Часть шестая 2 page

Аарон понимал всю двусмысленность приветствия, произнесенного директором. Фурд уже тогда знал, что за сказанными словами таятся несказанные, и вскоре выяснил их значение. Командный психотреп. В наших рядах не место уклонистам. Не место неудачникам. Ты или с нами, или против нас. Община, высшее благо, один из нас, без группы ты никто. Большинство планет с повышенной гравитацией поставляло солдат для спецназа и наемников в другие системы Содружества, а потому государства на них часто были корпоративистскими и авторитарными. Планета Аарона Фурда не стала исключением.

Приютом управляли государственные чиновники, некоторые из них были гражданскими, но, к удивлению Фурда, попадалось и немало священников, отличавшихся от других воспитателей необычными привычками. У них всегда были открытые, красивые лица, они много улыбались, не ходили, а прогуливались. Никогда не повышали голоса, и поначалу Аарону это даже нравилось, пока он не стал прислушиваться к тому, что конкретно они говорят. Во время своих речей священники всегда махали линейками, этими инструментами любви и определенности; три фута длиной, сделаны из темного дерева твердых пород, даже проградуированы, хотя Аарон никогда не видел, чтобы ими хоть что‑то измеряли. Некоторые священники любили бить девочек, другие – мальчиков, а отдельные – просто всех. Одни наказывали из простой жестокости, другие – из сложной. А самые худшие пороли от подлинной любви.

Девочки носили форму с клетчатыми юбками в складку. Одну из учениц приюта Аарон изнасиловал, ту самую, которую он никогда не должен был трогать, ту, что показала ему мир, куда не могли добраться священники. Она была на год младше его, а приехала на год позже. Ее звали Кэти Бивэн.

– Добро пожаловать на утренний сбор, и отдельное приветствие тем, кто сегодня в первый раз с нами.

Аарон Фурд заметил ее среди новичков. Те обычно смущались, боялись или принимали открыто нахальный вид, но только не она; она была другой. В солнечных лучах, отвесно падавших на пол актового зала, кружили пылинки. Вокруг эхом раздавался голос директора:

– Мы знаем, что сейчас вам неспокойно. Мы сделаем все, что можем, дабы прекратить ваше смятение. Исправить то, почему вы появились здесь. Мы – очень замкнутая община, но, тем не менее, ценим новых друзей. Мы ценим тот вызов, который вы нам даете, и сделаем вас частью чего‑то большего, чем вы сами. Мы ждали вас и дадим вам то, что останется на всю жизнь.

После он подошел к ней.

– Где оно находится?

– Что находится? – Она была очень маленькой и хрупкой блондинкой с острыми чертами лица и обычно смотрела на всех искоса, словно улыбаясь про себя.

– Место, куда ты сбегаешь, когда они говорят.

– А, вот ты о чем. В моей голове. – Она взглянула на него. – Ты первый, кто заметил. Я тебе покажу, как надо делать.

Она называла это «мысленным низвержением». Тогда он еще подумал, откуда Кэти взяла такие слова, в двенадцать‑то лет? Родители из политических уклонистов? Она никогда не рассказывала, почему ее сюда отправили, а он не спрашивал.

– Надо создать пространство, где тебя не достанут. Просто мысленно отрицай все, что они говорят. Даже если отрицания внутренне противоречивы. На самом деле даже лучше, когда отрицания противоречивы, ведь это значит, что их слова тоже. Соблюдай грамматику, отрицания должны быть грамматически правильными. Не думай, не говори, ничего не записывай. Тогда все останется там, где им не достать. От такого протеста их учреждения не рухнут, но у тебя появится место, где их нет. А оно нужно каждому.

Они все сделали вместе прямо во время сбора, украдкой поглядывая друг на друга.

– Добро пожаловать на утренний сбор, и отдельное приветствие тем, кто сегодня в первый раз с нами. Мы знаем (Нет, не знаете), что сейчас вам неспокойно. Мы сделаем все (Нет, не сделаете), что можем, дабы прекратить ваше смятение. Исправить то, почему вы появились здесь. Мы – очень замкнутая община, но тем не менее ценим (Нет, не цените) новых друзей.

То был крохотный бунт, устроенный маленьким человеком. Она уходила в свой мир, когда ее били и объясняли, почему бьют; а он изобрел свой, когда пороли его. Система работала, ведь существовала только в мыслях. Их убежище оставалось маленьким, тихим и личным, а священники учили большому, громкому и общему, они с невероятной убежденностью верили в свою способность преобладать. На каждом сборе сироты слышали эту уверенность в голосе директора. Даже пылинки испытывали страх.

– Наша община могуча и сильна. Ее не отвергнуть. Она вбирает всех и каждого, ее не отвергнуть. Она требует от нас стать больше, чем мы есть, ее не отвергнуть. По сравнению с ней мы – почти ничто. Словно галька рядом с горой. Словно атомы гальки рядом с горой. Почти ничто. Сегодня я прочту вам отрывок из девятой главы книги Иова:

Премудр сердцем, и могуч силою.

Он передвигает горы, и не узнают их: Он превращает их в гневе своем;

Сдвигает землю с места, и столбы ее дрожат.

Скажет солнцу – и не взойдет; и на звезды налагает печать…

Но «мысленное низвержение» помогало Кэти Бивэн и все больше влияло на Аарона Фурда. Маленькое, личное, как сама Кэти, и, возможно, потому столь успешное. Тянитесь вдаль, говорили священники, станьте частью чего‑то больше вас. Нет, отвечала она, посмотри в себя. Представь себе место, где тебя не достанут. А потом еще одно. И еще. Соедини их воедино и создай целую вселенную. Она даст тебе силу выжить. И сейчас, и потом.

И новое, рукотворное пространство помогало. Чем больше Аарона били, тем шире становился мир, сотворенный им. С тех пор на протяжении всей его жизни в нем таилась целая вселенная. Кроме Кэти Бивэн друзей у него почти не было. Для остальных он оставался аутсайдером, безразличным к мельтешению сменяющихся клик, но Фурда не трогали – он был слишком сильным и слишком странным.

«Не отворачивайся от людей, – сказала она в другой раз, – я же от тебя не отвернулась. Мне пришлось дотянуться до тебя, чтобы заставить посмотреть внутрь». Тут Кэти захохотала и воскликнула: «Какая ирония». Он тоже засмеялся, а позже молча заглянул в словарь. Тогда он не совсем понял значение нового слова, но позже осознает его во всей полноте.

Прошло два года. Из‑за физических особенностей половая зрелость пришла к Аарону поздно. Когда же это случилось, она стала частью его одержимости и породила монстра. Он начал смотреть на клетчатые юбки с байтовыми складками. Ему нравилось, как они покачиваются, колеблются, ему нравились формы, правильность и аккуратность; чистота и симметричность. Он жаждал их с утонченностью и тщательностью, которые пронес с собой во взрослую жизнь. Он жаждал поднять эту ткань, посмотреть, что там, под ней. Поднять медленно и осторожно, без сопротивления. Когда же Кэти Бивэн начала сопротивляться, все стало грязным, его руки – настойчивыми, а после он не мог смотреть ей в глаза и ушел прочь.

Она отказалась говорить директору, кто ее изнасиловал. То было преступление посерьезнее, чем само изнасилование, ведь она намеренно поставила себя вне общины, не дала той полного права помочь одной из них, а потому Кэти выпороли. Когда Аарон ворвался в кабинет директора, то там стояли пятеро огромных взрослых, каждый в три раза больше ее, и наказывали крохотную девочку за столь же крохотный, но принадлежащий только ей акт неповиновения. Кэти завалили на стол (Фурд тогда во второй раз увидел, что у нее под юбкой), двое держали, трое били линейками, священники даже менялись, уступая место друг другу. Вы следующий. Нет, вы следующий. Вы что, закричал он, действительно думаете, что вот так все исправите? Мы в это верим, ответили они, мы очень сильно ее любим, нам пришлось так поступить ради нее, и Аарон знал: они серьезно. Пятнадцатилетний подросток против пяти взрослых, он открыл в себе такие инстинкты, которые был вынужден контролировать всю оставшуюся жизнь (в этом директор не ошибся). Аарон убил двоих голыми руками и тогда страстно захотел найти какого‑нибудь шахранина, который бы научил его, как расправиться со всеми с максимальной эффективностью.

Несколько дней спустя Департамент узнал об инциденте, затребовал психологические, физические и академические характеристики Фурда, изучил их и призвал Аарона на службу.

Прошли годы, Кэти Бивэн стала директором Государственных сиротских приютов и первым делом выгнала из них священников. Конечно, совершенства она не добилась, но постепенно детям стало лучше. Немало людей церкви осталось в других государственных учреждениях, но вынюхивать грехи в классах и на игровых площадках приютов она им больше не позволяла. К тому времени Фурд наконец встретил шахранина и немало узнал о значении иронии, а потому мог спросить себя: кто из нас добился большего за эти годы? Кто принес больше пользы? Но он никогда не задавал вопросов, на которые не знал ответов.

Прошли годы, Фурд повидал достаточно и понял, что Содружество – отнюдь не империя зла. Корпоративистские и авторитарные режимы не царили повсеместно; в двадцати девяти звездных системах планеты вроде той, где он вырос, оставались меньшинством. Вдобавок Содружество не равнялось Департаменту; иногда оно поручало ему решение некоторых сомнительных, но необходимых дел, вот и все. В личной вселенной Аарона эта новая информация проходила под заголовком «В мире нет ничего простого».

Фурд вернулся на родную планету лишь однажды, и ему там не обрадовались. Он хотел встретиться с Кэти Бивэн, но не стал; один раз он уже вторгся в нее и знал, что, как и священники, причинил ей страшную боль. Даже большую, ведь его любовь была не столь глубока.

Прошло полчаса. Ни один из кораблей не сдвинулся с места.

Фурд затих, на пару минут даже показалось, что он умер. Члены команды не сводили с него глаз, с безмолвной точностью, которую они переняли у самого коммандера, подмечали и взвешивали каждую деталь: модуляции голоса, неправильно построенные предложения, повторяющиеся вопросы без ответов. Вместе с «Чарльзом Мэнсоном» они оценивали его, придавая значение и важность. Возможно, им следовало сместить Фурда с должности; корабль рассматривал такую возможность, но он был живым лишь отчасти. А когда Фурд замолк, никто не почувствовал себя равным ему, никто не счел себя вправе заполнить пустоту, кроме, что было совершенно неожиданно, одного человека.

– …И, – подвел итог Джосер, – Ее позиция семнадцать‑четырнадцать‑шестнадцать, без изменений. Разумеется, Она по‑прежнему скрыта защитным экраном, но мы держим на прицеле Ее местоположение, впрочем, вполне возможно, именно этого Она и хочет.

(Провокационное предположение, на которое, как и на остальные до него, Фурд не ответил.)

– Естественно, Она находится вне зоны поражения лучей и, без сомнения, воспользуется своим преимуществом при ускорении на низкой тяге, чтобы расстояние между нами не изменилось.

Джосер зашел на территорию коммандера, но тот по‑прежнему молчал.

– У нас, – отрезала Кир, – есть не только корпускулярные лучи.

– Да, – сказал Джосер, – но мы не можем пустить в ход любое другое оружие, пока не поймаем Ее.

«Почему, – подумала Кир, – он вообще так говорит? Он же вроде всего лишь марионетка Департамента. Так почему? Неужели он умнее, чем я думала?»

– Мы можем поймать Ее! – настаивала Кир. – Наша максимальная скорость на ионной тяге выше, чем у «Веры».

– Может, и так. Но Она уже все вычислила. – Джосер выдержал паузу, но коммандер опять не произнес ни слова. – А потому сможет выбрать, где мы Ее поймаем и как Она в этом случае поступит.

– Нет, – неожиданно раздался голос Фурда, – если мы поймаем Ее раньше, чем Она ожидает.

– Коммандер?

– Если мы поймаем Ее. Раньше, Джосер. Чем Она ожидает. Вы не поняли?

Команда обменялась взглядами. Только Смитсон понял, о чем идет речь, и, несмотря на структуру своего тела, чуть ли не закостенел при мысли о том, что имел в виду Фурд.

– Вы правы, коммандер, – уверенно сказал Джосер (он выяснил, что прекрасно себя чувствует, говоря о чем‑то неизменном, давая определение статичному, даже если то грозило их уничтожить). – Но, видите ли, Она набирает скорость быстрее, чем…

– Мы начнем погоню на ионной тяге, – погрузился в размышления Фурд, – а потом неожиданно переключимся на фотонную, совсем ненадолго, только чтобы Она оказалась в зоне поражения лучей…

– Коммандер! – заревел Смитсон. – Это чертов пояс астероидов! Корабли не включают фотонную тягу в поясе астероидов, даже «аутсайдеры»! В таких условиях корабли идут медленно, коммандер, ведь если они пойдут быстро, то сразу врежутся в какой‑нибудь огромный камень. У меня есть идея получше. Почему бы просто не попросить Ее сдаться?

– …да, не нужно долго идти на фотонной, хватит максимум десяти процентов, это будет уже намного больше максимальной скорости «Веры» на ионном движке. Скажем… одиннадцать или двенадцать секунд на десятипроцентной фотонной тяге будет вполне достаточно.

Было совершенно непонятно, как Фурд умудрился проделать в уме все необходимые расчеты посреди разразившегося на мостике гвалта, но, похоже, он его просто не заметил.

– Коммандер, мы и трех секунд не продержимся. – Джосер заикался. Он ничего не вычислял, но знал – знал точно, – какой эффект произведет новая переменная на все то неизменное, чему он еще недавно дал столь исчерпывающее определение, даже если в идеале она поможет им выжить, а не погибнуть. – Это неприемлемый риск. Это не может… не будет…

– Скажите ему, Каанг, – предложил Смитсон. – Он ожидает, что вы проведете нас через пояс астероидов на фотонной тяге. Давайте послушаем вас.

– Хоть раз, – добавила Кир.

– Я – всего лишь пилот, – промямлила Каанг с несчастным видом. – У нас уговор.

– Скажите нам, – протянула Кир, – пожалуйста. Как пилот. Вы сможете это сделать?

– Возможно, но я не уверена.

– Уже лучше, – поведал Смитсон пустому пространству над своей головой. – Величайший пилот и слабейший человек Содружества выполняет приказы коммандера, который умер полчаса назад. Я хочу, чтобы все это занесли в протокол. – Он взглянул на Фурда и ради трагического эффекта понизил голос, погрязнув в жалости к себе. – Я не знаю зачем, в общем‑то. Но хочу. Кто‑нибудь когда‑нибудь его прочитает.

– Я не собираюсь сидеть сложа руки, пока Она откалывает от нас по кусочку, – мягко заметил Фурд.

– А вы разве не этим занимались последние тридцать минут?

– Мы могли погибнуть в том бою, – ответил Фурд, по‑прежнему не повышая голоса.

– Вы уже погибли, – пробормотал Смитсон.

– Коммандер, – спросила Кир, – вы же сами сказали, что Она может узнать наши мысли еще до того, как они придут к нам в голову. Что если мы используем фотонный двигатель, а Она повторит маневр? Что тогда?

– Тогда мы с Ней или выживем, или погибнем. Если выживем, то проиграем и ничего не добьемся. Если погибнем, будет ничья.

– Вы мне нравились больше, когда были живым, – сказал Смитсон.

В первый раз Фурд взглянул прямо на него:

– «Аутсайдер» не может умереть или выжить коллективно. Здесь умирают или выживают только поодиночке. Когда активировался ПМ‑двигатель, мы оставили вас одного сражаться с ним. Одного. Команда обыкновенного корабля решила бы биться сообща, и вы знаете, к чему бы это привело.

Даже самая бесчувственная личность после такого не стала бы продолжать спор, но Смитсон не отличался эмпатией, да и личностью был лишь относительно.

– Вы все упростили. Если мы оба задействуем фотонные двигатели, то не обязательно умрем или выживем вместе. Она может уцелеть, а мы – погибнуть.

– Конечно. Но только если Ее пилот лучше Каанг. Вы полагаете, что пилот «Веры» лучше Каанг?

И этот вопрос, что признал даже Смитсон, стал итогом разговора.

– Нет, коммандер.

Каанг тихо следила за беседой, переводя взгляд с одного лица на другое. Она часто сидела вот так, в полумраке, слушала, как о ней говорят в третьем лице, словно ее рядом нет.

Смитсон сократил мускул в верхней части тела: не пожал плечами, а сделал какой‑то другой жест, которого Фурд никогда не видел. Возможно, раз он его прежде не замечал, эмберрец сейчас извинился.

– Конечно, ваш план разумен, если Она – это корабль с командиром и пилотом, а не что‑то совсем другое. Но мы уже это обсуждали… Коммандер, мы еще даже не видели Ее, но Она уже заставила нас вести себя не как обычно. Раньше мы никогда так не разговаривали друг с другом.

«Возможно, мы думали, – сказала Кир про себя, – но никогда не говорили. Что же с нами происходит?»

В таком настроении они перешли к деталям будущего маневра. Пытаясь его отсрочить, они снова и снова перебирали частности. Чтобы вернуть Ее в зону поражения, Фурд приказал Каанг выполнить десятипроцентный толчок фотонного двигателя, и, пока он будет длиться, она станет средоточием корабля, как Смитсон во время сражения с ПМ‑двигателем. Затем, если они выживут, Кир запустит корпускулярные лучи. Но для начала «Чарльз Мэнсон» должен был совершить ряд перемещений на ионной тяге по направлению к Ней, чтобы коммандер, увидев Ее реакцию, решил, когда запускать фотонный движок.

Монотонная подготовка походила на сердцебиение, возобновившееся после травмы. На мостике наступило подобие обычной тишины.

– Фотонный двигатель готов к запуску по вашему приказу, коммандер, – сказал Смитсон спустя несколько минут.

– Спасибо. Кир?

– Если мы переживем этот бросок, то я запущу корпускулярные лучи.

– Спасибо. Каанг?

– Поступили данные о продолжительности и траектории фотонного броска, коммандер. Продолжительность – четырнадцать секунд.

– Четырнадцать? Я занизил оценку.

– Из‑за астероидов траектория включает в себя одиннадцать базовых маневров уклонения, коммандер, – спокойно сказала Каанг.

Одиннадцать маневров за четырнадцать секунд на десятипроцентной фотонной тяге. А пилот как будто описывала рутинную процедуру торможения на орбите. Фурд попытался изобразить такое же равнодушие, но потерпел поражение. Он чувствовал, как двигаются на лице мимические мышцы, словно под воздействием какой‑то внешней силы. Одиннадцать, четырнадцать, десять. Отданный им приказ обрел цифровые значения, и они были чудовищными.

– Я понял. Тогда, Каанг, пожалуйста, полный вперед на ионной тяге. Один процент.

Вежливо откашлялись сирены.

– Так точно, коммандер.

Забили маневровые движки. Сигнал тревоги повысился на полтона, но остался в пределах вежливости. Почти бесшумно запустился ионный двигатель. На круговом экране крутились и перемещались астероиды, пока корабль выбирал направление и занимал новую позицию; в остальном движения никто не чувствовал.

– Она уходит, коммандер, – доложил Джосер. – Ионная тяга, малая эмиссия.

– Пожалуйста, Каанг, увеличьте скорость до трех процентов.

– Так точно, коммандер.

– Она повторила наше действие, – доложил Джосер.

– Пожалуйста, Каанг, держите скорость на трех процентах.

– Сделано, коммандер.

Фурд откинулся на спинку кресла. Взглянул на Каанг. Она проверяла – без особой надобности, так как уже посмотрела все несколько раз – ядра навигации и управления двигателями, чтобы те отдали приказ компьютерам внести небольшие поправки в траектории и длительность фотонного броска из‑за последних перемещений. Фурд знал, что может выполнить работу Тахла или Джосера и никто не заметит разницы; в принципе он мог более‑менее заменить Кир и даже Смитсона. Но Каанг никогда.

– Джосер?

– По‑прежнему идет с нами вровень, коммандер.

– Хорошо. – Начала выстраиваться система, неброская и упорядоченная, позволявшая спокойно наблюдать за чужим почерком и дважды проверить все детали. – Пожалуйста, Каанг, держите скорость на трех процентах. Даю вам время подготовить прерыватели для исполнения приказа. И мне бы хотелось понаблюдать за Ее реакцией чуть дольше.

– Так точно, коммандер.

– Нет, коммандер, ваш приказ отклонен. Я запускаю фотонный двигатель прямо сейчас.

Фурд ожидал первый ответ и даже поверил, что услышал его. Но прозвучал второй, сказанный с почти той же модуляцией. От неожиданности на мостике наступила тишина.

– Я запускаю фотонный двигатель прямо сейчас, коммандер.

– Но прерыватели…

Каанг нажала на панель размером с ладонь и спокойно обвела взглядом мостик. Одна за другой остальные пять консолей потухли.

– Сделано, коммандер. На настоящий момент я – еще одно живое существо, которое признаёт этот корабль.

Безумие, но Фурд заметил, как она использовала выражение «еще одно». Сирены звучали все громче, уже выйдя далеко за пределы своей привычной обходительности; как на самом простом корабле, они оглушали. И «Чарльз Мэнсон», так как теперь он действительно признавал только Каанг, настроился против остальных и, благоразумно действуя в полном соответствии с логикой, обездвижил собственную команду.

– Каанг!

– Если вы не предвидели это, коммандер, – ответила она, когда корабль закрыл все червоточины, коридоры и опустил переборки, изолируя населенные отсеки, – возможно, у Нее тоже не получится.

Фурд знал, что пилот права. Он даже хотел так сказать, но времени не осталось. Он лишь успел крикнуть, зная, что вскоре любые слова перекроет рев сирен, и/или разрушение корабля, и/или выключение внутренней связи: «Кир, если мы выживем, стреляйте сразу».

Подчинившись прерывателям Каанг, корабль от спешки чуть ли не атаковал себя. Он захлопнул главные переборки, опоясал ремнями безопасности всю команду; с треском раскрыл привязь Каанг, когда закрылась последняя (Фурда); и сделал пилота центром всех систем, провода нейроимплантатов червями зарылись в ее лицо и голову, пульсируя от информации. Корабль отвернулся от экипажа, поместил их в карантин, словно зараженных.

«Чарльз Мэнсон» вырубил внутреннюю связь. Вырубил систему контроля повреждений, все равно она не смогла бы помочь и даже описать последствия, случись Каанг потерпеть неудачу. Выключил все экраны, кроме того, что располагался на консоли пилота. «Аутсайдер» не мог сказать, станет ли фотонный бросок разумным шагом или полным безумием, но Каанг была достаточно далека и от здравомыслия, и от сумасшествия, а потому ей он мог позволить увидеть то, что происходило снаружи. Корабль чуть не убил собственную команду, низвел их до состояния шестидесяти двух почти что трупов, похоронил в упряжи и бросил в темноте. А когда отпала нужда в сигналах тревоги, вырубил и сирены.

Фотонный двигатель заработал сразу на десятипроцентной мощности. Уже начались, возможно, последние четырнадцать секунд существования «Чарльза Мэнсона»; осталось девять.

Внутри и снаружи корабля одновременно разворачивались две параллельные истории. Они должны были находиться друг от друга на расстоянии галактики, но их разделял лишь корпус «аутсайдера». Снаружи «Чарльз Мэнсон» бросился сквозь Пояс, выкручиваясь, летя мимо, под, над, между астероидами, которые еще не испепелил, огибая их в десять раз быстрее и яростнее, чем уничтожая. Внутрь же из‑за фильтров и компенсаторов почти ничего не доходило, на мостике, в коридорах и червоточинах царила тьма, словно в опустевших полостях мертвеца; корабль уже умер, его похоронили, заточили в кристалле, как книгу Шрахра.

Осталось девять секунд. Время сочилось водой из‑под крана.

Кап.

Осталось восемь секунд.

Когда мать умирала, отец нашел ее письмо с последней волей, последней тайной, написанное тогда, когда руки еще слушались ее. Теперь Фурд увидел последний секрет корабля; как тот отдал предсмертные распоряжения, чтобы Каанг, в том виде, в каком «Чарльз Мэнсон» все еще признавал ее, осталась жива.

Кап. Осталось семь секунд.

На самом деле коммандер не слышал звука, не видел секунд, что протискивались в неподвижное пространство мостика и падали на пол.

Кап.

Осталось шесть секунд.

Они напоминали ему не только воду, капающую из крана (это было очевидно), но человеческие экскременты, вываливающиеся из… Нет. Он отшатнулся. Похоже, чувства Фурда, лишенные внешних импульсов, вытаскивали образы…

Кап. Осталось пять секунд.

…откуда‑то из памяти, возможно, из‑за того что «Вера» использовала фекалии на Изиде. Но в одном такое сравнение оказалось точным. Внутри «Чарльза Мэнсона» время действительно шло настолько медленно, а последние секунды, торжественные, темно‑коричневые, округлые, упали столь же мягко.

Кап. Осталось четыре секунды.

В какой‑то мере «Чарльз Мэнсон» был живым существом, правда, не до конца: он не ведал о том, что может умереть, но знал, как разделить целое на изолированные части, и сейчас на борту могла двигаться только одна из них – Каанг.

Кап. Три.

Только пилот перестала быть собой. На ее месте, наблюдая за последним рабочим экраном, недосягаемым для остальных, сидела вещь. Она походила на взорвавшуюся диаграмму, вокруг тела распахнулась противоударная упряжь, а лицо и голова фонтанировали нейроимплантатами. Шевелились лишь ее руки и глаза. Их движения словно ускорились в десять раз, но одновременно – как и всегда – казались неторопливыми.

У Каанг все получится. Фурд был настолько в этом уверен, что не стал прислушиваться к тому, как падают на пол мостика последние секунды. Впрочем, у него бы это и не получилось. Капли отсчета потонули в шуме от гигантского взрыва. Корабль не разрушился – такой звук превышал возможности любого слуха, – но на полную мощность включился ионный двигатель, сдавая назад и гася инерцию. «Аутсайдер» вышел из фотонного броска, останавливаясь.

Корабль отвернулся от Каанг и забыл о ней, как раньше от остального экипажа. Он бросил ее на сиденье, изорванной в клочья, нейроимплантаты вышли из лица пилота, оставив после себя кровоточащие раны; консоль Каанг умерла, как только другие ожили, и «Чарльз Мэнсон» перевел управление на Тахла, а потом перезапустил главные системы; поднял переборки; открыл противоударную упряжь; реактивировал экраны, свет и сирены, после чего стал ждать дальнейших указаний.

Они достигли цели, но уже начали терять возможности. «Веру» можно было ранить только сейчас, когда они совершили маневр, способный по‑настоящему Ее удивить. Но все умирало, даже не начавшись, и остался один способ придать смысл фотонному броску – забыть о Каанг. Как и «Чарльз Мэнсон», команда отвернулась от нее, даже не проверив, жива ли она. Не говоря друг другу ни слова, они возобновили бой уже с Тахлом в качестве второго пилота; а прежде всех Кир открыла огонь.

Небольшие астероиды Пояса не отличались симметричностью, напоминая бугорчатые, пожухшие картофелины, высыпавшиеся из мешка; а между ними, как тарантулы, преследовали друг друга две совершенные машины убийства.

Один из кораблей точно был совершенной машиной убийства – видимый, он только что выполнил практически невозможный маневр, фотонный бросок сквозь пояс астероидов, и, выйдя из него, сразу открыл огонь. Его противника по‑прежнему скрывал экран, он оставался темным пятном во мраке и вроде бы удивился практически невозможному маневру и даже бросился в бегство.

Но эта схватка была сложной и загадочной. Они сражались на разных языках, разными орудиями, а иногда едва ли вообще боролись друг с другом. Их определения «боя», «сражения» или «оружия», казалось, совпадали лишь косвенно. А пространство между ними волей некой относительности менялось по ходу битвы. В нем происходили самые разные вещи. В какой‑то мере оно вообще больше не походило на космос.

Он объединял два корабля и разделял их. Пустой, он был полон снарядами и лучами, которыми они обстреливали друг друга. Бесформенный, он обретал очертания с помощью корпускулярных лучей «Чарльза Мэнсона», чья зона поражения превосходила Ее. После выхода из фотонного броска «аутсайдер» вернулся к монотонной игре на истощение, столь хорошо сработавшей прежде, высасывая из Нее энергию, систематически уничтожая астероиды, служившие «Вере» укрытием, постоянно держа Ее на расстоянии. Она не могла ответить кораблю Фурда, по крайней мере не лучами.

Пространство между противниками читалось как книга, чьи страницы зримо переполнял текст «Чарльза Мэнсона»: оно простреливалось мутно‑синими корпускулярными лучами, и те всегда направлялись в одну сторону, неутомимо пронзая Ее. Но что‑то еще шло от «Веры» к «аутсайдеру». Нечитаемое, недоступное, оно походило на снежные провалы чистого листа, обвивающиеся вокруг посланий «аутсайдера», словно белая пустота вокруг напечатанных слов.

«Чарльз Мэнсон» говорил на языке физических атак на физические цели. Иногда «Вера» поддерживала беседу, но, казалось, вела другую битву, выбирала другие мишени. Метила в человека. Все на борту «аутсайдера» были Ей ведомы, но Она сосредоточилась на одном.

Прошло два часа после фотонного броска. Они получили преимущество, затянули «Веру» в зону поражения, вывели себя из‑под Ее удара и теперь гнали противника сквозь Пояс, но по‑прежнему помнили о Каанг. Не как о коллеге (им бы хотелось думать, что таких понятий на корабле Фурда не существует), не как о личности (та никогда не была особо интересным человеком) и даже не как о пилоте (Тахл вполне ее заменял). Все было несколько более специфично. Они помнили о ней, так как весь мостик провонял ее дерьмом.

Только стайные хищники заботятся о своих раненых: одиночные вроде кошек, шахран и команды «Чарльза Мэнсона» предпочитают их игнорировать. По этой невысказанной причине, да и по нескольким другим они оставили Каанг лежать там, где она упала после фотонного броска. Прошел почти час, прежде чем Фурд обратил внимание на пилота, и, когда врачи выносили ее, кишечник Каанг опорожнился. Кал разлетелся по всему отсеку.