства со своими товарищами по нации, своей национальной принадлежности, — он лишен национального сознания. Но его характер, может быть, именно поэтому чаще в национальном отношении, чем характер других немцев, испытывающих влияние других национальных культур, именно он может быть с головы до ног немцем. Правда, в настоящее время можно действительно говорить, что каждый, кто вообще принадлежит к культурной общности нации, вместе с тем и сознает свою национальную принадлежность. Но это широкое распространение национального сознания есть, главным образом, продукт нашей капиталистической эпохи, которая своими колоссальными средствами сообщения так сближает нации между собой, что каждому, принимающему участие в культуре своей нации, не остаются чужды и другие нации. Даже тот, кто никогда не. встречался лицом к лицу с людьми другой национальности, все же узнает о чужих нациях из литературы, из газет, хотя бы и в карикатурном виде; даже в нем на почве такого знакомства с чужими нациями возникает сознание своей национальности. И только в такое время и мог возникнуть неправильный взгляд, что национальное сознание связывает людей в нацию. Национальное сознание же становится фактором, определяющим человеческие действия, благодаря тому, что с ним связывается своеобразное чувство — национальное чувство. Национальным чувством мы называем то своеобразное чувство, которое всегда сопровождает национальное сознание, то есть познание своеобразия своей и различия других национальностей. Сила этой любви к собственной нации неодинакова у различных индивидуумов или у различных классов. Крестьянин, не знающий других людей, кроме своих односельчан, других нравов, кроме исконных обычаев своего тесного круга, других представлений, кроме тех, которые внушены ему его матерью, сельским учителем, священником, не знающий никаких перемен, кроме извечно повторяющейся смены времен года с вытекающими для него отсюда последствиями, — крестьянин менее кого бы то ни было способен воспринимать необычное, учиться чему-нибудь новому, свои старые представления приспособлять к новым явлениям, у него, в силу этого, инертность апперцепции особенно сильна, наблюдение всего чужого связано у него с особенно сильным чувством неудовольствия; непривычная ему одежда, чужие нравы возбуждают в нем недоверие, легко переходящее в ненависть. Корни крестьянского национального чувства лежат не в чем ином, как только в ненависти ко всему чужому со стороны людей, тесно связанных своим унаследованным от отцов, традиционным образом жизни. Другое дело современный буржуа или современный промышленный рабочий. Кипучая жизнь большого города уже научила их встречать все новое, все чужое без особого чувства неудовольствия. У них любовь к собственной нации имеет другие источники, чем ненависть к чуждым особенностям других национальностей. Одним из этих источников кроется в том факте, что представление о моей нации временно и пространственно ассоциируется у меня с другими представлениями, и что чувства, сопровождающие эти последние, переносятся на мое представление о нации. Когда я думаю о своей нации, то я вспоминаю при этом милую родину, родительский дом, первые детские игры, моего старого учителя, мою первую любовь, — и ассоциирующееся со всеми этими представлениями чувство удовольствия распространяется также на тесно с ними связанное представление о нации, к которой я принадлежу. Более того! Национальное сознание вообще означает познание не чужой, а моей собственной национальности. Когда я сознаю свою принадлежность к какой-нибудь нации, то это означает, что я познал связывающую меня с ней общность характера, культуры, общность судьбы определившую мою индивидуальность. Нация есть для меня не что-то чужое, а часть моего «я», часть того самого, что существует и в моих соплеменниках. Таким образом, представление о нации ассоциируется с представлением о моем «я». Кто позорить нацию, тем самым позорит меня самого; слава моей нации есть моя собственная слава. Ибо нация существует только во мне и во мне подобных. Таким образом, с представлением о нации связывается сильнейшее чувство удовольствия: чувство любви к моей нации пробуждает во не мнимая или действительная общность интересов с моими соплеменниками, а познание общности характера, познание того, что национальность есть не что иное, как форма моей собственной индивидуальности. Себя самого люблю я, так как во мне живет инстинкт самосохранения; нация представляется мне ничем иным, как частью моего «я»; национальная особенность воплощается в моем характере; вот почему я люблю нацию. Стало быть, любовь к нации не есть какая-нибудь нравственная победа, результат нравственной борьбы, которым я мог бы гордиться, а только проявление инстинкта самосохранения, любви к себе самому, каков бы я ни был вообще, любви, распространяющейся на всех тех, с которыми меня связывает общность национального характера. Но ко всем этим источникам национального чувства присоединяется еще один — энтузиазм, который, по словам Гете, вызывает во мне изучение истории. У человека, знающего историю, с представлением о нации ассоциируется представление о ее судьбах, о ее героической борьбе, о вечном стремлении к знаниям и искусствам, о ее триумфах и поражениях. В любви к посетительнице этой многообразной судьбы, к нации, выражается то участие, которое человек настоящего может принимать в боровшемся человеке прошлого. В сущности, это не есть еще один новый момент, а лишь расширение двух предыдущих: подобно тому, как воспоминание о своей молодости, ассоциирующееся у меня с представлением о нации, вызывает во мне теплое к ней чувство, так представление о тех людях, с которыми познакомила меня история, научивши их любить и почитать, возбуждает во мне новую любовь к нации; и подобно тому, как и я люблю свою нацию, познавши в ее особенностях мой собственный характер, так мне становится дорога ее история при мысли о том, что в ее далеких исторических судьбах заключаются силы, определяющие характер моих предков, а через них и мою собственную индивидуальность. Всякая такая романтическая любовь к давно прошедших временах становится, таким образом, источником национальной любви. Отсюда и национальное влияние национального художественного произведения — скажем, «Мейстерзингеров» Вагнера: оно знакомит меня с историей нации и тем самым научает меня ее любить. Знакомство с национальной историей возбуждает живое национальное чувство прежде всего в интеллигенции. Но чем шире, благодаря народной школе, газете, реферату, книге проникают в массы исторические сведения, тем сильнее и интенсивнее становится национальное чувство и в широких массах народа. Возникающее же таким путем национальное чувство является источником своеобразной национальной оценки (nationale Wertung) вещей. Раз с представлением о немецкой нации у меня ассоциируется чувство удовольствия, то я готов называть немецким все то, что причиняет мне радость и удовольствие. Когда я говорю о ком-либо, что он «истинно немецкий человек», то этим я не только определяю его национальность, но выражаю ему и свое одобрение, свою похвалу. «Настоящее немецкое» — эти слова выражают похвалу, «не немецкое» — порицание. Имя народа становится формой оценки: я называю какое-нибудь явление «немецким», когда отношусь к нему положительно, и называю его «не немецким», когда его порицаю. Этим и объясняется то удивительное романтическое чувство, которое мы, немцы, по словам Бисмарка, ощущаем, когда говорим о немецком народе. Таким образом, наука в состоянии объяснить нам возникновение национального чувства из национального сознания, а возникновение своеобразного способа национальной оценки из национального чувства. Более того, она в состоянии и критиковать этот национальный способ оценки вещей. И эта задача довольно важная. Ибо только критика национальной идеологии может создать ту атмосферу спокойствия и хладнокровного отношения к вещам, в которой только и возможен успешный и плодотворный анализ национальной политики. Критика национальных ценностей Своеобразное явление национальной оценки, тот факт, что мы все хорошее называем «немецким» и все немецкое, каково бы оно ни было на самом деле, считаем хорошим, коренится в первоначальной связи индивидуума с его нацией. Так как индивидуум есть дитя своей нации, ее создание, то все особенности его родной нации кажутся ему хорошими, ибо он в себе отражает эти особенности; воспринять элементы, противоречащие его национальности, он может лишь преодолевши сильнейшее чувство неудовольствия, так как для того, чтобы преодолеть свою национальность, он должен переработать, пересоздать самого себя. Но человек есть не только существо познающее, приходящее к сознанию своей первоначальной связи со своей нацией, — он прежде всего существо хотящее, действующее, ставящее своей деятельности известные цели и выбирающее соответствующие этим целям средства. А этот факт является источником иного способа оценки, идущего вразрез с национальной оценкой. Спрашивается, каково отношение этого рационалистического способа оценки к национальной оценке, вытекающей из национального чувства? Рационалистическая оценка и национальная оценка могут совпасть. Например, борьба Лессинга против влияния французской культуры на немецкую образованность проистекала из национальной оценки, так как она была борьбой за сохранение и возрождение национальной индивидуальности. Но она проистекала в то же время и из рационалистической оценки, ибо придворная французская культура не соответствовала идеологии нового класса буржуазии, противореча, как его эстетическому, так и нравственному идеалу. Если великие идеологи немецкой буржуазии защищали тогда немецкую самобытность от иноземных влияний, то это объясняется тем, что особенности немецкой нации являлись в их глазах более ценными элементами, что немецкую культуру они считали более подходящим средством для достижения своей высшей цели, своего этического и эстетического идеала. Здесь, стало быть, рационалистическая и национальная оценка совпадают. Но это лишь игра исторического случая, исторической необходимости здесь нет никакой. Ибо национальная индивидуальность есть продукт национальной судьбы; в судьбе же нации господствует не какой-нибудь разумный мировой дух, по напоминанию которого все разумное становится действительным, а действительное разумным, — она определяется действием слепой борьбы за существование. Отсюда следует, что если качества, присвоенные нации в борьбе за существование, представляются позднейшим поколением ценными, подходящими средствами для достижения своей цели, то это является лишь игрой случая. Например, ряд тяжелых ударов судьбы — гибель раннего немецкого капитализма, упадок немецкой буржуазии, вследствие перемещения центров мировой торговли, возникновение абсолютистского государства, подчинение крестьян тяжкому гнету феодально-капиталистического поместья, ужасы тридцатилетней войны — сделали рабское смирение национальной чертой немцев XVII столетия. Но позднейшим поколениям эта черта немецкого национального характера вовсе не могла казаться чем-то ценным, поведение, обусловливаемое этой национальной чертой, не могло приближать их к поставленному себе идеалу. Таким обра-;юм, национальная оценка и рационалистическая оценка не непременно совпадают. Этому-то действующему в человеке антагонизму национальной и рациональной оценки существующие классовые и политические противоположности придают большое социальное значение. Национальные особенности являются плодом унаследованного от прошлого общественного строя. И вот когда возникают революционные движения, цель которых свержение существующего порядка и замена его новым, то лица, заинтересованные в его сохранении, т. е. господствующие и имущие классы, ссылаются на то, что национальный характер создан и обусловлен существующим общественным порядком и что уничтожение их прав, их собственности уничтожит или изменит этот, завещанный историей, национальный характер. Таким образом, национальная оценка становится в их руках орудием их классовой борьбы. Когда капитг тизм боролся с феодальным общественным строем, то класс помещиков доказывал, что феодальные учреждения обусловлены национальным «народным духом»; капитализм есть-де чужеродное растение, которое уничтожит национальные особенности, и потому каждый хороший немец обязан защищать национальный институт крепостничества от посягательств иноземного буржуазного равенства. Когда демократия стала проникать в Среднюю Европу, то власть имущие выставляли ее иноземным — английским или французским — созданием, враждебным национальному характеру немцев; каждый добрый немец дол- жен-де, поэтому, поддерживать абсолютизм и феодальное господство. Аналогичными аргументами борются в настоящее время против свободного деления крестьянских имений: оно-де соответствует чужеродному «римско- языческому праву», напротив, немецким правовым институтом является наследственное право. Как орудие реакционной борьбы, национальный способ оценки приобрел величайшее значение в России. Там уже в течение десятилетий существует направление, которое борется со всякой реформой в западноевропейском духе; из нищеты и невежества мужика, из произвола чиновничества, из абсолютной власти и суеверии греческой церкви оно создало особую смесь, какую-то национально-славянскую сущность, которую во что бы то ни стало надо, мол, предохранить от всякого западноевропейского влияния. Борьба между славянофильством и западничеством имеет там целые десятки лет, принимая каждый раз различные формы. Влияние славянофильства и теперь еще отражается в некоторых политических направлениях и отраслях русской литературы; его влияния временами не избегли даже прогрессивные и революционные партии. 4 -2035 Но если имущие и господствующие классы желают сохранить особенности своей нации и выставляют себя охранителями национальных ценностей, то те классы, которые должны лишь завоевать общественную власть, эксплуатируемые классы, придерживаются рационалистического способа оценки. Ибо всякие традиции, на которые опираются господствующие классы, не имеют никакой ценности в их глазах, — ведь их борьба направлена именно против этих традиций. В их глазах национальная индивидуальность есть не что иное, как индивидуальность тех классов, которые господствуют над нацией и ее эксплуатируют; значит, национальные институты, которые якобы соответствуют национальному характеру и одни только и могут его сохранить, являются для них цитаделями господства и эксплуатации враждебных им классов. Как глубоко презирали дореволюционные немецкие демократы болтовню тех людей, которые невыносимые политические и общественные условия Германии оправдывали «христианско-германским народным духом»! С каким презрением относились они к национально-исторической школе, «к школе, которая сегодняшнюю гнусность узаконивает вчерашней низостью, которая каждый крик крепостного крестьянина против господского кнута объявляет бунтом только потому, что это старый кнут, знатный, исторический кнут»14. Если все консервативные классы придерживаются национальной оценки, то оценка всех революционных классов, напротив, рационалистична. Это относится и к современному рабочему классу. Говорит же о нем молодой Маркс: это «класс с радикальными целями, класс, живущий в буржуазном обществе, не будучи классом этого общества, сословие, являющееся уничтожением всех сословий, сфера, носящая универсальный характер, благодаря своим универсальным страданиям, но не требующая какого-либо особого права, так как она страдает не от того или иного частного правонарушения, а от бесправия вообще, сфера, претендующая уже не на какое-либо историческое, а лишь только на человеческое право, находящаяся не в одностороннем антагонизме с последствиями, а в всестороннем антагонизме с предпосылками немецкого государства, наконец, такая сфера, которая не может эмансипировать себя, не эмансипировавши всех остальных общественных сфер, одним словом, сфера, являющаяся полной гибелью человека и, поэтому, могущая сама себя найти лишь путем нового полного завоевания человеческой личности. Это уничтожение общества, как особого сословия, есть пролетариат»15. Так как рабочий класс еще не составляет класса нации, то он не может быть классом националистичным. Не будучи допущен к пользованию культурными ценностями, он считает эти ценности чужими владениями. То, что другие считают блестящей историей национальной культуры, в его глазах является нищетой и рабством тех, на широких плечах которых покоится всякая национальная культура со времени разрушения первобытного родового коммунизма. Его идеал состоит не в сохранении национального своеобразия, а в свержении существующего общественного строя, так как тогда лишь он станет членом нации. Поэтому он ко всему, что передано историей, подходит с ножом своей критики. Поэтому вещь приобретает ценность в его глазах не тем, что она передана по наследству, а лишь в том случае, если она служит целям рабочего класса. Он, поэтому, смеется над всеми теми, которые доказывают ему, что его классовая борьба идет вразрез с национальной индивидуальностью, так как только лишь эта классовая борьба может сделать его членом нации. Так как национальные культурные ценности не являются культурными ценностями пролетариата, то национальная оценка не есть пролетарская оценка. Тот факт, что рабочий класс исключен из участия в национальной культуре, составляет его муку, но в нем также источник его величия. Его праотцов помещик когда-то согнал с дворов, выгнал из их домов, чтобы расширить за их счет свои владения; его отцы вынуждены были оставить деревню, в которой предки жили столетиями, быть может, еще со времени перехода к оседлости, и таким образом, лишены были каких бы то ни было традиционных связей; сам он был предан изменчивой судьбе большого города, вовлечен в его повседневную жизнь; игрой конъюнктуры рабочих бросает из стороны в сторону, по всем градам и весям страны. Так рабочий класс лишен всяких исторических корней; от парализующей власти традиций он свободнее какого бы то ни было класса, существующего когда-либо до него. Он стал поэтому воплощением рационализма, он не видит ничего святого в том, что лишь старо, что передано по традиции, лишь обычно; напротив, все традиционное он от себя отстраняет и он не знает другого критерия, как только свой идеал, за который он борется, как те средства, которыми он должен пользоваться для достижения этого идеала. Все новое он встречает с сочувствием; из нового и чужого он берет себе все то, что для него ценно; традиционный национальный характер в его глазах не более, как превзойденная им узость. Из Германии русский рабочий заимствует свои идеалы, у бельгийцев и русских немец учится новым методам борьбы, англичанам он подражает в своей профессиональной деятельности, французам — в политической борьбе; всякое новое течение немедленно возбуждает его внимание, — часто он склонен даже переоценивать это новое именно потому, что оно ново, невиданно, необычно, именно из-за противоположности тому, что для других является национальной культурой, национальным характером. Нет такого класса, который внутренне был бы более свободен от всякой национальной оценки, чем восходящий в борьбе со всеми традиционно-историческими силами пролетариат, освобожденный от всяких традиций расшатывающей разрушающей силой капитализма, лишенный возможности пользоваться культурными ценностями своей нации16. Date: 2015-11-13; view: 244; Нарушение авторских прав |