Эпоха просвещения в фольклоре петербургского студенчества

Петербургской период истории России безо всякой натяжки можно назвать эпохой русского Просвещения. Здесь, в Петербурге, в самом начале XVIII века почти одновременно с основанием города церковь впервые была лишена многовекового монопольного права на предоставление знаний. Появились первые, сначала военные, а затем и светские учебные заведения, организованные по европейским образцам. Незадолго до своей смерти Петр I успел сформулировать идею универсального университетского образования, а его дочь, императрица Елизавета Петровна, подписала указ о создании государственного Университета в Москве. Первое профессиональное образование появилось в Петербурге одновременно с созданием Берг‑коллегии, руководившей добывающими отраслями зарождающейся промышленности. При Екатерине II было положено начало женскому образованию. И наконец, в 1801 году впервые в России создается Министерство народного образования, ставшее во главе сформированной цельной и строго регламентированной системы образовательных учреждений в стране. В целом такая структура, пройдя сквозь три столетия самых невероятных социально‑политических испытаний, сохранилась до настоящего времени.

Между тем первые попытки просвещения взрослого населения были наивными и носили игровой, развлекательный характер, сродни современным опытам подготовки к поступлению в общеобразовательную школу в подготовительных группах детских воспитательных учреждений. По совету немецкого философа‑идеалиста Готфрида Вильгельма Лейбница, который одним из путей просвещения считал собирание всяческих редкостей и создание на их основе просветительских общедоступных собраний, Петр I основал первый в России музей. Приводя в суеверный ужас невежд и ретроградов, он издает указ «О принесении родившихся уродов». Коллекция начинает складываться еще в допетербургский период, в Москве, куда свозятся приобретенные самим царем и подаренные ему необычные вещи, редкие инструменты, книги – все то, что, по мнению Лейбница, «может наставлять и нравиться», а по выражению Петра – «зело старо и необыкновенно». В 1714 году коллекцию перевозят в Петербург и размещают в Летнем дворце, в специально выделенном для этого помещении, названном «Куншткамерой», что в переводе с немецкого означает «кабинет редкостей». Однако коллекция стремительно растет и очень скоро грозит вытеснить из Летнего дворца его обитателей. В 1719 году ее переводят в палаты казненного к тому времени сподвижника царя Александра Кикина на Береговую линию, вскоре переименованную в Шпалерную. Здесь, в Кикиных палатах, и открывается первый в России общедоступный музей – Кунсткамера.

Однажды, как рассказывает старинное предание, Петр I пришел в Кунсткамеру в сопровождении знатнейших людей. Указав на выставленные там редкости, царь будто бы сказал: «Теперь представляется полная возможность знакомить всех как с устройством тела человека и животных, так и с породами множества насекомых. Пусть народ наглядно видит богатство обитателей земного шара». Генерал‑прокурор Сената граф Павел Иванович Ягужинский, имея в виду, что Кунсткамере нужна финансовая поддержка, чтобы приобретать новые редкости, предложил Петру брать с посетителей плату по одному рублю. Это предложение не понравилось Петру. «Нет, Павел Иванович, – сказал он Ягужинскому, – чем брать, я скорее соглашусь угощать каждого пришедшего чаем, кофе или водкой».

И действительно, вскоре главному смотрителю Кунсткамеры выделили 400 рублей в год на угощение посетителей. Этот обычай просуществовал долго. Еще при императрице Анне Иоанновне посетителей угощали по желанию кофе, бутербродом или водкой, и Кунсткамера была открыта для всех без исключения сословий.

Но удаленность Кикиных палат от центра Петербурга снижала то значение, которое придавал Кунсткамере Петр I, поэтому начали подыскивать место для строительства специального здания. Однажды, согласно легенде, прогуливаясь по Васильевскому острову, Петр наткнулся на две необыкновенные сосны. Ветвь одной из них так вросла в ствол другой, что было невозможно определить, какой из двух сосен она принадлежит. Такой раритет будто бы и подал Петру мысль именно на этом месте выстроить музей редкостей.

Кунсткамеру возвели по проекту архитектора Георга Маттарнови, хотя в строительстве здания принимали участие и такие известные зодчие, как Н. Гербель, Г. Киавери и М. Земцов. Открытие нового музея состоялось в 1728 году. Говорят, достойное место в его экспозиции занял кусок той необыкновенной сосновой ветви.

Еще один подобный опыт просвещения был предпринят Петром в Летнем саду. Летний сад был разбит по инициативе и по личному указанию самого Петра в 1704 году на месте старинной, еще допетербургской усадьбы шведского майора Конау. Заразившись просветительскими идеями Готфрида Лейбница, Петр хотел, чтобы Летний сад, как и Кунсткамера, служил просвещению. Якоб Штелин, приехавший в Петербург в 1735 году, записал любопытное предание.

«Шведский садовник Шредер, отделывая прекрасный сад при Летнем дворце, между прочим, сделал две куртины, или небольшие парки, окруженные высокими шпалерами, с местами для сидений. Государь часто приходил смотреть его работу и, увидавши сии парки, тотчас вздумал сделать в сем увеселительном месте что‑нибудь поучительное. Он приказал позвать садовника и сказал ему: „Я очень доволен твоею работою и изрядными украшениями. Однако не прогневайся, что прикажу тебе боковые куртины переделать. Я желал бы, чтобы люди, которые будут гулять здесь в саду, находили в нем что‑нибудь поучительное. Как же нам это сделать?“ – „Я не знаю, как это иначе сделать, – отвечал садовник, – разве ваше величество прикажете разложить по местам книги, прикрывши их от дождя, чтобы гуляющие, садясь, могли их читать“ Государь смеялся сему предложению и сказал: „Ты почти угадал; однако читать книги в публичном саду неловко. Моя выдумка лучше. Я думаю поместить здесь изображения Езоповых басен“. <…> В каждом углу сделан был фонтан, представляющий какую‑нибудь Езопову басню. <…> Все изображенные животные сделаны были по большей части в натуральной величине из свинца и позолочены. <…> Таких фонтанов сделано было более шестидесяти; при входе же поставлена свинцовая вызолоченная статуя горбатого Эзопа. <…> Государь приказал подле каждого фонтана поставить столб с белой жестью, на котором четким русским письмом написана была каждая басня с толкованием».

Просветительской цели служили и античные скульптуры, специально закупленные Петром I в Италии. Таблички, установленные рядом с ними, сообщали посетителям краткие исторические и культурологические сведения, связанные со скульптурами. К середине XVIII века количество скульптур в Летнем саду приближалось к 250. Остается только сожалеть, что большинство из них погибли в результате разрушительных наводнений 1777 и 1824 годов. Сохранилось только 89 скульптур, среди которых наиболее известна «Нимфа Летнего сада» – беломраморная Флора, выполненная в начале XVIII века неизвестным итальянским скульптором. К 1735 году, когда в Петербург приехал Якоб Штелин, в Летнем саду было устроено более 30 фонтанов, хотя в предании, отрывок из которого мы привели, упоминается о шестидесяти. К сожалению, все фонтаны погибли во время наводнения 1777 года. Впоследствии их решили вообще не восстанавливать.

Сколь трудным и непредсказуемым оказалось благородное дело просвещения, можно понять из истории Венеры Таврической. Эта подлинная античная статуя III века до н. э., найденная во время раскопок в Риме в 1718 году, была привезена в Россию стараниями агента Петра I Юрия Кологривова и дипломата Саввы Рагузинского. Венеру удалось обменять на мощи святой Бригитты, хотя надпись на бронзовом кольце пьедестала и напоминает о том, что Венера подарена Петру I папой Климентом XI.

С огромными предосторожностями, в специальном «каретном станке» статуя была доставлена в Петербург и установлена в Летнем саду «всем на обозрение и удивление». Появление Венеры в «мраморной галерее царского огорода» было воспринято далеко не однозначно. Венеру называли «Срамной девкой», «Блудницей Вавилонской» и «Белой дьяволицей», и, по свидетельству современников, многие плевались в ее сторону. У скульптуры пришлось поставить караульного.

В конце концов, после разрушительного наводнения 1777 года, когда часть скульптур серьезно пострадала от стихии, Венеру из Летнего сада убрали. Она попала в Таврический дворец, откуда в середине XIX века была перенесена в Эрмитаж. Тогда‑то за ней и закрепилось современное название – Таврическая.

В октябре 1917 года, сразу после штурма Зимнего дворца, во избежание неконтролируемых искушений возле безрукой нагой богини, как и в далеком начале XVIII века, был поставлен вооруженный матрос. Если верить фольклору, время от времени он выкрикивал: «Кто руки обломал? Ноги повыдергиваю!» Но мы забежали вперед. Вернемся в начало XVIII столетия.

Одной из важнейших причин, побудивших Петра I незамедлительно приступить к военной реформе, было полное отсутствие в русской армии Московского государства регулярной и систематизированной военной подготовки. Отсюда пугающее преобладание среди командиров и военачальников выходцев из других государств и питомцев других, порою враждебных, армий. Даже несмотря на личную преданность абсолютного большинства наемных офицеров своей новой родине и общеевропейскую традицию того времени, которая поощряла волонтерскую службу в иностранных войсках, введение института военной подготовки офицеров стало насущной необходимостью. Армии требовались национальные кадры.

Так в России появилось новое французское слово – кадет. Этим словом, означающим в буквальном переводе «младший», в дореволюционной России назывались воспитанники привилегированных закрытых средних военно‑учебных заведений – кадетских корпусов. В Петербурге находились Первый, Второй, Павловский, Константиновский, Николаевский и два Александровских (один в самом городе и один в Царском Селе) кадетских корпуса. Как правило, кадетами становились дворянские дети, которые через семь лет учебы выпускались из корпусов офицерами армии.

Кадеты носили форму, которая в разных корпусах отличалась цветом погон, петлиц и околышков фуражек. Так, например, у воспитанников Второго кадетского корпуса, который находился на набережной реки Ждановки, то есть у самой воды, они были синими. По цвету воды и цвету морских гигантов их называли «китами». Обязательным элементом кадетской формы был штык, который будущие офицеры носили на поясе. В городе воспитанников военных училищ дразнили: «Кадет на палочку надет». Иногда эта дразнилка приобретала рифмованный вид:

Кадет на палочку надет.

Палочка трещит,

Кадет пищит.

Чаще всего дразнилки содержали в себе шуточные характеристики, свойственные тем или другим кадетским корпусам. Так, василеостровские кадеты Горного, Сухопутного и Морского корпусов обменивались друг с другом соответственными веселыми кличками: «морские‑воровские», «горные‑задорные», «сухопутные‑беспутные».

Почетными опекунами Кадетских корпусов обычно были самые высокородные особы, вплоть до членов императорской семьи. В круг их забот входило не только обучение будущих командиров армии, но и нравственное воспитание кадетов. Иногда методы воспитания принимали самые анекдотические формы. Со временем рассказы о них превращались в кадетские легенды и предания. Например, когда Павел I приобрел для своей фаворитки дом на набережной Невы, то будто бы даже издал указ о том, чтобы воспитанники кадетских корпусов, проходя мимо, по команде отворачивали от этого здания головы.

Старейшим военно‑учебным заведением для подготовки офицеров военно‑морского флота был основанный еще Петром I в 1701 году в Москве Морской корпус. За свою более чем 300‑летнюю историю училище несколько раз меняло название. В 1715 году оно было преобразовано в Морскую академию, затем, при императрице Елизавете Петровне стало называться Морским шляхетским корпусом, а с 1802 года – Морским кадетским корпусом. В советское время корпус стал называться Высшим военно‑морским училищем имени М.В. Фрунзе. В настоящее время он вновь стал Морским корпусом. Но как бы оно ни называлось, его воспитанники считают, что самое достойное название для их училища – «Старейшее»:

На набережной Шмидта,

Где вывеска прибита

О том, что здесь

«Старейшее» стоит.

В начале XVIII века на месте современного училища стояли дома Остермана и Барятинского. Затем оба дома были пожалованы графу Б.Х. Миниху, который перестроил их в собственный дворец, богато декорированный лепкой и скульптурой. В 1796–1798 годах дворец Миниха был в очередной раз перестроен по проекту архитектора П.И. Волкова для размещения в нем кадетского училища.

В училище есть так называемый Компасный зал, паркетный пол которого изображает компасную картушку со всеми мельчайшими подробностями, выложенную из ценных пород дерева. Компасный зал издавна знаменит своими традициями. Одна из них – давняя и ныне отменена. Согласно этой традиции, на картушку ставили наказанных кадетов. Рассказывают, что в некоторые дни весь круг до отказа заполнялся провинившимися воспитанниками. В местном фольклоре это называлось «стоять на компасе». Затем появилась и с некоторых пор свято соблюдается другая традиция. Теперь ходить непосредственно через картушку могут только адмиралы. Остальные офицеры должны аккуратно обходить изображение, старательно прижимаясь к стенкам зала.

Имя своего боевого покровителя Михаила Васильевича Фрунзе училище получило в 1926 году. Вероятно, тогда же появились и обиходное название училища – «Фрунзенка», и прозвище его курсантов и выпускников – «фрунзаки». Причем прозвище, что бывает не так часто с местным фольклором, вышло далеко за пределы не только училища, но и всего Петербурга. «Фрунзаками» называют всех офицеров российского флота, когда бы то ни было закончивших Высшее военно‑морское училище им. М.В. Фрунзе.

С 1827 по 1842 год директором Морского кадетского корпуса был его выпускник, известный мореплаватель, адмирал Иван Федорович Крузенштерн. В 1873 году на набережной Невы, напротив входа в училище ему был установлен памятник, выполненный по модели скульптора И.Н. Шредера. Была в этом замечательном монументе одна курьезная особенность, подмеченная в свое время фольклором и сразу же ставшая известной всему Петербургу. Если смотреть на памятник, медленно обходя его вокруг, то в какой‑то момент начинаешь поражаться сходству щеголеватого морского офицера с античным сатиром во время разнузданных сатурналий. Это ощущение эротичности возникало в связи с торчащей рукоятью офицерского кортика, укрепленного под определенным углом к бедру адмирала. Бытует легенда, будто бы этот образ скульптор создал в отместку за то, что Крузенштерн наставил ему рога. На самом деле скульптору Шредеру было всего 11 лет, когда великий мореплаватель ушел из жизни.

Легенда оказалась настолько живучей, что городские власти через 100 лет после установки памятника не удержались и в рамках борьбы с сексом, которого, как известно, в стране победившего социализма просто не могло быть, изменили положение злосчастного кортика и расположили его строго вдоль бедра морехода, не вызывая никаких дурных ассоциаций. Блюстители нравственности попытались этим высокоморальным актом убить и второго зайца. Прервалась давняя традиция, раздражавшая руководство. Теперь в ночь перед выпуском будущие офицеры из Высшего военно‑морского училища имени М.В. Фрунзе перестали до блеска начищать пастой ГОИ личное оружие адмирала. Во многом это утратило смысл.

В настоящее время историческая справедливость восстановлена, и кортик адмирала, как и прежде, будоражит неокрепшие умы современных продвинутых тинейджеров.

Памятник Ивану Федоровичу Крузенштерну прочно вошел в местный кадетский фольклор. Курсанты Военно‑морского училища ласково называют его «Ваней», или «Железным Ваней», и рассказывают веселую историю об одной незадачливой выпускнице школьной десятилетки, которая познакомилась с юным первокурсником, проводила его до проходной училища и, счастливая, простилась, не успев ничего узнать о курсанте. Единственное, что она знала наверняка, – это имя своего избранника. Через несколько дней она вновь пришла к училищу и робко спросила у дежурных, нельзя ли вызвать на проходную ее Ваню. Часовые переглянулись и, едва сдерживая смех, дружно показали на набережную: «Там твой Ваня». Девушка доверчиво перебежала трамвайные пути, долго озиралась по сторонам, несколько раз обошла памятник Крузенштерну, пока повлажневшие глаза ее не остановились на бронзовой доске с надписью: «Первому русскому плавателю вокруг света Ивану Федоровичу Крузенштерну от почитателей его заслуг». Никто не знает, чем закончилась эта невинная шутка для девушки, но с тех пор такой розыгрыш стал любимым развлечением молодых курсантов. «Приходи к проходной, спроси Ваню Крузенштерна. Меня всякий знает», – шутят курсанты, торопливо прощаясь со своими случайными подругами.

С памятником великому флотоводцу связана старая курсантская традиция. В ночь перед выпуском будущие морские офицеры из собственных тельняшек шьют одну гигантскую полосатую фуфайку и перед рассветом натягивают ее на бронзовые плечи адмирала. Считается, что только после этого ритуала путь в море для них становится открытым.

В 1731 году в Петербурге был основан Сухопутный шляхетский корпус, с историей которого связано имя одного из его директоров, Федора Ангальта. Его подлинное имя – граф Фридрих Ангальт. Он был сыном наследного принца Вильгельма‑Августа Ангальт‑Дессауского и приходился дальним родственником императрице Екатерине II, хотя, по некоторым источникам, сам принц вовсе не считал себя немцем и при случае любил подчеркивать, что по национальности он якобы француз. В 1783 году Ангальт, к тому времени уже всерьез прославившийся на своей родине, покидает службу и вступает в русскую армию, получив сразу звание генерал‑адъютанта и должность генерал‑инспектора войск, расположенных в Ингерманландии, Эстляндии и Финляндии. А 8 ноября 1786 года Екатерина II собственным именным указом назначает «Генерал‑поручика и Кавалера Графа Федора Евстафьевича Ангальта», как «человека высокопросвещенного», директором Сухопутного шляхетского корпуса.

На устах петербуржцев имя Ангальта появилось после того, как они вдруг обнаружили, что одна из наружных стен Шляхетского корпуса сплошь покрыта различными изображениями из всемирной истории, арифметическими и алгебраическими задачами и формулами, шарадами и головоломками на французском и русском языках. Говорили, что Ангальт придумал это «для назидания кадет, а отчасти и прохожих». Петербуржцы по достоинству оценили выдумку директора Корпуса и прозвали стену «Говорящей».

Через некоторое время в Корпусе была расписана и другая наружная стена. На ней художник изобразил все народы земного шара в национальных костюмах. Среди них только один народ был изображен в виде голого человека с куском сукна в руках. Согласно преданию, на вопрос Ангальта, что хотел этим изображением сказать художник, тот будто бы ответил: «Это я написал француза, и так как у них мода ежедневно меняется, то в настоящее время я не знаю, какого покроя французы носят свое платье».

В 1759 году в Петербурге было основано училище для воспитания пажей и камер‑пажей. В 1802 году оно реорганизуется по типу кадетских корпусов и получает название Пажеский корпус. Это было весьма привилегированное учебное заведение, прием в которое контролировали едва ли не сами императорские особы. Среди легенд и анекдотов об императоре Николае I сохранился рассказ о резолюции, якобы поставленной им на прошении некоего отставного генерал‑майора принять его сына в Пажеский корпус. Дело происходило в сентябре, и прошение начиналось с обращения: «Сентябрейший государь…» Император начертал: «Принять, дабы не вырос таким же дураком, как отец».

До 1802 года Пажеский корпус размещался в так называемом Лейб‑компанском доме на Миллионной улице, 33. Затем на набережной реки Фонтанки, 6, и только с 1810 года – в Воронцовском дворце на Садовой улице. С тех пор в петербургском свете кадеты и выпускники Пажеского корпуса имели почетное прозвище «мальтийские рыцари», по Мальтийской капелле, как называли Мальтийскую церковь Святого Иоанна Иерусалимского, построенную по проекту архитектора Джакомо Кваренги на территории воронцовской усадьбы в 1800 году. Будущие пажи имели и другие прозвища. Младших воспитанников называли «черненькими», а старших – «беленькими».

Самоощущение кадетов Пажеского корпуса было довольно высоким. Они ценили не только свое образование, но и положение в обществе, которое им было обещано в будущем. Им была уготована судьба дипломатов или государственных служащих достаточно высокого ранга. В воспоминаниях современников можно встретить анекдот о том, как однажды кто‑то попытался урезонить одного расшалившегося кадета: «Какой вы сын отечества!» – «Я не сын отечества, я вестник Европы», – услышал в ответ офицер. В то время в Петербурге было всего три газеты: «Петербургские ведомости», «Сын отечества» и «Вестник Европы». Оказывается, ни с Петербургом, ни с Отечеством воспитанники Пажеского корпуса свои судьбы не связывали. Все их помыслы были сопряжены с Европой.

Между тем в гвардейской среде их не очень жаловали. Близость к царскому двору вызывала определенное чувство ревности и некоторой зависти: «Пред начальством как ужи извиваются пажи», а яркая, расшитая золотом форма пажей – снисходительное пренебрежение: «Попугаем разодет – это пажеский кадет».

В 1918 году училище закрыли. В 1955 году в стенах Пажеского корпуса разместилось вновь созданное Суворовское училище. Если его воспитанники и считают свое училище правопреемником Пажеского корпуса, то до уровня мировоззрения бывших кадетов, видимо, еще не близко. На вопрос: «Почему училище называется Суворовским?» – они могут еще ответить: «Потому что здесь учился Суворов».

Высшее военно‑морское училище им. Ф.Э. Дзержинского для подготовки офицеров‑инженеров Военно‑морского флота, в том числе специалистов по ядерным реакторам, ведет свое начало от Училища корабельной архитектуры, основанного в Петербурге в 1798 году. С 1832 года училище располагается в здании Адмиралтейства. По давно сложившейся фольклорной традиции, училище в обиходной речи называют «Дзержинкой».

Среди курсантских традиций, бытующих в стенах училища, есть одна, резко выделяющаяся на традиционном фоне шуточных предвыпускных ритуалов. Наиболее отличившиеся на выпускных экзаменах курсанты «Дзержинки» накануне присвоения им первого офицерского звания прыгают в парадной форме в бассейн фонтана перед Адмиралтейством. А еще более отчаянные совершают этот прыжок в Неву с гранитного парапета Адмиралтейской пристани.

В смутные 1990‑е годы городской фольклор не покидали обывательские кошмары, связанные с неопределенностью времени, неустроенностью жизни и естественным страхом перед будущим. Согласно некоторым современным легендам, над Петербургом висит постоянная угроза радиоактивного заражения. Будто бы в самом центре города, прямо под шпилем Адмиралтейства, глубоко под землей расположен учебный класс Военно‑морского училища, оборудованный самым настоящим действующим атомным реактором. Правда, неуверенно успокаивает легенда, между шпилем и этим реактором, на одной оси с ними, находится кабинет начальника училища, который, как заложник, с утра до вечера сидит на этой пороховой, то бишь атомной, бочке. «Но мало ли что…» – тревожно добавляют рассказчики.

В 1798 году в Петербурге была учреждена Военно‑медицинская академия. Первоначально она располагалась в корпусах так называемой госпитальной «слободы для инвалидов», основанной на правом берегу Невы Петром I еще в 1715 году. Здание для нее строилось по проекту доктора Арескина под руководством первого архитектора Петербурга Доменико Трезини. В 1798 году по проекту архитектора А. Порто возводится новый центральный корпус Академии, выходящий на современную улицу Академика Лебедева. Здание, расположенное в глубине парадного двора, украшено шестиколонным портиком и увенчано куполом. Перед центральным портиком установлен фонтан, украшенный скульптурой древнегреческой Гигиеи, дочери Асклепия, олицетворяющей здоровье.

Военно‑медицинская академия с начала своего существования стала едва ли не главным учебным, научным и лечебным центром Петербурга. Между тем глухая Выборгская сторона пользовалась у столичного населения дурной славой. Да и тогдашним медикам простой народ не очень доверял.

Если верить газетам того времени, «ни один извозчик, ни за какие деньги не соглашался везти седока далее Литейного моста». По городу расползались слухи, одни невероятнее другого. Согласно одному из них, студенты‑медики Академии, или, как тогда ее называли, «Клиники», по ночам подкарауливают запоздавших прохожих и душат их для того, «чтобы иметь тело для опыта». В народной драме «Шайка разбойников», которая с успехом исполнялась в балаганах на петербургских площадях во время масленичных и пасхальных гуляний, была популярна песня доктора:

Я не русский, не французский,

Сам я доктор петербургский.

Лечу на славу,

Хоть Фому, хоть Савву,

Чирьи вырезаю,

Вереда вставляю,

На тот свет отправляю.

Я хорошо лечить умею

И уморить всегда поспею.

Этим телам для припарки

Сенной трухи поднести

Да раз десять кнутом оплести, –

Вот и выздоровеют.

Понятно, что о медиках с Выборгской стороны говорили с известной осторожностью, опаской и насмешливым пренебрежением: «Лекарь – из‑под Литейного моста аптекарь».

Рядом с Военно‑медицинской академией в 1820 году было создано Михайловское артиллерийское училище для подготовки офицеров артиллерии. Училище названо именем великого князя Михаила Павловича, за год до этого вступившего в управление артиллерийским ведомством. Располагалось оно на Арсенальной набережной, 17. Жаргонным прозвищем юнкеров училища, зафиксированным не только в воспоминаниях современников, но и в известном рукописном журнале кадетов «Журавле», было «михайлоны»: «В Петербурге держит тон только юнкер михайлон». В XX веке почтительное мнение о «михайлонах» резко изменилось. В 1917 году училище в полном составе перешло на сторону восставших большевиков. Этот факт нашел немедленное отражение в гвардейском фольклоре. В том же «Журавле» о них сказано уже в другом тоне: «Как присяге изменить? У михайловцев спросить».

В 1823 году в Петербурге было основано Николаевское кавалерийское училище. Первоначально оно называлось Школой гвардейских подпрапорщиков и располагалось в помещениях дворца Чернышева на Исаакиевской площади. Затем училище перевели в специальное здание на Лермонтовском проспекте, 54. Училище закончили многие общественные, политические и культурные деятели России, в том числе Михаил Юрьевич Лермонтов, памятник которому установлен перед этим зданием. Кстати, Лермонтову молва приписывает некоторые стихи известного собрания гвардейского фольклора «Журавель». В частности, о кадетах Кавалерийского училища в «Журавле» сказано: «В Петербурге целый век спорит с плеткой томный стек». Николаевским училище названо только в 1859 году в честь императора Николая I. Тогда же в Петербурге его стали называть «Николаевкой».

В 1859 году на базе Константиновского кадетского корпуса было создано Константиновское артиллерийское военное училище. Константиновским училище названо в память великого князя Константина Павловича. Училище располагалось в доме № 17 по Московскому проспекту, построенному в 1808–1809 годах по проекту архитектора А.Е. Штауберта для Военно‑сиротского дома. Из кадетского фольклора известно, что на офицерском жаргоне все будущие артиллеристы этого училища назывались «констапупами», а юнкера младших классов – «козерогами». На них, будущих артиллеристов, возлагались надежды, которые связывались с древнейшими представлениями человека об астрологической системе символов. Созвездию Козерога и его зодиакальному знаку в ней всегда придавалось особое значение. Они символизировали орудия. Первоначально это были орудия охоты, затем приспособления для ручного труда, потом – стенобитные машины и наконец, вообще все боевые огнестрельные орудия. Единый рог олицетворял точность прицела и мощную силу выстрела.

В 1918 году в стенах упомянутого здания разместилось Высшее артиллерийское командное училище. Перед его фасадом установлены старинные пушки, стволы которых направлены на противоположную сторону улицы. В 1970‑х годах ленинградцы стали невольными свидетелями необычного сочетания. Над полевыми орудиями на фасаде училища долгое время красовался стандартный лозунг, курьезная двусмысленность которого была столь очевидной, что может быть, именно поэтому никем из официальных лиц так и не была обнаружена: «Наша цель – коммунизм».

В 1863 году для специальной подготовки офицеров пехоты в Петербурге основывается Павловское военное училище. Первоначально оно располагалось в бывшем Меншиковском дворце на Васильевском острове. В 1887 году переехало в здание казарм бывшего Дворянского полка на Большой Спасской улице, 8 (ныне улица Красного Курсанта). Названо в честь императора Павла I. Кадеты Павловского полка имели в Петербурге соответствующее прозвище – «павлоны».

Владимирское военное училище открыло свои двери для курсантов в 1869 году. Владимирским оно названо в память великого князя Владимира Александровича, президента Академии художеств, почетного члена Академии наук и командующего войсками гвардии и Петербургского военного округа. Размещалось на Большой Гребецкой улице, 18. В известном «Журавле» о юнкерах Владимирского училища говорится: «На куль овса похожи все владимирские рожи».

Постоянное совершенствование способов и средств ведения войн требовало новых подходов к подготовке офицерских кадров. Появлялись все новые и новые военно‑учебные заведения. Одним из таких вузов стал Военно‑транспортный университет железнодорожных войск министерства обороны, который расположился в бывших казармах военных кантонистов, на набережной реки Мойки, 96, перестроенных в 1866 году военным инженером В.И. Миллером. В свое время университет носил имя своего «небесного покровителя» М.В. Фрунзе. Белоснежный памятник этому видному революционному деятелю до сих пор стоит во дворе учебного заведения. Сохранилась и давняя традиция. В ночь перед выпуском будущие офицеры‑железнодорожники начищают сапоги прославленного полководца Гражданской войны либо черной краской, либо обыкновенной ваксой. Понятно, что наутро все курсанты, от первокурсников до новоиспеченных лейтенантов, становятся свидетелями вынужденного ежегодного полуофициального ритуала. На виду всего университета памятник Фрунзе приводят в порядок, его вновь белят и чистят, возвращая борцу за народное счастье исторический белоснежный облик.

В 1924 году на базе переведенных в Ленинград Егорьевской авиационной школы и Киевского военного училища Красного Воздушного Флота была основана Инженерно‑космическая академия им. А.Ф. Можайского. Вновь созданное военное учебное заведение разместили в здании бывшего Павловского военного училища на улице Красного Флота и назвали Военно‑теоретической школой Красного Воздушного Флота. В обиходной речи училище сразу же стали называть «Теркой». В 1931 году ему было присвоено имя Ленинского комсомола. В 1941 году уже на базе ставшей знаменитой «Терки» была основана Военно‑воздушная инженерная академия, позднее получившая имя создателя первого в мире самолета Александра Федоровича Можайского. Одновременно с этим в Ленинграде появились и новые микротопонимы. Академию стали называть «Можайкой», или «Бомжайкой».

В обиходной речи курсанты Высшее военно‑морское училище радиоэлектроники им. A.C. Попова, имеющее сложную и непроизносимую аббревиатуру ВВМУРЭ давно называют «Высшее Вокально‑Музыкальное Училище Работников Эстрады имени Попова». Правда, подразумевают при этом не великого изобретателя радио, а не менее великого циркового клоуна Олега Попова. Так или иначе, но училище более известно просто как «Поповка». Однако и языколомная аббревиатура сумела попасть в курсантский рифмованный фольклор. С нескрываемой гордостью за свою будущую морскую судьбу они готовы без конца декламировать две строчки, якобы сочиненные безвестными поклонницами:

Мне б слепого иль хромого,

Только из ВВМУРЭ Попова.

Девичья страсть к загадочным аббревиатурам подвигла и самих курсантов к мифотворчеству. Так появилось курсантское название внутриучилищного кафе «Экипаж». В училище оно известно по аббревиатуре ЧПОК, что расшифровывается как «Чрезвычайная Помощь Оголодавшим Курсантам». Надо сказать, что воспитанники этого училища вообще внесли значительный вклад в арсенал петербургского фольклора военных училищ. Это они придумали новый праздник «День зачатия», который отмечается ровно за девять месяцев до выпуска.

Училище находится в Петродворце. У него свои давние традиции. В ночь перед выпуском курсанты пробираются на террасу Нижнего парка и наряжают скульптуру Нептуна в заранее заготовленную матросскую тельняшку, отмечая этим традиционным ритуалом получение первого офицерского звания.

В 1930 году в Ленинграде началась преподавательская деятельность Ленинградского механического института – одного из самых секретных учебных заведений в городе, простенькая аббревиатура которого – ЛМИ – расшифровывалась студентами: «Лучше Иди Мимо». Это исключительно точно характеризовало закрытый военный профиль института. Попасть туда учиться было весьма затруднительно. Строгий отбор требовал от абитуриентов особой, исключительно стерильной анкетной чистоты. Впоследствии название института изменилось. Оно стало более прозрачным: Ленинградский военно‑механический институт (ЛВМИ). Одновременно со старинной, хорошо знакомой всем ленинградцам аббревиатурой «Военмех» бытовала расшифровка ЛВМИ, которая для этого вполне подходила: «Лучший В Мире Институт». Правда, мнения самих студиозусов на этот счет почему‑то расходились. Вместе с речевкой: «Военмех – лучше всех» – бытовало и менее восторженное: «Лучше лбом колоть орехи, чем учиться в Военмехе». Но со временем все, видимо, улеглось, и появились общие, примирительные современные атрибуты студенческой жизни: «Курите травку ради смеха в коридорах Военмеха». Ныне это высшее учебное заведение называется Балтийский технический университет «Военмех».

Нахимовское военно‑морское училище раскрыло свои двери перед юными курсантами в разгар Великой Отечественной войны, едва ли не сразу после окончательного снятия блокады Ленинграда, в 1944 году. Одной из главных задач, стоявших перед училищем, был прием на обучение мальчиков, оставшихся без отцов, погибших в боях за Родину. Для нужд нового военного учебного заведения приспособили здание бывшего Училищного дома Петра Великого на берегу Большой Невки, построенное в 1909–1911 годах по проекту архитектора А.И. Дмитриева. Училищный дом выстроен в формах раннего петровского барокко с характерными белыми наличниками, лепными картушами и высокой кровлей с переломом. Это был яркий образец стилизаторских тенденций в архитектуре начала XX века. В нише на уровне третьего этажа со стороны главного фасада установлен полутораметровый бюст Петра I, выполненный по модели скульптора В.В. Кузнецова.

По одной из современных легенд, здание перешло к Нахимовскому училищу по инициативе его автора, архитектора Дмитриева. Будто бы академик архитектуры, в то время профессор Московского института коммунального строительства, лично предложил наркому Военно‑Морского флота Н.Г. Кузнецову для нового учебного заведения свое «любимое детище».

Интересно, что юные будущие адмиралы и флотоводцы должны были бы, следуя всеобщей традиции всех петербургских военно‑морских училищ, в ночь перед выпуском надраивать пастой ГОИ какой‑нибудь фрагмент «собственного» памятника Петру. Однако, не имея в буквальном смысле слова бюста под рукой и понимая, что уровень третьего этажа наружной стороны дома для них просто недоступен, курсанты используют для этого ритуала бюст Петра I, что стоит перед Домиком основателя русского военно‑морского флота.

В последнее время в мире голубого, или как теперь принято говорить, «другого», Петербурга, появилось еще одно понятие, связанное с Нахимовским училищем. Если верить словарям русского жаргона, выпускники училища с нетрадиционной сексуальной ориентацией называются «адмиральши». Сами курсанты называют друг друга «питонами», от «воспитанника», «воспитона». Впрочем, первокурсников они же называют не иначе как «рыбы» или «караси».

Первым высшим учебным заведением для подготовки технических кадров гражданского профиля стало Горное училище, основанное в 1773 году при Берг‑коллегии. В 1804 году оно преобразовалось в Горный кадетский корпус. Ныне это Горный институт. Он находится на Васильевском острове, в конце набережной

Лейтенанта Шмидта, в величественном здании, специально построенном в 1806–1811 годах архитектором А.Н. Воронихиным.

Среди редких образцов кадетского фольклора, дошедшего до наших дней в основном из мемуарной литературы, сохранилась шуточная расшифровка инициалов «ГИ» на касках воспитанников Горного корпуса. Буквально они означали: «горные инженеры». Но петербургских острословов не устраивала социальная индифферентность этой простейшей аббревиатуры, и они обострили ее содержание: «голодные инженеры» или «голоштанные инженеры». Как мы уже знаем, кличка кадетов Горного корпуса была горные‑задорные. Выпускник Горного института, известный современный поэт Александр Городницкий в одном из своих стихотворений вспоминает, что в 1950‑х годах на погонах будущих горняков были «приклепаны» уже три буквы: ЛГИ (Ленинградский Горный Институт), которые в глазах студентов приобретали совершенно новое качество:

Понимали не сразу мы, кто нам друзья и враги,

Но все явственней слышался птиц прилетающих гомон,

И редели потемки, и нам говорили: «не ЛГИ»

Три латунные буквы, приклепанные к погонам.

К судьбе этой аббревиатуры в петербургском студенческом фольклоре мы еще вернемся. А пока только напомним, что Горный институт – это последнее звено в цепи самых различных гражданских и военных научных, образовательных и учебных заведений, расположенных на василеостровской набережной Большой Невы. Один за другим на набережной находятся Военно‑морской музей, Кунсткамера, Университет, Академия наук, Академия художеств, Морской корпус. Ведущее положение в этой неразрывной цепи по праву занимает Университет. Даже формально он находится на первом месте. Университетской набережной и следующей за ней набережной Лейтенанта Шмидта, на которых расположены эти учреждения, студенты давно уже присвоили один общий топоним: «Набережная науки».

Горный институт всегда считался одним из самых престижных вузов Петербурга. Однако современная фразеология горняков сконструирована по хорошо известному принципу доказательства от противного. О себе они говорят: «Умный в Горный не пойдет», а название своего вуза, о чем мы однажды уже говорили, производят от фамилии одного из ректоров института Н.В. Проскурякова: «Проскурятник».

В 1803 году в Петербурге начал свою деятельность Лесной институт. Первоначально он находился в Царском Селе и назывался Практическим лесным училищем. В 1811 году училище получило статус института, в 1862‑м институт был еще раз реорганизован, после чего стал Академией.

Современные студенты Лесной академии понимают свою родственную связь с основным предметом изучения исключительно буквально и поэтому любимую Alma mater называют не иначе как «Деревяшкой», «Лесопилкой», «Дубовым колледжем», «Деревянной академией». Да и сами себя с солидной долей самоиронии они называют «короедами». Те же профессиональные ассоциации вызывают у молодых людей и образы представительниц лучшей половины студенчества. Им они присвоили ласковое прозвище «сексопилки из Лесопилки».

Корпуса Лесотехнической академии раскинулись вдоль Институтского переулка, посреди парка, который на студенческом сленге известен как «Парк короедов».

В 1809 году по инициативе известного инженера‑механика A.A. Бетанкура в Петербурге был основан Университет путей сообщения. Первоначально он занимал здание Юсуповского дворца на Фонтанке. Затем были построены дополнительные здания на Московском проспекте – дома № 9 (1823, арх. А.Д. Готман), № 11 (1893–1895 гг., арх. И.С. Китнер), № 13 (1949–1952 гг., арх. B.И. Кузнецов и В.В. Поздняков). Многие выпускники университета, ставшие впоследствии выдающимися инженерами, внесли значительный вклад в петербургское мостостроение.

В Петербурге студенты‑путейцы пользовались известным уважением, хотя инициалы «ПС» на их форменных касках и расшифровывались «Плутуй Смелее!».

В недавнем прошлом Университет назывался Ленинградским институтом инженеров железнодорожного транспорта. Аббревиатура института – ЛИИЖТ – была хорошо известна ленинградцам. Традиционная интерпретация этого казенного буквенного обозначения не отличалась оригинальностью и сводилась к оценке внеучебной студенческой жизни. Тем не менее она представляет несомненный интерес, поскольку сохраняет черты уходящего времени, его дух, который вне самовыражения легко выветривается и исчезает. Вот как студенты расшифровывали аббревиатуру ЛИИЖТ: «Ленинградский Институт Изучения Женского Тела», затем, после незначительной паузы, добавляли: «при Министерстве Половых Сношений». Это значит: «при МПС», то есть при Министерстве путей сообщения, в подчинении которого институт находился.

Традиционному остракизму подвергаются в Университете «движки». Так студенты называют учащихся факультета движенья. О них говорят: «Курица не птица, движок не человек», и «Ученье свет, а неученье – факультет движенья».

В 1832 году в Петербурге основывается Училище гражданских инженеров. Ныне это Архитектурно‑строительный университет. Он находится на 2‑й Красноармейской улице, в здании, построенном выпускником Училища гражданских инженеров архитектором И.С. Китнером в 1881–1883 годах. Историю Университета, кроме Китнера, украшают такие имена, как П.Ю. Сюзор, А.И. Гоген, А.И. Дмитриев, Л.А. Ильин, М.М. Перетяткович, Г.В. Барановский, А.Ф. Бубырь, А.И. Гегелло и многие другие, творчество которых оставило неизгладимый след в петербургском зодчестве. Все они в разное время были студентами или преподавателями института. Их имена увековечены на нетленных страницах каменной летописи нашего города.

По воспоминаниям выпускников училища дореволюционной поры, на их форменных касках красовались инициалы «СУ», то есть Строительное Училище. Питерскими остроумцами они расшифровывались: «Сайку! Сайку Украл». В советские времена институт был широко известен по аббревиатуре ЛИСИ (Ленинградский Инженерно‑Строительный Институт), а его студенты и выпускники, в полном соответствии с законами фольклорного жанра – по кличкам: «лисички» или «лисята». По аналогии с другими вузами расшифровка аббревиатуры ЛИСИ несла в себе те же студенческие раздумья: «Любого Идиота Сделаем Инженером» и «Ленинградский Институт Сексуальных Извращений». На этом фоне особенно оригинальным выглядит фольклор студентов сантехнического факультета. У них существует традиционный обычай приветствовать друг друга характерным движением согнутой в локте руки сверху вниз, имитирующим слив воды в туалете. Такая самоирония делает честь будущим знатокам туалетных устройств и кухонных моек.

Одно из старейших учебных заведений Петербурга – Педагогический университет ведет свою историю от Воспитательного дома, основанного по инициативе крупного общественного деятеля екатерининской эпохи Ивана Ивановича Бецкого. Об этом напоминает сквер перед одним из корпусов бывшего Воспитательного дома на территории современного Педагогического университета, куда тогдашние мамы подбрасывали своих нежелательно родившихся детей. В фольклоре сквер называется «Мамкин сад».

В советское время Педагогическому институту присваивается имя известного писателя и философа XIX века А.И. Герцена. В начале 1990‑х годов, при переименовании института в университет, имя «небесного покровителя» сохранилось. Хотя первоначально название «Государственный Педагогический Институт» (ГПУ) и ассоциировалось с печально известным Главным Политическим Управлением (ГПУ). К чести студенческого фольклора, он с достоинством сумел выйти из этого положения, превратив все название в замысловатую грамматическую конструкцию, состоящую из аббревиатур собственно ПЕДагогического Университета и Государственной Автоинспекции: «ПЕДУН имени ГАИ», которая расшифровывалась как «ПЕДагогический Университет имени Герцена Александра Ивановича». Впрочем, можно пользоваться и более упрощенным прозвищем – «Герцовник». В социалистическом Ленинграде полное название этого учебного заведения – Ленинградский Государственный Педагогический Институт – укладывалось в привычную аббревиатуру ЛГПИ, что в переводе со студенческого означало: «Ленинградский Государственный Педерастический Институт» или «Ленинградский Государственный Приют Идиотов».

В копилку петербургского городского фольклора герценовцы внесли немалый вклад. В основном весь их фольклор ироничен и составлен по известному нам принципу доказательства от противного – этакий всеобщий универсальный способ самоутверждения: «Ума нет – иди в Пед», «Пользы ни хрена от института Герцена» или «Пользы – хер цена от института Герцена».

В 1819 году на базе Педагогического института был основан Главный педагогический институт, который вскоре преобразуется в Петербургский университет. Его официальное открытие состоялось в 1820 году. Попытки вывести дату происхождения Университета от Академического университета, основанного Петром I в 1724 году в составе Академии наук, ничего кроме снисходительных легенд не порождает. Да, утверждает фольклор, если в документах XVIII века не упоминается Петербургский университет, значит, его существование подразумевается по умолчанию. Известно, что в указе Екатерины II об открытии университетов в России упоминаются города Тамбов и Пенза. А Петербург не упоминается. Из этого следует, что в Петербурге он уже есть.

Но если оставить за скобками вопрос о возрасте, то Университет все равно является одним из крупнейших и авторитетнейших отечественных вузов. В 1802 году часть здания Двенадцати коллегий была передана Педагогическому институту, а после преобразования его в Университет к нему перешла и остальная часть. Видимо, тогда же знаменитый четырехсотметровый университетский коридор получил одновременно два прозвища: «Булонский лес» и «Второй Невский проспект». В 1920‑1930‑е годы этот знаменитый коридор приобрел новый, на этот раз зловещий смысл. Его называли «Коридор смерти», или «Арестометр». По нему уводили на допросы арестованных преподавателей и студентов. Тем не менее и тогда авторитет Университета оставался исключительно высоким. Его уважительно называли «Сарбонна», и доверительно – «Универ». А когда в начале 1990‑х годов многие петербургские институты и академии присвоили себе статус университетов, Петербургский государственный в народе стали величать «Большим Университетом».

В социалистическом Ленинграде Университет носил имя первого секретаря обкома ВКП(б) A.A. Жданова. В то время в Жданов был переименован и старинный портовый город Мариуполь на Азовском море. Пародируя неизлечимую страсть большевиков к увековечению собственных имен, студенты превратили свой вуз в «Университет имени Мариуполя». Иногда в просторечном обиходе можно было услышать: «Ждановка». Общей для всех многочисленных университетских факультетов стала расшифровка аббревиатуры ЛГУ (Ленинградский государственный университет): «Лучшие Годы Уходят».

Существовал в Университете и индивидуальный факультетский фольклор. По воспоминаниям академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, в 1920‑е годы факультет общественных наук (ФОН) был известен как «Факультет Ожидающих Невест». В полном соответствии с официальным названием Кафедры Геоботаники студенты называют ее зловещей аббревиатурой Комитета государственной безопасности «КГБ», в то время как Кафедру Физиологии и Биохимии – не менее страшноватыми литерами аналогичной американской службы – «ФБР». Современный филологический факультет, или «Новый свет», с его подвальными «Катакомбами» и вторым этажом – «Школой», слывет «факультетом невест». Западное отделение того же факультета известно как «Западня». Выпускники исторического факультета утверждают: «Мы все из Мавродии» – по фамилии известного историка, профессора Университета Владимира Васильевича Мавродина. Есть свое фольклорное имя и у психологического факультета. На студенческом сленге это «Фрейд‑фак».

Университет – это огромный комплекс, учебные здания, лаборатории и общежития которого находятся как непосредственно на Васильевском острове, рядом со зданием Двенадцати коллегий, так и во многих других районах Петербурга и области. Большинство из них, так или иначе, нашли отражение в городском фольклоре. В начале XX века здание Университета, как и некоторые другие петербургские сооружения, в том числе Зимний дворец, было выкрашено в темно‑коричневый цвет. Тогда в петербургский обиход вошел микротопоним, которым часто пользовались, говоря о здании Двенадцати коллегий: «Красный дом».

В глубине современного университетского двора возвышается мрачноватое здание так называемого Старофизического кабинета. Считается, что оно строилось в 1771–1773 годах по проекту не то А.Ф. Кокоринова, не то В.П. Стасова. Однако среди университетских сотрудников бытует старинное предание, будто эта, как говорили в старом Петербурге, «несуразная постройка» была возведена еще при Петре I пленными шведами. Она предназначалась для игры в мяч. Ее даже называли калькой с французского «Jeu de pommea» – «Домом для игры в мяч».

В 1960‑х годах в поселке Мартышкино вблизи Петродворца для Университета был выстроен новый учебный комплекс, который студенты прозвали широко известной московской аббревиатурой МГУ, расшифровывая первую литеру как «Мартышкин».

Кадры для советской журналистики готовил одноименный факультет Университета. Он был создан в 1946 году. С 1974 года факультет располагается в бывшем доходном доме № 26 по 1‑й линии Васильевского острова, построенном в 1913–1915 годах техником портового таможенного ведомства М.Ф. Переулочным для А.Г. фон Нидермиллера. После революции здесь в разное время размещались школьные заведения, в том числе 13‑я единая трудовая школа национальных меньшинств и средняя городская школа № 24.

Между тем благородная «образовательная» функция, которую исполняет факультет журналистики, вовсе не мешает будущим «акулам пера» передавать из поколения в поколение легенду о том, что в свое время в этом здании размещался известный в гвардейских полках Петербурга офицерский публичный дом. По утверждению ироничных носителей этого студенческого фольклора, такой легендарный факт не компрометирует студентов, а всего лишь убедительно доказывает преемственность и близкое сходство двух древнейших профессий, одну из которых они профессионально постигают в стенах здания, некогда принадлежавшего представительницам другой профессии.

Слабым, но все‑таки утешением для особенно брезгливых и привередливых может послужить то обстоятельство, что и другие места обитания юных универсантов в фольклоре тесно переплетаются с легендами о петербургских тайных публичных домах. Так, общежитие университета на набережной реки Мойки, 104, в народе вообще имело прозвище «Публичный дом» – столь откровенным было поведение проживающих там студентов во внеурочное время.

Другое студенческое общежитие на Мытнинской набережной, 5/2, известное в обиходной речи как «Мытня», будто бы также располагается в помещениях бывшего публичного дома. Общежитие находится в доходном доме, который построен в 1910–1914 годах архитектором И.И. Долгиновым для семейства купцов Кириковых. В верхних этажах здания сдавались меблированные комнаты с претенциозным названием «Княжий двор». В начале XX века петербуржцы называли его «Нью‑Йорк». Если верить современному студенческому фольклору, в доме Кириковых находился тайный публичный дом, о чем будто бы можно и сегодня судить по маленьким женским головкам, украшающим фасад здания со стороны набережной, и грациозным кариатидам, поддерживающим эркеры.

«Мытня» – один из наиболее известных в Петербурге микротопонимов. Он часто упоминается в воспоминаниях и мемуарах выпускников Университета. По преданию, в середине XIX века меблированные комнаты в «Мытне» однажды посетил знаменитый покоритель Средней Азии и освободитель Болгарии от турецкого ига Белый генерал – М.Д. Скобелев. Визит оказался роковым. Боевой генерал неожиданно скончался в одном из номеров притона, находясь, как утверждает легенда, в самом «ответственном» положении. И хотя известно, что Скобелев скончался в Москве, правда в обстоятельствах весьма схожих с изложенными в нашей легенде, петербургский фольклор настаивает на своем.

Если верить легендам, публичному дому принадлежало и университетское студенческое общежитие на 5‑й линии Васильевского острова.

Для полноты картины напомним, что профессиональное поведенческое сходство представителей двух известных профессий отмечают не только студенты Университета. Вот анекдот, попавший на язык неунывающих студентов на самой заре перестройки. Совещание в кабинете ректора Университета: «Как вы полагаете, сколько будет стоить переоборудование Университета в публичный дом?» – «Отремонтировать помещения… закупить мебель… перекрасить фасады… За 10 ООО управимся». В кабинете ректора Педагогического института имени Герцена. Ответ на тот же вопрос: «Закупить кровати… вывесить фонарь… сменить вывеску… В 5000 уложимся». В кабинете ректора Института культуры имени Крупской. Ректор даже не приглашает сесть. «По две копейки на каждого студента». – «Почему только по две?» – «Оповестим всех по телефону, что переходим на легальное положение, и начнем работать». Для современных читателей напомним, что две копейки – это стоимость одного телефонного разговора из городского телефона‑автомата.

Рассказ о студенческом фольклоре Университета был неполным, если бы мы не напомнили историю возникновения праздника российского студенчества – Татьянина дня, который отмечается ежегодно 25 января (12‑го по старому стилю), в день поминовения святой христианской мученицы времен Римской империи Татианы. До 1917 года этот праздник считался официальным. Днем во всех учебных заведениях проводились торжественные мероприятия, вечером – неофициальные товарищеские вечеринки студентов и выпускников вузов. Отмечали Татьянин день и преподаватели.

История праздника связана с открытием Московского университета. Как известно из энциклопедических справочников, университет был основан в 1755 году по инициативе Михаила Васильевича Ломоносова. Однако это не совсем так. Ломоносов, конечно, ратовал за создание университета, но у истоков его стоял другой человек – фаворит императрицы Елизаветы Петровны, один из просвещеннейших людей своего времени Иван Иванович Шувалов. Именно он подготовил указ о создании Университета и довольно долгое время ходатайствовал перед императрицей о его подписании. А Елизавета будто бы сознательно тянула время, чтобы приурочить подписание к 12 января – дню Татьяны Крещенской. Таким образом она хотела доказать бабью преданность своему фавориту. Мать Ивана Ивановича, Татьяна Петровна, справляла именины 12 января. Она была названа в честь Татианы. В России дочь римского патриция диакониссу Татиану, жестоко пострадавшую за то, что тайно исповедовала христианство, звали Татьяной Крещенской. Церковный праздник, посвященный ей, следует за праздником Крещения Господня, приходится как раз на середину зимы и, как правило, сопровождается сильными морозами, прозванными в народе крещенскими.

Между тем это еще не был Татьянин день в сегодняшнем понимании этого слова. Дело в том, что фактическое открытие Университета состоялось в мае 1755 года, и именно этот майский день в течение целых восьмидесяти лет отмечался как университетский праздник. Только в 1835 году последовало высочайшее повеление отмечать не открытие Университета, а подписание указа о его учреждении. Так появился официальный Татьянин день – праздник, связанный, как мы видим, не столько с Москвой, сколько с Петербургом. А Татьяна Крещенская со временем стала еще и Татьяной Студенческой – покровительницей не только университетского, но и всего русского студенчества.

В 1886 году в Петербурге был основан Электротехнический университет. Первоначально это было Техническое училище почтово‑телеграфного ведомства. Корпуса университета находятся по адресу: улица Профессора Попова, 5. Сегодняшний университет еще совсем недавно имел статус института, и на своей титульной доске обозначался короткой и звучной аббревиатурой ЛЭТИ (Ленинградский Электротехнический Институт). Аббревиатура удачно эксплуатировалась вузовскими пересмешниками. Образцы этого искрометного юмора долго не задерживались в стенах аудиторий и в короткое время становились достоянием всего города: «Если некуда идти, поступайте к нам в ЛЭТИ»; «Как вЛЭТИшь, так и выЛЭТИшь»; «Ах, ЛЭТИ, ЛЭТИ, мать твою ети»; «ЛЭТИ, ЛЭТИ, но не выЛЭТИ».

В начале 1960‑х годов, в благословенные времена знаменитой хрущевской оттепели, имя Ленинградского электротехнического института неожиданно оказалось на устах всех без исключения ленинградцев. В институте силами студенческой самодеятельности был поставлен спектакль «Весна в ЛЭТИ». По яркости, остроте, раскованности и откровенности как текста, так и исполнения ему не было равных. В это время родились новые расшифровки привычной аббревиатуры: «Ленинградский Эстрадно‑Танцевальный Институт» и «Спортивно‑музыкальный вуз с небольшим электротехническим уклоном».

Студенческая мифология не обошла своим вниманием и корпуса института, один из которых – четвертый – прозвали «Бастилией», пятый – «Эрмитажем», постройку между пятым и седьмым корпусами – «Гробницей Тутанхамона», институтскую церковь – «Крестами».

В 1897 году на территории Петропавловской больницы на Петроградской стороне основан Женский медицинский институт. Больница, которой после революции присвоили имя швейцарского врача Ф.Ф. Эрисмана, стала клинической базой института. Тогда же и институт стал называться Первым медицинским, в просторечии – «Пермед». Правда, в социалистическом Ленинграде простые и понятные имена были не в чести, и поэтому институт официально назывался удивительной труднопроизносимой аббревиатурой: 1‑й ЛОТКЗМИ (Первый Ленинградский Ордена Трудового Красного Знамени Медицинский Институт). Понятно, что это стало удобным материалом для студенческого каламбура: «Лодка змеи». Видимо, под змеей подразумевалась медицинская эмблема. Что означает лодка, остается только догадываться. Может быть, чаша, куда стекает яд?

Через два года, в 1899 году, в Петербурге основывается Политехнический институт. С 1902 года он размещается в специально построенном по проекту архитектора Э.Ф. Вирриха комплексе зданий в районе так называемой Дороги в Сосновку, часть которой в те же годы переименовывается в Политехническую улицу. В то время это была глухая городская окраина, легенды о которой до сих пор передаются из уст в уста в «Политехе», как называют свой институт студенты и преподаватели. Будто бы один из первых профессоров института был съеден волками в лесу, вплотную подступавшем к институту. Со временем эта легенда превратилась в бесхитростный розыгрыш, которым пытаются припугнуть первокурсников, которые вместо подготовки к занятиям ночами напролет гуляют в том самом лесу.

Институт пользовался популярностью среди абитуриентов и их родителей. Если судить по студенческому фольклору достигалось это самыми разнообразными способами. Юные пересмешники пользовались даже известными приемами доказательства от противного, когда на положительный имидж любимой Alma mater успешно срабатывали даже негативные оценки: «У кого нет ума – иди в Пед, у кого нет стыда – иди в Мед, у кого ни тех, ни тех – иди в Политех», «Лучше лбом колоть орехи, чем учиться в Политехе». Даже аббревиатура ЛПИ (Ленинградский Политехнический Институт) была подвергнута собственной дешифровке: «Ленинградский Питомник Идиотов» или «Помоги Тупому Устроиться».

С изменением статуса «Политеха» начались проблемы с новой аббревиатурой. Вместо привычного ЛПИ (Ленинградский политехнический институт) он превратился в ПТУ (Петербургский Технический Университет). Однако такой аббревиатурой издавна в стране назывались средние профессиональные Производственно‑Технические Училища, чья репутация в обществе была довольно скверной. Аббревиатура не требовала дополнительной расшифровки. «Пэтэушники» стояли едва ли не на самой низкой ступени социальной лестницы. Так или иначе, но принцип доказательства от противного сработал и на этот раз. Свой университет студенты называют простой и понятной аббревиатурой ПТУ

Количественный рост высших учебных заведений стал особенно заметным в период ускоренной индустриализации страны в 1930‑х годах. В Ленинграде один за другим открываются новые вузы. Стране нужны были специалисты для современной промышленности и новейших отраслей производства. Прежде всего, появились инженерно‑экономические и торгово‑экономические институты, затем – институты по подготовке профессионалов для проектирования и обслуживания авиации, связи, электротехнических устройств, механических и оптических приборов и прочих новинок стремительно развивающейся науки и техники.

Одним из первых был создан Торгово‑экономический институт. В свое время этот институт на Новороссийской улице, 50, назывался Институтом советской торговли. Характерное название вызывало столь же характерное отношение к выпускникам этого института, которые в условиях перманентного советского дефицита автоматически становились представителями привилегированного слоя советских граждан. Адекватными были и названия института, сохранившиеся в арсенале городского фольклора: «Хап‑хап», «Крысятник», «Институт хищников».

Одновременно в старинном здании по набережной реки Мойки, 61, открыли Электротехнический институт связи. Институт носит имя известного ученого, стоявшего на заре отечественной радиотехники, организатора первого производства электронных ламп Михаила Александровича Бонч‑Бруевича. В отличие от других многочисленных носителей этой яркой фамилии – ученых, военачальников и партийных деятелей, своего – Бонч‑Бруевича студенты называют запросто Бонч. Этим именем они окрестили и любимую Alma mater. Стараясь не отстать от всеобщей студенческой моды на расшифровки собственных аббревиатур, студенты бывшего ЛЭИСа (Ленинградского Электротехнического Института Связи) называют свой технический вуз «Ленинградским Экспериментальным Институтом Секса».

В 1930 году был основан Институт точной механики и оптики. В его распоряжение было отдано здание бывшего Дома городских учреждений, построенное по проекту архитектора М.М. Перетятковича в 1912–1913 годах на Кронверкском проспекте. В советское время, когда в названии института присутствовало обязательное определение «Ленинградский», официальной аббревиатурой института была хорошо знакомая ленинградцам буквенная конструкция ЛИТМО. Ироничные студенты широко пользовались этой аббревиатурой, оставив в городском фольклоре замечательные образцы самодеятельного творчества. Вариации на тему аббревиатуры их Alma mater отличаются бескомпромиссной категоричностью: «Чмо из ЛИТМО», «Лошадь И Та Может Окончить», «Лентяям И Тунеядцам Место Обеспечено» и даже «Ленинградский Институт Тайных Международных Отношений». Что это: намек на незаконное использование иностранных образцов при проектировании отечественных оптических приборов или нечто иное, автору выяснить не удалось.

Впрочем, свой институт вот уже многие годы студенты традиционно называют «Биржей труда». Известно, что в 1920 году в здании бывшего Дома городских учреждений работала крупнейшая в Ленинграде биржа труда. Дом на Кронверкском ленинградцы так и называли: «Городской дом», или «Биржа труда». Вадим Шефнер в повести «Имя для птицы» приводит короткое приветствие, которым обменивались ленинградцы в те годы: «Ты куда?» – «На биржу труда». Об обстановке с трудоустройством, царившей тогда в Ленинграде, можно судить по воспоминаниям одного пожилого ленинградца, который поделился с автором этого очерка загадкой, популярной во времена НЭПа: «Спереди газ, сзади пар. Ходит, ходит, ничего не выходит. Что это такое?»