Новая наука политики 2 page

И последнее соображение в этом ключе: вплоть до 1945 года политичес­кие, социальные и экономические конфликты любой степени сложности имели место в границах, которые можно назвать утопическими, сожалея об этом только наполовину. Разумеется, левые могли представлять себе такой день, когда капитализм будет преодолен и заменен чем-то иным. Но и пра­вые полагали, что в разрушении большевизма, или еврейства, есть нечто вну­шительно прекрасное. Настоящий конец этой эпохе положило открытие атомной эры. Можно сказать об этом событии так: в 60-е годы XX века Ва­шингтон имел реальную возможность сокрушить большевизм в считанные часы, а Москва имела реальную возможность так же быстро покончить с су­ществующим капитализмом. В тот исторический момент нам впервые явил свой лик конец света. В последующие годы к атомной смерти планеты доба­вились другие виды глобального memento mori''': разрушение озонового слоя, исчезновение различных видов живых существ, обострение демографичес­ких проблем, эпидемии вроде СПИДа.

Если припомнить политические обстоятельства, в которых явились миру Актон и Бауэр со своими идеями, то будет неудивительно, что эпоха после 60-х годов стала свидетельницей целого взрыва глубоких произведений на тему национализма. Это одна из причин того, почему помимо произведений Актона и Бауэра все тексты, собранные в этой книге, написаны в последнее десятилетие и почему они выражают очень разные точки зрения и интере­сы. В сущности, все эти авторы есть или были выдающимися интеллектуа­лами, так что с нашей стороны было бы самонадеянно стремиться «предста­вить» их аудитории. Но, возможно, есть смысл определить то место, кото­рое они занимают на том ландшафте, который я описал выше.

Чтобы не растекаться мыслию по древу, можно сказать, что первопроход­цами здесь выступили два чеха из поколения, рожденного перед второй ми­ровой войной и атомной эрой: один работал в Праге, а другой большую часть времени проводил в Лондоне. Эрнест Геллнер, в свое время трагически обой­денный вниманием, уже в 60-е годы XX века начал разработку своей авто­ритетной иконоборческой теории, согласно которой национализм в сухом остатке представляет собой не более (или не менее) чем неизбежный и пре­дельно конструктивный ответ на Великое Преобразование статичного аграр­ного общества в мир производства и автоматических связей. Этот процесс включает в себя распространение стандартов «высоких культур» (маскиру­ющихся под определенно национальные), которые обеспечивались мощны­ми, созданными и финансируемыми государством системами образования и предназначались для того, чтобы готовить людей к выживанию в условиях высокоразвитых разделения труда и социальной мобильности. В евро-кос­мополитическом духе Просвещения Геллнер трактовал национализм гло­бально, социологически, с высоких позиций и имел слишком мало свобод­ного времени, чтобы уделять внимание «сентиментальным моментам», свя­занным с «национальными культурами» (хотя известно, что лично для себя он порой находил утешение в чешских народных песнях). Тем временем в Праге, в эпоху Дубчека и его коммунизма «с человеческим лицом», а также грубой реакции на него из Москвы, Мирослав Хрох, преподаватель в старей­шем пражском Карловом университете, опубликовал свое революционное историко-социологическое сравнительное исследование ряда очень своеоб­разных националистических движений в малых странах Центральной и Во­сточной Европы. Возможно, это неспроста, что в данных условиях Хрох сде­лал акцент именно на том, что Геллнер отмел как несущественное, — на раз­ности исторических времен, к которым относились эти движения, равно как на их очень различных социальных основах и экономических обстоятель­ствах. Более того, в противовес Геллнеру он настаивал, что нации есть ре­альные антропологические образования, и что связь между подъемом наци­онализма и современным индустриальным обществом до сих пор была сла­бой и не носила безусловного характера. Нам удалось включить в этот сборник не только четкое изложение Хрохом своих основных тезисов (а так­же его несколько пессимистические размышления о будущем Восточной Ев­ропы), но и критический ответ Геллнера и защиту последним своей собствен­ной позиции.

В начале 70-х годов, когда Западная Европа, вопреки большинству пред­шествующих прогнозов, начинала испытывать националистические «реци­дивы» — в Шотландии, Бельгии, земле Басков и особенно, наверное, в Ир­ландии, — Энтони Смит в постимперском, как тогда уже считалось, Лондо­не принялся писать длинную серию все более сложных работ о национализме и национальности, и тоже в ключе, оппозиционном Геллнеру. Полностью признавая, что в некоторых важных аспектах национализм — это явление современное, он настаивал на том, что националистические притязания не могут быть поняты со всей серьезностью, если трактовать их сугубо функ­ционально и считать, что они возникают ex nihilo^i{). Поэтому мы включили в наш сборник краткое блестящее изложение его обоснованного историчес­ки аргумента о том, что национализм обязательно и естественным образом строится на основе гораздо более старых этнических сообществ, первыми примерами которых, возможно не без некоторой доли случайности, стали армяне и евреи.

К началу 80-х годов этот комплекс позиций подвергся критическому пе­ресмотру по нескольким направлениям. В нашем сборнике он нашел свое отражение в двух важных и полярных публикациях: одной, так сказать, из Манчестера, другой — из Калькутты. Джон Бройи выступает как против со­циологизма Геллнера, так и против континуизма Смита, подчеркивая глу­боко политический характер национализма. Поэтому он утверждает, что Гел- лнер не смог удовлетворительно объяснить, как реально происходил пере­ход к национализму в «позднеаграрном» обществе, а у Смита нет простого ответа на вопрос о том, почему некоторые этнические общности «пришли к национализму», а другие нет, и при каких именно исторических обстоятель­ствах это произошло. Таким образом, он делает огромный упор на значении политических организаторов и стоящих за ними конкретных политических интересов противоборствующих институтов и геополитических обстоя­тельств.

Со своей стороны Парта Чаттерджи, член авторитетной группы приклад­ных исследований, возражает Геллнеру (и еще многим другим авторам), пря­мо ставя основной вопрос об империализме и колониальном господстве. Та же самая «просвещенная», индустриальная современность, которая, по Гел­лнеру, создала национализм, являлась основой европейского господства на всем земном шаре в течение полутора веков после Французской революции. Следовательно, национализм должен быть истолкован как неотъемлемая составная часть этого господства. И главным признаком его появления в по- зднеколониальном мире и дальнейшего существования следует считать «от­сутствие аутентичности», как бы местные лидеры вроде Неру, Сукарно или Нкрумы ни уверяли всех в единстве и автономии своих движений. За преде­лами Европы национализм неизбежно являлся «производным дискурсом», блокирующим путь всякому подлинно самостоятельному, автономному раз­витию в окружении сообществ, которые оставались в подчинении своекоры­стных, предельно коллаборационистски настроенных «националистичес­ких» политиков, интеллектуалов, бюрократов и капиталистов. Мы включи­ли сюда последнюю, новую формулировку его позиции, в которой мишенью вместо Геллнера оказывается моя книга «Воображаемые сообщества» и в которой национализм элит Азии и Африки получает более теплую оценку, чем в его прежних произведениях.

Если участники сборника, вклад которых мы кратко обсудили выше, в основном испытывали интерес к исторической сущности, истокам и разви­тию национализма и, таким образом, по духу принадлежали к эпохе, пред­шествующей распаду СССР, то об остальных авторах наших текстов можно сказать, что их взгляды обращены в будущее национализма в свете новой мировой конъюнктуры.

Молодой ученый Гопал Балакришнан, который по возрасту мог бы быть внуком Геллнера, снабдил этот сборник центральным, связующим звеном: он начинает с обзора тех трудностей, с которыми столкнулись Гегель и Маркс в определении роли отдельных народов в истории, понимаемой ими как пре­емственность универсальных социальных структур, а потом переходит к под­робной критике «Воображаемых сообществ». Его очерк заканчивается ря­дом чрезвычайно глубоких размышлений на тему сложных взаимоотноше­ний наций и классов, являющихся основой коллективного действия в политической сфере развитого капиталистического мира.

До совсем недавнего времени в теоретических произведениях о национа­лизме игнорировался, упускался или выносился за скобки вопрос пола. Но более пятнадцати лет назад этому «молчанию» был необратимо положен ко­нец огромным новым наплывом феминистских исследований и теоретичес­ких размышлений. У произведений на данную тему появились две всеобщие заметные особенности: одна из них — это акцент на (как минимум) двой­ственности отношений женщин к националистическим проектам и на связи национального государства с определенной ситуацией в тендерной сфере; вторая — это различия в опыте развитых капиталистических обществ на «Западе» (в широком смысле этого слова) и колониальных, полуколониаль­ных и постколониальных областей Азии, Африки и Ближнего Востока.

Сильвия Уолби, автор статьи «Размышляя о патриархате теоретически», н первую очередь сосредоточивает внимание на западных демократиях и ин­тересуется тем, каким образом современное национальное государство, ос­нованное на принципах всеобщего избирательного права и формального ра­венства всех перед законом, превратило приватную сущность патриархата в общественную. Принадлежность женщин к нации и получение ими прав гражданства подорвали контроль глав семейств, индивидов мужского пола, над их «личными» женщинами, которые перестали быть выключенными из общественной сферы; однако эти перемены вызвали к жизни новый тип под­чинения женщин и присвоения их труда национальной общностью, основан­ной на господстве мужчин. В результате такой трансформации возникли но­вые формы общественного протеста против законодательно закрепленного в национальном масштабе контроля, или попыток контроля, над репродуктив­ной способностью женщин, ее «семейными» обязанностями, доступом к «го­сударственной/мужской» сфере занятости, например военной службе, и тому подобное.

Четыре последних автора антологии возвращают нас к тому пространству Европы, которым открывается данный сборник. Выдающийся американс­кий культурный антрополог, специалист по Румынии времен Чаушеску (и к тому же пострадавший от его режима) Кэтрин Вердери утверждает, что знаки в символической системе нации изменились с тех пор, как современ­ные государства обнаружили, что им все труднее выполнять свои обещания об автономии и благополучии, в качестве законной миссии завещанные им XIX веком. В то же время, и отчасти по этой же самой причине, сегодня все больше приветствуется глубоко внутренняя и совершенно полная идентифи­кация личности с нацией. Похоже, что не за горами волна этнической и ра­совой стереотипизации, ксенофобии, сектантского «мультикультурализма» и более грубых форм политики идентичности; хотя этих этапов развития из­бежать невозможно, поскольку «все, что относится к естественным услови­ям, в которых рождается человек, остается основополагающим элементом человеческого опыта...».

Сдержанный пессимизм Вердери здесь в значительной мере усиливает Эрик Хобсбаум, самый примечательный из ныне живущих англоязычных историков. Рожденный в год большевистского переворота, выросший в Вене в эпоху, когда через Центральную Европу ползла мрачная тень нацизма, он пережил и крах государственного фашизма, и закат Советского Союза, ко­торый во многом способствовал концу триумфального шествия первого и к которому Хобсбаум в течение многих лет питал сильную, хотя и не отменя­ющую критического взгляда, симпатию. Космополит, еврей, человек самых разносторонних знаний, сохраняющий, однако, сильнейшую привязанность к многонациональному Соединенному Королевству, которое предоставило ему политическое убежище, он принадлежал к числу наиболее искренних критиков европейского «нового национализма», аргументируя это тем, что на дворе уже не век Мадзини, когда национализм выступал как фактор ин­теграции и освобождения. Ему даже принадлежит крылатое изречение, со­гласно которому неслыханный поток изощренных современных исследова­ний по национализму служит ярчайшим знаком того, что он поставил диаг­ноз правильно: сова Минервы вылетает лишь в сумерках.

По крайней мере с конца 70-х годов Хобсбаум ведет горячую, но тем не менее весьма эффективную полемику с Томом Нейрном, его единомышлен­ником-марксистом, но при этом еще и шотландским националистом, а так­же самым ярым критиком дряхлого, но столь любимого его оппонентом Со­единенного Королевства. Поэтому очень кстати, что данный сборник содер­жит некоторые недавние размышления автора «Распада Британии». Осно­ванная на позициях совершенно иных, нежели у Парта Чаттерджи, давняя критика Нейрном имперских амбиций интеллектуального космополитизма тем не менее резонирует с кое-какими темами последнего. Его критика со­четается с убежденностью в том, что эти амбиции принадлежали именно крупным «интегрированным» многонациональным государствам — мощней­шим династическим царствам XIX века, последним дряхлеющим предста­вителем которых является Великобритания и каковыми в XX веке еще были Великая Германия, Соединенные Штаты Америки, Советский Союз, Китай крипто-династии Цин и Индия после правления раджей — государства, при­ведшие к величайшим человеческим потрясениям нашей эпохи. Поэтому в том, что он называет всеобщим обветшанием, рассыпанием цепи «миропо­рядков», учрежденных этими политическими Годзиллами, следует видеть намечающийся поворот к более привлекательному, более плодотворному, анархическому беспорядку, в котором возвышенные надежды XIX века на всеобщий суверенитет увенчаются сложным сообществом, основанным на взаимовлиянии подлинно постимперских национальностей.

В последние годы никто не сделал так много, как макросоциолог Майкл Манн, для того, чтобы снабдить нас всемирно-историческим, сравнительным пониманием развития современных институтов, и главным образом государ­ства. Его вклад прежде всего заключается в элегантном, полном точных де­талей развенчании мифов, окутывающих Европейское Сообщество и несу­щих в себе печать то мрачного, то радужного восприятия мира. Но его на­блюдения являются частью более широкого взгляда на зрелое национальное государство, которое, наряду с характеризующими его понятиями полити­ческого и социального гражданства, автор рассматривает как феномен XX века, сложившийся на основе классовой борьбы — борьбы изнурительной, хотя временами допускавшей и компромиссы. Из его анализа становится ясно, что дает ему основания столь одобрительно цитировать не названного по имени министра бельгийского правительства, который в период войны в Персидском заливе заметил, что Сообщество — это «гигант в экономике, кар­лик в политике и ничтожный червяк в военных вопросах». Манн отмечает, что «национальная политика в значительной степени связана с налогами, факторами роста доходов, увеличения благосостояния, нравственными про­блемами и международными кризисами. Все это не входит в сферу задач КС и не волнует его на самом деле». И в том случае, если наднациональные силы каким-либо образом посягают на абсолютную независимость национально­го государства, то это самое государство, по его убеждению, будет настойчи­во повышать свою мощь за счет провинциальных, локальных и частных ин­ститутов и групп. Манн также подчеркивает то обстоятельство, что, несмот­ря на нынешнюю необычайную международную мобильность финансового капитала, подавляющая часть продукции национального производства пред­назначена для внутренних рынков, а так называемые «транснациональные» корпорации сосредоточивают свое высшее руководство и исследовательские организации явно в границах национальных пространств.

Из этого он делает вывод, что национальному государству еще далеко до заката, оно только «вырастает» на мировой арене, и что нищие страны мира страдают от отсутствия эффективной национальной государственности. И они имеют полное право стремиться к исправлению этого недостатка, хотя успех может прийти к ним спустя долгие и трудные десятки лет. В то же вре­мя, по его наблюдениям, даже если достижениям шведской социал-демокра­тии будет серьезным образом угрожать «транснациональный фискальный консерватизм», социалистам придется «оторвать взоры от собственных наци­ональных государств, чтобы доказать свою силу на международном уровне... Классовое движение, исторически оказавшееся самой мощной опорой наци­онального государства, теперь должно приступить к его низвержению».

Юрген Хабермас, несомненно, является самым крупным и влиятельным политическим философом нашего времени. Если позицию Вердери можно рассматривать как сдержанную, осторожную версию пессимизма Хобсбау- ма, то в случае с этим последователем Адорно (и, до известной степени, Ак­тона) следует, вероятно, признать, что он выражает сдержанное сочувствие пессимизму Нейрна и Манна. Хабермас полностью отдает себе отчет в раз­рушительных аспектах глобализации рынков труда и капитала, факте по­явления почти постоянных низших классов в позднекапиталистических об­ществах и в неспособности национальных государств к конструктивному

2 Я

решению многих проблем, реальный масштаб которых далеко превосходит их физические границы. Однако в то же самое время он убежден, что поли­тические новшества XIX столетия — и прежде всего современный респуб­ликанский образ правления, демократия участия и конституционная поли­тика (кстати, все эти элементы выделяет и Нейрн) — скорее должны про­никнуть наверх, в наднациональную сферу, чем вниз, в сторону пока еще удерживаемых в узде национальностей. Таким образом, Европейское Сооб­щество со всеми его недостатками представляет собой шаг, сделанный в вер­ном направлении, не в последнюю очередь потому, что оно, по всей видимо­сти, на некоем новом уровне должно сохранить принцип мультикультура- лизма, — не как нагромождение болезненно чувствительных нарциссичес- ких образований, а как разумную интеграцию местных солидарных культур в пределах над-этнокультурной «республиканской» государственной идеи, рожденной в эпоху Просвещения²'. Эта позиция позволяет Хабермасу гово­рить о возможности того, что он называет «международной внутренней по­литикой», возможности, вытекающей из разного рода международных встреч по глобальным проблемам, которые состоялись недавно в Женеве, Рио-де-Жанейро, Каире и Пекине.

В качестве признательного постскриптума остается только высказать нашу общую благодарность воображению Гопала Балакришнана и Робина Блэк­берна, которые очень разумно скомплектовали статьи сборника (а в работе со мной еще проявили дружескую терпимость и подали продуманные идеи), а также моему брату Перри, который на некотором расстоянии от нас вел эту работу к ее окончательной форме.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. «Каждый народ есть народ; он имеет свой национальный склад так же, как он имеет свой язык» (нем.). — Прим. ред.

2. «Идеи к философии истории человечества» (нг>м.). Прим. pet).

3. Человечество (или.)- — Прим. пер.

4. Мировая история (нем.). Прим. пер.

5. Две другие идеи это эгалитаризм, направленный против принципа аристократии, и коммунизм (здесь Актон имел в виду скорее Бабефа, чем Маркса), направленный против прин­ципа частной собственности.

6. Рабочей школе (нем.). — Прим. пер.

7. Соединенных Штатов Велико-Австрии (нем.). — Прим. ред.

8. Описание.этих Соединенных Штатов Велико-Австрии можно найти в: Otto Bauer. Werk- ausgabe. Vol. 1. VVien, l»7o. P. 182.

9. Главное произведение (.шт.). - Прим. пер.

10. «Национальный вопрос и социал-демократия» (нем.). - Прим. ред.

11. Народного духа (ном.). — Прим. пер.

12. Заметьте, что Бауэр был достаточно осторожен, чтобы не говорить об общем языке как чем-то единственном в своем роде. Он вполне отдавал себе отчет в том, что существует множе­ство наций, использующих испанский и английский языки в качестве общепринятых, но при этом не притязающих на монопольное обладание ими. С рамным хладнокровием он взирал и на возможные формы немецкого, являющегося общепринятым языком различных европейс­ких государств, включая Соединенные Штаты Велико Австрии, что отнюдь не предполагало понижения в правах чешского или венгерского языка. Все это объясняет нам, почему, пусть из совершенно различных соображений, консерватор Актон и социалист Бауэр придавали та­кое значение той колоссальной политической! области, центром которой являлась Вена.

13. Ганс Кон (Kiilui) (1891 1971), воспитанный в атмосфере чешско-националистической Праги периода австро-венгерской монархии, активист движения сионистской молодежи, впос­ледствии изучавший, находясь в Иерусалиме, ближневосточное националистическое движе­ние, опубликовал свое первое основополагающее произведение «Национализм» в 1922 году. Его ближайший современник Карлтон Хейес (Науек) (1882 1964), который долго работал профессором Колумбийского университета, свой первый серьезный труд «Очерки национализ­ма» опубликовал в 1926 году. Весьма странно, но в конце карьеры, в военные годы при Руз­вельте, он служил послом в Мадриде времен Франко.

14. Между мощнейшими, непредвиденными реакциями, возникшими в Центральной и Во­сточной Европе на недолговечные гигантские империи, воздвигнутые Наполеоном и Гитлером е интервалом в полтора пеки, существуют более чем мистические параллели. Одним из ключе­вых последствий фашистского нашествия стало соединение коммунизма с национализмом, в результате которого послевоенное вхождение государств в Советский Союз должно было ока­заться куда менее прочным, чем в период между двумя войнами. Относительное слиипие ком­мунизма с национализмом можно было также наблюдать в тех областях Восточной и Юго-Во­сточной Азии, которые подверглись жестокому гнету японского милитаризма в промежутке с 1937 по 1945 год. Мао, Тито, Хо lllu Мин, Ким Ир Сен и Онвер Ходжа являют собой примеры такого рода слияния.

15. Достойный удивления год (лит.). Прим. пер.

16. Причины их возникновения слишком сложны, чтобы тщательно анализировать их во вводной статье. Тем не менее нам представляется оправданным связать эти причины с после­военным закатом колониальных империй, вследствие которого круто понизились престиж и привлекательность имперских центров, а энергичные молодые представители «национально­стей» лишились возможности, как говорится, выпускать пар, поехав в Анголу, Алжир, Ин­дию или Конго. В то же время принадлежность существующих в Западной Квропе независи­мых государств к Сообществу делала их абсолютистские претензии менее убедительными, чем прежде.

17. Имеется в виду Немецкий таможенный союз, организованный в XIX веке по инициати­ве немецкого экономиста Фридриха Листа. Прим. pot).

18. Судя по всему, Андерсон имеет в виду сепаратистские вооруженные движения тюркс- ко-мусульманского населения в Синьцзнн-Уйгурском автономном районе Китайской Народ­ной Республики, выступающие за отделение этого региона от Китая. Прим. pet).

19. Помни о смерти (лит.). Прим. пор.

20. Из ничего (лит.). Прим. пор.

21. Хабермас публично выразил свои опасения относительно воссоединения Германии, осу­ществленного Гельмутом Колем: совершенно очевидно, что он высоко оценивает потенциал Европейского Сообщества, видя в нем надежду на обуздание великогерманского шовинизма.

ЛОРД АКТОН

ПРИНЦИП НАЦИОНАЛЬНОГО САМООПРЕДЕЛЕНИЯ

Повсюду, где работа мысли соединялась со страданиями, неотделимыми от широкомасштабных перемен в народной жизни, люди впечатлительные и склонные к умозрительным построениям измышляли совершенные обще­ства, в которых они искали если не панацею от общественных зол, то хотя бы утешение в страданиях, причину которых устранить не могли. Поэзия всегда лелеяла мечту о некоем уголке земли, отодвинутом в неопределенную даль во времени или в пространстве, отнесенном на Западные острова или в Аркадию, где простодушные и безмятежные люди, свободные от коррупции и равнодушные к благам цивилизации, воплотили легенду о золотом веке. Назначение и строй мыслей поэтов почти всегда одинаковы, и созданные ими картины идеального мира мало рознятся между собой; однако когда настав­лять или перестраивать человечество путем измышления воображаемых го­сударств принимаются философы, их побуждения носят более определенный и непосредственный характер, и их общество всеобщего согласия оказыва­ется столько же образцом, сколько и сатирой. Платон и Плотин, Мор и Кам- панелла строили свои фантастические общества из кирпичей, отсутствовав­ших в здании тех реальных обществ, недостатки которых побуждали их к этому труду. Их «Государство», «Утопия» и «Город Солнца» были вызовом положению вещей, которое они, исходя из своего опыта, осуждали и от не­достатков которого искали прибежища в противоположной крайности. Вли­яния эти труды не оказали и из литературы в политику не перешли, ибо для придания политической идее реальной власти над массами требуется нечто большее, чем недовольство и умозрительная изобретательность. Выдуман­ная философом схема может стать руководством к действию только для фа­натиков, но никак не для народа; и хотя угнетение способно вновь и вновь вызывать свирепые вспышки насилия, напоминающие конвульсии челове­ка, страдающего от резкой боли, оно не в состоянии сформировать надеж­ной цели и наметить путей обновления, если осознание существующего зла еще не соединилось с новым представлением о счастье.

История религии дает этому исчерпывающую иллюстрацию. Между сек­тами позднего средневековья и протестантизмом имеется существенная раз­ница, перевешивающая моменты сходства, о которых полагают, что они — предвестники Реформации, и сама по себе вполне достаточная для объясне­ния жизнестойкости Реформации сравнительно с сектами. В то время как Уиклиф и Гус отрицали некоторые стороны католицизма, Лютер отверг власть церкви и дал совести каждого человека ту независимость, которая не могла не вести к непрестанному сопротивлению. Подобная же разница име­ется между восстанием Нидерландов, английским Великим мятежом, амери­канской Войной за независимость или Брабантской революцией, с одной сто­роны, и Французской революцией — с другой. До 1789 года восстания про­воцировались частными несправедливостями и оправдывались определенны­ми жалобами и апелляцией к общечеловеческим принципам. В ходе борьбы порою выдвигались новые теории, но в целом они были случайны, так что величайшим поводом против тирании была верность древним законам. Пос­ле перемены в умах, произведенной Французской революцией, вызванные к жизни пороками социального устройства устремления превратились но всем цивилизованном мире в постоянно действующие силы. Не нуждающиеся ни в пророке для их провозглашения, ни в выдающемся поборнике для их защи­ты, эти порывы самопроизвольны и агрессивны, они идут от низов, безрассуд­ны и почти непреодолимы. Революция осуществила перемену в умонас трое­ниях частью через свои доктрины, частью через косвенное влияние, оказан­ное ходом событий. Она научила людей рассматривать их желания и нужды как верховный критерий права. Быстрое чередование власти, при котором каждая партия ищет расположения масс как вершителей и хозяев успеха и находит у них поддержку, приучило массы к неповиновению и произволу. Частое падение правительств и перераспределение территорий лишили все соглашения достоинства нерушимости. Традиции и предписания перестали быть стражами и попечителями власти; наконец, порядки, возникшие в ходе революций, военных триумфов и мирных договоров, также ни во что не ста­вили освященные временами права. Обязанности неотделимы от прав, и на­роды отказываются подчиняться законам, переставшим защищать их.

При таком состоянии дел в мире теория и практика шли бок о бок, и зло­бодневные пороки общества беспрепятственно вели к возникновению оппо­зиционных систем. Там, где царствует свобода воли, регулярность естествен­ного прогресса охраняется столкновением крайностей. Реакция бросает лю­дей из одной крайности в другую. Преследование отнесенной в неопределен­ную даль идеальной цели, пленяющей воображение своим великолепием, а разум — простотой, вызывает к жизни энергию, которую никогда бы не вдох­нула в людей разумная и достижимая цель, всегда стесняемая множеством противоборствующих притязаний, связанная представлениями здравого смысла, осуществимости и справедливости. Там, где речь идет о массах, один переизбыток или преувеличение исправляет другой, одна ошибка уравнове­шивает другую, так что в итоге они способствуют выявлению истины. Не­многим не под силу великие перемены без посторонней помощи; многим — не хватает мудрости руководствоваться одной только истиной. Если болезнь изменчива и многообразна, ни одно конкретное средство не может удовлет­ворить нуждам всех. Лишь привлекательность абстрактной идеи совершен­ного государства способна свести в едином порыве человеческие множества, ищущие универсального лекарства от самых разных и конкретных зол и по­роков, во имя общего и ко всевозможным условиям приложимого рецепта оздоровления. Отсюда следует, что ложные принципы, равно соотнесенные с дурными и достойными стремлениями рода человеческого, являются нор­мальными и необходимыми составляющими общественной жизни наций.

Построения этого рода справедливы в той мере, в какой они вызваны ясно установленными пороками и направлены на их устранение. Они играют по­лезную роль в качестве оппозиции, ибо служат предостережением и угро­зой, побуждая улучшать существующее положение вещей и постоянно на­поминая о присутствии заблуждения. Они не могут служить основанием для переустройства гражданского общества, как медицина не служит добыванию пищи; однако они могут оказывать благоприятное влияние с точки зрения переустройства, ибо предписывают пусть не меру, но направление необхо­димых преобразований. Они противостоят порядку вещей, сложившемуся в результате эгоистического и насильственного злоупотребления властью пра­вящими классами; в результате искусственного сведения жизни к вещному развитию мира, лишенного идеализма или нравственной цели. Практичес­кие крайности отличаются от вызываемых ими теоретических крайностей тем, что первые отмечены произволом и насилием, тогда как вторые хоть и проникнуты, подобно первым, революционностью, но в то же время явля­ются и целительными. В одном случае заблуждение является сознательным, в другом — неизбежным. Такова основная черта борьбы между существую­щим порядком и разрушительными учениями, отрицающими его закон­ность. Имеются три основные теории этого рода, оспаривающие современ­ное распределение власти, собственности и территории и нападающих, со­ответственно, на аристократию, средний класс и верховную власть. Это теории равенства, коммунизма и национальной независимости. Хотя они происходят от одного корня, противостоят родственным видам зла и соеди­нены множеством звеньев, появились они не одновременно. Первую провоз­гласил Руссо, вторую Бабеф, третью Мадзини; причем третья, возникшая позже первых двух, представляется сейчас самой притягательной и самой многообещающей по части будущих возможностей.

Date: 2015-11-13; view: 316; Нарушение авторских прав