Незапятнанная честь 3 page

А что было дальше вы узнаете завтра.

III

Отец рассказывал...

По совету Оскара отец продал бричку, купил фургон, вторую лошадь и необходимую сбрую. Леснику вручил дождевой плащ с капюшоном, а через некоторое время и обрез винтовки, чему он очень обрадовался. А вот до вручения леснику обреза винтовки случился такой инцидент. Это был его второй рейс с уже оборудованным под возку дров фургоном.

– Приехав в лес и выбрав место для рубки деревьев для дров, я надежно привязал лошадей, дал им овса (в подвесные сумы) и начал рубку. Через некоторое время, разговаривая между собой, подошли к моему фургону два человека и стали очень внимательно разглядывать моих лошадей. Делая вид, что я не обращаю на них внимания, я быстро подошел к своей телогрейке, под которой я положил заряженный обрез винтовки. (Вот когда мне пригодился совет Оскара – всегда держать оружие при себе или возле себя. И оно должно быть готово к употреблению). У одного из них была «пятизарядка». Расстояние до фургона было примерно метров двадцать. Второй, который без оружия, начал распрягать «правую» лошадь. Я, быстро подхватив телогрейку вместе с обрезом и топором в правой руке, направился к фургону. Видимо, считая меня вахлаком, они не ожидали, что я окажу им какое-то сопротивление. Подойдя метров четыре-пять к тому, что был с винтовкой, положил топор и телогрейку с обрезом на землю. Тот, что распрягал «правую» лошадь, начал что-то говорить мне. Я стоял спокойно и обдумывал план действия. В полной уверенности, что им без всякого труда достались отлично ухоженные и откормленные лошади, они улыбаясь, что-то говорили, то ли мне, то ли между собой. Обреченно сев, я опустил голову. «Правая» лошадь была уже распряжена и привязана поводком недоуздка к дереву. Начав распрягать «левую» и полностью убедившись, что я не ингуш, ни капельки не опасаясь меня, он сказал:

– Твоя украл мая лошадь. Я искай-искай ево. Тебе болшой спасиб. Хорош кормит, и погладил лошадь.

Они полностью потеряли всякую бдительность. Тот, который был с винтовкой, подошел к своему товарищу и оказался совсем близко от меня. Я нащупал обрез в телогрейке. Мгновенно соскочил, передернул затвор обреза и направил на него.

– Положи винтовку на землю! – твердым голосом сказал я. Пришедший в полное оцепенение, он не мог снять винтовку с плеча.

– Положи на землю! – с угрозой повторил я и выстрелил ему под ноги. Он быстро скинул ремень с плеча и винтовка упала на землю. А тот, который распряг «правую» лошадь, то разматывал супонь, то опять наматывал на дужки хомута второй моей лошади. Направил правой рукой обрез прямо в живот, уронившему винтовку, левой поднял ее, открыл магазин, чтобы высыпать патроны. Патронов не было. Магазин был пуст.

– Поднимите руки, – сказал я. – Если опустите – выстрелю. Потом на всякий случай я велел обеим вывернуть карманы. Попеременно направляя обрез то на одного, то на другого я сказал:

– Теперь слушайте меня внимательно. Я не знаю, пока не знаю, кто я по нации. Может чечен, может ингуш, может быть грузин, может осетин. Я вырос без родителей в приюте, в Ставрополе. Сейчас я отстрелю вам по одной ноге, чтобы вы не убежали, и сдам вас властям. - И чтобы это получилось совсем убедительно, вторично выстрелил уже под ноги тому, который распряг «правую» лошадь и собирался распрячь «левую».

– Власти ненад, власти ненад, – начали они просить. – Сраза убиват, убиват, – и стали на колени.

– Вы кто по нации, – спросил я.

– Наша осетин, совсем бедна живет. Ингуш лошад украл, коров украл, баран украл. Совсем жить не даст. Совсем бедно живет.

Тут осенила меня удачная мысль. Пусть ребята попеременно до вечера заготовят мне дрова. Быстро сделал на одном конце вожжей затяжной узел на руке одного из грабителей, другой конец перекинул через сук и привязал за другое дерево, подняв привязанную руку, чтобы другая рука не достала до узла. Так заставляя самих меняться через определенное время, я заставил их под прицелом обреза срубить деревья на три ездки. Заставил аккуратно очистить от сучков, отрезать с тонкой стороны в размер, погрузить фургон, вытащил затвор из пустой винтовки, а саму винтовку положил сверху срубленных и уложенных в фургон дров. Потом строго предупредив, что если мы еще где-нибудь встретимся, то живыми не разойдемся, одного отправил в одну сторону, другого в другую сторону. Предупредил, чтобы не оглядывались, если хотят жить. Запряг распряженную лошадь, увязал дрова канатами в двух местах. Достал и зарядил винтовку пятью патронами на всякий случай. Зорко оглядываясь, готовый на всякую подлость со стороны грабителей, у которых отнял винтовку без патронов и заставил порядком поработать, я быстро выехал из леса и направился к дороге на Владикавказ.

Я доехал до Оскара благополучно. Оскар был во дворе с тремя мужчинами. Мы поздоровались. Я догадывался, что эти мужчины братья Эльвиры, шурины Оскара.

– Дауд, вот мои шурины, познакомься: Антон, Генрих и Артур. Все, что доверяешь мне, можешь доверять и им. Сейчас иди и совершай свои молитвы. Мы и лошадей распряжем и дрова снимем с фургона. За лошадей не беспокойся, мы все сделаем, как надо. А потом поговорим обо всем.

Когда мы собрались в столовой за столом, Оскар спросил:

– Это что за арсенал у тебя там с дровами? Обрез ты леснику, видно, не отдал и еще подкупил винтовку?

Пока Эльвира ставила еду на стол, я кратко все рассказал.

Довольно долго все сидели молча. Положение было щекотливое.

– Так, к этому вопросу мы еще вернемся. А как у тебя дело с деньгами? – спросил Оскар. Я достал из кожаной подсумки все, что у меня было в наличии. Это было все, что мне оставил Алим и что я накопил за последние десять лет.

– Артур, узнай сколько там, – попросил Оскар младшего шурина. – А пока он считает, давайте говорите, кто, где, что нашел?

– Продажных домов много, – сказал Антон. – И дорогих, и дешевых. Нужно знать на какую сумму можно рассчитывать. Вот Эльвира в соседнем квартале нашла небольшой домик с достаточно большим двориком. Цена подходящая. Не дорого. Надо завтра всем посмотреть и окончательно договориться.

– Здесь восемь тысяча червонцев, – сказал Артур.

– Эльвира, кто хозяин? – спросил Оскар.

– Вдова Кетхен Мерке, – ответила Эльвира.

– Я довела ее до шести с половиной тысяча. Дом, конечно, требует ремонта. Завтра все увидите сами.

– Давайте завтра действовать по такой схеме, – сказал Оскар. – Эльвира и я будем уговаривать Дауда купить этот домик. Дауд будет доставать и показывать хозяйке деньги. А ты, Антон, с Генрихом и Артуром будете говорить, что этот домик Дауду не подходит, что ему нужен дом с навесом, с сараем для коровы, помещением для лошадей и овец. Я видел, как торгуются азербайджанцы, армяне и, особенно, турки. Это концерт. Вот человек продает отличную лошадь. Подходят покупатели. Обычно два человека. Один спрашивает, указывая на лошадь:

– За сколько отдашь своего тощего и дряхлого прадеда? У него, наверно, и зубов нет.

Продавец, нисколько не обижаясь, называет цену и добавляет:

– Если бы он так долго не жил с твоей прабабушкой, он не был бы таким тощим и дряхлым.

В таком тоне идет торг. Продавец и покупатель получают от этого удовольствие. А вот с ингушами так торговаться нельзя. Назвав лошадь его прадедом, ты рискуешь получить оплеуху. У них с юмором не все в порядке.

На другой день после работы, где-то часиков в семь, мы все вшестером пошли торговаться. Только хозяйка открыла калитку и они вышли во двор, Антон заявил:

– Ребята, это нам не подходит. Нам нужно совсем другое.

– Конечно, не подходит, это не то, – встрял тут же Генрих.

– Ваша окончательная цена? – спросил Оскар хозяйку.

– Мы же с Эльвирой договорились за шестьдесят с половиной тысяч рублей, – ответила хозяйка. Оскар легонько толкнул меня локтем. Я стал доставать деньги из подсумка и считать.

– Дауд, не видишь разве, что тебе этот домик не подходит! – сказал Артур. – Нет навеса, нет сарая, нет конюшни. Даже нет курятника. Как ты здесь собираешься жить? Надо поискать в другом месте.

– Да, да, поищем в другом месте, – дудел Антон.

– Дауд, не прогадаешь, покупай. Но больше пятидесяти тысяч этот домик не стоит, – говорил Оскар.

– Да мне вчера пятьдесят с половиной давали, – уже почти кричала хозяйка.

– Зря не отдали, Кетхен, – авторитетно сказал Оскар. – Люди уезжают, дома дешевеют. Завтра и пятидесяти тысяч не дадут. За пятьдесят тысяч рублей можно отдать. Но если вы не согласны, то мы поищем в другом месте. Если согласны, то получите задаток тридцать тысяч, а завтра при оформлении у нотариуса – остальные двадцать тысяч.

– Да не подходит этот домик Дауду без хозяйственных построек, – тоже почти кричал Генрих. Я то вытаскивал деньги, то опять прятал в подсумок. Кетхен уже всю трясло. Она боялась потерять покупателя и боялась продешевить.

– Эльвира, ты хоть внутри хорошо посмотрела? – сказал Антон. – Может там пол гнилой, потолок сыпется, косяки и створки дверей рассохлись? – Двое братьев и Эльвира вошли в дом. Кетхен быстро-быстро говорила Оскару на непонятно Дауду языке. Оскар стоял молча.

– Давайте пятьдесят две пятьсот, – сказала хозяйка.

– Дауд, Дауд, – позвал в эту минуту Артур. – Заходи сюда, посмотри сам. Прихожая, кухня, зал, спальня.

Все блестело чистотой. Вещи были упакованы. Мне было не понятно, о каком ремонте говорил Эльвира.

– Подоконники нужно заменить, потолок нужно покрасить, – сказал Генрих. – А так для вашей небольшой семьи, Дауд, вполне подходит.

– Пойдем, узнаем, до какой отметки упала цена.

– Ну что там внутри? – спросил Оскар. – Есть замечания?

– Многое нужно менять, многое ремонтировать, – громко ответил за всех Антон. – Но красная цена – пятьдесят тысяч.

– Ну, черт с вами, давайте пятьдесят две, – согласилась хозяйка и начала быстро-быстро перебирать фартук пальцами. Я в очередной раз вытащил деньги и начал считать. Все окружили Кетхен.

– Пятьдесят одну тысяча, – четко сказал Оскар и протянул руку Кетхен. Кетхен разразилась длинной тирадой на непонятном мне языке. Потом перешла на русский.

– Изверги! Добили бедную женщину, – сказала Кетхен. – Давайте хоть эти пятьдесят одну, ненасытные жиды. Обобрали на четырнадцать тысяч.

– Артур, отдай Кетхен тридцать тысяч, как задаток. А Эльвира и Дауд завтра при оформлении у нотариуса додадут двадцать одну, – сказал Оскар.

Артур, взяв деньги у меня, вручил Кетхен тридцать тысяч, остальные аккуратно вернул мне. Торг есть торг.

Все же мне было жаль эту женщину. Я отвел Оскара в сторону и сказал ему, что я хочу сверх договора дать этой женщине тысячу пятьсот.

– Эти деньги подари сиротам! – отрезал он. – Завтра в лес не езди.

На другой день был составлен договор купли-продажи. Вернувшись из нотариальной конторы я и Эльвира еще раз тщательно осмотрели комнаты. Они были в хорошем состоянии, но я все же решил, чтобы Эльвира наняла мастера для побелки и окраски.

– Эльвира, возьми нужную сумму для извести, краски и для уплаты за работу, – сказал я.

Мы с Артуром должны были ехать на лесосклад за стройматериалом для навеса и конюшни. Оскар сказал, что Артур в этом деле хорошо разбирается. И строителей он многих знает, которые берутся за такую работу. К вечеру мы с Артуром успели сделать две ходки на лесосклад, узнали, где продается кровельное железо, договорились с бригадой мастеров. Бригада состояла из четырех человек: отец и трое его сыновей. Немцы. Когда вечером все собрались в купленном доме, Артур показал эскиз будущего навеса и конюшни. Начали обсуждать. Каждый делал свои замечания. Спорили в основном Генрих и Артур. Оскар и Антон пока молчали и внимательно слушали доводы спорщиков.

– Дауд, ты какое количество живности и что именно собираешься держать? – спросил Оскар. – Надо же знать все это конкретно.

– Постоянно буду держать корову, одну лошадь, птицу: курей и индюков.

– Теперь все понятно, – вмешался в разговор Антон.

Он взял эскиз и карандаш. Быстро обвел эскиз общим контуром. Написал название улицы.

– Так вот. Сарай, конюшню и курятник нужно сделать в глубине двора, по северной границе участка с дверями на южной стороне. Курятник нужно построить отдельно от сарая и конюшни. Навес должен быть просторным, чтобы можно было заехать на фургоне. Нужно учесть розу ветров. Три стороны должны быть глухими, а четвертая сторона должна быть на южной стороне. Вы видели, как ингуши строят дома. Так вот. У них все дома стоят с крыльцом на южной стороне. Почти все дома вытянутые в длину. И почти все комнаты имеют вход с крыльца. Есть, конечно, и смежные комнаты. А вот, так называемая, комната матери (наьна-ц1а), служит и кухней, и столовой.

У каждого ингуша есть комната для гостей. Это пустующая, часто не отапливаемая в обычное время, комната.

- Так вот, - Антон очень часто, почти после каждого предложения повторял «так вот». - Давайте определяться с размерами. Навес предлагаю сделать таких размеров: шириной семь метров, длиной десять-двенадцать метров. Есть возражения?

– В самый раз, – сказал Оскар.

– Конюшня должна быть минимум на три лошади.

– А зачем на три лошади, если Дауд собирается держать только одну лошадь? – спросил Генрих.

– Так вот, Генрих, представь себе, что ты, родственник Дауда, зимой приехал на фургоне и остался ночевать у него. Что, лошади твои будут стоять под навесом? – говорил Антон. – Лошади должны быть в конюшне. Так вот. Конюшня должна быть с тремя стойлами, с обычными размерами два на два с половиной метра на одну стойку. А сарай - как продолжение конюшни. Размеры сарая предлагаю: три на четыре. Дауд, хватит?

Я растерянно посмотрел на Оскара.

– В самый раз, – повторил Оскар. – Только за ходом стройки кто-то постоянно должен следить. Дауду ежедневно нужно делать одну ходку в лес за дровами. Генрих, Артур как у вас с работой? Завод скоро начнет работать?

– Нас распустили на неопределенное время. Идут ремонтные работы плавильных печей. Это протянется месяца на два-три, – ответил Генрих за себя и за Артура.

– Сейчас не время без дела сидеть. Вот вам работа: Генрих, ты с Даудом завозите дрова. А Артур покупает нужный материал, следит за стройкой во дворе Дауда и за пильщиками дров, – дал Оскар установку двум своим шуринам. – Нам с Антоном нельзя отлучаться с работы. Нас новые власти могут обвинить в саботаже. Мы ежедневно должны быть на заводе, а вы делайте то, что я сказал. А ты, Дауд, пока никому не говори там, в селе, куда ты уезжаешь и оставь пока свое преподавание. Это сейчас очень опасно. Никому, даже жене, не говори, что ты купил дом. Вещи перевези незаметно. Оставшиеся деньги отдай Эльвире. У себя оставь только для уплаты леснику за билет на рубку дров. А ты, Артур, бери у Эльвиры на ремонт сколько надо. И вот еще: из двух плах, выбрав сердцевины, сделайте тайник для винтовки и обреза, чтобы легко и быстро можно было их достать. Антон, тебе это не нужно объяснять. «Бревно» постоянно должно быть с вами под рукой и в случае обыска он не должен вызывать подозрение. Тем более, Дауд отобрал у двоих осетин винтовку и заставил их целый день рубить деревья. Надо, Дауд, и тебе, Артур, быть очень и очень бдительными. Одевайтесь попросту. Лошадей чистить не надо. Наоборот – сделайте их страшненькими и убогими, пусть гривы будут в репейниках, чтобы никто на них «глаз не положил». Я достану документы на ваше имя, что заготовка топлива производится для рабочих завода «Кавцинк». Мы с Артуром каждый день делали по одному рейсу с дровами, разгружали во дворе купленного дома. Меняли места рубки деревьев, чтобы избежать засады «обиженных» осетин. Через неделю купленный домик был готов к переезду. Эльвира посоветовала до перевозки вещей устроить «вечеринку» и пригласить в один из вечеров участкового милиционера и кого-нибудь из отдела, который оформляет прописку. Эту работу поручили Антону, как знатоку и умельцу вести стол. Назначили время. Подготовили кучки напиленных дров, и две хорошие кучки уже наколотых.

– Нет сомнения, обязательно клюнут. Я знаю эту породу. Им всегда хочется иметь все бесплатно. Но и мы не лыком шиты, – рассуждал Оскар. – Я сразу постараюсь узнать их адреса, а вы, пока Антон и я будем их угощать, отвезите по одной кучке колотых по адресу каждому. Потом им будет неудобно не выполнить нашу просьбу прописать Дауда по адресу купленного дома. Время очень тревожное. В некоторых городах происходят погромы, грабежи и убийства. Дауд, у тебя в документах национальность как указана? – поинтересовался Оскар.

– Татарин, – ответил я.

– Это хорошо. Если спросят, где живешь, скажи, что живешь у меня, – наставлял меня Оскар. – Если спросят о семейном положении, скажешь, что холост. О своих ингушских корнях помалкивай. Покажешь свои документы, если потребуют. Скажешь, что собираешься поступать на работу, на завод «Кавцинк» кузнецом. Я подтвержу.

Эта операция прошла блестяще. Оскар и братья Эльвиры были неподражаемы. «Начальники» естественно «клюнули» на дрова. Когда они заинтересовались ценой колотых, то Оскар назвал им «хорошую» цену, но сказал, что по одному фургону будет у них во дворе, если они дадут адреса. Адреса, конечно, они дали. Мы с Артуром быстро сделали два рейса.

Так благодаря Оскару и братьям Эльвиры решился вопрос моей прописки. На второй день, после захода солнца, перевез семью и «барахло». Так я стал жителем Владикавказа.

IV

Отец рассказывал...

Когда я, наконец, разыскал дом Чориева, то оказалось, что он уехал в Чечню. Отец его поинтересовался:

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – конкретно спросил он. Русским языком он владел хорошо.

– Наверно, можете, – ответил я. – Я хотел с вашим сыном разыскать своих родственников в Верхнем Лейми. Я родом оттуда. Я из рода Гондоровых. Я записан под этой фамилией.

– Кем записан? – спросил он. – Где ты жил?

– В Ставрополе. В детдоме. В интернате. Потом жил с приемным отцом – татарином. После брюшного тифа в тысяча восемьсот восьмидесятых годах я попал в Ставрополь. В четырех-пятилетнем возрасте. Теперь хотел отыскать кого-нибудь из близких родственников.

– Гондоровы – это Леймой. А их очень много. Пишутся они по-разному: Анзоровы, Оскановы, Дербичевы, Дудаевы, Бейговы, Тимирхановы, Боголовы, Добриевы, Куриевы, Куркиевы, Латыровы, Маматиевы, Албогачиевы, Муцольговы, Сампиевы, а о фамилии Гондоровых я слышал, но где сейчас с этой фамилией живут, не знаю. Имени своего отца, наверное, не помнишь?

– Нет, не помню, – ответил я. – Имен и лиц родителей не помню. Помню только снежные горы, которые с детства стояли перед глазами и звали, звали.

– Вот что, молодой человек. Бери свой чемодан и пошли со мной. Сегодня ты останешься у нас, а завтра мы с тобой поедем в село Базоркино. Я сведу тебя с кем-нибудь из твоих родичей, а там уже с ними будешь искать своих близких. Не может быть, чтобы никто не остался. Ведь кто-то же назвал твою фамилию, когда тебя увозили. Остались. Обязательно остались.

Мы вошли во дворик. Дом был двухэтажный. Мужчина громко позвал: «Яхья! Яхья!» Открылась дверь и вышел молодой человек лет двадцати. Мужчина что-то сказал ему. Он подошел ко мне и поздоровался со мной на русском языке и взял мой чемодан.

– Мне нужно совершить намаз. Как это организовать? – спросил я молодого человека.

– Пошли, – сказал он и пошел с моим чемоданом. Я последовал за ним. – Вот туалет, вот умывальник, вот ковер, а вот Мекка, – указал он рукой. Только я успел совершить малое омовение, как вошел мужчина, который пригласил переночевать. Я стал на ковер лицом к Мекке и произнес Аль-Азан:

«Аллоах1у акбар, Аллоах1у акбар,

Аллоах1у акбар, Аллоах1у акбар,

Ашх1аду аллаилах1а иллалоах1,

Ашх1аду аллаилах1а иллалоах1.

Ашх1аду анна Мухьаммадаррасулуллах1.

Ашх1аду анна Мухьаммадаррасулуллах1.

Хьайя 1алас-салат, Хьайя 1алас-салат.

Хьайя 1алал-фалахь, хьайя 1алал-фалахь.

Аллоах1у акбар, Аллах1у акбар.

Ла илах1а иллаллоах1».

Только я закончил прозношение Аль-Азана мужчина сказал:

– Будем совершать жама1ат намаз.

– Произнеси «Аль-Икъоамат», – попросил я. Он тоже стал лицом к Мекке и произнес Аль-Икъоамат:

«Аллоах1у акбар, Аллоах1у акбар,

Ашх1аду аллаилах1а иллалоах1,

Ашх1аду анна Мухьаммадаррасулуллах1.

Хьайя 1алас-салат, Хьайя 1алал-фалахь.

Къад къаматис-салах1, Къад къаматис-салах1.

Аллоах1у акбар, Аллах1у акбар.

Ла илах1а иллаллоах1».

Мы трое совершили жама1ат намаз. Имамом быть при совершении намаза хозяин попросил меня. Я исполнил. После намаза хозяин продолжил свои расспросы.

– Когда ты познакомился с моим сыном? – спросил мужчина.

– В прошлом году, когда были состязания знатоков Ислама, усвоивших два первых махьала. Чориев принимал участие в этих соревнованиях.

– Да, мой сын ученый-арабист. Он в прошлом году победил в состязаниях в Ставрополе. Вот приз, который ему присудили, – и он показал мне молитвенный коврик.

«Победил». Неужели он так сказал отцу? И о дате своего приезда я ему написал. А он уехал в Чечню. Что это?

– Скажите, уважаемый, вам сын не говорил, что к нему должен приехать человек, – спросил я.

– Да, говорил. И попросил меня познакомить его с кем-нибудь из Леймоевых.

– А в Чечне он пробудет долго? – поинтересовался я.

– Он никогда об этом не говорит. Оттуда он обычно уезжает в Дагестан. Он там учится. Я тоже там учился. В Темирхан-Шуре много ученых-арабистов. На другой день, наняв двуколку за приличную сумму в оба конца мы выехали в село Базоркино. Возле какого-то большого строения из кирпича и камня в селе, Чориев поговорил с каким-то согбенным старичком, а мне сказал:

– Вот он знает многих Леймоевых, – и велел извозчику ехать во Владикавказ.

Он не попрощался. Ни слова не сказал о сыне, который обещал поехать со мной в Верхний Лейми для поиска моих родственников. Я долго простоял со своим чемоданом возле этого старичка, который молча смотрел на меня. Чтобы как-то прервать молчание, я спросил:

– Уважаемый, вы живете в этом селе?

По выражению его лица я понял, что у него проблемы с русским языком. Все же, через некоторое время он показал рукой на здание и сказал:

– Хади суда, – и направился в сторону здания.

Я последовал за ним. Возле дверей, где стояло несколько мужчин, он остановился и начал с ними разговаривать. Через несколько минут, все эти мужчины, человек пять-шесть, повернулись в мою сторону и начали меня разглядывать.

Один из них, видимо старший, спросил:

– Каво нада?

– Мне бы кого-нибудь из Леймоевых, – ответил я.

– Лаймой ест. Лаймой много, – сказал он. - Каво нада?

– Да любого Леймоева. Мне надо кое-что расспросить.

Одному из более молодых он сказал несколько слов. Он быстро направился к входу в здание, где стоял солдат с винтовкой.

– Ты като? – продолжал он задавать мне вопросы.

– Не знаю. Вот приехал узнать об этом, – ответил я.

– Ти незнай, кто ти ест, – они все громко засмеялись.

– Я знаю, я Гондоров Дауд, с детства жил в Ставрополе, в детдоме. Хочу найти своих однофамильцев, своих родственников. А найти родтвенников мне обещал один ингуш из Владикавказа по фамилии Чориев. Обещал, а сам уехал в Чечню или в Дагестан, хотя мы обговорили дату моего приезда к нему. Мужчины внимательно слушали меня и перебрасывались фразами между собой.

– Когда дагаварилас зачем уезжайт Чечня? – задал он мне вопрос, на который я и сам не находил ответа.

– Какой ему фамили? – спросил один из них.

– Чориев, он ученый-арабист, – ответил я.

– Чориев... Чориев.., такой фамилии ингуш нету, – подвел он итог.

– Наверна ты путай, наверна ему фамили Чопанов, – встрял в наш разговор другой мужчина.

– Нет, не спутал. Я и письма ему писал с такой фамилией во Владикавказ. Он их получал и мне отвечал в Ставрополь. Я не путаю. Да у меня есть его письма, которые он мне писал в Ставрополь, хотите я покажу, – я сделал движение, чтобы открыть чемодан, но он замахал рукой, мол, не нужно. Тем временем возле нас уже начала собираться толпа людей. Все были любопытны. Особенно один низкорослый мужчина в шапке-ушанке, вернее, в шапке с оборванными «ушами». Он говорил без умолку. Подходил то к одному, то к другому. И все время показывал пальцем на меня и повторял: «Лаймой», «Лаймой». «Домой», «Домой». Видимо, таким образом он выражал свою радость, что один из Леймоевых вернулся на родину. Или это был сельский «фат», или сельский шут. На него никто не обращал внимания. Вероятно сельчане привыкли к нему. Старший, который первым заговорил со мной, взял меня под руку и отвел чуть в сторону. Шут увязался за нами. Мужчина не громко зыркнул на него. Шут подпрыгнул и отбежал от нас, но свое речение не прекратил. Меня удивляло, что много людей без определенного дела слонялось здесь. Подъезжали и отъезжали фаэтоны. Кто-то приезжал, кто-то уезжал. Тут же во дворе несколько молодых людей пилили и кололи дрова. Было уже достаточно много наколото. Время приближалось к обеденному намазу. Пора было выполнить малое омовение и совершить намаз. Так как посланный молодой человек в здание за Леймовым не возвращался, я задал мужчине вопрос:

– Скажите, уважаемый, далеко отсюда мечеть?

– Мечеть середина село. Много далеко. Ты хотит ламаз делай? Ест мезта. Скоро приду Лаймой. Разговорим. Будим делат ламаз вон туда, – и показал на дворовые постройки. – Здес мезто ламаз делай много. Скоро, скоро.

Как раз в эту минуту вышел из здания наш «посланник» и с ним стройный мужчина лет сорока. Одет в черкеске с газырями и при кинжале. Кубанка из светлого каракуля. Кобура на правом боку. Тесьма от револьвера перекинута через шею. Он подошел к нам вплотную, протянул мне руку и поздоровался:

– Ассалам алейкум, – сказал он приятным голосом.

– Ва алейкум салам, – ответил я.

– Вот молодой человек говорит, что вы ищете Леймоевых, – осведомился он на хорошем русском языке.

– Да, я ищу кого-нибудь из Леймоевых.

– Я из рода Леймоевых по фамилии Куркиев, звать Хамзат.

– А я был записан под фамилией Гондоров, по имени Давид. Ни отчество, ни год рождения не знаю. Приемный отец меня звал Дауд. Сейчас по документам я Гондоров Дауд.

– Гондоровы – это наши братья. А тебе сколько лет, – спросил он. – И где ты жил до этого времени?

– Тридцать или тридцать один, – ответил я. – А жил в городе Ставрополь, в детдоме, а после у одного старика.

Мужчина, который послал за ним молодого человека, начал быстро что-то говорить. В разговоре повторилась несколько раз фамилия Чориев.

– Так. Хорошо. Через минут двадцать-тридцать я закончу свои дела и мы поедем ко мне.

– А мы тем временем совершим намаз, – сказал я, показав на мужчину и молодого человека.

– Очень хорошо. Как закончите, сразу скажите.

Он сказал молодому человеку несколько слов и вернулся в здание, а мы пошли к подворным постройкам. Когда мы приехали к Куркиеву, там во дворе молодые люди свежевали тушу барана. Женщины поодаль ощипывали разную птицу. В середине двора стоял коренастый старик, с коротко остриженной белой бородой.

– Это мой отец, поздоровайся, – сказал Хамзат.

Старик тоже направился в мою сторону. Поздоровался я и хотел пожать старику руку, но он руку мне не подал, а крепко обнял. Сказав сыну несколько слов, он пригласил меня за стол, который стоял чуть поодаль. Он сел, а я продолжал стоять. В эту минуту я боялся совершить неправильный поступок. Я тогда не знал, что у ингушей молодые люди за одним столом со стариком не сидят, но интуитивно чувствовал, что садиться нельзя. А старик все повторял «Оха», «Оха» и показывал на стул. Тут же молодой человек начал накрывать стол: хлеб из кукурузной муки, творог в топленом масле, вареная картошка, калмыкский чай с молоком. Так как я не поддавался на его «Оха», «Оха», он громко позвал:

– Хамзат! Хамзат! – и встал.

Подошел Хамзат. Отец что-то начал говорить ему.

Выслушав отца Хамзат сказал:

– Ты сказал, что тебя зовут Дауд? Так вот, Дауд, отец говорит, что трое суток ты его гость и можешь сидеть с ним и другими стариками. А после сам поймешь, как тебе поступать. Он требует, чтобы ты сел и поел. К вечеру он пригласил сельских стариков и наших родственников. Придут муллы и Хаджи. Ты кроме русского какой-нибудь язык знаешь?

– Да, знаю. Арабский и татарский знаю в совершенстве.

Хамзат быстро что-то говорил отцу. Старик властно указал на стул и довольно громко повторил «Оха!».

Я умоляюще посмотрел на Хамзата, но он четко сказал:

– Садись, – и хотел было отойти к ребятам, которые рубили мясо.

– Хамзат, – сказал старик и сказал ему на ингушском несколько слов.

– Отец спрашивает, откуда ты знаешь арабский язык.

– Я четырнадцать лет изучал его под руководством алима. В совершенстве изучил четыре махала. В прошлом году умер старик-татарин, который меня усыновил, когда мне было шестнадцать лет. Отметив годовщину его смерти, я решил искать свои корни. Мне известно только, что я из аула Верхний Лейми и записали меня, как Гондарова Давида. Национальность мне записали татарин. И в армии я служил как татарин. Приемный отец Алим звал меня Даудом.

Хамзат все мои слова переводил отцу. А тут очень внимательно и удивленно смотрел на меня.

– Давай садиса, – сказал старик. – Эта мала, бистра обед. Вечер барашка нада кушат. Нада мовлид читай. Мулла приди, Хаджа приди. Луди приходи. Много.

Оказавшись в безвыходном положении я вынужден был сесть за стол со стариком. Отец с сыном называли какие-то имена и к этим именам добавляли «Хаджа», «Мулла».