Радикализация

Возможно, самым интересным аспектом деятельности Радио «Вервольф» была революционная патетика, которой были пронизаны все передачи. По своему стилю они действительно напоминали пропагандистские приемы, присущие «эпохе борьбы». Вновь на флаг оказались поднятыми самые радикальные устремления национал-социализма. Геббельс неоднократно указывал, что Радио «Вервольф» являлось попыткой возвращения к особенностям «национального социализма». Постоянно говоря о «вервольфах» как «национал-социалистическом освободительном движении», Геббельс сознательно эксплуатировал название одной из преемниц гитлеровской партии, запрещенной после «пивного путча», — Великогерманское национал-социалистическое освободительное движение, возглавляемое Грегором Штрассером. Казалось, что Геббельс, начавший свою карьеру в левом крыле национал-социалистической партии, вновь склонялся к социальным идеалам. Он утверждал: «Радио «Вервольф» будет играть такую же экстремистскую роль, как и газета «Ангриф» в славные дни нашей борьбы». Геббельса даже не ужасало возможное сотрудничество с Юлиусом Штрайхером, патологическим антисемитом, чье неадекватное поведение стало причиной его смещения с поста гауляйтера. Однако Радио «Вервольф» прекратило его передачи прежде, чем мир узнал о политическом возвращении Штрайхера. Таким образом, радиопередачи были намного радикальнее, чем официальная военная пропаганда, которая также курировалась Геббельсом. Это было некой психологической отдушиной для министра пропаганды, который после «ночи длинных ножей» не рисковал вспоминать о своих социалистических взглядах. Теперь он мог смело провозглашать курс на «левый» экстремизм. Интересно обратить внимание на то, что к апрелю 1945 года Геббельс намеревался занять свое место в ряду таких людей, как Вальтер Штеннес, братья Штрассеры, Эрнст Рём, отличаясь от них лишь лояльностью фюреру.

Мало кто обратил внимание на одно из первых сообщений Радио «Вервольф», в котором по инициативе Геббельса говорилось, что «война была несущественным фактом по сравнению с паневропейской антибуржуазной революцией, которая шла полным ходом». Это указывало на намерение возродить старую «политическую ересь», присущую радикальным кругам штурмовиков.

Они провозглашали курс на «перманентную революцию», что в 1934 году стоило им жизни. Геббельс полагал, что в ходе такой революционной борьбы надо было избавляться от методов буржуазных войн. Это был камешек в огород Геринга и Гиммлера. Геббельс настаивал на односторонней отмене Женевской конвенции. Но подобные выходки остались фактически незамеченными. Однако такие опрометчивые революционные декларации были слишком радикальными для потенциальных «вервольфов». 5 апреля 1945 года станция была вынуждена передать длинную оправдательную речь. Отрицание правил войны было приписано вражеской пропаганде. Пускался в ход аргумент, что это была провокация Союзников, которые постоянно нарушали международное право, развязывая агрессивные войны и проводя «воздушный террор». Диктор добавлял: «Вервольф» возник, чтобы восстановить попранные законы».

С самого начала Радио «Вервольф» планировалось как проект, «обращенный к неустрашимому несговорчивому политическому меньшинству, которое всегда являлось стальным наконечником народного копья». Нацистские пропагандисты полагали, что «этот политический авангард включал в себя приблизительно 10 % немецкого населения». Даже этот незначительный слой мог, по их мнению, заразить активностью широкие народные массы. Утверждение, типичное для революционеров. Чтобы сделать пассивные слои населения более терпимыми к действиям «вервольфов», руководители радио предприняли несколько шагов. Несмотря на нацистские агитационные штампы, Радио «Вервольф» продемонстрировало удивительную готовность признать и даже простить рядовым немцам их пассивность, которая объяснялась усталостью от войны. «Мы, «вервольфы», не ставим никому в упрек усталость. Эта усталость рано или поздно пройдет. Никто не может сделать больше, чем позволяют его силы». В первых радиопередачах станции вообще открыто признавалось, что давление на гражданское население, которое должно было иметь своим следствием рост численности рядов «Вервольфа», было пустой затеей. «Придет время, когда в наших рядах окажутся все те, кто сейчас утомлен войной и бомбежками».

В определенный момент стало понятно, что для создания привлекательного имиджа «вервольфов» едва ли было достаточно революционной национал-социалистической патетики — под конец войны нацистская идеология явно не пользовалась популярностью. Именно поэтому постепенно радио стало изображать «вервольфов» как народных мстителей, защитников мирного населения, которые спасали рядовых немцев от произвола Союзников. Рассказывалось множество историй. Например, в Кельне «вервольфы» убили американского солдата, который жестоко избил старуху. Радио «Вервольф» также утверждало, что партизаны похищали продовольствие со складов Союзников, дабы раздавать его жителям, тем самым намереваясь сорвать «голодную кампанию», которую якобы проводили Союзники. Лишь в середине апреля Радио было вынуждено признать, что большинство партизан были не народными мстителями, а хорошо подготовленными диверсантами, которые были заброшены в тыл противника.

Геббельс также использовал Радио «Вервольф» для того, чтобы вести борьбу против ряда «западных» гауляйтеров, к которым он испытывал личную неприязнь. Для этого было множество причин: коррупция, попытки ограничить власть самого Геббельса. Но больше всего его раздражало, что они не намеревались повиноваться ему в деле организации «тотальной войны». Однако эта фракционная тенденция не была следствием идей, которыми был одержим Геббельс. По сути, она была неизбежна в силу самой ситуации, сложившейся в Третьем рейхе. Во многом программы Радио «Вервольф» следовали в фарватере итальянских фашистов, которые после создания республики «Сало» взяли радикальный курс. Опираясь на рядовых фашистов, руководство республики обрушилось на партийных бонз, которые, утопая в роскоши, забыли о патриотизме и, по сути дела, предали Италию. Геббельс прекрасно понимал, что перспективы безоблачного существования в будущем были краеугольным камнем любого фанатичного движения. Именно поэтому Радио «Вервольф» объявило о намерении избавиться от карьеристов, охотников до чинов, коррупционеров — все они подменяли общенациональные интересы собственной выгодой. 13 апреля в одной из программ была выражена наиболее критическая (в отношении западных бургомистров и партийных бонз) точка зрения. «В старые добрые времена они использовали свое социальное положение, чтобы обогатиться за счет народа. В течение многих лет они проповедовали идеалы спартанской жизни, даже не намереваясь следовать им. Большинство из них никогда не сталкивалось на этой войне с реальной борьбой. Они даже не почувствовали, что началась война. Они ленивы и заботятся лишь о собственной власти». В одной из бесед со своими помощниками Геббельс пошел еще дальше, утверждая, что растущий хаос в стране, которому способствовали действия «вервольфов», на самом деле являлся благом. «Огонь национал-социализма рисковал задохнуться под пеплом режима бонз, господствовавших в Третьем рейхе. Штормовой ветер вражеского вторжения вновь раздует этот огонь».

Подобная пропаганда была очень удобным способом избежать упоминания имени Гитлера. Она активно использовала стереотип о «добром царе», который не знал о творимом произволе на местах. Фюрера упомянули лишь в его день рождения, 20 апреля. При этом его назвали «революционным социалистом, чье историческое значение состояло том, что он, ведя нас к победе, освободил социализм от всей лжи, искажений и неверных истолкований». Только экстремисты из штата Радио «Вервольф» имели достаточно наглости в апреле 1945 года говорить о возможной победе! Но даже в этой ситуации день рождения Гитлера использовался как шанс для критики «буржуазных душ, которые критиковали фюрера, так как боялись истинного социализма». Когда Гитлер оказался в осажденном Берлине, радио стало изображать его как героическую фигуру — ход весьма необычный для нацистской пропаганды. «Гитлер не бежал на юг Германии. Он остался в Берлине, а вместе с ним все те, кто достоин быть рядом с ним. Там нет бонз, «реакционных элементов» и прочих трусов. В столице Германии сражаются бескомпромиссные революционные борцы, которых ведет за собой близкий друг фюрера, гауляйтер Геббельс».

Принимая во внимание подобную революционную риторику, нет ничего удивительного в том, что многие функционеры отказывались признавать «вервольфов» партийной структурой, на базе которой должно было возникнуть широкое народно-освободительное движение. Возможно, многие лидеры НСДАП чувствовали, что такая трактовка «Вервольфа» автоматически освобождала их от обвинений в организации партизанской войны. В конце концов, они едва ли хотели способствовать явлению движения, которое относилось враждебно только к военным противникам, но и к ним самим, все самые последовательные нацисты сомневались относительно провозглашенных принципов партизанской борьбы: их пугала перспектива национального хаоса и ответных мер, которые могли предпринять Союзники. Подобный контраст между Радио «Вервольф» и официальной партийной позицией можно считать первыми проявлениями неофашизма. То есть Радио «Вервольф» стало предвестником будущего неофашистского движения. Можно с определенной долей уверенности утверждать, что неофашистские идеи появились на свет гораздо раньше, чем само это явление. В частности, Радио «Вервольф» провозглашало левый поворот в национал-социалистическом движении. Данная ситуация по ряду моментов напоминала события 1933–1934 годов. После провалившегося заговора 1944 года последовательные национал-социалисты все чаще и чаще говорили не только о борьбе против евреев, большевизма и западной плутократии, но и о борьбе с выжившими реакционерами и пораженцами. Именно последние были той силой, которая, сточки зрения национал-социалистических радикалов, могла в любой момент предать режим, начав сотрудничество с противниками, которым удалось форсировать германские границы.

Другая радикальная тенденция была связана с тем, что тяготы войны привели к ликвидации среднего класса как такового. Геббельс не мог скрыть радости, наблюдая за этим процессом «пролетаризации», который впервые проявился в годы Первой мировой войны и стал набирать темп во времена Веймарской республики, подхлестываемый гиперинфляцией и экономической депрессией. «Разрушение буржуазного образа жизни порождало новые легионы неимущих изгоев и жертв общества, тот вид людей, которые создали основу национал-социалистического движения прежде, чем прусские юнкеры и промышленники подтянулись к восходящей звезде». В 1930-х годах национал-социализм, обратившийся к среднему классу, потерял свою сущность, растворился в буржуазной массе. Радио «Вервольф» стремилось построить новую базу для национал-социализма, которой могли стать обездоленные и бездомные, чьи жилища были сметены бомбами «англоамериканской плутократии». Красная Армия с этой точки зрения рассматривалась лишь как угроза культуре Германии — не более того.

Риторика, направленная на стимуляцию подобных антибуржуазных импульсов, активно эксплуатировала социалистический радикализм, политический нигилизм и романтику народно-освободительных движений. Водной из радиопередач прозвучали такие слова: «Вместе с памятниками культуры будут разрушены последние препятствия, отделяющие нас от выполнения нашей революционной задачи. Теперь, когда Германия лежит в руинах, мы будем вынуждены восстановить Европу. В прошлом частная собственность роднила нас с буржуазной этикой и менталитетом. Но собственность исчезла, а вместе с ней и наше буржуазное спокойствие. Бомбы разнесли тюремные стены, за которыми томились революционные пленники. Пытаясь уничтожить будущее Европы, враг преуспел лишь в разрушении прошлого, с которым ушло все наносное и отжившее своей век. Крушение традиционного фасада явило нам начало новой революции. Все те, кто в силах понять это, являются немецкими революционерами». Таким образом, подлинный голос «освободительного национал-социализ-ма» был доктриной бесцельного, но ликующего разрушения буржуазной жизни.