Глава 2. Валькирия революции

Она — женщина, из-за которой стрелялись муж­чины, которую боготвори­ли и ненавидели, которой восхищались и подражали. Она — женщина, которая творила историю, вводи­ла законы и устанавливала правила. Она — женщина, которая благосклонно по­зволяла себя любить и лю­била сама. Она — Крыла­тый Эрос Революции.

Александра Михайловна Коллонтай родилась 1 апре­ля 1872 года в Петербурге.

«Дитя любви», — так назвали девочку при рождении. Она действительно была плодом настоящей любви, тайной и грешной. Родители оформили брак перед самым рождением девочки.

Ее отец — Михаил Алексеевич Домонтович, полковник Генерального штаба, инспектор Николаевского кавалерий­ского училища. Красивый, статный, черноволосый украи­нец из старинного дворянского рода, который своими кор­нями уходит к средневековому князю Довмонту.

К моменту рождения дочери Михаилу Домонтовичу было уже сорок, но Александра стала его первым ребен­ком. Он безумно влюбился в Александру Масалину-Мравинскую, дочь богатого финского фабриканта, торгующе­го лесоматериалами.

В то время Александра находилась в законном браке с во­енным инженером Мравинским и воспитывала троих детей. Узнав о любви своей жены и Михаила Домонтовича, Мравинский поступил благородно. Он не только отпустил свою тридцатипятилетнюю жену к новому мужу, но и при разводе всю вину взял на себя. В судебном постановлении записано, что именно он, Мравинский, прелюбодействовал.

Семья Домонтовичей поселилась в богатом трехэтажном особняке на улице Средне-Подьяческой, принадлежащем старшему брату Михаила Алексеевича, сенатору, одному из авторов закона об отмене крепостного права. Хозяин дома занимал верхний этаж, а два нижних были отданы семейству Михаила Алексеевича.

В этом особняке и появилась на свет девочка, которой при рождении дали имя матери — Александра. Четвертый ребенок в семье, но первый у полковника. Любил он ма­ленькую Шурочку безумно. Ее все называли «папиной доч­кой».

Семья жила в достатке. Офицерского жалованья Михаи­ла Алексеевича и доходов с его владений на Черниговщине вполне хватало, чтобы обеспечить большой семье безбедное существование. Но и особой роскошью не увлекались. На­пример, у семьи Домонтовичей не было своего собственно­го «выезда». Михаил Алексеевич считал это «излишеством и прихотью». Да и хозяйство в доме велось экономно. Гости в доме Домонтовичей бывали редко, из-за экономии свечей и керосина спать ложились рано.

Вскоре после рождения дочери, Михаил Алексеевич по­лучил звание генерала, и семья Домонтовичей съехала на казенную квартиру. Говорят, что из-за ссоры братьев. Хотя реальная причина не известна.

Новая квартира располагалась на территории Никола­евского кавалерийского училища, где Домонтович работал, по дороге на Петергоф. Хотя по размерам новая квартира и была меньше дядиного дома, но все равно просторная, с множеством комнат. По-настоящему генеральская.

Шурочка Домонтович росла, окутанная заботой и любо­вью. И как ее было не любить? Прелестный ребенок. О тех годах Александра Коллонтай пишет в своей автобиографи­ческой книге: «Маленькая девочка, две косички, голубые глаза. Ей пять лет. Девочка как девочка, но если внимательно вглядеться в ее лицо, то замечаешь настойчивость и волю. Девочку зовут Шура Домонтович. Это — я».

Маленькая генеральская дочь ни в чем не знала отказа. У нее было все, что полагается детям ее положения: отдель­ная комната, няня-англичанка, мисс Годжон, которая на долгие годы стала для девочки настоящим другом и чело­веком, имевшим на нее большое влияние — даже большее, чем отец и мать, приходящие учителя. И будущее у нее было вполне определенное: блестящая партия, дети, балы и по­ездки в усадьбу или за границу. Но жизнь сложилась совсем по-другому.

Когда Шурочка подросла, на семейном совете решили, что отдавать ее в школу не будут. Слишком суровыми усло­виями славились в те времена учебные заведения в России. А девочка такая впечатлительная. Но и за границу учиться поостереглись отправить. Слишком вольное образование там наблюдалось. А девочка такая впечатлительная.

Поэтому и решили обучать Шурочку дома, но на учителей денег не жалеть. Например, русской словесности ее обучат известный в то время литератор и педагог Виктор Петрович Остро горе кий. Обучаясь дома, она получила прекрасную подготовку в изучении гуманитарных наук, овладела четырь­мя иностранными языками.

Экзамены на аттестат зрелости Шура сдавала в петер­бургской мужской гимназии. Сдала их очень успешно, получше многих гимназистов. И было ей тогда шестнадцать лет. Счет жизненным победам был открыт.

В это же время был открыт и другой счет. Страшный счет ее жертвам.

К этому времени Шурочка Домонтович превратилась в очаровательную девушку, умненькую, задорную. Она обожала танцевать и посещала всевозможные танцеваль­ные вечера. Вокруг нее всегда вился целый шлейф возды­хателей.

Но Шурочка больше всего нравилась Ванечке, сыну гене­рала от инфантерии, героя русско-турецкой войны и, кста­ти, ее крестного отца, Михаила Ивановича Драгомирова. Ванечка — мечта всех девушек, которых знала Шура. Но он выбрал ее и влюбился. На всех балах их признавали самой красивой парой.

Шуре казалось, что она влюблена, но ни о каких серь­езных отношениях еще не задумывалась. Надо сказать, что к своему шестнадцатилетию Шура была наивна в вопросах любви, впрочем, как и большинство барышень того вре­мени.

Хорошо описывают ее тогдашнее отношение к вопро­су о мужчинах и женщинах вот эти слова: «Сестры спят в одной комнате с мужьями, а папа с мамой в одной посте­ли. Мучительно стыдно за них, и особенно обидно за маму и папу. Если я выйду замуж, буду жить с мужем в разных комнатах».

Ваня же увлекся Шурочкой Домонтович не на шутку. И однажды, в разгар танцевального вечера, когда они вы­шли после очередного танца в сад, признался ей в своих чувствах и попытался убедить, что они должны быть вме­сте навеки.

Шурочка пришла в восторг от такого признания. Это же было первым признанием в любви. Но не восприняла его со всей серьезностью, посмеялась над Иваном. А как же? Пому­чить влюбленного кавалера — первое дело для девушки. На­смешка над чувствами имела печальное последствие. Через несколько дней Иван Драгомиров пустил себе пулю в лоб из отцовского пистолета. В посмертной записке, которую Шуре так и не показали, в своей смерти он винил ее.

Рана в сердце, полученная Александрой, кровоточила всю ее жизнь.

Видя состояние Александры, которая после самоубий­ства Драгомирова была в ужаснейшем расположении духа, родители решили увезти девушку из Петербурга. Тут как раз подвернулся случай. Сослуживец Михаила Алексеевича ге­нерал Дондуков пригласил семью Домонтовичей погостить в своем ялтинском поместье. Роскошный дом на берегу Чер­ного моря в то лето принял множество гостей. У Дондукова собрался чуть ли не весь цвет Петербурга. Купания, прогулки на лошадях и концертные выступления помогли Шурочке прийти в себя после страшного потрясения.

На прощальном балу, устроенном по случаю разъезда гостей, девушка весь вечер протанцевала с генералом Тутолминым, адъютантом императора Александра III. Кра­савец, герой, о его бесстрашии ходили легенды, прекрасно образованный и начитанный, сорокалетний генерал попал под чары семнадцатилетней девушки. Весь вечер они про­говорили о литературе, политике, истории. Тутолмин читал стихи и цитировал классиков.

В финале вечера генерал увлек Шурочку на террасу, уви­тую плющом, и предложил ей стать его женой. Она, не раз­думывая, решительно ему отказала. Родители Александры были рассержены. Оказывается, они все знали о чувствах Тутолмина, и решился он на разговор с Шурочкой после их согласия.

Не желая слушать увещания матери и отца о том, какая прекрасная партия ее ожидает в результате брака, о том, ка­кой достойный человек генерал Тутолмин и какие перспек­тивы ее ждут, семнадцатилетняя Александра Домонтович ответила: «Мне безразличны его блестящие перспективы. Я выйду замуж за человека, которого полюблю».

Ни в тот раз, ни в последующие годы слова Александры не расходились с делом. Она всегда выполняла то, что го­ворила.

Об отказе Шурочки Домонтович генералу Тутолмину, же­ной которого мечтали стать лучшие барышни Петербурга, узнал весь город. Шурочка стала знаменитой. Впервые о ней заговорили в широких слоях общественности. Она даже удо­стоилась быть представленной императрице.

Становиться известной в результате скандала — основная черта ее жизни. Сколько их, таких скандальных поступков, еще будет в длинной жизни Александры.

В 1891 году Михаил Алексеевич Домонтович по делам службы отправляется в Тифлис. Шурочка уговорила отца взять ее с собой. Она словно знала, что эта поездка изменит ее судьбу. В Тифлисе Александра знакомится с Владимиром Коллонтаем. Черноволосый красавец-офицер был сыном двоюродной сестры отца, вдовы ссыльного поселенца и уча­стника польского восстания 1863 года Людвига Коллонтая, а стало быть, приходился Шуре троюродным братом. Они часами гуляли по Тифлису, катались верхом по его окрест­ностям.

Вскоре Владимир Коллонтай приезжает в Петербург и поступает в Военно-инженерную академию. Молодые люди виделись чуть ли не каждый день. «Среди беззабот­ной молодежи, окружавшей меня, Владимир выделялся не только выдумкой и умением лихо танцевать мазурку. Я мог­ла говорить с ним о самом важном для меня: как надо жить, что сделать, чтобы русский народ получил свободу. Вопросы эти волновали меня, я искала путь своей жизни. Кончилось тем, что я страстно влюбилась в него», — так впоследствии Александра напишет в своей автобиографии.

Но родители восприняли отношения Шурочки с полуни­щим инженером в штыки. Разве о таком браке они мечтали для своей дочери? Что мог дать их любимице молодой чело­век, только начинающий военную карьеру?

Генерал Домонтович приглашает Владимира Коллонтая к себе и открыто ему заявляет: «Вы не пара для моей доче­ри! И если вы благородный человек и действительно люби­те Шуру, то лучшее, что вы можете сделать, — это навсегда исчезнуть из ее жизни!» На что Владимир отвечает: «Судьбу Александры Михайловны я не буду решать даже с ее отцом! Мы любим друг друга. И, когда я выучусь и стану инжене­ром, будем вместе!»

Но и сама Александра Михайловна не была бы собой, если бы беспрекословно подчинилась отцовской воле. Мо­лодые люди продолжают тайно встречаться даже тогда, ко­гда Владимиру отказали от дома. Их свидания устраивали ее подруги, они же приносили Шуре любовные записки. «Ро­мантика нашей несчастной любви нравилась молодежи», — напишет она в своих воспоминаниях.

Чтобы спасти дочь от неугодной им связи, родители от­правляют ее за границу, в Париж. Но разве расстояние мо­жет быть преградой для влюбленных сердец? Письма шли до востребования, и никто не мог остановить их.

По возвращению из Парижа Александра все также кате­горично заявляет: «Я выхожу замуж за Коллонтая». Родите­лям не остается ничего иного, как назначит день свадьбы. Шурочка одержала новую победу. Позже она скажет: «Два года я боролась с родителями, чтобы получить их согласие на брак с красивым и веселым Коллонтаем. Он необыкно­венно хорошо танцевал мазурку и умел веселить и смешить нас в течение целого вечера».

И еще она напишет следующее: «Если бы мне не оказы­вали дома такого сопротивления, я, возможно, и отказалась бы от Коллонтая».

Бунтарский дух Александры проявился в полной мере. Сколько несчастий он ей еще принесет в будущем! А тогда, в 1893 году, Шурочка счастлива, подготовка к свадьбе идет полным ходом. Как и любое мероприятие подобного рода, оно не обошлось без недоразумений. Вдруг обнаружилось, что в церковную книгу невеста при рождении была записана как «младенец Александр». То-то было шуток по этому поводу!.

А накануне свадьбы произошло трагическое событие. За час до венчания Шурочка узнала, что ее бывший учи­тель, пятидесятилетний Владимир Острогорский, пытался покончить с собой. Он травился угарным газом, но в послед­ний момент его удалось спасти. На всю оставшуюся жизнь он остался инвалидом. Причина попытки самоубийства — очаровательная Шурочка Домонтович. Александра в шоке. Она не могла и подумать, что ее учитель безнадежно и давно влюблен в нее. Адресованное ей письмо, в котором Остро­горский объяснял свое намерение свести счеты с жизнью, Александра сожгла. Под венцом Шурочка стояла несчаст­ная и зареванная. Какое печальное начало семейной жизни! Таким, впрочем, был и весь дальнейший брак.

«Мое недовольство браком началось очень рано. Я бун­товала против «тирана», так я называла моего мужа», — од­нажды сообщает Александра Коллонтай.

Шурочка не была приспособлена к жизни. У родителей она привыкла жить в роскоши и достатке, не заботясь ни о каких хозяйственных делах. А тут на ее плечи легла забота о квар­тире, в которой они поселились с молодым мужем. Муж, пытавшийся заработать побольше денег, постоянно пропа­дал на службе, брал работу на дом и совершенно не уделял ей внимания. Александре абсолютно нечем было себя занять.

«Хозяйство меня совсем не интересовало», — пишет она. Но оно требовало времени. «Маленькие хозяйствен­ные и домашние заботы заполняли весь день, и я не могла больше писать повести и романы, как делала это, когда жила у родителей».

Через год у семьи Коллонтай родился сын, которого в честь деда назвали Михаилом. Времени стало еще меньше. Ребенок капризничал, отвлекал Александру Михайловну. В ее представлении «... за сыном могла очень хорошо уха­живать няня Анна Петровна. Но Аннушка требовала, чтобы я сама занималась домом».

Обычная семейная жизнь для Александры Коллонтай была скучнейшей рутиной. День проходил за днем, а она не видела ничего, чему можно было порадоваться. Все те же мелкие и крупные Мишины капризы да недомогания, все те же ежедневные муки по поводу того, что заказать на обед, все те же ежевечерние мужнины бдения над чертежами и какими-то расчетами. Да и сексуального удовольствия от этого брака Александра не получала.

«В те годы женщина во мне еще не была разбужена, — на­пишет она позже. — Наши супружеские отношения я назы­вала «воинской повинностью», а он, смеясь, называл меня рыбой. Но я любила на него смотреть, мне он весь нравился, и даже было жалко его, точно жизнь его обидела».

По этому поводу, уже в наши дни, журналистка Софья Черказова скажет: «Попросту молодой муж был сексуально малограмотен. Никаких пособий, руководств и советов по практике эротических отношений тогда не существовало. А спрашивать об «этом» у более опытных однолеток, а тем более старших по возрасту, считалось неэтичным, если не сказать больше. Так и жила Александра Михайловна, жена и мать, но не испытавшая ни одного оргазма».

Про оргазм ею, конечно, сказано смело. Никто этого не знает и уже никогда не узнает. Но то, что она задыхалась в рутине семейной жизни, известно точно. «К Владимиру Людвиговичу оставалась девичья влюбленность. Но мужем он не был и никогда не стал для меня».

К этому времени относятся первые сексуальные экспери­менты, которые и сделали Александру Коллонтай той, кем она вошла в историю.

Известен следующий факт. В один из периодов депрес­сии, которые ее часто навещали, Александра Коллонтай решила организовать брак между своей ближайшей подру­гой Зоей Шадурской и коллегой мужа молодым офицером Александром Саткевичем.

Она приглашает обоих пожить в их доме, так называемой, «коммуной», дескать, так веселее.

Вечерами собирались вчетвером в гостиной, читали вслух социальную публицистику, отобранную Шурой. Зоя слуша­ла страстно, Саткевич внимательно, муж — зевая. Заходили новые друзья хозяйки дома — учителя, журналисты, арти­сты — и до хрипоты спорили о политике. Одна беда — Алек­сандра Саткевича совершенно не интересовала Зоя Ша-дурская. Хозяйка дома, замужняя Александра Коллонтай, привлекала его больше. Да и сама Шура как могла, кокет­ничала с «квартирантом», распаляя его все больше и боль­ше. Любила ли она его? Пожалуй, ни тогда, ни позже Алек­сандра и сама себе не могла внятно ответить на этот вопрос. Зоя Шадурская, так и не заполучившая мужа, покинула их «коммуну». А в доме остался жить «треугольник». Саткевич стал любовником Александры.

Жизнь втроем... Что может быть противоестественнее? Но Шурочку вполне устраивали такие отношения. «Я уверя­ла обоих, что их обоих люблю — сразу двух. Любить двоих — значит не любить ни одного, я этого тогда не понимала».

Владимир тоже примирился с такими отношениями. Он даже шутил: «Узы брака бывают иногда так тяжки, что их приходится нести втроем». Александра пишет в дневнике: «Мы все трое хотели быть великодушными друг к другу, чис­тыми перед собой и... все усложняли».

В это же время происходит событие, круто изменившее жизнь Александры. Она знакомится с Еленой Дмитриев­ной Стасовой. Новая подруга также молода, также очень энергична, из семьи, принадлежавшей к интеллектуальной элите России. Отец Елены, один из крупнейших адвокатов Петербурга, выступавший в качестве защитника на громких политических процессах. А Елена Дмитриевна — ярая боль­шевичка. Она и Александру привлекла к этому движению.

И вот, в жизни Шурочки Коллонтай появился смысл. Она нашла то, что искала. Ее призвание — избавление че­ловечества от социального зла. Семья — тюрьма, и только вырвавшись из этой темницы, можно заняться настоящим делом. Настоящим, революционным.

Коллонтай приходит к выводу, что любовь к сыну — простой эгоизм, а любовь к мужу — ненужная роскошь. Ее предназначение не в этом. Через пять лет супружеской жизни Александра Коллонтай решается на развод. В апреле 1898 года она, забрав сына и няню, поселяется на Знамен­ской улице.

«Мы разошлись не потому, что разлюбили друг друга, — писала Александра. — Меня увлекала волна нараставших в России революционных событий».

Благородный Владимир Коллонтай сказал ей на проща­ние: «Ни о чем не беспокойся. Я тебя понимаю и не сер­жусь. Устраивай свою жизнь так, чтобы тебе было лучше». А потом добавил: «Я еще раз повторяю, что ты для меня ос­таешься единственным человеком, которого я безгранично люблю и для которого согласен на все». Но официально му­жем и женой они оставались до 1916 года. Итак, Александре Михайловне Коллонтай двадцать шесть лет. Впереди еще целая жизнь.

Наконец-то сброшены оковы, которые давили ее целых пять лет. От мужа Александра ушла в никуда. О новом браке она и не помышляла. Хотя Александр Саткевич по-прежнему оставался ее любовником, связывать свою судьбу с ним она не собиралась. Ее ждали великие дела.

Александра Коллонтай с головой бросилась в новую жизнь. Понятия «профсоюзы», «манифест», «социальная ре­волюция» будоражили кровь, рождали планы о новых свершениях. Она называла себя «мятежной» и гордилась этим. Но что могла знать о жизни тех, кого собиралась защищать и вести к новой жизни, избалованная генеральская дочка? Знаний не хватало, не хватало материала. Да и сын, постоянно хныкающий и болеющий детскими болезнями, отнимал много сил и времени.

В августе 1898 года Александра Коллонтай принимает ре­шение уехать за границу. Воображение рисовало радужные перспективы свободы, которую она могла получить там, полное погружение в работу.

Оставив сына на попечение родителей, двадцатишести­летняя Шурочка уезжает в Швейцарию.

Легко ли она перенесла отъезд? Конечно, нет. Впослед­ствии Коллонтай пишет о своем состоянии перед отъез­дом: «Ночью я горько плакала, обливая слезами твердую вагонную подушку, и мысленно звала мужа. За что я на­ношу ему такую обиду и такой удар!.. Я знала, что еду не на время и что мой отъезд означает действительно конец нашего брака».

О том, как тяжело дался Коллонтай отъезд из дома, го­ворит и тот факт, что в Швейцарии она заболела, у нее на­чался нервный срыв. Александра вынуждена ехать в Италию лечиться. Доктора советуют вернуться домой, в привычную обстановку. И Коллонтай возвращается в Петербург, но не к мужу, а к любовнику. Александр Саткевич безумно рад ее возвращению. Только ему нужна не любовница, а жена. Для полковника, кем он стал к этому времени, неприемлемы незаконные отношения с женщиной. Сама же Шурочка об этом и слышать не желает. Новый брак ей не нужен.

Тут новое потрясение — смерть матери. Во время страш­ного горя приходит переосмысление жизни и своих поступ­ков. Александра Коллонтай предпринимает попытку вновь вернуться в семью, к мужу. Тем более и случай подвернулся подходящий. Владимир Коллонтай сильно болен. Его муча­ют хронические нарывы в горле. Шурочка самоотверженно бросается за ним ухаживать. И вдруг с ужасом понимает, что семейная рутина вновь начинает ее засасывать. Нет, только не это! Не от рутины ли она бежала не так давно? Да и сама она уже другая. Она почувствовала вкус свободы.

Оставив больного мужа и сына на овдовевшего отца, Александра вновь уезжает в Швейцарию. В Цюрихе она на­чинает посещать семинар профессора Геркнера, известного профессора политической экономии Цюрихского универ­ситета. Жизнь входит в желаемое русло. Александра вновь полна сил и энергии. У нее все получается, она пишет статьи, много читает. Появляются новые знакомые.

За границей ей жить нетрудно. Отличное владение че­тырьмя иностранными языками и постоянная финансо­вая подпитка от отца предоставляют ей такие возможности. Сейчас она Эллен Молин, такой псевдоним выбрала для себя Александра Коллонтай, и для нее нет преград. Она мо­тается по Европа — Швейцария, Италия, Франция, Фин­ляндия. Ходили слухи, что в это время у Александры состо­ялся довольно бурный роман с матерым социал-демократом Григорием Плехановым. Но его ревнивая и строгая жена быстро отвадила Александру от дома.

В 1902 году пришлось по-настоящему взрослеть. Умер Михаил Алексеевич Домонтович. Для Александры смерть отца явилась страшным ударом. Только сейчас она поняла, как его любила. К тому же на шею свалились бытовые про­блемы, решать которые Александра до сих пор не научилась. Как хорошо было бы откинуть эти дела по наследству, не за­ниматься финансовыми вопросами! Но черниговские име­ния приносили большие деньги, а без них, даже непрактич­ная Александра это понимала, ей заграницей делать нечего. Она нашла для себя неплохое решение. Все финансовые дела Александра поручила своему петербуржскому любовнику Саткевичу. К этому времени даже высокое и строгое начальство полковника привыкло к их связи, и во времена приезда Александры в Петербург они уже не скрывали сво­их отношений.

Александра продала дом отца, себе сняла хорошую квар­тиру и в качестве домоправительницы поселила в ней Зою Шадурскую. Да, да, ту самую, ради которой много лет назад Шурочка придумала организовать «коммуну».

А между тем революционная жизнь все больше и больше захватывала. И не только политическими событиями, но и любовными. По большому счету, у Коллонтай они никогда не разделялись.

На одном из рабочих собраний, которые Александра не­изменно посещала, бывая в Петербурге, она познакомилась со знаменитым экономистом, специалистом по аграрному вопросу, социал-демократом Петром Петровичем Масловым и... влюбилась в него. Чем же так привлек Александру этот пухленький, рано начавший лысеть мужчина? К тому же, он был женат, и его жена Павлина в кругу знакомых считалась «мегерой». За мужем следила неустанно, не давая спуску. А что делать? Петр Маслов считался еще тем «ходо­ком на сторону», женщин любил и умел за ними ухаживать. А как красиво говорил! Этими разговорами, видать, и при­влек Александру Коллонтай. Плюс ко всему его не оставили равнодушным прелести Александры.

Вскоре они стали любовниками. Примечательно, что, уже встречаясь с Масловым, Александра не отпускала от себя и Саткевича. Она с удовольствием рассказывала Александру об их связи с Петром. Ее слова: «Морально все то, что служит делу освобождения пролетариата». А связь с Масловым как раз и служит этому делу. Ведь и в постели можно обсуждать дела революции. В своем дневнике Александра пишет: «Ко­гда-то мне нравилось, что мы лежим, прижавшись, и среди ласк и поцелуев толкуем и разбираем вопросы о ренте, о про­изводительных силах, о перераспределении...»

Замечательная картина! Но она нарушалась каждый ве­чер, потому что Петр Петрович обязан был бежать домой, к своей законной супруге. Когда в Петербурге из-за бди­тельности жены Маслова стало встречаться опасно, влюб­ленные придумали новый способ — они стали встречаться за границей. Этому помогало то, что дело партии требовало их постоянных командировок.

Чаще всего время поездок совпадало. Маслов получил приглашение прочитать цикл лекций в Германии, Коллон­тай поехала на учредительный съезд социал-демократов в Мангейм. Через некоторое время Маслов снова отправ­ляется по делам в Берлин, Коллонтай ждут на конгрессе

Интернационала.

Александра Коллонтай все больше включается в рево­люционную борьбу, у нее появляются связи среди извест­нейших революционеров. Но связи не только партийные и деловые. Наконец-то в ней проснулась настоящая женщи­на, которая спала беспробудным сном во времена замужест­ва. Про ее любовные связи ходили чуть ли не анекдоты, на которые она очень болезненно реагировала. Зачем разводить слухи по пустякам? Любовь — свободное дело, и заниматься ею правое дело каждого. В это время как раз и формируются ее взгляды на любовь, которые в будущем будут сформули­рованы в так называемой «теории стакана воды». Если ко­ротко, эта теория заключалась в следующем: у комсомолки с комсомольцем половое сношение «должно быть, как ста­кан воды выпеть». Половую распущенность и вседозволен­ность она прикрывала возвышенными излияниями о духовной свободе, о новой революционной морали.

За границей Александра знакомится с Леонидом Бори­совичем Красиным, холодным надменным красавцем, но горячим революционером. Перед ним Коллонтай не могла устоять. К тому же, Красин считался официальным любов­ником знаменитой актрисы Марии Андреевой, сводившей с ума в разное время таких неординарных мужчин, как Сав­ва Морозов и Максим Горький. Александра считала своим долгом доказать, что она ничуть не хуже актрисы. Красин был отличным любовником — пылким, страстным и неуто­мимым в изобретении любовных игр. Однако связь их была недолгой и осталась в биографии обоих лишь незначитель­ным эпизодом.

Коллонтай налаживала связи и с зарубежными интерна­ционалистами. Известен случай, когда во время Междуна­родного конгресса женщин в Копенгагене вождь немецкого пролетариата Карл Либкнехт и Александра Коллонтай на целый день исчезли с заседания. Причем правила конспи­рации они соблюли полностью. Посланные на поиски люди так и не нашли их.

Что искала эта женщина в любовных связях? Что дви­гало ею? Сексуальная распущенность? Неуемная страсть? Желание что-то доказать? Да, скорее это. Александра всю жизнь старалась опровергнуть слова мужа, называвшего ее в постели «рыбой». Не «рыба» она! Она — НАСТОЯЩАЯ ЖЕНЩИНА!

9 января 1905 года Александра Коллонтай принимает уча­стие в шествии к Зимнему дворцу. Расстрел мирной демон­страции потряс женщину настолько, что после этих событий она несколько дней пролежала в горячке. Начались аресты. Понимая, что и она может быть арестована, Коллонтай по поддельным документам уезжает в Финляндию, покидает Россию уже надолго. За ней бросается и Петр Маслов. Он не представляет себе жизни без нее. Правда, приезжает он в Берлин вместе с семьей. И опять тайные свидания, тай­ная любовь.

На словах П. П., как называет Коллонтай Маслова в пись­мах, готов на разрыв с семьей, готов жениться на Шурочке. А вот этого ей меньше всего надо. О новом браке Алексан­дра даже не думает. Ее начинает тяготить связь с Масло­вым. К тому же, произошел неприятный случай — она за­беременела. Рожать Коллонтай не собирается. Тем более от Маслова. Она сбегает в Париж, где шведская журналистка Эрика Ротхейм организует ей тайный аборт. Ослабевшая по­сле операции Александра поселяется в скромном семейном пансионе. Она пишет в дневнике: «В первый раз за годы бли­зости с П.П. я забываю о нем и больше не хочу его приезда в Париж. Его приезд значит, что он меня запрет в дешевом отельчике, с окнами во двор, что я не смею днем выйти, чтобы партийные товарищи меня случайно не встретили и не донесли Павочке. Все это было столько раз — я не хочу плена любви! Я жадно глотаю свою свободу и одиночество без мук. Я начинаю освобождаться от П.П.!»

Но Маслов, вновь прихватив свою семью, приезжает в Париж и, несмотря на решение Александры, их связь про­должается. Хотя уже и без большой страсти с ее стороны.

В Париже Коллонтай впервые встречается с Владимиром Ильичом Лениным. Его ум, энергия, увлеченность делом революции завораживают Александру. Она не прочь занять место «подруги» рядом с ним. Увы, это место уже занято великолепной Инессой Арманд. А двум медведицам, как говорится, в одной берлоге делать нечего.

Две музы революции — Инесса Арманд и Александра Коллонтай... Они так и не стали подругами, хотя и было в их судьбе много общего. Дух соперничества не позволил им сдружиться. Коллонтай загружается работой: пишет статьи, выступает на митингах, она чувствует себя нужной.

Вот какой вспоминает Александру Коллонтай в своих известных мемуарах писатель Илья Эренбург: «Впервые я ее увидел в Париже в 1909 году, на докладе, или, как тогда го­ворили, реферате. Она показалась мне красивой, одета была не так, как обычно одевались русские эмигрантки, желавшие подчеркнуть свое пренебрежение к женственности; да и го­ворила она о том, что должно было увлечь восемнадцатилет­него юношу, — личное счастье, для которого создан человек, немыслимо без всеобщего счастья». Эренбург точно подме­чает ее умение одеваться. Этого у Александры Коллонтай не отнимешь. Она не только умела одеваться, но и любила красивую одежду.

Однажды Коллонтай после очередной лекции и выступ­ления на митинге сделала короткую остановку для отдыха в Монтре, небольшом городке на берегу Женевского озе­ра. В гостинице она встретила свою подругу по Петербургу Татьяну Щепкину-Куперник и ее мужа, адвоката Полынова. В честь радостной встречи вечером в гостиничном номере был устроен шикарный ужин, на который Александра наде­ла все свои меха, жемчуга и бриллианты. Прислуживающий за обедом официант потерял дар речи, когда увидел «неистовую революционерку», разодетую в такие одежды!

Что поделаешь? Наряды и драгоценности всегда были ее слабостью. Но на первом месте всегда стояли мужчины. Роман с Масловым постепенно уходит в прошлое. Петр уже неинтересен Александре ни как мужчина, ни как политиче­ский деятель. Она отвергает идеи меньшевизма и становится ярой большевичкой. Революционная работа — это одно, но про сердечные дела она не забывает.

На смену экономисту Петру Маслову, который своими преследованиями надоел Коллонтай до смерти, приходит «настоящий пролетарий» по имени Александр Шляпников. Из записи в дневнике: «Саня для меня не просто Саня, а не­что собирательное. Кусочек пролетариата, олицетворение его. Ну как, как его обидишь?» Действительно, по молодости лет Шляпников недолго работал на заводе. Но быстро сооб­разил, что жить за границей и оттуда бороться за освобожде­ние трудового пролетариата намного интереснее.

Знакомство Коллонтай и Шляпникова произошло при печальных обстоятельствах, во время траурного митинга на кладбище Пер-Лашез в 1911 году. Хоронили супругов Лафарг, Поля и Лауру, деятелей французского революционно­го движения, основателей французской социалистической партии. Разговоры об их смерти вызывали разные толки, но никто так и не смог точно сказать, в чем была истинная при­чина группового самоубийства. Их и рядом лежащие шприцы с остатками цианистого калия нашел приходящий садовник.

Похороны собрали огромное количество людей. Про­щание, траурные речи. Александра Коллонтай, открывшая к этому времени у себя великий ораторский талант, тоже выступала на этом митинге. После ее пламенного выступ­ления к Александре подошел молодой человек и выразил восхищение по поводу ее речи.

Несмотря на траурность дня, свое знакомство они про­должили в кабаре. А ночью отправились на поезде в Аньер, где жил Шляпников в маленькой неотапливаемой комнате в доме для малоимущих. О! Эта ночь была страстной и не­забываемой. Наутро Шляпников заявил: «Отныне ты моя жена Шурка, а я твой муж Санька». Шурке в то время исполнилось 39 лет. Шляпникову всего лишь 26. Но разница в возрасте не могла быть помехой для влюбленных.

Коллонтай в те дни пишет своей подруге Зое Шадурской: «Зоечка, я безмерно счастлива! Если бы ты только знала, ка­кой замечательный человек стал моим другом! Только теперь я по-настоящему почувствовала себя женщиной».

Они стали жить вместе. Чуть позже Александра запишет в дневнике: «Он мне мил, этот веселый, открытый, прямой и волевой парень».

Но дороги революционной борьбы, составляющей, как ни дико это сегодня звучит, смысл их жизни, часто разводи­ли их в разные стороны Европы: Лозанна, Цюрих, Базель, Давос, Женева. Александра читала лекции, принимала уча­стие во всевозможных съездах и конгрессах, писала статьи.

Ведь со смертью отца, который постоянно снабжал лю­бимую дочь деньгами, в материальном плане стало трудно. Имения на Чсрниговшине без нужного управления давали все меньший и меньший доход. В конце концов, их при­шлось продать. Теперь Александре приходилось рассчи­тывать только на свои литературные способности и ора­торский талант, которые, впрочем, приносили ей немалые доходы.

В это время нежданно-негаданно в Париж заявился за­конный, до сих пор законный(!), муж Владимир Коллонтай. Ему потребовался развод. Женщина, с которой он жил уже не один год и которая после смерти родителей Александры стала настоящей матерью ее сыну Мише, стала тяготиться не оформленными официально отношениями с Владимиром.

А Александре что? Она далека от подобных буржуазных проблем. Поэтому, не раздумывая, подписывает все нужные бумаги, берет всю вину на себя и, наконец-то, освобождает от себя давно забытого мужа. Но фамилию мужа она себе оставляет. Ей нравилось ее звучание — «Александра Коллон­тай». Словно, звонок колокольчика. По поводу се фамилии в те годы даже ходил пикантный анекдот: «Однажды при знакомстве Александра Михайловна энергичным жестом протянула руку и отчеканила:

— Коллонтай!

— А как это делается? — последовал растерянный во­прос.

— Пора бы знать! — с уничтожающим презрением заме­тила Александра Михайловна. — Не маленький...»

Но это, как говорится, небольшое лирическое отступ­ление. А жизнь неслась вперед, и наступил момент, когда Александра поняла, что Шляпников, ее страстный Санька, начал ее раздражать. Когда он был вдали от нее, часто разъ­езжал по Европе с заданиями партии, Александра страдала и скучала. Но когда они жили вместе, Коллонтай их жизнь казалась ужасной. Вдруг обнаружилось, что ее любовнику, хоть и не слишком притязательному, требуется какой-ни­какой уход. А бытовые проблемы для Александры так и ос­тались нетерпимыми. Они мешали работать, писать статьи и тезисы лекций.

Александра пишет в дневнике: «На днях приедет Саня. Опять начнется: «Сделай это! Найди то! Напиши для меня и т. д...» И потом. Меня прямо пугает мысль о физической близости. Старость, что ли? Но мне просто тяжела эта обя­занность жены. Я так радуюсь своей постели, одиночеству, покою. Если бы еще эти объятия являлись завершением гаммы сердечных переживаний... Но у нас это теперь чисто супружеское, холодное, деловое. Так заканчивается день. И что досадно: мне кажется, Санька и сам часто вовсе не в настроении, но считает, что так надо!»

Потом другая запись: «Сколько сил, энергии, нервов ушло на «любовь». Нужно ли это было? Помогло ли в са­мом деле выявить себя, найти свой путь? Чувствую себя в эти дни ужасно «древней».

Александре Коллонтай сорок два года, и такие мысли. Считая себя старухой, Александра даже не догадывается, что настоящая любовь, любовь всей ее жизни, ждет се в бу­дущем.

Пока же она собирается разорвать свою связь с Алексан­дром Шляпниковым. Он в ужасе от такого решения, пишет ей из Лондона: «Я не хотел расставаться с тобой, потому что еще очень люблю тебя и потому что хочу сохранить в тебе друга. Я не хочу убивать в себе это красивое чувство и не могу видеть, как ты убиваешь любовь ко мне... Любящий тебя Санька». А она после его отъезда с облегчением пишет в дневнике: «Я сейчас как школьница, оставшаяся без гу­вернантки. Одна! Это такое наслаждение! Мне казалось, я просто не вынесу этой жизни вдвоем. Я даже люблю его, нежно люблю. Но до чего я была бы счастлива, если бы он встретил юное существо, ему подходящее».

Окончательный разрыв со Шляпниковым произошел в 1914 году. Коллонтай пригласили читать лекции в Соеди­ненных Штатах Америки. Туда, чтобы спасти от призыва на фронт (как раз началась Первая мировая война), она реша­ет увезти своего двадцатилетнего сына. Александра в душе понимает, что она плохая мать. На поездку в Америку воз­лагает большие надежды — хочет сблизиться с сыном. Тут Шляпников засобирался ехать с ними. Александра пыта­ется уговорить его остаться, объясняет, что в этой поездке он будет лишним. Но ее любовник лишь посмеялся над ее материнскими чувствами. И, не желая отступать, он взял билет на тот же пароход. Тогда Александра, характера кото­рой тоже было не занимать, обменяла свои билеты на более ранний рейс. По сути дела, они с Мишей просто сбежали от Шляпникова. А его в отеле ждала записка: «Так надо. Когда-нибудь ты поймешь мои материнские чувства. Если хочешь, приезжай. Но потом...»

Он не приехал. Написал полное обид и упреков пись­мо. «Нам просто пришла пора расстаться», — записала она в дневнике она.

Выступления Александры Коллонтай в Америке произ­вели фурор. Она объехала 123 города, и в каждом прочита­ла по лекции, а то и по две. «Коллонтай покорила Амери­ку!» — писали газеты того времени. Известие о февральской революции 1917 года застало Александру Коллонтай в Нор­вегии, в пансионате, располагавшемся в горах. Сюда же было доставлено письмо Ленина с указаниями немедленно ехать в Петербург. Но не просто так, а с архиважным зада­нием. К ней прибыли Яков Ганецкий и Александр Парвус — главные хранители финансов большевистской партии. Они приехали к Коллонтай не с пустыми руками, а с чемоданом денег. По некоторым данным, в чемоданчике лежало от 70 до 150 миллионов марок. Огромнейшая сумма! Кому попало такую не доверишь. А Ленин Александре Коллон­тай доверил, и она ее благополучно доставила в Петербург. На эти денежки и совершалась Великая Октябрьская Со­циалистическая революция. Так что в вопросе о том, кто же был главным в ней — Ленин или Коллонтай, — можно сильно поспорить.

В Петербурге встречать Александру, а вместе с ней и де­нежки на революцию, Владимир Ильич послал Александра Шляпникова. Что руководило им в этом выборе? Не на­шлось никого более надежного? Или Ленину захотелось выступить в роли сводника, примирителя рассоривших­ся влюбленных? Как бы там ни было, но его попытка не удалась.

Нет, деньги, конечно, Коллонтай отдала. Но на предло­жение возобновить их отношения Александра ответила гор­дым: «Нет!» Роман со Шляпниковым остался в прошлом, и возвращаться к нему она не собиралась.

В Петрограде Коллонтай сразу же включилась в рабо­ту. У нее ни на что не хватало времени. Даже на то, чтобы прийти на похороны Владимира Коллонтая. Ее бывший муж и отец ее ребенка, ставший к этому времени генерал-майо­ром царской армии, умер после продолжительной болезни в одном из госпиталей.

Зато у нее хватило времени посидеть в тюрьме. Алек­сандре Коллонтай и еще двадцати семи большевикам было предъявлено обвинение в государственной измене и шпио­наже в пользу враждебных государств. Донес кто-то, что Коллонтай привезла в Россию немецкие деньги. Отсидев в знаменитых «Крестах», а затем в Выборгской женской тюрьме и выйдя на свободу под залог, Александра стала на­стоящей героиней, мученицей за правое дело революции. Ее заключение помогло ей сделать огромный рывок в полити­ческой карьере — Коллонтай избрали членом Центрального Комитета партии. Великая Октябрьская Социалистическая революция развернула на 180 градусов жизнь не только Рос­сии, но и Александры Михайловны Коллонтай.

Начался новый этап в ее жизни. В жерле революции Александра встретила любовь, о которой слагались леген­ды, пелись песни, которой восхищались и которой хотели подражать. А все началось очень просто.

Александра Коллонтай, эмоциональная, яркая, считалась одним из сильнейших большевистских ораторов. Партия всегда посылала ее на самые сложные участки. Коллонтай могла убедить в чем угодно и кого угодно заставить пойти за собой. Наибольшую головную боль в то время представляли моряки Балтийского флота, среди которых большое распро­странение получили анархистские взгляды. Большевиков матросики не жаловали. Ни одному агитатору не удалось переманить их на сторону большевиков. Все надежды ис­полком Петроградского совета возлагал на очаровательную Коллонтай. Надо сказать, что это было смелое решение. Согласно морской примете, на палубу корабля нога женщи­ны ступать не должна — принесет беду. А тут появляется не просто женщина, а женщина красавица.

Даже делая революцию, Александрастремилась остаться такой. Элегантная, очаровательная, раскрепощенная, Кол­лонтай была из тех женщин, которых годы делают еще более красивыми. В свои сорок пять (как не вспомнить поговорку: «Сорок пять — баба ягодка опять»!) она выглядела намного моложе. Современники о ее внешности вспоминают: «В два­дцать пять она выглядела на десять лет старше, а когда ей стало за сорок, она казалась двадцатипятилетней». К тому же, Коллонтай обладала свирепой ораторской манерой, сама металась безумной птицей и приводила толпу в состояние истерики. Матросы ее боготворили, буквально носили на руках. На одном из митингов и свела ее судьба с Павлом Дыбенко, двадцативосьмилетним председателем Центробалта, полубольшевистского-полуанархистского Централь­ного комитета Балтийского флота, признанным лидером несговорчивой матросской братии.

О, молодой матросик был красив! Богатырь, бородач с яс­ными, голубыми глазами. Высокий, широкоплечий, в хо­рошо сидящей на нем морской форме. «Орел! Настоящий орел!» — говорила о нем Александра.

Дыбенко сопровождал большевистского оратора повсю­ду. Коллонтай выступала на крупнейших военных кораб­лях — «Гангут», «Республика», «Андрей Первозванный», и он — председатель Центробалта Павел Дыбенко, на руках переносил ее с трапа очередного корабля на катер, а с кате­ра — на причал. То есть он ее носил на руках в буквальном смысле слова. 28 апреля 1917 года Александра Коллонтай записала в своем дневнике: «Неужели опять?!» Да, она влю­билась!

Ну и что, что ей сорок пять, а ему — двадцать восемь. Ну и что, что она интеллигентка до последней косточки, дочь генерала, а он всего лишь простой матрос из крестьян. Ну и что, что она образованнейшая женщина своего вре­мени, владеющая несколькими иностранными языками, а он — малограмотный, пишущий с ошибками, уроженец деревни Людково Черниговской губернии. Какие все это мелочи! «Это человек, в котором преобладает не интеллект, а душа, сердце, воля, энергия, — писала Коллонтай про Ды­бенко. — В нем, в его страстно нежной ласке нет ни одного ранящего, оскорбляющего женщину штриха».

Это вам не занудливые функционеры-партийцы, не ху­досочные теоретики социальных реформ с истрепанными нервами и язвой желудка. Павел Дыбенко представлял со­бой саму стихию, вольную, неукротимую, олицетворявшую мужскую силу и внутреннюю прочность. «Люблю в нем со­четание крепкой воли и беспощадности...», — говорила Александра.

Странная пара... Но, как говорят, противоположности притягиваются друг к другу. Видимо, Александре не хватало «чернозема», а Павлу хотелось узнать, как же любят эти из­балованные петербургские «чистюли». Биографы Александ­ры Коллонтай отмечают, что этот роман коренным образом отличается от тех, что она пережила прежде. Она не сразу бросилась в объятия Дыбенко, а долго и терпеливо разжи­гала в его душе страсть. Поначалу они даже называли друг друга на вы. «Александра Михайловна, — писал ей в то время Дыбенко, — не откажите приехать на обед!»

Но постепенно чувства все больше и больше захватыва­ли их, они перестали скрывать свои отношения. Александра готова была всему миру рассказать о своем счастье. Неужели она наконец-то встретила того самого, единственного, кто предназначен ей самой судьбой?! «Наши отношения всегда были радостью, расставания — полны мук», — вспоминала впоследствии Коллонтай. Однажды ее спросили: «Как вы решились на отношения с Павлом Дыбенко, ведь он был на семнадцать лет моложе вас?» Александра Михайловна, не задумываясь, ответила: «Мы молоды, пока нас любят!»

Но не всем нравилась их любовь. Узнав о том, что жен­щина, в которую он когда-то был влюблен, сошлась с рево­люционным матросом Дыбенко — дочь генерала пала столь низко! — застрелился морской офицер Михаил Буковский. Александра, услышав об очередном самоубийстве, причи­ной которого невольно стала, воскликнула: «Этого еще не хватало!» Александра не понимала: неужели в любви важны какие-то условности, неужели это чувство можно объяснить. Нет! Она просто любила.

«Где мой Павел? — писала Александра. — Как я люблю в нем сочетание крепкой воли и беспощадности, заставляю­щее видеть в нем «жестокого, страшного Дыбенко», и стра­стно трепещущей нежности — то, что я так в нем полюбила. Это то, что заставило меня без единой минуты колебания сказать себе: да, я хочу быть женой Павлуши... Павлуша вернул мне утраченную веру в то, что есть разница между мужской похотью и любовью. Похоть — зверь, благоговей­ная страсть, а любовь — нежность».

Да и Дыбенко пришлось наслушаться упреков от своих матросов. Братва, с которой Дыбенко ранее устраивал гран­диозные пьянки и шумные обыски в буржуйских домах, обиделась: «Нас на бабу променял?!» На что он ответил: «Разве это баба? Это Коллонтай».

Интересное все-таки определение для любимой женщи­ны. Но если копнуть глубже, то Павел Дыбенко никогда не считал Коллонтай обыкновенной женщиной. Вот что он сам писал по этому поводу: «Да, я никогда не подходил к тебе как женщине, а как к чему-то более высокому, более недоступному. А когда были минуты и ты становилась обы­денной женщиной, мне было странно и мне хотелось уйти от тебя».

Он любил ее. Какой нежностью наполнены его письма, написанные Александре: «Как бы мне хотелось видеть тебя в эти минуты, увидеть твои милые очи, упасть на грудь твою и хотя бы одну минуту жить только-только тобой». «Мой Ангел!» — так он обращался к ней, неизменно с большой буквы.

В конце концов, и Балтийскому флоту пришлось сми­риться с выбором их предводителя. Хотя в отместку «пре­дательству» Дыбенко его любимую женщину наградили прозвищем: «Центробаба!». Дыбенко сопровождал ее во всех поездках по кораблям Балтийского флота. Они не могли расстаться ни на минуту. Однако им пришлось это сделать. Я уже писала, что некоторое время после июльских беспорядков 19)7 года Александре Коллонтай пришлось провести в тюрьме. Арестован был и Дыбенко. Он писал ей трогательные письма, которые адресовались «гражданке Коллонтай». Правда, стража отказывалась ей их переда­вать. Александра маялась в тюрьме, где не было ни одной политической арестантки, сплошные уголовницы. Вскоре Коллонтай выпустили под залог. И они с Дыбенко снова встретились.

7 ноября 1917 года наступил день, изменивший судьбы мира. Коллонтай вошла в состав нового, уже советского пра­вительства, в качестве наркома государственного призрения (что-то вроде министра по социальным вопросам). Так она стала первой в мире женщиной-министром. Она арестовала всех старых сотрудников этого министерства, которые не пускали се на рабочее место. И отняла у них ключи. Затем позаботилась об инвалидах войны. Чтобы найти помещения для Дома инвалидов, она приказала взять штурмом Александро-Невскую лавру. Ее встретили звоном колоколов, при­хожане пытались не пустить. Но тщетно. Лавру захватили. На следующий день во всех церквах Александру Коллонтай предали анафеме. Узнав об этом, она расхохоталась. Вечером они с Дыбенко, коллегами по наркоматской службе и мат­росами отметили это дружеской попойкой.

Жестокое время, жестокие нравы! Имя Коллонтай зна­ла вся страна. Коллонтай шокировала своей неженской, по тем представлениям, активностью, своими декретами о но­вом положении женщины, своим неприкрытым и бурным романом с Дыбенко. Единственная женщина в новом рево­люционном правительстве, она вызывала ужас у населения. Не только ужас, но и восхищение. Конечно, осуждений было больше. Про нее слагали памфлеты, анекдоты, рисовали карикатуры. Чего только стоит следующая под названием «Междуведомственные трения», а изображена была на ней... двуспальная кровать, возле которой рядышком на коврике стояли грубые матросские сапоги и изящные дамские туфли. Грубый укол в адрес двух наркомов.

Вскоре случилось событие, которое повлекло спад по­литической карьеры Александры Коллонтай. В феврале 1918 года, когда большевики отказались подписать мирный договор с Германией, немецкие войска перешли в наступ­ление. Наркомвоенмор Павел Дыбенко сам отправился на фронт под Нарву, командовать войсками. Он был хорошим организатором, но не имел ни малейших способностей в тактике ведения боевых действий. Первый Северный ле­тучий отряд революционных моряков под командованием Дыбенко, прибыв на фронт, захватил цистерну со спир­том. Последствия вполне предсказуемы. В первом же бою пьяные морячки потерпели поражение и сбежали с линии фронта.

В марте 1918 года, на IV съезде Советов было принято ре­шение «об отставке с поста наркома по морским делам то­варища Дыбенко Павла Ефимовича, беспричинно сдавшего Нарву наступающим германским войскам». Одновременно несколько фронтовых комиссаров обвиняли его в «пьянстве, приведшем к трагическим последствиям». Дыбенко аресто­вали, было начато следствие. По законам революционного времени бывшему наркому грозил расстрел.

Александра бросилась на защиту любимого, зная, чем грозит ей этот поступок. Она написала заявление об отстав­ке с поста Наркома государственного призрения, что, было, разумеется, очевидным протестом. Ей этого не простили. Но разве се волновали такие мелочи в тот момент?

Она пишет Павлу: «Счастье мое! Безумно, нежно люблю тебя! Я с тобой, с тобой, почувствуй это! Я горжусь тобою и верю в твое будущее. То, что произошло, до отвращения подло, самое возмутительное — несправедливо. Но ты будь покоен, уверен в себе, и ты победишь темные силы, что ото­рвал и тебя отдела, от меня. Как я страдаю, этого не скажешь словами. Но страдает лишь твоя маленькая Шура, а това­рищ Коллонтай гордится тобою, мой борец, мой стойкий и верный делу революции товарищ...» И сше: «Вся душа моя, сердце, мысли мои, все с тобою и для тебя, мой нена­глядный, мой безгранично любимый. Знай — жить я могу и буду только с тобой... Будь горд и уверен в себе, ты можешь высоко держать голову, никогда клевета не запятнает твоего красивого, чистого, благородного облика...»

Александра обивает пороги высших инстанций, она умо­ляет простить Дыбенко. Даже решается на немыслимый, казалось бы, шаг. Выпросив свидание с Павлом, ожидаю­щим решения Военного трибунала, она предлагает ему сочетаться законным браком. Она, ярая противница офи­циальных связей, кричащая, что для любви не требуется никакого документа, решается на этот шаг. Ради него, ради любимого.

Позже Коллонтай напишет в своих воспоминаниях: «Я не намеревалась легализовать наши отношения, но аргумен­ты Павла — если мы поженимся, то до последнего вздоха будем вместе — поколебали меня. Важен был и моральный престиж народных комиссаров. Гражданский брак положил бы конец всем перешептываниям и улыбкам за нашими спинами...»

На следующее утро все газеты написали, что Павел Ды­бенко и Александра Коллонтай сочетались законным бра­ком, о чем в Книге актов гражданского состояния была сде­лана первая запись. С тех пор и существует легенда о браке номер один, от которого ведет отсчет история советской семьи. На самом деле никакой записи не было. Спасибо фиктивному сообщению, теперь Александра могла спасать Павла на правах законной жены. И чудо свершилось: Ды­бенко отпустили, правда, только до суда, «под поручитель­ство законной жены», без права выезда из Москвы.

И тут Дыбенко наносит жене удар, подлый и жестокий. Несмотря на запрет, он уезжает в Курск, где стоят верные ему войска балтийских моряков. Радость освобождения он делит не с Александрой, потерявшей все ради его спасения, а со своими друзьями — балтийцами.

Нет, это был еще не разрыв, а всего лишь первый зво­ночек, который ослепленная любовью Александра не хо­тела слышать. Она по-прежнему любит Павла. Коллонтай приняла предложение сформированной в ЦК агитбригады отправиться по Волге на теплоходе «Самолет». Они встрети­лись вновь лишь спустя несколько месяцев, перед отправкой Павла на фронт, и страсть вспыхнула с новой силой. «Мой бесконечно, нежно любимый, — писала она ему в разлуке, — всю эту неделю я провела в безумной, лихорадочной работе. Когда работаешь, не чувствуешь так остро разлуки с тобой, но стоит работе оборваться — и на сердце заползает тоска. Не люблю приходить в свою холодную комнату одинокой женщины. Я опять одна, никому не дорогая, будто снова должна бороться с жизнью, не ощущая ничьего тепла. Ты же далеко, мой мальчик...»

В безумные дни красно-белого террора они встречают­ся урывками. Он воюет в Украине, она работает в Москве. «29 декабря 1918, — писала в дневнике Коллонтай. — Во­рвался Павел, привез выкраденные у белогвардейцев доку­менты — и снова уехал на фронт». Он по-прежнему очень любил ее, при малейшей возможности передавая в голод­ную Москву продукты. «Родной, — благодарила его в пись­ме Александра, — опять ты меня балуешь, я получила гуся. Спасибо, спасибо!»

Они встречались — в вагонах, в чужих квартирах, в отве­денных на одну ночь разномастных помещениях. Свидания их были коротки. Не только часы, каждая минута, проведен­ная вместе, была на вес золота.

Летом 1919 года Павла Дыбенко переводят в Крым, в Симферополь. И Александра едет к нему. «Лучше бы не приезжала», — напишет она через некоторое время в своем дневнике. В кармане гимнастерки мужа Александра обна­ружила сразу две записки от разных женщин. Одна была подписана: «Твоя, неизменно твоя Нина». А вторая, без под­писи, написана слишком знакомым подчерком, в котором она узнала подчерк своей секретарши, девятнадцатилетней Тины Дюшен.

Ревность, чувство, которое, казалась, было неведомо Коллонтай, прошлась острым ножом по горлу. Разве могла она, пятидесятилетняя, вступить в открытую борьбу с мо­лоденькой девушкой? Поэтому и решила уехать, оставив на столе записку: «Павел! Не жди меня и забудь. Воюй за наше светлое коммунистическое будущее, за счастье пролетари­ев всех стран». А в дневнике появились строчки: «Умом по­нимаю, а сердце уязвлено. Но, может быть, это уже конец? Выпрямись, Коллонтай! Не смей бросать себя ему под ноги! Ты не жена, ты человек!» И еще: «Как же так?! Всю жизнь я утверждала свободную любовь, свободную от ревности, от унижений. И вот пришло время, когда меня охватывают со всех сторон те же самые чувства, против которых я вос­ставала всегда. А сейчас сама не способна, не в состоянии справиться с ними».

Дыбенко посылает ответное письмо. Безграмотное, но такое пылкое: «Шура, мой милый, мой нежно, нежно лю­бимый Голуб. Скажи хотя бы одно: могу ли я взглянуть на твои милые родные очи? Скажи, осталась ли хоть капля любви в твоем сердце? Спаси меня, не дай погибнут. Иначе погибнет моя первая любов к тебе. Скажи хоть слово, раз­реши хоть слушат звук твоего милого, нежного голоса <...>. Милый Голуб не дай погибнут мне. Дай ответ скорее. Знай что твое письмо был мой надгробный акт. Вечно вечно твой нежно нежно любящий любящий тебя Павел».

Александра оставила письмо без ответа. За этим летели другие, но Александра молчала.

По делам Коллонтай приезжает в Киев. Узнав об этом, там же появляется Дыбенко. Примирение было страстным: с мольбами о прощении, слезами и клятвами. Он попросил поехать к его родителям под Новозыбков — хотел показать им любимую женщину. Это был очередной взлет их любви. «Мы с Павлом словно снова нашли друг друга, — писала она. — Стоим у плетня, смотрим на гоголевский пейзаж ок­рест и ждем минуты, когда снова останемся вдвоем».

И она простила, вернулась. Но все оставшееся время, что провела с ним, страдала и мучилась в ожидании следующей измены.

Измена не заставила себя ждать.

Из дневника 1921г. (без даты):«12 часов ночи <... >. Сейчас я почти уверена, что у Павла кто-то есть на стороне, женщина, быть может, даже не одна. <...> Все понимаю!.. А самой стыдно: значит, ревность есть таки? <...> Как-то в момент душевной распахнутости со стороны Павла (это у него бывает, когда он не то что навеселе, а «на подъеме») он стал говорить о своей любви ко мне и о том, что все ос­тальное «эрунда», «если и есть, так чисто платоническое» — причем слово платоническое Павлушка чистосердечно путает и применяет тогда, когда дело идет о «физиологии». Ка­жется, он его производит от «плотоядного»!»

Однажды «добрые» люди подтвердили подозрения Алек­сандры, сообщив, что у бравого Дыбенко есть «красивая де­вушка». Они поссорились прямо на улице. «Между нами все кончено, — сказала ему Коллонтай, — в среду я уеду в Мо­скву!» Дыбенко резко развернулся и вошел в дом. Вскоре Александра услышала выстрел.

Дыбенко лежал на полу, по френчу стекала струйка кро­ви. К счастью, рана оказалась не смертельной: вместо сердца пуля попала в орден Красного Знамени. Александра муже­ственно выхаживала Павла, попутно давая показания раз­личным партийным комиссиям по поводу его «непартий­ного поступка». Позже она узнала, что в тот злосчастный вечер «красивая девушка» поставила Дыбенко перед выбо­ром: либо она, либо Коллонтай.

Жен шина, которая вносила проекты декретов о граждан­ском браке, заменявшем брак церковный, устанавливающем равенство супругов и равенство внебрачных детей с деть­ми рожденными в браке, о разводе, признававший брак расторгнутым по первому же — и даже немотивированно­му — заявлению супругов, сама оказалась в этой ситуации. И не нашла ничего другого, как полностью разорвать свой брак. Она просит разрешения у Центрального Комитета партии расторгнуть свой, к тому времени официальный, брак и направить ее на дипломатическую работу за границу. В 1922 году ЦК удовлетворил ее просьбу. Она возвращается в Москву.

А вдогонку летит отчаянное письмо Дыбенко: «Ты по­кидаешь меня, а я был наивен, Шура... Твой Павел никогда никому не принадлежал и никогда не будет принадлежать, ты ведь все понимаешь, ты должна понять...» Она не отве­тила. А в дневнике написала: «Я убегаю не от Павла, а от той «я», что чуть не опустилась до роли ненавистного мне типа влюбленной и страдающей жены».

Так рухнул самый романтический брак эпохи революции, союз, объединивший двух министров первого советского правительства, первый брак, заключенный вне церкви и вне государства, казавшийся образцом свободной любви сво­бодных граждан нового общества.

Почему-то вспоминается еще одно письмо Александры Коллонтай, написанное уже из далекой Норвегии своей верной подруге Зое Шадурской: «...Видишь ли, мой муж стал засыпать меня телеграммами и письмами, полны­ми жалоб на свое душевное одиночество, упреков в том, что я несправедливо порвала с ним... Письма были такие нежные и трогательные, что я проливала над ними слезу и уже начала сомневаться в правильности моего решения разойтись с Павлом... И я узнаю, что Павел вовсе не оди­нок, что, когда его корпус перевели из Одесского круга в Могилев, он захватил с собой «красивую девушку» и она живет у него. Ночью со мной случился сердечный при­ступ и нервный припадок...» Не все было просто в этом расставании.

А что Павел? До Александры доходили сведения, что Ды­бенко толком так и не нашел себя в мирной жизни. Завел хозяйство и поросят, покупал молодой жене наряды. Писал тоскливые, нудные воспоминания и, в конце концов, ба­нально спился. В 1938-м она узнала о том, что «враг народа» Дыбенко расстрелян. Оставим его. Он нам больше не инте­ресен. Хотя о нем придется еще вспомнить по неприятному для Александры Коллонтай поводу.

Просьба отправить ее на работу за границу была вы­сказана Коллонтай не случайно. Конечно, это ее решение можно объяснить желанием подальше скрыться от быв­шего мужа. Но не только это. Александра умная женщина. Она прекрасно понимает, что время ее пламенных речей, ее огненных призывов прошло. В молодой советской рес­публике на сцену политики начинают выползать новые кумиры, превозносятся другие идеалы, и эти идеалы не по нраву Коллонтай. Она не может молча терпеть и смотреть на то, как начинает разваливаться все то, за что она боролась.

В феврале 1922 года Коллонтай передала в Исполком Коминтерна заявление двадцати двух бывших членов «ра­бочей оппозиции» с требованием прекратить репрессии против инакомыслящих в партии. XI съезд осудил заяв­ление и предупредил Шляпникова и Коллонтай: если они продолжат антипартийную деятельность, будут исключены из партии.

Поэтому Сталин с удовольствием откликается на просьбу Коллонтай — он убрал видного деятеля с политической аре­ны. По сути, отъезд Александры Коллонтай за границу — это не что иное, как почетная ссылка. «Грустно мне сознавать, что я уже не вернусь на свою любимую работу среди трудя­щихся женщин, что порвутся дорогие мне связи с тысячами советских гражданок, которые встречали меня возгласами энтузиазма: «Вот она, наша Коллонтай!» — перед отъездом пишет Александра в дневнике.

Конечно, грустно. Коллонтай 51 год. Хоть и выглядит она отлично, но сама-то понимает, что возраст у нее крити­ческий. Начинать жить по-новому в таком возрасте трудно. Но Коллонтай была бы не Коллонтай, если бы постави­ла на себе крест. Нет, она не собирается сдаваться. «Голо­ва моя гордо поднята, и нет в моих глазах просящего вида женщины, которая цепляется за уходящие чувства мужчи­ны!» — эта запись в дневнике показывает, с каким настроем уезжала Александра. На фотографии, которую она сделала перед отъездом, Коллонтай выглядит тридцатилетней жен­щиной.

4 октября 1922 года Александра Коллонтай приезжа­ет в Христианию (так называлась столица Норвегии до 1925 Года). Она — торговый советник молодой советской республики.

Но она и женщина. Вновь попав за границу, первым делом Александра отправляется по магазинам. «Ну вот, я и на территории капиталистической Финляндии с ее духом белогвардейщины. За стеной полпредства враждебный нам мир... Первое, что я сделала, — это купила себе две пары туфелек, такие легкие, красивые и по ноге». Она всегда любила красиво одеваться. Манто, шляпки, туфельки, ук­рашения — на дипломатической работе она получила все, что любила.

А когда в мае 1923 года ее назначили главой полномочно­го и торгового представительства СССР, другими словами, послом, какие приемы она устраивала в посольстве! Вот как она сама вспоминает: «Прием для дипломатов, правитель­ства и общественности я обставила с подобающей роско­шью. На шести столах стояли двухкилограммовые банки со свежей икрой — роскошь небывалая в Норвегии. Даже на обедах у короля свежая икра подается лишь на маленьких сандвичах. Живые цветы, лакеи с «Советским Абрау-Дюрсо» усердно подливали в бокалы, а в перерыве давался концерт русской музыки, и молодая норвежская танцовщица танце­вала на манер Дункан под русские мелодии.»

В служебном отчете этот прием описан несколько суше: «Прием прошел с большим успехом и еще выше поднял ав­торитет Советского Союза... посольство царской России никогда не устраивало ничего подобного».

Александра Коллонтай не только организовывала прие­мы, она блистала на них. И рядом с ней блистал Марсель Боди — ее новая любовь. А как же без любви? Рядом с такой женщиной всегда должен быть мужчина. Марсель Боди — второй секретарь посольства — ее непосредственный по­мощник, как раз подходил на эту роль.

Ну и что с того, что По возрасту он ей годится скорее в сы­новья, чем в любовники? Марселю всего лишь тридцать. Разница в двадцать один год могла испугать кого угодно, только не Александру. Ну и что с того, что он женат, жена его работает здесь же в посольстве машинисткой, и имеет детей? Тайная любовь еще слаще.

Сначала любовники не афишируют свою любовь. Нель­зя. Моральный облик госпожи посла должен быть безупречен. А вот с ним, моральным обликом, чуть не произошел прокол.

Уже в Норвегии Александра Коллонтай обнаружила пи­кантный «подарок» от своего бывшего мужа-матроса. Види­мо последние попытки примирения с мужем были слишком бурными — Александра забеременела. В пятьдесят один год, в чужой стране, без знакомств, без связей. Ужасное положе­ние! Если правда выплывет наружу, на карьере дипломата можно ставить точку.

Когда Александра находилась на грани нервного срыва, именно Марсель Боди помог ей. Он устроил госпожу посла инкогнито в одну из частных клиник, где ей успешно сделали аборт. Александра оценила великодушие и