Глава 5. В 1921 году Луначар­ский, народный комиссар просвещения молодой со­ветской республики, при­гласил известную танцов­щицу Айседору Дункан приехать в Россию для

Великая «босоножка»

В 1921 году Луначар­ский, народный комиссар просвещения молодой со­ветской республики, при­гласил известную танцов­щицу Айседору Дункан приехать в Россию для обучения искусству танца пролетарских детей. Выбор пал на нее не случайно. Об­раз босоногой танцовщи­цы прекрасно вписывался в идеалы молодой респуб­лики. Это вам не какая-то изысканная фифа-балери­на, не кисейная барышня, закутанная в шелка и меха. Дункан танцует по-просто­му, босиком и в балахонах.

Танец ее стремителен и свободен, как революция. И соци­альное происхождение не какое-нибудь там темное, барское, а самое что ни на есть пролетарское. По всем статьям подхо­дит, можно ей доверить воспитание молодого поколения.

Приглашение Айседора Дункан получила, будучи в Лон­доне, в июле месяце. Что она знала о советской республике? Почти ничего. Конечно, доходили известия в благодатную Европу о том, что творится в России. Но известия эти были скорее печальными, чем обнадеживающими. Голод, разруха, болезни... И среди этого твердая уверенность большевиков в светлом будущем.

Перед самым отъездом Айседора, чтобы узнать свою дальнейшую судьбу, вместе с друзьями посетила известную лондонскую гадалку. Та, разложив перед собой карты, загля­нула в глаза танцовщицы и, вздохнув, произнесла:

— Вы собираетесь совершить длительное путешествие в страну под бледно-голубым небом. Вы будете богаты, очень богаты. Я вижу миллионы и миллионы, и даже миллиарды, лежащие вокруг. Вы выйдете замуж...

После этих слов Айседора рассмеялась и попросила пре­кратить нести чушь. Сорокатрехлетняя Айседора замуж не собиралась, а о богатстве страны, в которую решила отпра­виться, хоть и немного, но была наслышана. Тогда она не знала, что предсказание модной гадалки исполнится.

Ее настоящее имя — Дора Анджела Дункан. Родилась она 27 мая 1878 года в старом квартале Сан-Франциско, на углу Джиери-стрит и Тейлор-стрит, где жили ирландцы в дере­вянных домах, выходящих мрачными фасадами на однооб­разные улицы.

Джозеф Дункан, отец Айседоры, голубоглазый светлово­лосый красавец-ирландец покинул свою жену с четырьмя маленькими детьми как раз тогда, когда она ходила бере­менной будущей танцовщицей. Мэри Дора, в девичестве носившая фамилию Грэй, тяжело переживала предательство обожаемого мужа.

Заглушала она навалившуюся депрессию оригинальным способом — в непомерных количествах употребляла шам­панское, заедая его устрицами. Этот оригинальный рацион, считала Айседора, сыграл определяющую роль в ее жизни. В своей автобиографии она писала: «Характер ребенка оп­ределен уже в утробе матери. Перед моим рождением мать переживала трагедию. Она ничего не могла есть, кроме уст­риц, которые запивала ледяным шампанским. Если меня спрашивают, когда я начала танцевать, я отвечаю — в утробе матери. Возможно, из-за устриц и шампанского».

Только появившаяся на свет девочка почти конвульсив­но начала молотить ножками. Мать, увидевшая это, в ужа­се воскликнула: «Я так и знала, что родится монстр. Этот ребенок не может быть нормальным, он прыгал и скакал еще в моей утробе, это все наказание за грехи ее отца, не­годяя Джозефа...»

В младенчестве Айседора была очень подвижным и рез­вым ребенком. А еще она удивительно тонко чувствовала музыку. В семье Дунканов существовала любимая семейная забава: крошечную девочку в распашонке ставили в центре стола, и она удивительно живо и достаточно гармонично двигалась под любую мелодию, которую ей играли или на­певали.

Одно из самых ранних и ярких детских впечатлений Ай­седоры — пожар. Загорелся их собственный дом. Двухлет­нюю девочку спасло то, что ее сумели выбросить из окна горящего дома прямо на руки полицейского. Страшное со­бытие оставило такой сильный след в воспоминаниях Айсе­доры, что стихийное движение ярких языков пламени стало символом огненного, неуемного, безудержного танца Дун­кан. Красный цвет — определяющий в ее судьбе.

Маленькая Айседора была предоставлена сама себе, ведь мать, чтобы прокормить детей, была постоянно занята ра­ботой. Будущая танцовщица любила гулять по берегу моря. Бег волн, их перекаты и плеск стали первыми учителями ис­кусства танца. Именно от них Айседора научилась грации, пластике и гармонии. Она могла часами заворожено наблю­дать за перемещением воды. В такие минуты для девочки мир переставал существовать.

Обеспокоенная отлучками дочери, мисс Дункан решила отправить Айседору в школу, под надзор учителей. Она по­шла на обман, приписав в документах дочери лишние годы. Так, в возрасте пяти лет Айседору отдали в школу. Учеба ос­талась в памяти маленькой Дункан страшным кошмаром.

Она чувствовала себя бесконечно одинокой среди благопо­лучных одноклассников, не могла смириться со строгими нормами поведения в школе и необходимостью заниматься ненужными, по ее мнению, вещами.

В I3 лет она благополучно распрощалась со школой. Уже в этом возрасте она прекрасно знала, чего хочет от жизни. Танцевать... Даже тогда она не представляла себя вне сце­ны. Воспитанная свободолюбивой, Айседора с детских лет не признавала танца в классическом его понимании. Ба­лет, с его ежедневными рутинными отработками мастерст­ва у станка, был не для нее. Она всегда танцевала так, как требовала ее душа. Мастерство, по ее убеждению, должно шлифоваться в самом танце, а не в повторении заученных до автоматизма движениях.

Прослышав о знаменитой танцевальной студии Стеббинс в Чикаго, Айседора уговаривает мать перебраться туда. Ее учительницей становится известная американская танцов­щица Мария Луи Фуллер, уроки которой Айседора прини­мала, но всегда поступала по-своему.

Как и любой творческой душе, Айседоре нужны были зрители. Поэтому после занятий в балетной студии моло­денькая Дункан любила посещать кафе, носившее гордое название «Богема». Кафе было, правда, не так изысканно, там собирались бедные и неустроенные чикагцы, которые гордо причисляли себя к духовной элите общества, — к «бо­геме». Поэты, музыканты, художники, писатели и поэты по достоинству оценили молоденькую танцовщицу, виртуозно танцующую между столиками.

Но самым преданным поклонником и ценителем ее та­ланта оказался Иван Мироцкий, эмигрант-поляк, непри­знанный поэт и художник. Каждый вечер, сидя в уголке, он не спускал своих светло-зеленых глаз с Айседоры. О, как тешило самолюбие семнадцатилетней девчонки внимание и обожание зрелого, сорокапятилетнего мужчины. А его яр­ко-рыжая борода сводила Айседору с ума. Она поняла, что влюбилась.

Надо сказать, что выбор Айседоры был странным. Мало того, что между влюбленными огромная разница в возрасте, Иван Мироцкий не имел никаких определенных занятий и был беден до неприличия.

Зато они гуляли по лесу рука об руку и самое большее, что было позволено в их отношениях — это невинные поцелуи. Как романтично выглядели, наверное, их отно­шения со стороны. И все это продолжалось не неделю, не месяц. Их любовь длилась полтора года. Айседора еще была слишком молода и неопытна в вопросах любви и не думала о другом развитии отношений. Что останавливало опытного мужчину, неизвестно. Но отношения их были чисты и непорочны. Во всяком случае, со стороны Айсе­доры. Когда Иван Мироцкий предложил ей выйти за него замуж, девушка, не раздумывая, согласилась. Какой же удар она получила, узнав, что их брак невозможен. Ока­залось, что Иван Мироцкий давно и безнадежно женат. Правда, его жена жила далеко, в Европе, но это ничего не меняло. Влюбленные расстались.

Есть такая пословица: «Как начнется, так и поведется». Она, как никакая другая, подходит к отношениям Айседоры Дункан с мужчинами. Несчастная первая любовь потянула за собой череду неудачных любовных связей.

В 1897 году, чтобы забыть рыжебородого Ивана Мироцкого, Айседора поступает в труппу Огастина Дейли и уез­жает с ней в Нью-Йорк. Успокоение она нашла в танце. Вы­ступала много и в разных местах. Необычную танцовщицу, которая предпочитала выступать босиком, что само по себе было непривычно и шокировало публику, любили пригла­шать на различные мероприятия.

Однажды, в 1898 году, пожар, случившийся в отеле «Винд­зор», уничтожил ее гардероб. Айседора Дункан не отменила своего выступления и впервые вышла к зрителям, обернув­шись куском легкой ткани. «Она танцует голая!» — возмуща­лись недоброжелатели, ханжи морщились. Разве знали они, что эта вакханка, одним своим видом потрясавшая устои пуританской морали, была, по сути, наивной девочкой, еще понятия не имевшей, что такое эта самая «земная любовь». Айседора Дункан потеряла девственность довольно-таки поздно, в двадцать пять лет.

Айседора чувствовала, что пуританская Америка не по­нимает и не принимает ее танцев. Она понимала, что, при­глашая ее на выступления, публика относится к ней, как к некой экзотической игрушке. Она принимает решение уехать в Европу. Европа поймет, Европа оценит. Она знала это. Ведь европейцы оценили по достоинству великую Мата Хари, очаровавшую публику своими восточными танцами. Айседора Дункан совсем не хуже ее, а во многом даже луч­ше. Она была уверена в этом.

Собрав свои нехитрые пожитки, Айседора Дункан в 1898 году покидает Америку на судне по перевозке скота. К сожалению, на более комфортабельное пересечение океа­на у нее попросту не было денег.

Зиму она провела в Лондоне, потом перебралась в Париж. Айседора Дункан занята любимым делом, она танцует. Оше­ломляющего успеха пока еще нет, ей не рукоплещут тысяч­ные залы. Выступления проходят все больше на небольших приемах, для небольшого числа зрителей. Но весть о босо­ногой танцовщице распространяется быстро. Многие пари­жане считают за честь пригласить Айседору Дункан.

В Париже Айседора знакомится с молодым писателем Андре Бонье. Он некрасив, к тому же очень робкий, но Ай­седору чем-то поразил. Ночи напролет они гуляли по Пари­жу, и Бонье ей рассказывал: о Петрарке, об Оскаре Уайль­де, о своих будущих книгах. Разговаривали они ровно год. Потом Дункан решила станцевать перед ним танец своих чувств — вплела в волосы цветы, приготовила шампанское, надела прозрачную тогу и... поклонник смутился, сказал, что ему сегодня предстоит еще много написать — и сбежал.

А потом она познакомилась с великим скульптором Ро­деном. Айседора сама набралась смелости, пришла к нему в мастерскую и выразила свое восхищение. Роден был че­ловеком хоть великим, но простым. Визиту юной дамы не удивился, без церемоний показал ей свои работы. Затем они поехали к ней в студию — пришла очередь танцовщице показывать свое искусство. Она надела свою знаменитую тунику, исполнила несколько па и попыталась рассказать придуманную ею теорию нового танца, но Роден прервал ее на полуслове. Он был скульптором, она в его глазах — иде­альной моделью. Ну какая разница, что под руками не глина, а живая плоть? Он стал ее мять и обжимать со всех сторон. На этот раз испугалась и сбежала Дункан.

В 1903 году Айседору Дункан пригласили на гастроли по городам Европы. Первым ей предстояло посетить Буда­пешт.

Там, в сказочно красивом городе, среди цветущей вес­ны она познакомилась с красивым черноволосым артистом Будапештского театра Оскаром Бережи, игравшим шекспи­ровского Ромео. Для Айседоры он и стал настоящим Ромео, первым мужчиной, который разбудил в ней Женщину. Он «сделал из невинной нимфы страстную вакханку», — так позже скажет о нем Айседора..

Познакомились они после одного из выступлений тан­цовщицы. Оскар зашел в ее уборную и с порога выразил свое восхищение, а потом заявил, что желает познакомить Айсе­дору со своими родителями.

Правда, артист и танцовщица вначале отправились на его квартиру в центре Будапешта, из которой вышли только на следующий день и такими усталыми, что вечером на репети­ции Айседора едва двигалась по сцене. Много лет спустя она вспоминала: «Я испытала ни с чем несравнимую радость, проснувшись на рассвете, увидеть, что мои волосы запута­лись в его черных душистых кудрях, и чувствовать вокруг своего тела его руки».

Это была красивая любовь: с поездками по Венгрии, знакомством с родителями Оскара, благоухающими буке­тами и даже предложением стать его женой. Ослепленная любовью к своему Ромео, Айседора дала согласие. Она мечтала только об этом — соединить судьбу с любимым человеком.

Только мечтам опять не суждено было исполниться. Не­задолго до свадьбы Оскар сообщил, что он получил роль и отправляется на съемки фильма в Мадрид.

— Но у нас вроде как свадьба? — тихо проговорила Ай­седора.

И вдруг ее нежный, влюбленный и всегда очень внима­тельный Оскар выдал:

— Я не собираюсь жертвовать карьерой ради твоих жен­ских капризов. Если есть роль, значит, нет свадьбы!

Биографы Дункан скупо пишут о происшедшем. Лишь сообщают, что Бережи предпочел Айседоре карьеру. А для нее отказ Бережи был одним из определяющих моментов ее жизни. Айседора пришла к выводу: «Брак невозможен, ибо это институт «закабаления» женщины. Только свобод­ная любовь».

Айседора Дункан знала только один способ выхода из депрессии — работа. В нее она и погрузилась после случив­шегося несчастья на любовном фронте. Гастроли по Европе продолжались, зрители рукоплескали танцовщице, а потом смущенно перешептывались о бесстыдстве Дункан, имею­щей наглость появляться на сцене в полураздетом виде. Но эти разговоры только подогревали зрительский интерес, ее выступления всегда сопровождались аншлагом.

По приглашению вдовы великого композитора Вагнера, под музыку которого Дункан любила танцевать, она прие­хала в Германию. Вечером, после одного из выступлений, Айседора из окна гостиницы увидела невысокого человека, который, подняв голову, смотрел как раз в ее окна.

Заинтересованная Айседора пригласила его в свой номер. Это был Генрих Тоде, историк искусств и писатель, очаро­ванный молодой танцовщицей. Вот как она описывает даль­нейшие события: «Меня охватил неземной порыв, словно я плыла по облакам. Тоде ко мне склонился, целуя мои глаза и лоб. Но поцелуи эти не были поцелуями земной страсти... Ни в эту ночь, которую он провел у меня, ни в последующие ночи он не подходил ко мне с земным вожделением. Он по­корял меня одним лучезарным взором, от которого кругом все будто расплывалось, и дух мой на легких крыльях несся к горним высотам. Но я и не желала ничего земного. Мои чувства, дремавшие уже два года, теперь вылились в духов­ный экстаз».

Увы, духовный экстаз так и остался духовным. Эта связь не имела никакого продолжения. Тоде был женат. Расста­вание с ним эмоциональная Айседора пережила очень спо­койно, и на то была веская причина. В ее жизни появился новый мужчина.

Даже не появился, а ворвался бешеным вихрем, после одного из ее выступлений в Берлине.

— Вы чудесны, вы удивительны! Однако зачем вы украли мои идеи, откуда вы достали мои декорации? — прямо с по­рога ее гримерной закричал высокий, немного нескладный молодой человек в очках.

— Но сэр, эти голубые занавеси я сама придумала много лет назад и всегда танцую на их фоне! — ошарашенная таким заявлением, попыталась оправдаться Айседора.

— Что ж, значит это судьба! И вы принадлежите моим декорациям! Принадлежите мне!

Это был начинающий художник-декоратор; будущий ре­форматор английского театра, Гордон Крэг.

В своих мемуарах Гордон признается, что когда он впер­вые увидел танцующую Дункан, буквально онемел от охва­тившего его трепета, что ее движения по сцене были одно­временно примитивны и божественны.

Начало их романа было бурным и стремительным. Они вновь встретились на званом вечере, который устроила его мать Эллен Терри, знаменитая актриса. К слову, именно с Эллен Терри Моэм писал свой «Театр». Крэг увез Айседору с приема в свою мастерскую, пропахшую красками. В ней даже не было диванчика, но это не помешало молодым людям провести там около двух недель. Занятия любовью прекращалась лишь во время перерывов на завтраки, обеды и ужины, которые доставляли сюда же, в мастерскую. «Нас было не двое, мы слились в одно целое, в две половины од­ной души», — вспоминала позже Дункан.

В эти дни менеджер Айседоры Дункан сбился с ног, разы­скивая пропавшую диву. Были обысканы морги, больницы, поднята на ноги берлинская полиция. Единственным объ­яснением, которое приходило на ум, было предположение, что знаменитую танцовщицу похитили с целью выкупа. Ко­гда же Айседора удосужилась сообщить, где она находится, менеджер отменил выступления. Ему не оставалось ничего другого, как сообщить, что у Дункан серьезное воспаление миндалевидных желез.

Но страсть такой силы трудно вынести в больших коли­чествах. Между Дункан и Крэгом начались ссоры. Камнем преткновения стало желание Гордона забрать Дункан со сцены. Он как человек гениальный не мог смириться с со­седством еще одного таланта.

Крэгу хотелось видеть Айседору дома, мирно ведущую хозяйство и помогающую мужу в творчестве. «Ты не должна выступать на сцене и махать руками! Ты должна сидеть дома и точить мне карандаши!» — так он выражал свое желание.

Не понимал он, глупец, что отлучение Дункан от сцены подобно смерти. Нет танца — нет Айседоры. Они неразде­лимы. А желание Крэга привязать танцовщицу к дому, ско­рее всего, была завуалированным поводом расстаться с ней. Гордон давно и безнадежно любил другую женщину, Елену. На ней он, в конце концов, и женился. Вскоре после того, как Айседора Дункан стала матерью.

Да, безумные оргии в первые дни знакомства с Крэгом закончились для Айседоры беременностью. Через положен­ные девять месяцев она успешно разрешилась очарователь­ной девочкой, которую по воле Крэга, все-таки признавше­го свое отцовство, назвали необычным ирландским именем Дирдрэ.

«О, женщины, зачем нам учиться быть юристами, ху­дожниками и скульпторами, когда существует такое чудо? Наконец-то я узнала эту огромную любовь, превышающую любовь мужчины».

Но быть только матерью Айседора, конечно, не могла. Не приспособлена она была жить на одном месте. Куда ее только ни заносили гастрольные поездки. Даже такая стра­на, как Россия, не осталась без ее внимания. Поездкой и вы­ступлениями в Санкт-Петербурге Дункан осталась недо­вольна.

Во-первых, знойная женщина попала в Россию зимой, а зима, сами понимаете, не самое приятное время для пу­тешествия по заснеженной, холодной стране. Сохранилось письмо, написанное Айседорой во время гастролей: «Мне это совсем не нравится. Все эти важные чиновники пялят­ся на меня самым пугающим образом. Возле камина дама, у нее на лице просто написано, как она меня не одобряет. Я почти испугана. Это не место для человека с таким легким и радостным характером, как у меня. Зала выглядит как сие­на из романа, та самая комната, в которой плетутся интриги и строятся козни.

Всю ночь поезд не летел, а едва плелся сантиметр за сан­тиметром по большим заснеженным полям, бесконечным белым равнинам, по огромным царствам, покрытым сне­гом (Уолт Уитмен мог бы их прекрасно описать), и над всем этим сияла луна. За окном вихрь искр от локомотива — это действительно стоит увидеть... Город засыпан снегом, и по нему носятся сани. Всё и вся здесь скользит...

Сейчас мне надо идти. Надо смыть с себя сажу и позав­тракать...»

Во-вторых, в России она получила, по-русски говоря, «от ворот поворот» от русского режиссера Константина Сергее­вича Станиславского, который на Дункан произвел огром­нейшее впечатление.

Как человек театра, Айседора Дункан, конечно, слышала о реформаторской деятельности русского режиссера, о его знаменитых МХАТовских постановках, о его школе. Нако­нец, увидела его самого. Высокий, седой, усатый породи­стый мужчина просто очаровал Айседору. Да и «босоногая» танцовщица не оставила его равнодушным. Однажды, зная, что нравится Константину Сергеевичу, Айседора наградила знаменитого режиссера страстным поцелуем.

Что за этим последовало, она опишет позже в своей ав­тобиографии: «У него был страшно удивленный вид... он, глядя на меня, с ужасом воскликнул: «Но что же мы будем делать с ребенком?» «Каким ребенком?» — поинтересова­лась я. «Нашим, конечно». Я расхохоталась, а он посмотрел на меня с грустью и ушел».

Но Айседора так просто отступать не собиралась. Она знала, чем можно заинтересовать мужчину.

— Я хочу танцевать только для вас, — сказала Айседора. На что Константин Сергеевич ответил:

— Я непременно приду! Вместе с супругой Машенькой! Эти недоразумения не оставили злых воспоминаний ни

у Айседоры, ни у Станиславского. Долгие годы они продол­жали оставаться друзьями.

Дункан работала в эти годы много и плодотворно. Но де­нег все равно не хватало. Айседора, испытавшая в детстве бедность, боялась ее возвращения. Она любила вкусно пи­таться, любила красивую одежду, украшения. Все это тре­бовало денег. К тому же, Айседора открыла школу для ода­ренных детей, в которой она обучала и содержала сорок учеников. Деньги, деньги, деньги... Больная для нее тема. Она молилась только об одном — достать побольше денег. И небеса услышали ее молитвы, послав ей миллионера. Са­мого настоящего. Сына магната Исаака Зингера, сделав­шего свои миллионы на знаменитых до сих пор швейных машинках.

— Парис Юджин Зингер, — так представился Айседоре мужчина с вьющимися светлыми волосами и бородой, стат­ный и уверенный.

Он пригласил ее посетить свою виллу на Лазурном бере­гу. Встречать ее Парис вышел во всем белом, как настоящий принц. Айседора называла его Лоэнгрином.

Семь лет длилось ее счастье. Она ни в чем не знала от­каза. Миллионер окружил ее роскошью: вилла, яхта, путе­шествия, отданные в распоряжение Айседоры сверкающие автомобили, драгоценности, щедрое финансирование оче­редных гастролей. Любое желание исполнялось по первому требованию. И самое главное, он подарил Айседоре еще од­ного ребенка, сына Патрика.

Жизнь Айседоры Дункан в эти годы можно было бы на­звать сказочной. Она имела все, что только может пожелать женщина. Если бы не одно «но». Миллионер был патоло­гически ревнив. А такая женщина, как Дункан, привыкшая к поклонению и вниманию мужчин, видимо, давала повод для ревности. Ну не могла она отказаться от флирта!

Разрыв произошел на одном из костюмированных балов в Париже. Зингер приревновал Айседору к молодому чело­веку, оказывающему не совсем пристойные знаки внима­ния его жене. Бурные выяснения отношений закончились его отъездом в Египет и отказом от строительства театра для Айседоры.

Дункан тяжело переживала разрыв с Зингером. Нервное напряжение было столь велико, что у нее начались видения. Словно наяву, она видела два детских гробика среди снегов. Иногда ее преследовали звуки траурного марша. Айседора волновалась за свой рассудок, ей казалось, что она сходит с ума. А это было предчувствие страшной судьбы. Интуиция у нее была потрясающей.

В 1913 году произошла трагедия, которая изменила не только жизнь Айседоры Дункан, но и ее саму.

По дороге в Версаль, куда Айседора отправила отдохнуть своих детей, Дирдрэ и Патрика, с гувернанткой, заглох авто­мобиль. Шофер вышел из машины, чтобы разобраться с не­исправностью. Неожиданно автомобиль покатился и упал в Сену. Спасти детей и гувернантку не смогли.

Может ли быть большее горе, чем гибель детей? Узнав о трагедии, Айседора не плакала; она впала в прострацию. Состояние лихорадочного возбуждения не покидало ее и в крематории, когда на ее глазах сжигали три гроба. Она поддерживала Зингера, заболевшего сразу после трагедии, ходатайствовала за шофера, которого задержала полиция. Париж был потрясен трагедией Айседоры и ее мужеством. Студенты Парижа скупили все белые цветы у цветочниц и привязали букеты к ветвям деревьев в ее саду. Великий Клод Дебюсси всю ночь играл для нее, пытаясь звуками му­зыки утешить артистку.

Но разве можно заглушить такое горе? Позже она вспо­минает: «Когда я возвращалась к себе, я твердо решила по­кончить с жизнью. Как могла я оставаться жить, потеряв детей? И только слова окруживших меня маленьких учениц: «Айседора, живите для нас. Разве мы — не ваши дети?» вер­нули мне желание утолять печаль этих детей, рыдавших над потерей Дирдрэ и Патрика».

Жизнь Айседоры продолжилась. Но веселой, задор­ной и легкой женщины, которая на все невзгоды смотрела с улыбкой больше не стало. О годах, последовавших за траге­дией, сведений почти не сохранилось. Известно, что Дункан пристрастилась к выпивке. Ее так часто видели пьяной, что газетчики даже писали ее фамилию как Drunken, что в пере­воде означает «пьяная». Известно, что от одной случайной связи Айседора забеременела и родила мальчика, который прожил всего несколько дней.

Но стоит ли обвинять и обличать убитую горем женщи­ну, которой пришлось пережить страшнейшую трагедию? «Время лечит», — так говорят. Говорить легко. Даже время не в силах излечить горе полностью. Оно в состоянии толь­ко притупить боль.

Когда Айседора Дункан переступила черту сорокалетия, она серьезно задумалась о дальнейшей жизни. До сих пор одинокая, но пользующая неизменным успехом у мужчин, она понимала, что танцевать до бесконечности не сможет, пора переходить на новый уровень. Попытки создания соб­ственных школ у Дункан уже были, но они требовали посто­янного финансирования. У любившей роскошь танцовщи­цы, хоть за свои концерты и получавшей большие деньги, были вечные финансовые проблемы.

Приглашение молодого советского правительства учить русских детей танцу подвернулось как нельзя кстати. У Ай­седоры грандиозные планы. Романтическая душа Дункан идеализировала революцию в России, она чувствовала, что впишется в жизнь новой страны. Русские эмигранты бежали из-под гнета коммунистов, Айседора Дункан, напротив, на­мерилась отправиться в Россию. Ее отговаривали, пугали, но разве можно остановить огонь? Нельзя! Также нельзя было остановить огненную Дункан.

В 1921 году она выехала в Россию. Предсказания гадал­ки, которую Айседора посетила перед отъездом из Лондона, стали сбываться в первые же часы прибытия в Москву. Над ней развернулось бледно-голубое, затянутое дождливыми тучами небо, и ей выдали целую кучу денег — миллионы, как и обещала гадалка. В разоренной, голодной России курс рубля настолько упал, что один коробок спичек сто­ил тысячи рублей.

Сердце Айседоры взволнованно трепетало. Ведь если ис­полнилась первая часть предсказания, то могла исполниться и вторая, та, в которой было предсказано, что в России она выйдет замуж. А ведь именно так и случилось — Айседора Дункан вышла замуж. Вот и говорите после этого, что гадал­кам верить нельзя.

Они встретились осенью того же 1921 года. Ей испол­нилось сорок три года, ему — двадцать семь. Она — знаме­нитая на весь мир танцовщица, он — русский поэт Сергей Есенин. Она отлично говорит на трех языках, но не зна­ет русского. Есенин владеет только языком своей родины. Судьба — странная штука, она способна и не на такие вы­крутасы. Так что ей стоит разжечь страсть между столь раз­ными людьми!

Их встреча состоялась на чаепитии в доме художника Ге­оргия Якулова на Большой Садовой. Приглашать Айседору Дункан, как мировую знаменитость, в свои дома считалось высшим шиком среди московской интеллигенции. Она сама от таки визитов никогда не отказывалась. Увлечение Со­ветской Россией было на самом пике. Ей, до сих пор такой далекой от всего русского, было все интересно. Чтобы соот­ветствовать духу русской революции, Айседора даже одева­лась соответственно, предпочитала носить одежду красного цвета. «I am red!» — говорила она. И когда ее называли «ма­демуазель Дункан», строго поправляла «товарищ Дункан».

Она была искренней в своем увлечении революцией. Че­рез три труднейших года в России она скажет: «Приехав сюда, я чувствую, что иду по тем путям, которые ведут в цар­ство всеобщей любви, гармонии, товарищества... Я прези­раю богатство, лицемерие и те глупые правила и условности, в которых мне приходилось до того жить... Я считаю, что с тех пор, как на Земле началось христианство, большевизм является величайшим событием, которое спасет человече­ство».

Сергея Есенина пригласил на то сборище его друг, поэт и беллетрист Анатолий Мариенгоф, сообщив, что ожидается приезд знаменитой Дункан. На что Есенин ответил: «Тогда я пойду помою голову». Перед всеми своими встречами Есе­нин всегда мыл голову, прекрасно зная, какое впечатление на окружающих оказывает его роскошная шевелюра.

Не оставила она равнодушной и стареющую Айседору. Она была просто очарована молодым поэтом. Говорят, что увидев Есенина, Дункан, коверкая слова, произнесла: «Зо­лотая голова!» Остается загадкой, откуда, из каких глубин подсознания, она, знавшая по-русски не более десяти слов, извлекла это выражение. А еще Айседора в первый же вечер назвала его: «Ангел», а заглянув в голубые глаза, добавила: «Черт!»

В четвертом часу утра они вместе покинули дом Якуло­ва. Через несколько дней Сергей Есенин со всеми вещами перебирается жить к Айседоре Дункан, в бывший особняк Балашовой, расположенный по адресу Пречистенка, 20, вы­деленный советским правительством под школу танцев.

Странный это был союз. Начиная с огромной, в семна­дцать лет, разницы в возрасте и заканчивая языковым барь­ером. Разговаривали они между собой жестами, движения­ми, взглядами. Иногда призывали на помощь переводчика. Посудите сами, как говорить о любви, прибегая к помощи постороннего человека. Хотя, зачем любви слова?

Айседора всячески старалась подстроиться под любимо­го, учила русские слова и называла Есенина «Сергей Алек­сандрович». Они ходили на приемы, на литературные вече­ра, где она обязательно танцевала, а он непременно читал стихи.

Да и у них дома всегда было полно народа. Пестрая толпа русской богемы — поэты-имажинисты, художники, скульп­торы, музыканты, декораторы и т. п. — считали своим долгом навестить знаменитых поэта и танцовщицу.

Не надо забывать, в какое время разворачивалась эта дра­ма человеческих чувств. Начало двадцатых годов, время са­мой разрухи и нищеты. Это чуть позже спасительный НЭП вступит в разоренные революцией города. А тогда два раза в месяц Айседора, как работник умственного труда, получала кремлевский паек: сахар, чай, белую муку и немного икры. Хотя у нее в услужении и были две поварихи, изощряться в кулинарном искусстве им приходилось на картошке.

Приемная дочь Айседоры Дункан Ирма, разделявшая с ней тяготы жизни в Советской России, так вспоминала о тех временах: «Каждый раз они готовили картошку в раз­ном обличий, ухитрялись делать ее вкусно и вареной, и жаре­ной, и в виде пюре. Они подавали к столу украшенные герба­ми, чеканкой и гравировкой серебряные тарелки и угощали такими блюдами, как картофель, жаренный в масле (соте), картофель «Новый мост», суфле, картофель «Лионский», картофель «Булочник», крестьянский, жареный в духовке, отваренный на пару, пюре на козьем молоке, взбитое, винегрет и т. д. и т. п. А когда их профессиональные умственные способности полностью истощались от придумывания но­вых способов, они приносили к столу на тяжелых, аристо­кратических серебряных блюдах картошку в мундире!»

Секретарь Дункан Илья Шнейдер рассказывал: «На пер­вых порах почти не было посуды — ни стаканов, ни чашек, ни блюдец. Зато стояла целая шеренга больших стеклян­ных бокалов, и пить чай приходилось из них. Навещавшие Дункан иностранцы полагали, что русские, любящие чае­питие, предпочитают пить этот душистый напиток из вин­ных и пивных бокалов».

Когда же гости расходились, Айседора и Сергей остава­лись одни — наступало время любви. Странная у них была любовь, неистовая. С безумными ласками и с такими же бе­зумными скандалами.

Есенин, в силу своего алкоголизма и ослабленной пси­хики, был подвержен частой смене настроений. Иногда на него находило что-то, и он начинал кричать на Айседору, обзывать ее последними словами, бить, а временами он ста­новился Нежным и очень внимательным.

Иногда поэт сходил с ума от её танца, когда жаркое тело женщины, уже немолодой, но все еще темпераментной, выписывало перед ним соблазнительные па. Иногда он ее просто ненавидел. Тогда Есенин вырывался из ее объятий, прятался у друзей, посылал телеграммы, что все кончено. И опять возвращался.

Несомненно, честолюбивой натуре Есенина льстило, что рядом с ним несравненная Айседора Дункан, ставшая к тому времени легендой, но в то же время он не мог про­стить ей славы. Оттого и бесился. Обзывал ее сукой и ма­терными словами. ААйседора все терпела, сносила оскорб­ления и писала губной помадой на зеркале: «Есенин есть Ангел». Почему? Почему?

Неужели любовная страсть так затмила глаза этой ум­ной женщины, что она не замечала издевательств затянуто­го в трясину пьянства поэта? Все она замечала и все равно прощала. Размышляя над этим феноменом, современники Дункан объясняли, что в чувствах Айседоры к Есенину было больше не сексуальной любви, а материнской. Происшед­шая несколькими годами ранее трагедия, в результате кото­рой она потеряла детей, оставила глубокий след.

В Есенине Дункан скорее видела сына, чем любовни­ка. Идеализируя его, она представляла на его месте бело­курого сына Патрика. Вернее, то, каким он мог бы стать, если бы дожил до этого возраста. А как известно, любящая мать способна простить и оправдать ребенка в любых си­туациях.

Умом-то она понимала все. Недаром однажды Айседора сказала своей приятельнице в России Ирине Одоевцевой: «Никогда не выходите за поэта!» Увидев недоумение на лице женщины, которая сама была женой поэта Г. Ивано­ва, добавила: «Поэты — отвратительные мужья и плохие любовники. Хуже даже, чем актеры, профессора, цирко­вые борцы и спортсмены. Недурны военные и нотариусы. Но лучше всех — коммивояжеры. Вот это действительно любовники! А поэты — о них и говорить нечего — хлам! Одни словесные достижения. И большинство из них к тому же — пьяницы, а алкоголь, как известно, враг любовных утех...»

Но, несмотря на такое отношение к бракам с поэтами, весной 1922 года, через полгода после знакомства, Дункан решила сочетаться браком с Есениным. Именно в браке она видела единственный путь спасения поэта. Она меч­тала вывезти любимого Сергея Александровича за границу, показать, какой может быть нормальная, без социалисти­ческих лозунгов, жизнь, познакомить с культурными и ис­торическими ценностями цивилизованного мира.

А самой ей нестерпимо хотелось покинуть Россию. Айсе­доре Дункан вполне хватило года мытарств в стране мировой революции. К тому же внушало опасение здоровье, подор­ванное плохим питанием и тяжелыми условиями жизни. А еще требовались деньги, много денег, чтобы продолжать развитие танцевальной школы. Дункан понимала, что толь­ко турне по Европе вместе с группой талантливых учеников может поправить финансовое положение.

На следующий день после майского праздника 1922 года «Айседора Дункан, артистка, и Сергей Александрович Есе­нин, литератор», как было записано в официальном свиде­тельстве, сочетались браком в Московском отделе записи актов гражданского состояния.

На регистрацию брака Айседора Дункан явилась в длин­ном красном хитоне, поверх которого было накинуто мехо­вое манто. Она своей осанкой напоминала королеву. Гордо вскинутая голова, полуприкрытые глаза, — Айседора была великолепна. И никому не нужно было знать, что, собира­ясь в загс, она попросила одного приятеля подправить в пас­порте цифры даты рождения. Накануне свадьбы, по сво­ей собственной воле, Айседора стала моложе на шесть лет. 1878 год, настоящий год ее рождения, изменился на 1884. Впрочем, красивая, стройная, подвижная, со светло-брон­зовыми волосами, она на столько и выглядела. В загсе, по их обоюдному согласию, молодоженам присвоили двойную фамилию — Дункан-Есенины.

Сколько разговоров вызвал этот брак! По Москве полз­ли слухи, что Есенин женился на богатой старухе. Айседору называли не иначе как «Дуня с Пречистенки». По кабакам пели частушки:

«Не судите слишком строго,