Глава 29. Месть воина. Меха любви

До Башен Воинов оставалось пройти четыре моста, когда Клитус Вителлиус, внезапно обернувшись, взглянул на меня. Я, обнаженная, шла за ним след в след и остановилась как вкопанная. Остановилась и вторая девушка. Но на нее он не смотрел. Держа в левой руке щит, в правой – копье, подошел ко мне. Я, задрожав, упала на колени и склонила голову.

– Ой! – вскрикнула наша спутница. Отложив в сторону щит и копье, он связал ей руки за спиной и прикрутил к кольцу, ввинченному на высоте ярда в столб у основания моста Четырех Фонарей. В городах Гора в людных местах такие кольца – дело обычное, к ним хозяева привязывают рабынь. И вот девушка уже привязана к столбу – нагая, со стянутыми за спиной руками. На нее льется свет фонаря. Какая красивая!

– Хозяин? – окликнула рабыня Клитуса Вителлиуса.

Он достал из сумки тупой грифель, нацарапал на ее плече несколько слов. Потом – и к моему, и к ее удивлению – снял с нее ошейник.

– Хозяин? – всхлипнула она.

Он убрал ошейник и грифель в сумку.

– Читать умеешь?

– Да, – ответила она.

– Прочти, что я написал на твоем теле.

– Не вижу, хозяин, – проговорила она. – Но могу догадаться по ощущению.

– Так прочти вслух, рабыня.

– Ты написал: «Надень на меня ошейник. Возьми меня себе».

– Верно.

– Ты оставляешь меня первому встречному, хозяин?

– Ты возражаешь, рабыня?

– Нет, хозяин! – Она отпрянула от уткнувшегося в горло наконечника копья – Клитус Вителлиус уже успел поднять его.

Копье уперлось в мою спину.

– Вставай, рабыня! Я вскочила на ноги.

Обогнав меня, он зашагал через мост Четырех Фонарей. Я покорно поспешила вслед. Поднявшись на мост, обернулась. У моста – никого. Уже поздно. В круге света маячит одинокая фигурка – привязанная к столбу обнаженная девушка дожидается первого попавшегося прохожего. Вот удача кому‑то подвалит!

Великий Ар уже светился огоньками.

Я повернулась и пошла прочь, стараясь не отстать от Кли‑туса Вителлиуса. Как он смотрел на меня тогда, остановившись у моста! В жизни не видела в мужских глазах Такой страсти, вожделения, жажды обладания. Накатила слабость. Сколько же женщин придется мне заменить ему! С высокомерием воина отшвырнул прочь девственницу, оставил первому встречному, кому вздумается завладеть ею. И за себя, и за нее, и за многих других придется мне служить ему. Сумею ли?

До Башен Воинов оставалось совсем немного – два моста. Клитус Вителлиус снова обернулся ко мне.

– Я не могу ждать.

– Да, хозяин.

Мы стояли на высоком мосту – одном из самых высоких в Аре. Под нами мерцал огнями город. Над головами дрожали звезды Гора.

Он положил на мост щит выпуклой поверхностью вверх, знаком указал мне лечь на него. Я легла – и оказалась вниз головой. Прикрепленными к краям щита ремнями он привязал мои руки, раскинув их в стороны. Теперь я распята на щите.

– Вот я и обладаю тобой, где хочу, Дина, женщина Земли, – объявил он.

– Да, хозяин, – ответила я. Он сжал меня в объятиях.

– Я люблю тебя, хозяин, – отдаваясь своему властелину, прошептала я.

Схватив за плечи, он подтянул меня повыше, к своим губам. Казалось, привязанные к щиту руки сейчас оторвутся! Швырнул обратно на высокий, как арка, щит. Животом, бедрами почувствовала я его губы – и уже не могла противиться охватившей меня бешеной страсти. А потом, себя забыв от рабской любви к нему, хозяину, зашлась в крике.

Он отвязал мои руки. Сбросил меня со щита. Перекатившись на бок, я недвижно лежала на мосту – рабыня в его ошейнике.

– Скоро ночь, – сказал он. – Надо отвести тебя к мехам любви.

– Да, хозяин.

– Вставай. – Он поддел меня ногой.

Я попыталась подняться, но, не устояв на ногах, упала на четвереньки.

Он рассмеялся.

Я осела на бок. Протянула к нему руку.

– Вставай, землянка! – приказал он.

– Постараюсь, хозяин.

Но снова я упала на колени.

– Не бей меня, хозяин, – взмолилась я. – Ты совсем лишил меня сил!

– Я чувствую, – кивнул он.

– Да, хозяин.

С такой силой любовь захлестнула все мое существо, что не осталось сил стоять. Такой слабости до сих пор я не знала Казалось, лишь на одно есть силы: лежать бессильно распростертой перед ним, обнимать, целовать его, ловить каждое прикосновение. Верно, к таким уловкам прибегает мать‑природа, чтобы помешать самке сопротивляться, не дать убежать, отдать ее на милость более сильного существа.

– Я не могу идти, хозяин, – пожаловалась я. – Позволь мне ползти за тобой к мехам.

Он закинул щит за спину, привязал к нему копье. Его руки мягко подхватили меня, я склонила голову ему на плечо, и oн понес меня через мост, к следующему мосту, к Башням Воинов.

Я подала ему вино.

Кроме меня, девушек в его доме не оказалось. О, я хорошо понимала, что это значит! Единственный мужчина – полный хозяин, и единственная женщина – абсолютная рабыня. Безупречное рабство, в котором двое идеально подходят друг другу, в котором друг для друга они – все на свете.

Одним мужчинам это дано, другим – нет. Многое завися? от того, встретит ли мужчина свою, ту самую рабыню, а женщина – своего, того самого хозяина.

Именно это – хоть говорить об этом с Клитусом Вителлиусом я и не смела – и произошло с нами. Думаю, сознавал это и он.

Я подала ему вино. Он дал и мне выпить из чаши. Высокая честь! Знак его отношения ко мне. Пить с того же края, которого касались его губы, я, разумеется, не осмелилась.

Я отставила чашу. По его знаку расстелила меха любви – не на ложе, в ногах. Я – рабыня. Покои освещала лишь неяркая лампа.

Клитус Вителлиус махнул рукой – и я откинулась на меха в ногах ложа. Скинув тунику, он опустился рядом. Замети 0 было, что едва сдерживается, чтобы не наброситься на меня.

– Я твоя! – Я протянула к нему руки. – Возьми меня хозяин.

– Я неравнодушен к тебе, – признался он.

– Будь сильным со мной, хозяин, – пристально глядя на него, прошептала я. – Я не хочу бросать тебе вызов. Не хочу сражаться с тобой. Хочу служить тебе, любить тебя. Хочу отдать тебе все, до конца, без остатка.

Он не сводил с меня глаз.

– Ты не понимаешь, хозяин? Будь у меня выбор, я выбрала бы не свободу, а твои оковы.

Женщине – это я хорошо усвоила – приходится выбирать между любовью и свободой. И то и другое по‑своему ценно. Каждая выбирает по себе.

– Но я не оставил тебе выбора, – проговорил он.

– Конечно нет, хозяин. Ты – горианин.

– Может, я тебя продам..

– Можешь делать со мной что хочешь, хозяин.

Я в полной его власти – я только рабыня в оковах. Он, казалось, разозлился.

– Принеси мне вина, хозяин, – обронила я. Он изумленно воззрился на меня.

– Девушка всего лишь проверяет хозяина. – Я улыбнулась. И тут он с размаху ударил меня по лицу. Больно! Я почувствовала вкус крови.

– Думаешь, – спросил он, – если я к тебе неравнодушен, значит, буду с тобой слаб?

– Нет, хозяин, – выдавила я.

На меня падала тень от рабского кольца. Рядом на полу лежала прикрепленная к кольцу цепь и ошейник.

Он приладил тяжелый ошейник мне на шею поверх легкой стальной ленты – приковал меня к кольцу в ногах ложа. Рука его коснулась моего тела.

– Я вижу – ты будешь сильным со мной, хозяин.

– Ну и дурак же я, – процедил он, – вбил себе в голову земную девку.

– Я одного хочу – любить тебя, служить тебе, хозяин.

– И все же ты хороша.

– Девушка благодарна хозяину, если он считает ее привлекательной.

– Так ты выбрала бы рабскую долю? – вспомнил он.

– Да, хозяин.

– Шлюха.

– Да, хозяин.

– Решать все равно буду я.

– Да, хозяин.

– И я решил…

– Да, хозяин, – произнесла я с мольбой.

– …что ты – моя рабыня.

– Да, хозяин! – вскричала я и забилась в его руках в самом неистовом, чудовищном экстазе, какой только доводилось испытать когда‑либо женщине, в рабском оргазме, доступном лишь той, кем поистине обладают.

– Как могу я так любить тебя, – спросил он, – если даже не владею тобой по‑настоящему, если ты не до конца моя?

– Не знаю, хозяин.

Клитус Вителлиус признается в любви к рабыне! Надеюсь, он не станет меня бить.

Схватив меня за волосы, он оттянул к мехам мою голову.

– Мужчина может любить только ту женщину, которая принадлежит ему, принадлежит по‑настоящему. Иначе он лишь одна из сторон в контракте!

– А женщина, – добавила я, – может любить лишь того, кому по‑настоящему принадлежит.

– Кому ты принадлежишь, рабыня? – спросил он.

– Тебе, хозяин, – ответила я.

– Твои слова приятны мне, рабыня.

– Освободи меня! – поддразнила я его.

– Хочешь плетки?

– Нет, хозяин, – вдруг испугавшись, поспешно заверила я. Он – хозяин. Может делать со мной что хочет.

– Проси о свободе, – разрешил он.

– Пожалуйста, освободи меня, хозяин!

– Нет, – он рассмеялся. – Не освобожу. Ты останешься моей рабыней.

Я закрыла глаза. Когда‑то там, на Земле, меня звали Джуди Торнтон. Я училась в небольшом, но престижном колледже. Специализировалась по словесности. Писала стихи. Была популярна среди студентов. Теперь я всего лишь рабыня по имени Дина, с клеймом на теле, беспомощно замирающая в руках хозяина. А Элайза Невинс, моя былая соперница! Теперь и она носит ошейник. Интересно, так ли счастлива она в объятиях своего хозяина, как я – в объятиях своего? Она изучала антропологию. Осознала ли она теперь по‑настоящему – пожалуй, впервые – природу рабства? Наверно, хозяин научил ее, что это такое.

Тая от наслаждения, я нежилась в объятиях Клитуса Вител‑лиуса.

Я открыла глаза.

– Девушке не будет позволено хотя бы иногда высказывать свое мнение?

– Может быть, время от времени, – ответил Клитус Вителлиус, – на коленях у моих ног.

– Ты чудовище, хозяин!

И снова – его тело, снова он раскинул в стороны мои ноги.

– Ты груб, хозяин! – не сдержала я упрека и тут же испуганно добавила: – Прости, хозяин!

Он не ударил.

Я задрожала, принимая это властное мужское тело, отдаваясь, упиваясь этой сладостной, свирепой, напористой лаской.

О, он знает множество способов овладеть женщиной, и, что бы ни делал он со мною, я должна беспрекословно покоряться.

За окнами на мостах послышались голоса. Наступало утро.

– Ты такой ненасытный, хозяин, – сжимая его в объятиях, простонала я.

– Ни здоровья, ни силы своей не стыжусь, – ответил он. Достойный ответ. Ответ горианина, объясняющего очевидное невежественной рабыне‑землянке. – А между прочим, ты и сама – весьма похотливая сучка! Стыдишься ли ты этого?

– Больше не стыжусь, хозяин.

– Значит, ты полна жизни, эмоционально свободна, – сказал он. – Это – признак бодрости, душевного здоровья, раскрепощенности.

Здесь, на Горе, я обрела свободу, хоть отныне мне суждено носить ошейник. Странно: в ошейнике – и свободна! На самом деле именно тогда, еще до ошейника, я и была рабыней, узницей противоестественной, извращенной, механистической цивилизации, жертвой культа воздержания.

– Может, эмоционально я и свободна, – рассмеялась я, – а вот физически – вряд ли.

– Верно, – согласился он и, подтянув меня за цепь, снова опрокинул на спину на мехах в изножье ложа.

– Ты оставишь меня своей рабыней? – в который раз спросила я.

– Конечно, – отвечал он.

– Даже не представляла себе, что встречу мужчину, который так желал бы меня, горел бы таким вожделением и все же держал бы меня в рабстве.

– А еще ты не представляла, что встретишь мужчину, который сумел бы удовлетворить самые потаенные твои желания, – продолжал он мне в тон, – глубоко запрятанные, почти неосознанные, скрытые желания, в которых ты и сама себе признаться едва ли решилась бы.

– Ты, хозяин, – смутная мечта, чудо, о котором я не осмеливалась и грезить и которое вдруг стало явью.

– А для меня – ты, рабыня, – признался он.

– Ты и в самом деле будешь суров со мной, хозяин? – Да.

– И в самом деле, хоть ты ко мне и неравнодушен, оставишь меня полностью порабощенной?

– Да, рабыня.

– Даже будешь наказывать, если провинюсь?

– Даже буду наказывать, если пожелаю, независимо от того, провинишься ты или нет.

– Значит, абсолютное рабство?

– Конечно, рабыня.

Я робко потянулась к нему, коснулась его плеча, нежно поцеловала.

– Я люблю тебя, хозяин.

– Молчи, рабыня, – раздраженно бросил он.

– Да, хозяин.

И он начал ласкать меня – нежно, ласково, и я припала к нему всем телом, замирая от наслаждения, но не произнося ни звука: я – рабыня, говорить мне запрещено. Снова он любил меня, мягко и бережно, и я знала – в любой момент нежность эта может обернуться свирепой жестокостью – если ему так захочется. Обладать рабыней можно тысячами способов, и, я уверена, Клитус Вителлиус мастерски владеет ими всеми. Сердце переполняла радость. Он повелевает мною. Я повинуюсь. Полностью, безоговорочно принадлежу ему. Разве выразишь словами это ощущение? Может, потому‑то он и велел мне молчать – чтобы просто наслаждалась, не пытаясь высказать то, чему ни на одном языке нет названия. Я и не пыталась, а, все забыв, отдалась на волю всепобеждающей любви.