Глава 20. Месть рабыни

Поутру, за ан до полудня, я шла через верфи Телнуса, стараясь не наступать в лужи смолы на деревянных настилах. Вот у входа в бухту перерезают водную гладь ворота шлюза – огромные, пасанга два. В бухте не счесть суденышек. Тут и там под досками виднеются привязанные к сваям лодчонки. Туда‑сюда снуют матросы, грузятся и разгружаются суда. Вот в величественном кресле восседает смотритель порта. Это он разрешает возникающие на причалах споры. Рядом – двое писцов и четверо стражников.

Ухмыляются. Улыбнулась им, проходя мимо, и я. Стражники хороши собой, а я – рабыня.

Но приставать к ним, зазывая в таверну, нельзя. Они на службе. Однажды такую ошибку я уже допустила. Тогда, держа за руки, мне отвесили пять плетей. Смотритель верфи был явно не в духе.

После того как послание было передано Белизариусу и со мной вдоволь позабавились его люди, меня вернули в «Чатку и курлу». Тот же человек, что унес меня оттуда, принес обратно – снова в рабском колпаке и в мешке протащил через ту же заднюю дверь алькова. В алькове освободил из мешка, развязал, снял колпак и вынул изо рта кляп. Потом наскоро овладел мною и вышел, как обычный клиент, отдернув кожаную занавеску. Я, голая, как была, осталась в алькове. Нацепила полагающийся в таверне костюм, заглянула за скрывающий заднюю стену алькова занавес. Коснулась кончиками пальцев прочной железной двери. Робко попробовала повернуть ручку. Заперто. Значит, закрыли за принесшим меня сюда мужчиной С моей стороны – никакой замочной скважины. Может, конечно, дверь с самого начала была открыта, а когда, неся меня в мешке, мой похититель вернулся и закрыл дверь, запор захлопнулся автоматически. Во всяком случае, теперь дверь закрыта, и мне ее не отпереть. Я опустила занавес. Тяжелые складки скрыли дверь. Ну, открыла бы я ее – все равно выйти не посмела бы. Вдруг меня увидят там, где мне быть вовсе не полагается? Даже не знаю, что со мной сделали бы. Куда бежать, куда идти? Нет на этой планете такого места. Я – рабыня. И, выйдя из алькова, я отправилась выполнять свои обязанности – разносить пагу. Кстати сказать, доставил меня к дому Белизариуса и потом снова к таверне, видимо, вовсе не тот, кто вынес отсюда и принес обратно. Меня несли, везли на лодке, потом – в повозке. С колпаком на голове, запрятанная в мешок, я потеряла чувство времени, а направление определить не могла и подавно. Из того, что удалось услышать, я заключила, что передававшие меня друг другу люди были в масках и изъяснялись знаками. Вряд ли и сам мой похититель толком знал, с кем имеет дело.

– Паги! – раздался мужской голос. Я бросилась выполнять заказ.

Теперь, когда послание передано, меня взаперти уже не держали. Как и прочим рабыням в «Чатке и курле», мне иногда, до наплыва посетителей, позволяли пройтись, завлекая клиентов для хозяина – Аурелиона из Коса. Колокольчики на ошейнике, колокольчики на ножном браслете, лоскут черного шелка. На шелке желтым – надпись. Нарла перевела мне: «Я – Йата. Возьми меня в таверне „Чатка и курла“. Босая, голова повязана платком – волосы еще недостаточно отросли.

Увидев матроса, я бросилась к нему, преклонила у его ног колени, ласково коснулась ладонями.

– Не желает ли хозяин паги?

– Пошла вон, рабыня, – буркнул он.

Я посторонилась, и он вразвалку, по‑моряцки, зашагал дальше.

Я огляделась. Верфь загромождена ящиками и тюками. Занятых делом мужчин я не беспокоила. Отвлечешь от работы, примешься перебрасываться шуточками – недолго и схлопотать от старшего. Не раз меня ремнем прогоняли от рабочих подальше.

Плотно сдвинув колени, я присела на высокий ящик.

Море. Запах соли, парящие над бухтой чайки. На мне ошейник откровенное, притягивающее мужские взгляды платьице. Но меня это не печалило.

Когда несколько недель назад меня впервые послали на верфь, руки мои были скованы за спиной наручниками, и шла я вместе с другими девушками. Позже мне позволили ходить одной, но по‑прежнему со схваченными за спиной руками; потом разрешили не убирать руки за спину, стали надевать наручники, соединенные легкой блестящей цепью длиной дюймов двадцать. Сколько хитростей, всевозможных соблазнительных уловок доступны скованной такой цепью девушке – не перечесть! Кое‑что мне показали, что‑то я изобретала сама, посвящая в свои тайны девушек из таверны. Без устали стараются рабыни стать еще прелестнее, еще привлекательнее и часто делятся друг с другом секретами красоты. Вот и я старалась, не упуская ни малейшей возможности, научиться дарить хозяевам больше наслаждения. Было время – мысль об этом пугала; не смея самой себе в этом признаться, я отчаянно пыталась выбросить ее из головы. Теперь же я признаю это с бесстыдной гордостью. Я стала рабыней. Однажды мне показали, как превратить цепь в уздечку для рабыни. Продев цепь между зубами девушки, мужчина придерживает ее за шеей, сцепив ей позади руки, и, словно взнуздав, управляет своей пленницей. А вот что придумала я сама: поцелуй через цепь. Схватываешь цепью его ногу с внутренней стороны бедра и начинаешь целовать от колена. Он чувствует цепь и твой рот, а ты целуешь его, покусываешь, поднимая цепь все выше. Поднимаешь, опускаешь, снова поднимаешь – пока не прикажет прекратить.

До моего уха донеслось звяканье цепей, свист плетки. Внизу тянулась вереница рабов – взятых в плен в сражении на Воске воинов из Ара. Оспаривая право торговать на западном берегу Воска, Кос вел войну с Аром. Рабов человек двадцать. В лохмотьях, руки в кандалах – за спиной, между шеями провисает тяжелая цепь.

– Побыстрей, слины! – прикрикнул человек с плеткой.

Вокруг – четверо стражников.

Один из мужчин упал, и тут же над ним взвилась плеть надсмотрщика. С трудом поднявшись на ноги, под палящим солнцем раб побрел дальше.

Их приведут на перевалочный пункт, там поставят рабские клейма и отправят на торговые галеры Коса. На военных судах гребцы обычно вольные, на торговых, как правило, но не всегда – рабы.

Страшное зрелище. Взмокших, закованных в кандалы мужчин погоняют плеткой. Горькая уготована им судьба. Тяготы и лишения, неподъемные весла, кандалы, плети, окрики надсмотрщиков, черный хлеб с луком, смрад, изнурительный труд на огромных галерах.

Вот и поделом! Ведь они же из Ара! Вспомнился Клитус Вителлиус. Поиграл со мной и бросил! Ненавижу! Как же я ненавижу его!

И все же этих, из Ара, жалко.

Они же – не Клитус Вителлиус.

Вот бы его на их место! Нет, он благородный предводитель воинов, ему ли марать себя в пустяковых стычках на Воске!

Узники из Ара скрылись в портовых дебрях. Я спрыгнула с ящика.

Если не приведу в «Чатку и курлу» клиента, Аурелион из Коса по головке не погладит.

На мне – ни наручников, ни цепей. Последние четыре раза меня отпускали на верфь без оков. Наверно, Аурелион мною доволен. Раз даже позволил мне ублажать его на ложе. Как гордилась я тогда! И как завидовали все остальные! Уж я из кожи вон лезла, чтобы ему угодить, и, кажется, недоволен он не остался. Перед тем как уйти, бросил передо мной на пол конфетку, которую я, благодарно выдохнув: «Спасибо, хозяин», подобрала, как водится в «Чатке и курле», губами. Конфетка оказалась твердая, очень сладкая. «Хозяин мною доволен!» – хвасталась я, показывая ее подругам‑рабыням. «Мне однажды пять конфеток дал», – заявила Нарла. «Врешь!» – закричала я. Да хозяин ее ни разу даже к себе не подозвал! Мы бросились друг | на друга. Тима, старшая рабыня, разогнала нас плеткой.

Я оглядела верфь.

К причалу шел длинный корабль. Треугольный парус уже свернут на косой рее. Военный корабль Коса. К месту швартовки уже мчались девушки из таверны.

Бросилась вслед за ними и я.

Выстроившись в ряд, мы – девушек семь‑восемь – встали на колени и принялись расхваливать свое заведение. Но никто из сходивших на берег с пожитками и оружием мужчин так возле меня и не остановился.

Оглядываясь, я поднялась на ноги. Кое‑кто из офицеров и несколько матросов остались на корабле. Я отвернулась.

Мимо, неся на плече длинный, крепко завязанный мешок, прошел моряк. А мешок‑то шевелится! Наверно, связанная женщина. Судя по очертаниям – голая. Интересно – рабыня или свободная? Мужчина с мешком сел в какую‑то из бесчисленных снующих под мостками лодчонок.

Толкая тележку со шкурами морских слинов, прошли двое. Остро пахло специями от каких‑то тюков.

Мужчина пронес шест, с которого свисали десятки косских угрей.

Перевалило за полдень, а я до сих пор не привела в «Чатку и курлу» клиента. Скоро возвращаться.

Пусть руки мои цепями не скованы, но цепи рабства я ощущала каждую секунду. Еще бы! Я одета как рабыня, на мне увешанный колокольчиками ошейник с именем хозяина, такие же колокольчики звенят на ножном браслете. И клеймо. Посылая девушек на верфь, хозяева почти ничем не рискуют. Здесь, на верфи, как и за запертыми воротами, они – рабыни. И если я вовремя не вернусь, плетей не миновать. Я – рабыня.

Полдень давно миновал. Плохи мои дела! До сих пор не привела гостя к столам Аурелиона. Полуголых рабынь в ошейниках посылают на верфь не воздухом дышать, а платежеспособных клиентов подыскивать.

Чуть распахнув шелковое платье, я встала на колени перед каким‑то матросом, глядя на него снизу вверх и зазывая:

– Возьми меня в «Чатке и курле», хозяин.

Он пнул меня, да так, что я полетела на горячие доски.

– Я – Йата, – помчалась я к другому. – Пожалуйста, хозяин, возьми меня в «Чатке и курле».

Ударив тыльной стороной ладони, он отбросил меня с дороги. Я почувствовала вкус крови. Я поднялась на колени на шероховатых досках. Ушел! А бить‑то зачем?

Встала. Огляделась. Огромный желтый щит на установленном в гавани высоченном столбе успел подняться доверху и упасть. У столба вился белесый дымок – разожгли костер. Щит поднимается и падает ровно в десять анов – полдень по‑гори‑ански. Одновременно у столба разводят костер с белесым дымом. В двадцать часов – в горианскую полночь – зажигают сигнальный огонь. По этим сигналам весь порт сверяет хронометры, устанавливает, с учетом таблиц приливов, графики движения судов.

Я готова была впасть в отчаяние.

Приближалась парочка: бородатый матрос и рыжеволосая рабыня. Я рассмотрела платье. Так, из «Тарны и шнурка». Таверна, с которой конкурирует «Чатка и курла».

Смело бросившись им наперерез, я встала на колени и подняла глаза на бородача.

– Йата усладит тебя лучше!

– Он мой! – держа матроса за руку, заголосила рыжеволосая.

– Захочет меня – я буду с ним, – не отставала я. – Пожалуйста, хозяин! – улыбнулась я мужчине.

Он переводил глаза с меня на нее. Видно, обе нравятся.

– Деритесь! – решил он наконец.

Рыжая с визгом бросилась на меня, опрокинула на доски кусалась, царапалась. Явно крупнее и сильнее.

За волосы меня не схватить – слишком короткие. Зато я, катаясь по доскам с ней в обнимку, дергала ее за волосы' запустив в шевелюру пятерню. Орудуя кулаками, она осыпала меня ударами по голове. Вот‑вот выцарапает глаза! Впилась зубами в руку. Испуганно вскрикнув, я принялась защищаться, она же, ползая вокруг меня, лупила что есть мочи. Я откатилась, закрывая руками голову. Она снова бросилась на меня. Я отвернулась. Она пустила в ход ноги. Лягнула прямо в живот! Перехватило дыхание. Я судорожно хватала ртом воздух. Она навалилась сверху, оседлала меня – рукой не шевельнуть, правой рукой прижала голову, а левой высоко, как могла, оттянула ошейник. О ужас! Полетели в стороны колокольчики, ее зубы вот‑вот доберутся до горла! Вдруг голова ее откинулась – выгибая ей спину, матрос оттянул стоящую на коленях фурию за волосы. А она не отпускала, все силилась взглянуть на меня.

– Ла кейджера, госпожа! – хрипела я. – Я рабыня!

Спору нет – она выиграла. Куда мне до нее. Скорчившись я судорожно переводила дух.

– Он мой! – зашипела она. Поверженная, я опустила голову.

А она вдруг вскрикнула от боли. Дернув за волосы, матрос швырнул ее к своим ногам.

– Ты моя!

– Твоя, – испуганно прошептала она.

Держа за волосы, он поволок ее за собой. Она, согнувшись в три погибели, ковыляла рядом. На мой взгляд – потрясающая девушка. А для него – просто еще одна бабенка для забавы.

Дрожа, я поднялась на ноги. Оправила платье. Нигде не порвано.

Постояла, глядя вслед матросу и ковыляющей рядом рыжеволосой. Уж он задаст ей жару, это точно! Вот и хорошо.

Мимо меня, толкая тележку, брел раб в соединенных довольно длинной – дюймов восемнадцать – цепью наручниках. Взглянул на меня. Взбесившись, я подлетела к нему и отвесила оплеуху.

– Не смотри на меня! Я не для таких, как ты! Ты раб! Раб! Он злобно откинул голову.

– Раб! – кричала я. – Раб!

Резко обернулась. А, вот, кажется, его хозяин, торговец. Раскрасневшись от гнева, я подбежала к нему и упала на колени.

– Он на меня посмотрел! – указывая на раба, захлебывалась криком я. – Посмотрел на меня!

– Тебе разрешали говорить? – осведомился тот.

– Можно девушке говорить? – испуганно спросила я.

– Да, – разрешил он. Ободренная, я ткнула пальцем в раба.

– Он посмел на меня посмотреть.

С рабов – я знаю – глаз не спускают. Один взгляд на рабыню – и несчастному не поздоровится. А взгляни он на свободную женщину – может жизнью поплатиться.

– Он смотрел на меня.

За такую наглость по меньшей мере высекут. Красавицы рабыни – для свободных мужчин, не для таких, как он, не для рабов.

– А ты что, для него слишком хороша? – процедил торговец.

– Да. – Не надо было этого говорить. И все же я сказала.

– Оба вы животные.

– Да, хозяин, – проронила я.

– Но ты самка.

– Да, хозяин.

– А он пусть раб, но самец.

– Да, хозяин.

– А разве самец животного не выше самки?

– Выше, хозяин.

Да, самцы занимают доминирующее положение у многих видов млекопитающих. А среди приматов – у всех видов без исключения. И изменить здесь что‑то можно, лишь разработав направленную на извращение законов природы обширную и сложную программу долговременного психологического воздействия.

– Тебе эта рабыня нравится? – спросил хозяин раба.

– Маленькая, – вздрогнув, пробормотал тот. Я не сводила с него испуганных глаз.

– А в общем – ничего себе, – все же признал он.

– Как думаешь, можешь ее поймать?

– Конечно, – оживился раб.

Я вскочила и в страхе попятилась.

– Она твоя.

Я бросилась бежать. Он настиг меня у огромного ящика, прижал к нему, а когда я отпрянула, обмотал свисающей с наручников цепью. Я в ловушке.

– Давненько у меня не было бабы, – осклабился он и потащил меня за собой. Обмотанная вокруг талии цепь нещадно впивалась в кожу над левым бедром.

– Пощади рабыню, хозяин, – взмолилась я.

Он рассмеялся.

Хозяин не торопил его – видно, занялся другими делами Тележка все равно была пустая.

Когда он оставил меня, я готова была от стыда сквозь землю провалиться. Кончила! Как со свободным мужчиной!

Лежа за ящиками, я горестно смотрела в небо. Меня употребил раб! Постепенно отчаяние вытеснил страх. Наверняка опоздала в «Чатку и курлу». Высекут!

Медленно, преодолевая боль, распрямила я затекшие ноги и встала. Снова попыталась привести в порядок платье. Вышла из‑за ящиков. Надо спешить в «Чатку и курлу».

И застыла. Бросилась обратно за ящики. Довольно далеко, но я уверена – не ошиблась. Перехватило дыхание. Отчаянно заколотилось сердце.

Не может быть! И все же это так.

Что делать? В первое мгновение душу захлестнула пронзительная, неодолимая, всепоглощающая любовь. Любовь, немыслимая радость, восторг, лишь рабыне доступный.

Одетый моряком, неся на плече мешок, он шел со стороны причала.

Броситься бы к нему, закричать на весь порт, упасть к его ногам, рыдая, покрыть поцелуями.

Да нет, я ошиблась! Не может быть!

Смотреть, смотреть, не сводя глаз! Уверенность росла. Вот остановился купить у разносчика пирог. Он!

Мой хозяин! Клитус Вителлиус из Ара!

Хотелось кричать: «Хозяин! Я люблю тебя! Люблю!»

И тут он повернулся к кабацкой рабыне, что вертелась перед ним и пыталась заговорить.

Ненавижу! И его ненавижу, и ее.

Рабыню он отослал, но я видела этот взгляд! Взгляд воина, взгляд хозяина!

Ненавижу обоих!

Это он, Клитус Вителлиус из Ара, сделал меня рабыней. Жег каленым железом, поставил клеймо рабыни. Заставил служить ему! Заставил полюбить себя, а потом, позабавившись, отбросил прочь, отдал какой‑то деревенщине!

В голове созрел отчаянно смелый, страшный, жестокий план. Глубоко вздохнув, объятая холодной яростью, я решилась.

Он еще узнает: месть рабыни – не шутка.

Я выпрямилась. Бесстыдно распахнула платье. Звякнув колокольчиками, вскинула голову.

Идет прямо ко мне, жуя на ходу пирог.

Оружия нет. Это кстати.

Мелко семеня, я выскочила из‑за ящиков, упала перед ним на колени, коснулась губами его ног. Любовь затопила сердце. Тело охватила беспомощная слабость – слабость рабыни, преклонившей колени у ног хозяина. Но тут же взяв себя в руки, я превратилась в холодное, расчетливое, здравомыслящее существо. Обхватив ладонями его икры, я ловила его взгляд.

– Дина, – проговорил он.

– Мой хозяин зовет меня Йата.

– Значит, ты Йата, – улыбнулся он.

– Да, я Йата. – Я с улыбкой смотрела ему в глаза.

– И все такая же невинная и нескладная?

– Нет, хозяин. – Опустив голову, я самозабвенно припала губами к его ногам, присасываясь, втягивая в рот грубые волоски.

– Вижу, что нет, – рассмеялся он.

Я подняла глаза.

– Меня научили ублажать мужчин.

– Конечно, – ответил он, – ты же рабыня.

– Да, хозяин.

– И хорошая?

– У некоторых хозяев отвращения не вызываю.

– Думаешь, сможешь доставить мне наслаждение?

Сердце мое подпрыгнуло. Нежно, ласково поглаживая его ногу, я медленно, целуя, покусывая, подбиралась к колену.

– Нет, хозяин, – прошептала я. – Йате ни за что не ублажить такого славного воина.

Он оглянулся:

– Говори: моряка. Здесь я не предводитель воинов из Ара Клитус Вителлиус. Я мореход, простой гребец из Тироса по имени Тий Рейар.

– Как угодно хозяину, – взглянув на него, ответила я и снова припала к его ногам. – Хозяин не отшвырнет меня? – просительно пролепетала я.

– Умная шлюшка. – Подняв мою голову, он сдвинул мне на затылок платок.

– Всего несколько недель назад, – залившись краской, объяснила я, – меня везли на рабском корабле, трюмным грузом.

– Довольно симпатичный груз, – обронил он.

– Я так довольна, что хозяин доволен. – Не отводя ладоней от его ног, я прижалась головой к его бедру. Люблю… Стоп! Не раскисать! Не забываться! Я опустилась перед ним на колени лишь затем, чтобы втоптать в грязь его самого. И сделать это будет нетрудно – стоит только привести его в «Чатку и курлу».

Он заплатит! За все заплатит!

– Когда‑то я была твоей, хозяин, – промурлыкала я, с улыбкой глядя на него.

– Может, и зря я тебя подарил, – почти нежно улыбнулся он. Снова перехватило дыхание. Нет, я тверда! Прочь жалость!

Прочь угрызения совести!

Как, казалось бы, уязвима я в этом шелковом платьице, в ошейнике у его ног. И как могущественна.

– Странно, – протянула я, – когда‑то я принадлежала тебе А теперь, в далеком Косе, стою перед тобой на коленях на верфи в ошейнике кабацкой рабыни.

– Красивый ошейник, – похвалил он.

– Спасибо, хозяин.

– Судя по платью, ты работаешь в «Чатке и курле»?

– Да, хозяин.

– И что ты там делаешь?

– Угождаю клиентам моего хозяина.

– Как давно я не держал в руках твое маленькое горячее тело…

Я зарделась. А еще рабыня!

– Знаешь, ты сладкая, горячая рабыня, – сказал он.

– В твоих руках – и это чистая правда – любая взовьется, как рабыня, будь она хоть дочь убара.

Эти руки! Как бешено билась я, сама того не желая, в их кольце, не в силах с собой совладать, не в силах устоять, сдаваясь, отдаваясь сладостному рабству! Меня, землянку, он низвел до состояния корчащейся в экстазе рабыни.

– Я бы выпил паги, – проговорил он.

– Я знаю, куда идти, – подхватила я.

– В «Чатку и курлу»?

– Да, хозяин.

– А девушки там есть?

– Да, хозяин.

– И ты?

– Да, хозяин.

– Как давно я не обладал тобою…

– Обладай мною снова в «Чатке и курле», – смело взглянув ему в глаза, прошептала я.

– А ты соблазнительная шлюшка, Йата.

– Смеет ли Йата предположить, – осторожно начала я, – что когда‑то хозяин был к ней чуть‑чуть неравнодушен?

– Рабыня хочет плетки? – бросил он в ответ.

– Нет, хозяин. – Я опустила голову.

– У меня других дел полно.

– Пожалуйста, хозяин, – испуганно ловя его взгляд, взмолилась я, – пойдем с Йатой в «Чатку и курлу».

– Я занят.

– Но хозяину хочется паги, – вкрадчиво напомнила я. Он усмехнулся.

– А Йата, – ластилась я, – задержалась на верфи. – Вспомнился раб, которого в наказание натравил на меня торговец. Я свое получила сполна. Заставил ответить его ласкам, точно рабыню раба. Мне бы давно пора вернуться в таверну, вымыться, привести себя к вечеру в порядок. – Опоздала. Если Йата вернется так поздно без клиента – хозяин будет недоволен.

– А мне‑то что за дело, – он пожал плечами, – если девчонку привяжут и высекут?

– Конечно, хозяин, – кивнула я. – Но Йате так хочется подать хозяину паги! – Стоя на коленях на дощатом настиле, умоляюще глядя на него, я не отнимала от него ладоней. – Возьми меня вместе с чашей, хозяин! Прошу тебя, хозяин!

Он смотрел сверху вниз.

– Пожалей рабыню, хозяин! Возьми меня с чашей паги, хозяин! Прошу тебя!

– Веди меня в твою таверну, рабыня, – улыбнулся он.

– Спасибо, хозяин! – выдохнула я и опустила голову: не хватало еще, чтобы увидел улыбку, прочел в глазах радость победы, переполнявший меня триумф! Звеня колокольчиками, я робко поднялась на ноги и едва дыша отправилась в «Чатку и курлу».

Позади слышались его шаги.

За моей спиной опустилась щеколда – закрылись двойные железные ворота.

И тогда, внезапно повернувшись, я закричала, указывая на него: «Он из Ара! Он враг! Хватайте его!»

Клитус Вителлиус ошеломленно уставился на меня.

– Хватайте его! – кричала я. Рука его потянулась к левому бедру. Но меча‑то нет!

Страбо, помощник Аурелиона из Коса, бросился на него, но тут же мощным ударом был отброшен прочь. Клитус Вителлиус свирепо озирался.

– Хватайте! – надрывалась я.

Двое работников поспешили к воротам. Из‑за столов повскакали мужчины.

Рванувшись к воротам, Клитус Вителлиус попытался вырвать щеколду. Не тут‑то было! Затворы уже встали в пазы.

Еще кто‑то бросился на него и тоже полетел на пол. Он наклонился к Страбо – сорвать с ремня ключи. На поясе у того болталась целая связка. Держа ее за кольцо, он полоснул ключами по лицу второму работнику. Тот, истекая кровью, с криком покатился по полу. Пытаясь не подпустить к себе врагов, Клитус Вителлиус размахивал тяжелой связкой висящих на огромном – дюймов десять – кольце. Кто‑то из мужчин схватил его за ноги. Двое других навалились сверху. Завязалась борьба. Подключились еще двое. И вот у самой его груди, там, где порвалась морская туника, застыло лезвие меча. Прижав к перекладине ворот, его держали четверо. Примчался Аурелион. – Что здесь происходит? – взревел он.

– Это Клитус Вителлиус из Ара! – закричала я, указывая на могучего окровавленного пленника. – Предводитель воинов Ара!

– Шпион! – крикнул кто‑то.

– Убить шпиона! – зашумели вокруг

– Он называет себя Тием Рейаром, гребцом из Тироса, но он из Ара! Клитус Вителлиус! Из Ара! Предводитель!

– Тебе не поздоровится, рабыня, – пристально глядя на меня, процедил Аурелион, – если ошиблась.

– Я не ошиблась, хозяин!

– Кто ты? – обратился Аурелион к пленнику.

И тут мне стало страшно. Сможет убедить их, что он действительно гребец из Тироса – плохи мои дела. Живьем сварят в жире тарлариона. Меня прошиб пот.

– Скрывать свое имя от презренных ничтожеств из Коса? И не подумаю, – заявил он. – Я Клитус Вителлиус, предводитель воинов Ара.

– Вот видите! – Я залилась смехом.

– Принесите цепи, – велел Аурелион.

Глаза Клитуса Вителлиуса остановились на мне. Я съежилась под его взглядом. А на него уже надевали оковы.

– Крепко скрутили, – проговорил Страбо. Лицо его распухло от удара.

На воина Великого Ара надели ножные кандалы, с запястий к лодыжкам тоже свешивалась цепь.

На шее застегнули ошейник с двумя цепями‑поводьями.

– Убить шпиона, – твердил кто‑то.

– Нет, – отрубил Аурелион. – Отведем в магистрат.

Подобрав связку ключей, Страбо отворил ворота. Четверо приготовились вести Клитуса Вителлиуса из таверны.

– Шпионов на тяжелые галеры отправляют, – злорадствовал какой‑то мужчина.

– Лучше сразу убить, – вступил другой.

– Нет. – Аурелион был непреклонен. – Ведите в магистрат. Там с лим как следует разберутся, прежде чем на весла посадить.

Тяжелые галеры – это огромные, обычно груженные навалом торговые суда. Перевозят на них лес, строительный камень. Свободных гребцов на таких судах не встретишь.

И еще раз взглянул на меня Клитус Вителлиус. Скованный кандалами по рукам и ногам.

– Хо, Клитус Вителлиус! – Я подошла ближе. – Кажется, ты в цепях, как раб?

Ответить он не соизволил.

– Скоро станешь рабом на тяжелых галерах, – продолжала я, распахивая платье и по‑рабски вертясь перед ним. А вокруг хохотали мужчины. – Смотри получше, хозяин. Там, в трюмах гребцов, девушек не так уж много. – Я покрутилась на месте, снова повернулась к нему. – Не забудь Йату, хозяин. Помни, кто посадил тебя на цепь, кто отправил на галеры!

Он молча ел меня глазами.

Подойдя еще ближе, я, собравшись с силами, влепила ему затрещину. Он едва шевельнулся.

– Месть рабыни, – отчеканила я, – не шутка.

– Месть воина, – не спуская с меня глаз, проронил он, – тоже.

Я испуганно отпрянула.

– Уведите, – скомандовал Аурелион.

И Клитуса Вителлиуса повели из таверны.

– Хорошее дело сделала, рабыня, – похвалил меня Аурелион.

– Спасибо, хозяин. – Я упала перед ним на колени. Такую службу сослужила государству Кос! – Освободи меня, хозяин, – попросила я.

– Принеси плеть, – приказал Аурелион Страбо.

– Не надо, хозяин! – запричитала я.

– В наручники ее, – распорядился Аурелион, – десять плетей и пирожное. Она хорошее дело сделала.

– Будет сделано, Аурелион, – ответил Страбо.

Тут же, перекрестив запястья, меня привязали за руки к кольцу, ‑до икр сдернули платье, десять раз хлестнули плетью и отпустили. Передо мной на пол бросили пирожное.

– Хорошее дело сделала, рабыня, – пробурчал Страбо.

– Спасибо, хозяин, – прошептала я и потянулась к пирожному. Но руку мою остановила плеть.

– Прости, хозяин. – Я подобрала пирожное губами.

– Приковать ее в каморке, – бросил Аурелион.

Держа в зубах пирожное, на четвереньках, как наказанная рабыня, я поползла за Страбо к каморке. Там улеглась на попону у бетонной стены. Надев мне на шею ошейник с цепью, Страбо ушел. Я взяла пирожное в руки и принялась есть. Вот глупость выкинула – просить свободы! Да стоит только в зеркало взглянуть, сразу ясно: на Горе мне свободы не видать. Прикованная цепью за шею, я лежала на попоне в темной длинной узкой каморке. Я – горианская рабыня. Вдруг, отбросив остатки пирожного, я вскрикнула от горя, зарыдала, застучала по прикрытому попоной бетону. Я предала Клитуса Вителлиуса, своего хозяина!

Подошли Страбо с Нарлой. Он ткнул меня рукояткой плетки.

– Тихо!

Она несла лампу. Подобрала брошенное мною пирожное, откусила. Страбо расстегнул мой ошейник.

– Там какой‑то подвыпивший моряк пришел из «Тарны и шнурка», тебя спрашивает.

– Да, хозяин.

А, тот самый, что ушел с рыжеволосой, которая побила меня на верфи. Я тогда еще сказала ему, что сумею доставить больше наслаждения. Значит, пришел за мной в «Чатку и курлу».

– Пожалуйста, не заставляй меня служить гостям, – заныла я.

– Нарла, – сказал он, – поможет тебе привести себя в порядок. Давай быстрее.

– Пирожное хочешь? – Нарла все еще держала в руке кусочек.

– Нет. – Я смотрела на Страбо. – Я предала Клитуса Вителлиуса из Ара!

– И правильно сделала, – отрезал он. – Быстрее.

– Прошу тебя, хозяин! – простонала я и вскрикнула от боли: он хлестнул меня плеткой. – Иду! – вскочила я. – Иду!

Вслед за Нарлой я помчалась приводить себя в порядок. В зале мужской голос выкрикивал мое имя.