Тюрьма народов

…неприлично было бы забывать о громадном значении национального вопроса; – особенно в такой стране, которую справедливо называют «тюрьмой народов»…

Ленин. О национальной гордости великороссов [МАС2 1984, 4: 435]

Небезынтересно теперь попытаться установить, каков определенный новейшими идеологами статус нашего многострадального и долготерпеливого Отечества.

Вполне возможно, что этот статус (точнее, идеолого-пропагандистский его стереотип) имеет довольно солидную биографию и тоже оказался выражен метафорически, а именно – тюрьма народов.

Наиболее вероятный исторический источник этой метафоры – сочинение француза А. де Кюстина «Россия в 1839 году» (эту книгу А. И. Герцен назвал «самой занимательной и умной книгой, написанной о России иностранцем» – цит. по [Ашукин, Ашукина 1986: 643]). Там говорится, в частности: «Империя эта при всей своей необъятности – не что иное, как тюрьма, ключ от которой в руках у императора… Жизнь тюремщика всегда представлялась мне столь похожей на жизнь узника… Обратите внимание на то, что в русском языке слово «тюрьма» означает нечто большее, чем в других языках [то ли дело – Бастилия или Тауэр! – А. В. ]. Дрожь пробирает, как подумаешь обо всех тех жутких подземельях, которые в стране этой, где всякий с рождения учится не болтать лишнего, скрыты от нашего сочувствия за стеной вымуштрованного молчания» [Кюстин 1996, 1: 251]; «… Я вынес наконец суждение о Николае I… Это человек с твердым характером и непреклонной волей, – без этих качеств невозможно стать тюремщиком третьей части земного шара…» [Кюстин 1996, 2: 23].

Позднейший комментатор справедливо замечает, что А. де Кюстин говорил не о межнациональных отношениях, не об угнетении метрополией нерусских народов, но о равно незавидном положении всех народов, находящихся под властью императора, «об отсутствии в России гражданского общества (и просто независимого общественного мнения), способного противостоять воле монарха, который по своей необъятной власти почти равен азиатскому владыке… Позже это выражение переосмыслил В. И. Ленин, который сделал упор на угнетении нерусских народов в России. Например: «Запрещение чествования Шевченко было такой превосходной… мерой с точки зрения агитации против правительства, что лучшей агитации и представить себе нельзя… После этой меры миллионы… “обывателей” стали превращаться в сознательных граждан и убеждаться в правильности того изречения, что Россия есть “ тюрьма народов ”» (статья «К вопросу о национальной политике» цит. по [Серов Словарь]).

Действительно, В. И. Ленин немало поспособствовал тому, чтобы «окрылить» инвективную (у него – именно по отношению к русским) метафору: «Нам, представителям великодержавной нации крайнего востока Европы и доброй доли Азии, неприлично было бы забывать о громадном значении национального вопроса; – особенно в такой стране, которую справедливо называют “ тюрьмой народов ”» [Ленин 1976: 145] (кстати, цитируемый автор повод для «национальной гордости» находит прежде всего в том, что «великорусская нация тоже создала революционный класс» [Ленин 1976: 146]). Отношение вождя мирового пролетариата к русским совершенно недвусмысленно в контексте этой хрестоматийно-знаменитой статьи: «А экономическое процветание и быстрое развитие Великороссии требует освобождения страны от насилия великороссов над другими народами» [Ленин 1976: 147]. – «…Необходимо длительное воспитание масс в смысле самого решительного, последовательного, смелого революционного отстаивания полного равноправия и права самоопределения всех угнетенных великороссами наций» [Ленин 1976: 148]. Ср.: «Среди угнетенных народов России вспыхнуло освободительное национальное движение… Например, мусульмане, составляющие десятки миллионов населения России, с изумительной быстротой организовали тогда – это была вообще эпоха колоссального роста различных организаций – мусульманский союз… Евреи доставляли особенно высокий процент (по сравнению с общей численностью еврейского населения) вождей революционного движения. И теперь евреи имеют, кстати сказать, ту заслугу, что они дают относительно высокий процент представителей интернационалистского течения по сравнению с другими народами» [Ленин 1976: 174–175]. Таким образом, всем – без исключения – великороссам, т. е. русским, отведена роль тюремщиков («угнетателей»), остальные же являются заключенными («угнетенными»). Неудивительно, что зачастую само авторство крылатой метафоры ошибочно приписывается В. И. Ленину, а также и то, что она якобы характеризует «царскую Россию с ее политикой угнетения нерусских народностей» [Ашукин, Ашукина 1986: 643].

Следует сказать, что среди радикальных (а может быть, и не только радикальных?) российских революционеров не одни лишь большевики-ленинцы охотно тиражировали пропагандистский штамп «Россия – тюрьма [нерусских] народов» (иногда – с некоторыми вариациями в словесном оформлении). Когда-то временные союзники большевиков, а затем их противники, социалисты-революционеры (эсеры) тоже не упускали случая использовать эту, с их точки зрения, неубиенную карту (точнее, может быть, идеологическую дубину, оглушившую очень многих). Так, один из бывших основателей, предводителей и идеологов эсеров В. М. Чернов даже спустя многие годы после революции, находясь в эмиграции, в мемуарах продолжал утверждать: «Россия была при старом режиме “ темницею народов ”, и революция разбудила ее узников – т. н. “негосударственные национальности”» [Чернов 1991: 353]. Впрочем, такая позиция тоже неудивительна, если принять во внимание высокоинтернациональный состав этой партии, особенно – ее верхушки (см. [Чернов 1991: 337–339, 340, 343 и др. ]), к которой долгое время принадлежал и Е. Ф. Азеф.

Стоит заметить, что книга «Россия в 1839 году» издавалась на русском языке – в Москве – по крайней мере трижды: в 1930, а также в 1990 и 1996 гг.: очевидно, творцы идеологических стереотипов в каждый из указанных периодов были уверены в сугубой целесообразности широкой публикации этого сочинения как аргументированного оправдания своего отношения к России и русским, а следовательно – и теоретического обоснования соответствующей политики, в том числе – кадровой.

В то же время чрезвычайно широкому тиражированию метафоры тюрьма народов, несомненно, способствовало преподавание в советских вузах одной из т. н. общественных наук, которая сначала именовалась «История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков)» («История ВКП(б)»), а затем – «История Коммунистической партии Советского Союза» («История КПСС»). Обязательность прочного усвоения этой во многих отношениях интересной учебной дисциплины подразумевала, между прочим, и непременное знакомство (в том числе в форме тщательного конспектирования) с трудами основоположников марксизма-ленинизма, компартийными документами и, естественно, с текстами соответствующих учебников. Обратимся к исходным позициям хотя бы двух из них.

«Царская Россия была тюрьмой народов. Многочисленные нерусские народности царской России были совершенно бесправны, беспрестанно подвергались всяческим унижениям и оскорблениям. Царское правительство приучало русское население смотреть на коренные [!] народности национальных областей как на низшую расу, называло их официально “инородцами”, воспитывало презрение и ненависть к ним. Царское правительство сознательно разжигало национальную рознь, натравливало один народ на другой, организовывало еврейские погромы, татаро-армянскую резню в Закавказье. В национальных областях все или почти все государственные должности занимали русские чиновники. …Царизм выступал в качестве палача и мучителя нерусских народов» [История ВКП(б) 1953: 6].

«Царская Россия была тюрьмой народов. Нерусские народы, составлявшие 57 процентов населения, были совершенно бесправны, подвергались хищнической эксплуатации, терпели унижения и оскорбления. Царские чиновники творили над ними суд и расправу. Национальная культура нерусских народов подверглась гонению… …Правительство официально называло нерусские народы “инородцами”, старалось привить русским презрение к ним. Царские власти натравливали одну нацию на другую, организовывали еврейские погромы, резню между армянами и азербайджанцами» [История КПСС 1970: 12].

Как видим, сколько-нибудь принципиальные текстуальные различия обнаружить трудно. На протяжении нескольких десятилетий в сознание советского студенчества – будущей интеллигенции – внедрялась (вбивалась) сугубо отрицательная оценка роли русских в истории дореволюционной (т. е. до октября 1917 г.) России как народе – тюремщике других ее народов.

Кстати, подобный подход широко практиковался в вузовском преподавании и лингвистических дисциплин. Ср.: «Историко-филологическое отделение Академии наук выдвигало И. А. Бодуэна де Куртенэ в действительные члены Академии, но его кандидатура была отклонена по политическим соображениям как слишком большого радикала для тех времен. Радикализм этот заключался в том, что Бодуэн… выступил в защиту малых национальностей, угнетавшихся царским правительством. В 1913 г. он издал написанную еще в 1905 г. брошюру “Национальный и территориальный признак в автономии”, в которой обвинял царское правительство в закабалении и угнетении малых народностей (“инородцев”) в России» [Березин 1976: 174].

По мере творческих сил старались не дать забыть о такой трактовке роли русских в отечественной истории и мастера художественного слова. Уже в 1987 г. популярный тогда советский писатель призывал (причем не ссылаясь на первоисточник, в те времена хрестоматийно известный): «Не надо равнять Россию, бывшую “ тюрьмой народов ”, с братством нашего социалистического Союза республик, которым наш великий русский народ дал свободу и будущее!» [Семёнов 1991: 515] (вероятно, упоминание о «тюрьме» здесь предопределено некоторыми обстоятельствами личной биографии автора, а суждение насчет русского народа приведено для некоего баланса-реверанса. Впрочем, цитируемое произведение написано очевидно на том этапе перестройки (1987), когда уже модно было проклинать Сталина, но при этом еще следовало публично сокрушаться об утрате чистоты ленинского наследия).

Закономерна популяризация выражения “ тюрьма [нерусских] народов ” как идеологической доминанты разноплеменными большевиками-ленинцами: ведь такая оценка одновременно подчеркивала их статус как самых угнетенных, униженных и оскорбленных – и по-своему логично обосновывала их особые, приоритетные права на главенство не только в революционном движении, но и в послереволюционное время – например, при распределении руководящих партийных, правительственных и прочих командных постов. Это позволяет лучше осмыслить векторы политических деклараций и следовавших за ними организационно-практических мероприятий. Так, в 1921 г. X съезд РКП(б) «направил главный свой удар против великодержавности как главной опасности, т. е. против остатков и пережитков такого отношения к национальностям, какое проявляли к нерусским народам великорусские шовинисты при царизме» [История ВКП(б) 1953: 246]. – «Что же понималось под “великодержавным шовинизмом” и что означала борьба с ним? Бухарин разъяснял: “…мы в качестве бывшей великодержавной нации должны… поставить себя в неравное положение в смысле еще больших уступок национальным течениям». Он требовал поставить русских “в положение более низкое по сравнению с другими”…» [Шафаревич 1990: 20][27]. В отличие от некоторых других масштабных замыслов большевиков (вроде мировой революции и проч.), этот был успешно реализован; причем, судя по некоторым симптомам, утрата коммунистической идеологией статуса официально доминирующей в России вовсе не означает прекращения дерусификации страны.

Date: 2015-10-19; view: 737; Нарушение авторских прав