Ленин трижды реабилитирует Малиновского 4 page

Этот поворот произошел не сразу. В мае 1915 года, когда на фронте и в тылу усилились обвинения против евреев в шпионаже и измене, «Новое Время» придерживалось ярого юдофобства. С июня стали заметны колебания в антисемит­ском курсе газеты, а с августа (возможно, что к этому вре­мени начало сказываться и влияние Рубинштейна в газете) «Новое Время» стало незаметно впадать в оппозиционный тон по всем вопросам, которые волновали общественное мнение. В 1916 году оппозиционность газеты потускнела, и на перед­ний план стали выпячиваться реакционные тенденции газеты,

опять с некоторым привкусом антисемитизма, — тем не менее и в эти месяцы трудно было бы определить направление «Но­вого Времени», как юдофобское. Возможно, что это объяс­няется огромным сдвигом, происшедшим в стране под впе­чатлением думских речей начала ноября 1916 г. и убийства Распутина в декабре. Не исключено также, что купленная пра­вительством газета должна была, как об этом писал Барк царю, «сохранить видимую независимость». Может быть, «Но­вое Время» и «сохраняло независимость»!

Чтобы не быть голословным в характеристике направле­ния «Нового Времени», приведем некоторые иллюстрации. Ссылаясь на газеты «Русский Инвалид», «Армейский Вестник», «Наш Вестник», Меньшиков пишет: «Во всех этих газетах при­водятся факты нескрываемой измены России со стороны не­которой части еврейского населения. Удостоверено множество случаев еврейского шпионажа... пришлось провести массовое выселение евреев (притом «энергическое»)... Курляндии... По­трясающее впечатление производит описание ужасающего случая в Кужи, где «евреи по выстрелу подожгли Кужи со всех сторон». Установлены «измена отечеству и предательские действия». Пусть «еврейская газета «Речь» хоть немного ста­нет на русскую точку зрения... Благородно ли со стороны ев­реев изменять стране, где они находят худо ли, хорошо ли 500-летнее гостеприимство? Благородно ли клясться в своей верности и одновременно поджигать местечко, занятое утом­ленными русскими войсками... Никто не обвиняет всю еврей­скую нацию. Но это не снимает ответственности евреев за весьма значительную часть племени»...²⁴

В том же номере А. Ст-н пишет о том же: «Предатель­ство евреев в Кужи» и т. д.

«Новое Время» в редакционной статье пишет: «Не вре­мя теперь решать такие вопросы, как о равноправии евреев, чего добиваются «Речь», «День» и их еврейские и русские подголоски... Не время теперь переделывать законы о ев­реях»...²⁵ Возвращаясь через два дня к этому вопросу, «Но­вое Время» иронизирует по адресу тех, кто кричит «о муках и оскорблениях несправедливо гонимого Израиля. Возможно ли для Бикерманов молчать о еврейском вопросе, когда вся жизнь для них и начинается, и кончается этим вопросом»?

Разумеется, в «Новом Времени» не было ни слова об

ужасах массовых выселений евреев, против которых проте­стовал даже Совет министров и о прекращении которых перед генералом Янушкевичем хлопотали даже многие «непримири­мые антисемиты», отдавая себе отчет в том, что на фронте пытаются таким путем переложить ответственность за военные поражения и бездарность генералов на беззащитных евреев. Разумеется, когда выяснилась вся вздорность и лживость всей истории в Кужи, «Новое Время» об этом не проронило ни сло­ва. Но в летние месяцы 1915 г. все же наблюдается некоторый поворот в общей политической линии газеты, и антисемитские уколы и выпады попадаются в ней реже.

Уже в мае и июне цензура вымарывает целые полосы в «Новом Времени». А. Ст-н (Столыпин, «вдовствующий брат», как его называли в оппозиционной печати) жалуется, что цен­зура не пропускает его статей.²⁷ И у Меньшикова попадаются белые полосы. «Новое Время» печатает статью в защиту со­зыва Государственной Думы, являющейся «естественным пред­ставителем общества и народа».²⁸ В августе поворот газеты становится отчетливей. Без всяких комментариев сообщается, что в связи с ростом числа беженцев временно расширена чер­та оседлости, приводится заметка о еврейской программе про­грессивного блока, а хамелеон-Меньшиков пишет о евреях, как «первых носителях идеи вечного мира» и видит в них про­образ будущего. С сочувствием цитируется в газете думская речь Милюкова, содержащая жалобы на цензуру: «В газетах зачеркивают заявления о неосновательности обвинений евреев в поголовном шпионаже, сообщение о знаменитом деле в Ку­жи» и т. д. В сентябре «Новое Время» печатает статьи за про­грессивный блок и общественное министерство, против рос­пуска Гос. Думы, а скоро мы можем процитировать такие оп­позиционные слова против свирепствующей цензуры: «Лишать русское общество слышать свободное слово — значит дать лишь новое оружие в руки врагов России».²⁹

В номерах газеты за 1916 г. встречаются все же антисемит­ские нотки. Например, очередной выпад против «Дня» звучит в таком виде: «Деревня мало интересует г.г. Кугелей, зато выступать на защиту своих «предприимчивых» городских со­племенников от «грубого» воздействия полиции приходится чуть ли не каждый день».³⁰ Но и раньше, и позже «Новое Время», стараясь «сохранить видимость независимости», при-

ветствует отставку Штюрмера и т. д. и гордо заявляет: «государственную политику может повести только власть, тесно связанная с парламентом»³¹ и так — уже до конца 1916 года. Эта, пусть показная, независимость фактически привела к ослаблению антисемитской линии «Нового Времени».

4. АВАНТЮРИСТЫ ТЫЛА

Комиссия генерала Батюшина по расследованию зло­употреблений тыла была назначена по распоряжению началь­ника штаба Верховного Главнокомандующего, т. е. генерала М. В. Алексеева, в конце мая 1916 года. Функции этой комис­сии были довольно неопределенные, но весьма обширные. П. Курлов в своей книге пишет, что генерал Батюшин, ближай­ший сотрудник генерала Бонч-Бруевича по контрразведке «включил в круг своих обязанностей борьбу со спекуляцией, дороговизной, политической пропагандой и даже рабочим дви­жением... Его деятельность являлась формой белого террора, — им подвергались аресту самые разнообразные личности... Контрразведывательные отделения не признавали никакого подчинения и игнорировали не только гражданскую админи­страцию, но и военных начальников».³²

В этих условиях полного произвола довольно скоро стало ясно, что комиссия генерала Батюшина явилась новым спосо­бом для распутинского окружения «хорошо руки нагреть», как пишет Б. Алмазов. — «Созданная на трясине шантажа», ко­миссия Батюшина дала возможность «нагреть руки» прежде всего своим членам — самому ген. Батюшину, полковнику Резанову, подполковнику Орлову, прапорщику Логвинову и др. Тут как тут оказался и Манасевич-Мануйлов, которого Батюшин пригласил в качестве агента комиссии для того, чтобы лучше поставить дело. Есть основания считать, что назначенный тогда председателем совета министров Б. С. Штюрмер тоже был не прочь заработать на делах батюшинской комиссии.³³ Вокруг арестов финансистов и промышлен­ников, произведенных комиссией Батюшина, развязался под­линный ажиотаж.

10 июля 1916 года у Мити Рубинштейна был произведен обыск. Когда полковник Резанов показался в квартире Ру-

бинштейна, последний его «встретил весьма иронически»: — «А я вас давно жду. Еще полтора месяца назад знал я о гря­дущей встрече — сказал ему Рубинштейн — и с тех пор слежу за вами. Удивительно не то, что я знаю о вашей слеж­ке за мною, а то, что вы не знаете о моей слежке за вами»... Рубинштейн был, по-видимому, предупрежден о предстоящем обыске. Каким путем? Через Манасевича-Мануйлова? Нет. Как это видно из высокоофициального источника, не кто иной, как Б. С. Штюрмер представил письменный доклад царю 4 августа 1916 г., в котором сообщается, что Батюшинская комиссия в связи с арестом Рубинштейна привлекла к делу небезызвестного Гурлянда, тогда члена совета министерства внутренних дел, обвиняя его в том, что он, Гурлянд, сообщил о предстоящем обыске у Рубинштейна члену Государствен­ного Совета Озерову и корреспонденту «Русского Слова» Руманову. Последний и предупредил Рубинштейна.³⁴

Заслуживает также внимания, что при обыске у Рубин­штейна присутствовал и Манасевич-Мануйлов не только в ка­честве агента Батюшинской комиссии, но, как впоследствии сообщил сам генерал Батюшин, по официальному поручению премьера Штюрмера. Вообще тень Штюрмера неизменно со­провождает ряд существенных этапов, связанных с арестом Рубинштейна. Есть основание считать, что самый арест финан­сового дельца возник в связи с отказом дирекции Русско-Французского банка учесть векселя сына премьера Штюрмера на колоссальную сумму. От имени заинтересованных лиц по этому делу заявился в банк Манасевич-Мануйлов, но ушел не солоно хлебавши. И он же, Манасевич-Мануйлов, присут­ствуя на обыске в квартире Мити Рубинштейна, «в течение всей ночи, пока шел обыск, неоднократно вызывал по теле­фону премьер-министра Б. С. Штюрмера», сообщает Б. Алма­зов в цитированной книге.³⁵

И в следующей стадии дела осуществилось самое тесное сотрудничество Манасевич-Мануйлова, полк. Резанова, ген. Батюшина и... Штюрмера, по-видимому, живо заинтересован­ных в этом общем деле. Манасевич-Мануйлов после ареста Рубинштейна свел свою роль к «совету» родственникам вно­сить деньги на освобождение, «указав адрес своей квартиры, куда надлежит внести указанные суммы». Так как никто из род­ственников на квартиру не явился, то была подвергнута аресту

и... жена Рубинштейна. Имеется телеграмма полк. Резанова ге­нералу Батюшину, в которой говорится, что «патриарх» (так в заговорщицкой переписке фигурирует Штюрмер) предупре­дил о возможности в скором времени ликвидации Батюшинской комиссии, в связи с чем «необходимо заставить ее продать акции» (т. е. заставить г-жу Рубинштейн продать акции Юн­кер-банка), на какой предмет жена банкира была освобождена из Дома предварительного заключения, где она содержалась комиссией в течение нескольких недель.³⁶

Одновременно с Митей Рубинштейном, арестованным 10 июля 1916 г., комиссией Батюшина, т. е. контрразведкой, был произведен арест целого ряда финансистов и промышлен­ников, главным образом, сахарозаводчиков. Среди арестован­ных называли киевских сахарозаводчиков Бабушкина, Гепнера, Доброго, Животовского, прис. пов. Вольфсона (юрискон­сульта Рубинштейна). Известного сахарозаводчика гр. А. А. Бобринского арестовать не решились, но был арестован его управляющий Цехановский. В чем их обвиняли? Запись со­временника (В. Каррика), сделанная по свежим следам ареста, отражает реакцию широких кругов в таком виде: «Арест «Митьки» Рубинштейна и Ко. возбуждает очень много разго­воров. Все расследования... неизменно приводили к заключе­нию, что организована огромная спекуляция, нити которой на­ходятся в руках «Митьки», действовавшего посредством широ­ких подкупов. От «Митьки» зависели многие высокие лица, которых он щедро ссужал деньгами».³⁷

Но обвинение в спекуляции нисколько не исчерпывает мо­тивов арестов. Они были гораздо сложнее. «Дело это представ­ляется неясным и загадочным до сих пор» — считают авторы книжки о Манасевиче-Мануйлове.³⁸ Арестованных обвиняли в снабжении сахаром германской армии, в скупке банкирами акций бывших германских предприятий и отправке этих акций в Берлин, в сокрытии сахарных запасов и в фиктивных прода­жах иностранным подданным в целях избавления от реквизи­ции.³⁹ Рубинштейну специально вменяли в вину спекулятивные операции с немецким капиталом, учет векселей Немецкого банка в Берлине и выплату через нейтральные банки денег кредиторам Русско-Французского банка, состоявшим в гер­манском и австрийском подданстве, в спекуляции хлебом на Волге и в операциях, «способствовавших неприятелю». По не-

которым делам было предъявлено обвинение и по 108 ст. уг. улож. (государственная измена).⁴⁰

«Личный секретарь» Распутина, Симанович, сообщает, что непосредственным поводом к аресту Рубинштейна была продажа им акций страхового общества «Якорь» — страхово­му обществу в Швеции. Среди отправленных им в Швецию планов застрахованных предприятий были и планы украинских сахарных заводов. Рубинштейну грозила виселица... Лю­бопытно в связи со слухами о прогерманском характере опера­ций Рубинштейна отметить мнение цитированных выше К. Бецкого и П. Павлова, которые, считая дело Рубинштейна «не­ясным и загадочным», отмечают, что «орудовал Рубинштейн отнюдь не на германские, а на французские деньги» и что «его арест был скорее ударом по союзнической ориентации».⁴¹

В связи с арестом Рубинштейна естественно возникли и вскоре окрепли слухи о том, что он работал на Германию, что он попросту немецкий шпион или агент пронемецкой партии в России, стремившейся к сепаратному миру и группировав­шейся вокруг Александры Федоровны. Интересно выяснить, что по этому вопросу рассказывают разнообразные мемуари­сты. Симанович, например, утверждает, что во время войны Рубинштейн, по рекомендации Распутина, стал «банкиром ца­рицы» — во всяком случае по поручению Александры Федо­ровны провел операцию по переводу денег ее бедным род­ственникам в Германии. Министр внутренних дел А. Н. Хвостоз идет дальше в своих подозрениях относительно роли Рубин­штейна. В Чрезвычайной следственной комиссии Хвостов по­казывал: «Распутин ездил в Царское, и ему давал поручение Рубинштейн узнать о том, будет ли наступление или нет... Нужны ли были Рубинштейну эти сведения, чтобы купить лес (в Минской губернии, как он говорил Распутину) или чтобы по радио-телефону сообщить в Берлин, чтобы потом могли послать 5-6 корпусов на Верденский фронт — это трудно установить».⁴²

Существенно привести по этому поводу мнение британ­ского посла Дж. Бьюкенена. В своих воспоминаниях дипломата Бьюкенен пишет: «Распутин не состоял в непосредственной связи с Германией и не получал денег непосредственно от нем­цев, но его широко финансировали некоторые еврейские бан­киры, которые по всей видимости были немецкими агентами.

Так как он имел привычку повторять перед этими еврейскими друзьями все то, что он слышал в Царском и так как госуда­рыня советовалась с ним по всем военным и политическим во­просам, многие полезные сведения доходили до немцев таким косвенным путем».⁴³

Разумеется, вопрос о том, кто работал на немцев и рабо­тал ли вообще, — до сих пор твердо не установлен. Доста­точно сослаться на сообщение, сделанное ген. А. Деникиным со слов ген. Алексеева о том, что существовала всего в двух экземплярах — у царя и начальника штаба — карта всего русского фронта с подробным обозначением расположенных на нем войск, — между тем эта карта оказалась в бумагах Александры Федоровны: «мало ли кто мог воспользоваться ею?» — пишет ген. Деникин.⁴⁴

Когда Рубинштейн и вся группа сахарозаводчиков была арестована, Распутин и его теплая компания увидела в этом для себя новый источник наживы. «Распутин должен был по­лучить за прекращение дела 100 тысяч рублей».⁴⁵ Говорили и о «миллионных суммах», которые должны быть мобилизо­ваны арестованными и предоставлены Распутину для воздей­ствия на Царское Село.⁴⁶ Распутин, действительно, поспешил к Александре Федоровне, и она вскоре начала бомбардировать царя письмами, стараясь добиться освобождения Рубинштейна. Симанович сообщает, что Распутин выезжал к царице в Цар­ское вместе с женой Рубинштейна. Так ли это или нет, но имеется ряд писем царицы с просьбами о Рубинштейне.

В письме к царю от 26 сентября Александра Федоровна просит, чтобы Рубинштейна «потихоньку услали в Сибирь и не оставляли бы здесь для раздражения евреев... Конечно, у него (т. е. Рубинштейна) были некрасивые денежные дела, но не только у него одного». В следующем письме Александра Федоровна просит царя переговорить с Протопоповым, тогда назначенным министром внутренних дел, а Распутин телегра­фирует царю в Ставку об «узнике». 31 октября царица сооб­щает, что «Рубинштейн умирает» и просит царя «немедленно телеграфировать Рузскому, передать Рубинштейна... министру внутренних дел». 1 и 3 ноября Александра Федоровна в двух письмах опять напоминает царю о Рубинштейне. Решено убрать Рубинштейна из рук военных властей и он переводится в Псковскую тюрьму в распоряжение министерства юстиции.

По словам Симановича, этого добилась царица в последний момент через ген. Гурко.

Об этом же хлопотал ставленник Распутина, Протопопов, который после своего назначения министром устроил совеща­ние банкиров и промышленников (Путилов, Каменка, Утин и др.). Как потом отметило «Былое» в очерке о Протопопове, «директора очень сдержанно, но и очень резонно потребовали амнистии Рубинштейну, Доброму, Гепнеру и др., засаженным за решетку. Протопопов распорядился — ничего не вышло. Они находились во власти ген. Батюшина... У Батюшина были свои соображения, и он был всесилен».⁴⁸

Приблизился, однако, час освобождения Рубинштейна. Зависело это от министра юстиции. Но министром был Мака­ров, ухитрившийся сохранить независимость и игнорировав­ший Распутина. Решено было тогда в шайке сменить министра. При помощи Манасевича-Мануйлова был назначен министром юстиции Добровольский, человек сильно скомпрометирован­ный на прежних административных должностях и ныне вклю­чившийся в распутинскую клику. За назначение Доброволь­ского и свое освобождение Рубинштейн «обещал чуть ли не пол-миллиона».⁴⁹ По словам Симановича, Добровольскому, обычно занимавшемуся спиритизмом с г-жей Рубинштейн, по­следняя внесла взятку в 100 тысяч рублей на предмет осво­бождения Рубинштейна. Впрочем, это, возможно, было после второго ареста Рубинштейна, уже после убийства Распу­тина...

В «Новом Времени» мы могли прочитать по этому делу следующее сообщение: «По полученным нами сведениям, на­ходящееся в производстве военных властей дело банкира Дмитрия Рубинштейна закончено и передается в ведение ми­нистерства юстиции. Лица, близкие к Рубинштейну, надеются, что скоро г. Рубинштейн будет освобожден из-под стражи и выпущен под залог или под поручительство».⁵⁰ Это сообщение, вероятно, газета получила непосредственно из рук Манасе­вича-Мануйлова, человека, состоявшего, как мы знаем, на жалованьи и у Батюшина, и у Рубинштейна, арестованного Батюшиным и, действительно, находившегося в курсе дела: в день появления заметки в «Новом Времени», 6 декабря, Ру­бинштейн был освобожден.

К характеристике материальных ресурсов автора этой за-

метки в «Новом Времени» будет уместно привести следующую справку: «К сентябрю 1916 г. у Манасевича-Мануйлова име­лось на текущем счету в Лионском кредите 200 тысяч рублей, в Русско-Азиатском Банке на онкольном счету 150 тысяч руб­лей при долге в 138 тысяч рублей и на дому 33 тысячи рублей наличными деньгами и на 25 тысяч рублей вексельных бланков за подписью Бориса Суворина».⁵¹

Правда, к этому времени сам Манасевич-Мануйлов стал жертвой больших передряг. За шантаж и за взяточничество он был арестован 20 августа. И хотя по требованию царицы он был вскоре освобожден,⁵² тем не менее Манасевич-Мануйлов был предан суду. Суд состоялся незадолго до революции, в феврале 1917 года. На суде допрашивался и ген. Батюшин (который, в свою очередь, попал под арест в связи с делом арестованных финансистов и сахарозаводчиков). Было уж это после убийства Распутина. Коротко говоря, Манасевич-Ма­нуйлов был приговорен к 1½ годам арестантских отделений. Полноты ради биографии Манасевича-Мануйлова, нужно доба­вить, что февральская революция вновь его освободила из тюрьмы. Арестованный снова, он был освобожден окончатель­но после октябрьской революции 1917 г. Однако, вскоре при попытке на станции Белоостров нелегально перейти границу, Манасевич-Мануйлов был опознан и расстрелян.⁵³

* * *

Среди авантюристов первой мировой войны, — по-видимому, продавших свою шпагу немцам, нужно выделить двух пер­сонажей: Колышко и Бебутова. В сборнике документов «Гер­мания и революция в России 1915-1918», почерпнутых из ар­хивов германского министерства иностранных дел и опубли­кованных в Лондоне в 1958 году, мы находим обширное примечание, связанное с именами Колышко и Бебутова. Вот его текст:

«Согласно немецким источникам, Колышко был в течение 15 лет, т. н. частным секретарем барона Витте. В июне 1915 го­да он прибыл в Стокгольм вместе с американцем Пассвиллом, который представил его германскому послу. Колышко выразил готовность проводить в московском «Русском Слове» немец­кую пропаганду в пользу мира. Ранцау из Копенгагена сове-

товал быть сдержанным и осторожным в отношении Колышко и его планов.

В июле 1916 года Колышко вновь появился в Стокгольме на этот раз в обществе князя Бебутова. Агент министерства иностранных дел Бокельман вел с ними переговоры. Выясни­лось, что оба русских считают чрезвычайно желательной ор­ганизацию издательства, которое должно стать центром про­немецкой пропаганды. В переговорах участвовали также аген­ты Стиннеса в Скандинавии, Тренк или Ферман.

12 августа 1916 года Стиннес согласился предоставить Бокельману заем в 2 миллиона рублей на предмет финансиро­вания издательства в России. Спустя два дня статс-секретарь по иностранным делам Ягов и Стиннес подписали в Берлине соглашение, по которому министерство иностранных дел со­храняло за собой право контроля над делом, — в части, касаю­щейся германо-русских отношений.

Возможно, что часть сумм, предназначенных для воздей­ствия на русскую печать в интересах Германии и мира, попала через Колышко в газету Максима Горького «Новая Жизнь». В одном из своих докладов Стиннесу Ферман сообщал: «Она («Новая Жизнь») стала выходить только сейчас (май 1917 г.), и предположение, что наш друг связан с нею, представляется обоснованным».⁵⁴

О Бебутове, принимавшем вместе с Колышко участие в соглашении о постановке пронемецкой пропаганды во время войны, нам приходится говорить в другом месте. Бебутов был одним из деятелей русского масонства и в 1917 году разобла­чен как сотрудник Департамента полиции, освещавший либе­ральные круги русского общества. Приведем здесь прежде всего биографическую справку о нем, составленную Чрезвы­чайной Следственной Комиссией Временного Правительства:

«Бебутов, Давид Осипович (род. в 1859 г.), князь, ст. сов., стар. княж. грузинского (карталинского) рода. Николаевское кавалерийское училище и Пажеский корпус. В 1879 г. — пра­порщик л.-гв. в Преображенском полку; в 1884 г. — причислен к департаменту уделов. Видный член к. д. партии; уполномо­ченный по делам графа А. А. Орлова-Давыдова (члена 4 Госуд. Думы от Калужской губ., прогрессиста). В 1917 году орга­низовал на средства 0(рлова?) в Берлине комитет по оказа­нию помощи русским, находящимся там во время войны».⁵⁵

К характеристике кн. Бебутова стоит привести показания Манасевича-Мануйлова, сотрудника «Нового Времени» и Де­партамента полиции, данные им в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства. На вопрос: — чем зани­мался кн. Бебутов, которого он знал лет 20, — Манасевич-Мануйлов отвечает: — «Вот для меня всегда было тайной, чем занимался кн. Бебутов... Как то раз я вечером был позван к Плеве и случайно вдруг вижу Бебутова выходящим от Плеве. Я был очень удивлен потому, что Бебутов слыл за крайнего либерала... Грек Мицакис, агент Рачковского за границей, был тоже в сношениях с Бебутовым», — добавляет Мануйлов.⁵⁶

О роли князя Бебутова в кадетской партии дает красоч­ное представление А. Тыркова-Вильямс. Кн. Бебутов появился перед открытием первой Думы. «Не слишком молодой, но фран­товатый, дамский поклонник, малообразованный..., он щеголял резкостью суждений, громко ораторствовал, требуя от партии самых решительных слов и действий».⁵⁷ Одиннадцать лет до самой революции «провертелся» Бебутов меж кадет и масонов. А те и не подозревали, что он служит в Охранке, а затем — и немецкий агент. Между прочим, в отчетах Чрезвычайной След­ственной Комиссии имеется упоминается, что Бебутов, будучи в Стокгольме, -встречался там и с Протопоповым.⁵⁸

Несколько больше подробностей имеется о Колышко, дру­гом авантюристе этой эпохи.

Краткая биографическая справка о Колышко гласит: «Ко­лышко, Иосиф-Адам-Ярослав Иосифович (род. 1862), действи­тельный статский советник, чиновник особых поручений при министерстве финансов. Драматург, публицист. (Псевдонимы: Серенький, Баян), сотрудник «Гражданина», «Русского Сло­ва» и других газет. При Временном Правительстве был за­подозрен в нелегальных сношениях с Германией, арестован, но затем освобожден».⁵⁹

В обществе о Колышко циркулировали пестрые слухи. Говорили, что он действительно в течение ряда лет состоял при Витте и в печати проводил активно защиту его финансо­вых реформ. Говорили также, что в революцию 1905 года Колышко участвовал в составлении Всеподданнейшего доклада Витте Николаю П и в выработке манифеста 17 октября. Витте в своих воспоминаниях не только об этом не упоминает, но

несколько раз аттестует Колышко, кск чиновника с неопрят­ными повадками и хлестаковскими приемами.⁶⁰ Под своим собственным именем Колышко ни в публицистике, ни на обще­ственно-политической арене не подвизался. Только две-три пьесы, с которыми он выступал как драматург, шли от его имени. Но вся публицистика его развивалась исключительно под псевдонимами в изданиях противоположного направле­ния.

Так, Колышко подписывался «Серенький» в правом «Гражданине» князя Мещерского, «Баяном» он подписы­вался под статьями в либеральном московском «Русском Сло­ве» Сытина, а псевдонимом «Рославлев» покрывался в «СПБ-Ведомостях» князя Ухтомского, — газете, жившей на казен­ные объявления.

Вот эта особенность Колышко, о которой довольно ши­роко было известно в полосу между двух революций, эта бес­принципность, это двурушничество Колышко и было самой характерной чертой его публицистическго дарования. По-видимому, Колышко было все равно, где писать и о чем писать:

лишь бы платили. Нет ничего удивительного в том, что при таком взгляде на вещи Колышко-Баян-Рославлев-Серенький дошел во время первой мировой войны до предложения своих услуг кайзеровской Германии. Тут дело было серьезное, и пах­ло миллионами!

В мае 1917 года разразилась буря над головой Колышко. Арест его был произведен контрразведкой по поручению ми­нистра юстиции Временного Правительства, в ночь с 22 на 23 мая. «Имя К., его литературное дарование и острое перо были хорошо известны русскому обществу, — пишет началь­ник военной контрразведки Б. Никитин в своих воспомина­ниях. — Поэтому легко себе представить сенсацию, вызван­ную его арестом».⁶¹ Никитин сообщает о ряде неудачных пе­реговоров Колышко с «Русским Словом» в Москве и с други­ми газетами и подтверждает факт покупки у Нотовича газеты «Петроградский Курьер». Нотович на допросе этого не отри­цал, сославшись на то, что денежные источники Колышко ему не были известны.

При обыске у Колышко были обнаружены пронемецкие документы, в том числе проект договора Германии с Россией,

который, между прочим, предусматривал требование само­стоятельности Финляндии и Украины. Любопытно, что это же требование в ту пору выдвигалось и пропагандой большевиков. Вообще характерно, что некоторый параллелизм политических идей у Колышко с Лениным наблюдался...

Б. Никитин приводит найденное у Колышко письмо, адре­сованное им в Стокгольм некоей Брейденбол, связанной с нем­цами, в котором Колышко писал: «Мы много работали, чтобы прогнать Милюкова и Гучкова» и одновременно хлопотал о скорейшей присылке миллиона рублей. Но контрразведка установила также какие-то прямые нити, ведшие от Колышко к большевикам в лице некоего Степина, частого посетителя дворца Кшесинской, — этого большевистского центра. Кроме того, один из названных в печати персонажей по июльскому выступлению большевиков, делец Шперберг был также свя­зан с Колышко.⁶²

Дело «публициста К.», однако, не получило развития. По-видимому, чрезвычайные события эпохи февральской револю­ции сорвали обвинения по адресу Колышко, как оборвали и расследование после июльских дней обвинения Ленина и ком­пании в получении немецких денег. После ареста Колышко был посажен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, где провел несколько месяцев. В сентябре 1917 г., по-видимому, по болезни, но все же под залог в 30 тысяч рублей Ко­лышко был освобожден при министре юстиции Малянтовиче. Сам Колышко, очутившись в эмиграции, отрицал в письме в «Последних Новостях», что он был освобожден под залог, ви­дя в этом доказательство своей невиновности.

Между прочим, в то время, как Колышко сидел в тюрьме, в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства (в заседании 14 июня) происходил допрос б. предсе­дателя совета министров при старом режиме Штюрмера. На допросе выяснилось, что Колышко перед отъездом в Швецию был у Штюрмера и беседовал с ним в течение нескольких ча­сов, О чем? Штюрмер отрицал, что он говорил с ним о мире с Германией. При этом он утверждал, что он «так мало его знал». Штюрмер «познакомился с ним у князя Мещерского, и там Колышко давно не бывал».⁶³

ПРИМЕЧАНИЯ

1. А. И. Деникин. «Очерки русской смуты», т. I, в. I, стр. 10.

2. «Голос Минувшего», 4-6 кн., 1918.

3. В. Семенников. «Политика Романовых накануне революции». М., 1926, стр. 117.

4. В. Семенников. «Политика Романовых накануне революции». М., 1926, стр. 177.

5. Переписка Романовых, т. II, стр. 332.

6. А. Симанович. «Распутин и евреи», Рига, 1927.

7. Б. Алмазов. «Распутин и Россия», Прага, 1922, стр. 60.

8. С. Белецкий. «Былое» № 22, 1923, стр. 255.

9. Б. Алмазов. «Распутин и Россия», стр. 74-75.

10. А. Симанович. стр. 90-91.

11. А. Симанович, стр. 56, 74-75.

12. Г. Б. Слиозберг. «Дела минувших дней», Париж, 1934, т. III, стр. 347-350.