О науке красноречия вообще

Как обыкновенно науку красноречия называ­ют?— Греческим именем: риторика, которое происходит от глагола реw —лью. Почему оную так называют? — Потому что она учит изливать златую реку слов. На какой конец? — Дабы с ними о каком-нибудь предмете, так сказать,

внести в ум слушателя собственный свой образ мыслей, а в сердце возбудить те чувства, которые сам к нему питаешь. Что из сего следует? — Из сего следует, что понятие, изображающее риторику, должно быть составлено разумом, ко­торый все ее правила устремляет как средства к достижению цели и производит их с тем духом, который ничего не принимает без основания и причины. Как таковую риторику наз­вать можно? — Философскою для различия от д е т с к о й, довольствующей учеников рабскими примечаниями о тех путях ума, кои знаменитые писатели оставили о своих творениях.

Что есть детская? — Детская есть выписок опытных замечаний, не раздробленных с точностью по отношению к уму и сердцу, не приведенных к началу красноречия, не связанных хорошо с целью. Выучиться ей, значит предать множество правил своей памяти и не знать, что с ними делать ни при самом сочинении, ни при оценке готового творения.

Что есть философская?—Между тем философский дух, подобно всесозидающему духу творческому, носится над первобытным хаосом сих замечаний, ищет их происхождения в природе души человеческой, дробит их, находит ближайшее сродство одних с умом, других с сердцем и не заставляет первого покоряться предубеждению, а второго умствовать. Таким обра­зом открывает два способа: один для поражения ума, а другой — сердца. Находя же общую сторону сих поражений, составляет главное начало, которым, все связывая, образует целое.

Какой предмет философской риторики?—Из сего следует, что философская риторика рассматривает, какие душевные способности и как действуют, достигая риторической цели. Вот непосредственный предмет ее!

Какие способности преимущественно участ­вуют в красноречии? — Сообщать слушателям свой собственный образ мыслей о каком ни есть предмете — значит заставлять их смотреть на него с тех сторон, с коих сам смотришь, или, все равно, представлять им убедительные причины. Чтобы изобресть сии стороны, надобно возобновлять в себе прежние понятия и представлять раздельно приобретенные в совокупности, а совокупно понятые — раздельно. Сие действие производит­ся силою воображения, следовательно, оно первоначально участвует в красноречии. Чтобы усмотреть, выгодны ли сии поня­тия для подкрепления нашего мнения или, говоря общим языком, служат ли они средством к достижению цели, это есть дело разума; следовательно, разум везде сопутствует воображению в происхождении красноречия. Развивая другой конец риторической цели, т. е. внести свой дух и страсти в сердце слушателя, находим, что чувствительность необходима к совершенному успеху в красно­речии. Она состоит в том, что писатель принимает самые легкие и другим неприметные впечатления предметов и их удерживает долго в своем сердце. Из сего явствует, что чем будет он чувствительнее, тем удобнее может изобразить предметы со всеми от­тенками и, представя в самых поразительных видах, заставить любить их или отвращаться и тем чувствовать удовольствие или досаду.

Как убеждается разум и трогается сердце?— Что производит в нас удовольствие, того мы желаем, ищем и домогаемся; что оскорбляет нас, от того отвращаемся. Таким образом, доставляя удовольствие разуму и сердцу описываемым предметом, мы заставляем их стремиться к оному и, склоня тем на свою сторону, побеждаем их самовластие без всякого блестя­щего меча.

Какое начало красноречия? — Из сего видно, что начало красноречия есть удовольствие, ибо та речь прек­расна, которая доставляет его уму и сердцу.

В чем же оно состоит? — В приятном ощущении души. Следовательно, оно составляет особенное ее состояние, которое произвести есть дело сочинителя.

Как удовольствие происходит? — При всяком удо­вольствии нельзя не ощущать потрясения души, и удовольствие есть явление сопровождающее особенное движение нерв и ду­шевных способностей.

Каких нерв и какое движение производит удовольствие и какое боль? — Природа по всему телу распространила чувствительные нервы, наподобие волосяных трубочек, наполнила их упругими жидкостями и концы их снаружи прикрыла кожею. Стройное потрясение сих нервов производит чувственное удовольствие, а насильственное — боль. Чтобы в сем увериться, стоит только перенестись воображением в те обстоятельства, коими человек, желающий быть довольным, себя окружает. Лоно неги его привлекательно теплотою, ибо она, проницая внутрь чувствующего тела, разливается в оном, пробирается по разным скважинам и, наполняя его собою, так сказать, раздвигает во все стороны пределы его объятности. Таким образом приводя нервы его в стройное потрясение, рож­дает удовольствие. Та же теплота причиняет боль, как скоро действие ее усиливаясь более и более, производит насильствен­ное движение; в таком случае прохлада, отвращая противным действием излишнее напряжение нервов, способствует к удо­вольствию. Все потребности устремляют к чему-нибудь наши силы и стесняют наши органы; удовлетворяя им, ослабляем напряжение их орудий. В сем движении заключается сладост­ное потрясение, при котором мы чувствуем удовольствие. Страс­ти, заключаясь в сильном желании, устремляют все силы наши к любезному предмету, разливают по всем жилам какую-то животворящую теплоту, разгорячают кровь, открывают пламень особенно на лице и всю махину тела человеческого в быстрейшее приводят движение; другие поражают сердце мертвенностью, и все производят или удовольствие, или досаду по мере движения, совершаемого в чувствительных нервах с насильственным на­пряжением или приятным ослаблением оных, а не иначе. Из сего следует, что стройное потрясение чувствительных нерв производит чувственное удовольствие, а насильственное — боль. Что пособствует к произведению такового движения со стороны человека? — Как сердце, так и нервы у одного грубы, а у другого нежны; сия разность состав­ляет различную способность приходить в стройное движение, посредством коего производится приятное или неприятное ощу­щение. От сего происходит, что один действием того же предме­та поражается скорее, нежели другой. Между тем нет ни одного человека, которого бы нервы не способны были принять двух крайних движений, из коих одно сопровождается удовольствием, а другое досадою. Между сими двумя движениями может быть бесчисленное множество постепенностей, равно как и между физическими неудовольствием и приятностью находится длинная цепь различных ощущений.

Что пособствует к произведению такового со стороны предметов? — То, чтобы предметы могли возбу­дить в нас оную. Так различные тоны звука сообщают различные потрясения воздуху, приводя его на одном и том же месте в волнение, а воздух препровождает оные слышательные нервам. Насильственное потрясение оных, конечно, неприятно для души, ибо оно и самый орган слуха повреждает. Низкий голос (бас) менее производит потрясений, а самый высокий (дискант) — более всех, по сему первый менее нравится, а последний тотчас раздражает ухо своею напряженностью. В соединении их между собою, первый смягчает острые впечатления второго, а второй излишеством своих потрясений заменяет недостаток первого. Средние голоса (тенор и альт) суть голоса нежнейшие. Весь хор или музыка производит в нас различные движения сильные и слабые с их постепенностями, и удовольствие сие есть сумма раз­личных приятных ощущений, кои возбуждаются семью различ­ными тонами. Мы не более семи цветов примечаем в свете. Они производят в нас ощущение также посредством потрясения зрительных нерв, которые нежнее всякой клавикордной струны. Имея различные густоты и силу, конечно, имеют к ней и различ­ные прикосновения. Черный цвет можно сравнить с низким го­лосом для того, что он мало отражает лучей и, следовательно, мало делает потрясений; недостаток их повергает душу в печаль и потому весьма кстати принят для означения оной. Белый цвет или свет можно сравнить с высоким голосом, потому что отра­жает все цветы совокупно и производит сильное потрясение. Он возбуждает веселость в душе, и потому веселое место в природе или на картине есть место освещаемое солнечными лучами непосредственно. Из сего видно, что цветы сами собою возбуждают страсти. Величайшее удовольствие музыки также состоит более в непосредственном отношении к оным, ибо тоны

ее возбуждают в нас нравственные чувствования'. Созвучие переменяет их значительность, и совокупность тонов может выразить всякую страсть.

Кроме различных ощущений, что еще требует­ся со стороны предметов для возбуждения удо­вольствия?— Из сего видно, что, как приятные звуки имеют между собою стройное отношение, в котором более или менее производят удовольствия, так точно и цветы. Снежную белизну фарфоровой посуды золотая живопись возвышает более, нежели какая-нибудь другая, и нередко модные люди для украшения лица своего заимствуют цвет от той материи, которую употреб­ляют под видом защищения своего от воздушных перемен. Итак, со стороны предметов, пособствующих к возбуждению удовольствия, требуется еще стройное соотношение между раз­личными ощущениями, кои они производят и которое называется гармониею.

Как называется гармония цветов? — Колори­том. Самый прекраснейший колорит в природе есть радуга, состоящая из семи цветов, следующих таким порядком: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый,— и кои все, ударяя в струны зрительной нервы, по причине раз­личной своей густоты и силы возбуждают нежные и сильные впечатления и производят великое удовольствие.

Какое свойство гармонии? — В радуге нельзя приме­тить, как один цвет переливается в другой. Из того можно заключить, что не только в колорите необходимо должно скры­вать переход от одного цвета б другой, но и во всякой гармонии подобным образом различные части должны соединяться между собою самым легким и непринужденным образом.

Как сие свойство пособствует к возбуждению удовольствия? — По моему мнению, здесь удовольствие рождается так: где начинается легкий, нимало не напряженный переход от одного предмета в другой, там начинает переменяться одно ощущение на другое; сие и производит то стройное дви­жение в нервах, от которого рождается удовольствие. Это не догадка, а опытная истина, потому что не только радуга особенно нравится на месте слияния цветов, но и всякая гармония в оных случаях более поражает. Рассмотрите изгибающуюся линию, где она бывает прекрасна? Не на том ли самом месте, где, переставая быть прямою, начинает переменяться постепенным волнением в другую? Это можно видеть в природе на бесчислен­ных предметах. Взглянешь ли на извивающиеся по бархатным лугам ручейки — сии живые серебряные нити сообщают удовольствие

¹ Например, а и d — чувство сожаления, g — бодрость, с — веселье, — печаль. Посему-то в начале драматических концертов главными тонами

по большей части бывают d, а, е, а в конце g и с.

постепенностью своего уклонения в берега или падением с выпуклой плоскости, едва, едва приметной, но разливающей воду с такою постепенностью, от которой она вся развивается в змеи и ими клубится. Посмотришь ли на стройный стан какого-нибудь нарцисса — он нравится, уклоняясь от прямой линии и не доходя до кривой; да и вся красота человеческого образа (формы), превосходящая виды всех прочих животных, состоит из выпуклых округлений, которые не иначе можно принять, как за множество изгибающихся линий. Все сии явления и еще большие убеждают, что удовольствие происходит от стройного потрясения чувствительных нерв, подъемлющего цепь различных ощущений, тайно одно за другим пробуждающихся.

Что есть чувственное и что душевное удоволь­ствие? — Ежели душа только чувствует стройное потрясение телесных нервов, то сим ограничивается чувственное удовольст­вие; но она входит в храм собственного наслаждения, как скоро силы ее приходят в стройное движение при их действии. В сем случае они стремятся переходить от одного понятия к другому, не следуя первоначально никаким правилам, не подлежа никакой логической форме. Как же скоро направляются к творческому произведению, то разум при изыскании прекрасных соотношений имеет в виду своем владычество над вселенною и старается превзойти ее соотношения, наклоняемые к многоразличным целям своим, кои он вымышляет как воображение по тому понятию совершенства, которые сам в себе находит и устремляет их к одной цели. Ощущение таковой деятельности выспреннего парения и есть высочайшее умственное или собственное души удовольствие.

Как речь производит удовольствие?— 1) Речь истинно красноречивая может поражать как волнующаяся линия при постепенном переходе от одной мысли к другой, возбуждая тем цепь различных ощущений. 2) Речь, произведенная духом, совершенно образованным и чувствующим, царствующего в ней стройностью и хитрым сопряжением, может возбуждать в нас способности к самопроизвольной творческой деятельности и тем заставить чувствовать сладость собственного их парения. 3) На­конец, она прольет удовольствие в душу нашу, когда проложит путь, ведущий от описываемого предмета к потребностям ума и сердца и удовлетворит их.

Какие потребности разума? — Разум открывает связь вещей, действительно между ими существующую, рассыпает мрак предрассудков, дающих убежище заблуждению, отсекает обоюдность от слов, дабы установить везде точный смысл, сражается с противомыслящими, дабы не оставалось сомнения. Сравнивая или уподобляя свое мнение вещам яснейшим или обыкновеннейшим, он облегчает трудность понимать связь его, а приводя примеры, убеждается в возможности оной. Это зна­чит, что он ищет истины и желает представить ее в полуденном сиянии. Тогда невидимое делается видимым, невозможное — возможным, предполагаемое — действительным, непостижимое — постижимым. Приобретенная истина составляет торжество его, и он ничем столько не пленяется как ею. Вымыслы для него ничто, если они не занимают его, как явственнейшее и разительнейшее изображение истины.

С белыми Борей власами Налагая цепи льдисты

И с седою бородой, Быстры воды оковал.

Потрясая небесами Вся природа содрогала

Облака сжимал рукой. От лихого старика,

Сыпал иней пушисты В камень землю претворяла

И метели воздымал, Хладная его рука.

Борей — северный ветер представляется с белыми волосами, потому что он снежную пудру сеет на деревья, людей и проч. Представляется лихим, потому что угнетает всю природу; пред­ставляется стариком, потому что сед и неприятен. Что реки замер­зают от его дыхания, что земля каменеет, в этом нет никакого сомнения. Он облака сжимает рукою и сыплет пушистые иней, это физическая истина, ибо как скоро холодный ветер касается паров, то он их сгущает так, что они, сделавшись его тяжелее, не могут держаться на воздухе, а по сему и падают на землю. Следовательно, вымышленное изображение сие представляет истинные свойства и действия Борея, а потому и занимает ум. Итак, первая его потребность — ясная истина. Надобно ее удовлетворить непременно, чтоб иметь разум на своей стороне.

Какого качества должна быть речь, удовлет­воряющая сей потребности? — Из сего следует, что речь должна быть ясна и истинна. Сей договор заключает сочинитель с своим читателем в ту самую минуту, когда при­нимается за перо, ибо он для того и пишет, чтобы читатель понимал его. Он хочет убедить — пусть представит истину.

Но какая истина в романе, какая истина во всех творениях вымышленных? — Там преобладает ве­роятность, там главное требование разума состоит в том, со­ответствует ли сие сочинение предполагаемой цели. Там разум спрашивает, каждое ли слово употреблено с намерением, каждая ли мысль с другою поставлена в таком учреждении, чтобы взаимную сообщать себе силу и отливать взаимный свет, царст­вует ли между ими стройность, стремятся ли они посредственно или непосредственно к одной главной мысли и образуют ли целое сочинение (individuum). Словом, он требует, чтобы все в нем имело довольную причину. Смотрите на картину, пред­ставляющую Граций, богинь приятства, благотворения и благо­дарности. Представляются они держащимися за руки и состав­ляют почти круг, потому что благодеяние прежде долго обра­щается, нежели возвращается к благодетелю. Представляются смеющимися, потому что тот, кто делает и кто принимает благодеяние, исполнены бывают радости. Представляются молоды­ми, потому что память о благодеяниях не должна состариваться, представляются девицами, для того что благодеяния должны быть непорочны и искренни. Представляются непрепоясанными, потому что благодеяния не должны быть подвержены никакому обязательству или условию; представляются в прозрачной одеж­де, для того что благодеяния должны быть видны. Две обращают лицо к нам, а одна от нас отвращает, потому что благодеяния или удовольствие, причиняемое нами другому, обыкновенно, сугубо возвращается. Они прекрасны, потому что щедрые бывают приятны. Итак, каждая мина их есть принадлежность, отно­сящаяся к составлению понятия о благодеянии, представленная с намерением.

Какого качества должна быть речь, удовлет­воряющая единству разума? — В речи твоей все должно быть соединено так, чтобы она представляла одно сочинение, а не сбор многих. Вот, что значит единство, вот, что значит речь разумная!

Какая четвертая потребность разума? — Разум более не терпит пустоты в сочинении, нежели природа, ибо она прерывает нить творения, как скоро находится между его частями. Он не терпит бедности в мыслях, служащих к объяснению или убеждению его, затем, что не вполне удовлетворяется. Посему четвертое требование его есть полнота. Древние писатели преимущественно отличаются от новых наблюдений оной. Слу­шайте Ломоносова, как он увеличивает трудность своего пред­приятия следующими обстоятельствами: великое дело и меру моего разума превосходящее предприемлю, когда при толь знатном собрании, именем сего ученого общества, за несказанное благодеяние, величайшей на свете государыне благодарение и похвалу приносить начинаю. Здесь каждое обстоятельство убеж­дает в трудности благодарить и хвалить государыню, и во-первых, где больше потребно искусства хвалить ее, в обществе ли знатном, в котором всякий может судить с точностью о справедливости похвалы и беспристрастии, или пред глазами неразборчивых простолюдинов? Где более нужно показать бла­горазумия, в похвале ли и благодарности, воздаваемой от имени ученого сословия, или от какого-нибудь собрания необразован­ных? Где преимущественнее надобно действовать сердцу, при изъявлении ли благодарности и похвале за несказанное бла­годеяние или при оказании своего расположения за какую-нибудь малость? Словом, чтобы благодарить и хвалить госу­дарыню, величайшую в свете, к тому необходимо величайшее познание человека и света; притом сколько обстоятельств, увеличивающих трудность сего предприятия, т. е. соответству­ющих намерению речи, столько раз удовлетворяет разум своей потребности. В сем-то разнообразии заключается одинаковое удовольствие. С другой стороны, полнота касается посторонних мыслей, но связанных с главною так, что не можно отделить их от оной без уничтожения ее достоинства. Объясняю сие следующим образом: каждая мысль у нас связана с другими так, что составляется из них цепь, образующая какое-нибудь целое. Ежели вы оторвете главную мысль от ее побочных, то оставите ее слабою, ибо не будет окружающих понятий, кои, отражая в ней и силу свою и свет, раскрывали бы ее и делали блистательною и полновесною. Оттого-то происходит, что одна и та же мысль в одном сочинении нравится, а в другом даже и оскорбляет.

Какая потребность сердца? — Оно желает с гото­вою истиною войти в храм собственного своего удовольствия, почувствовав к ней какую-нибудь страсть. Ибо единственная его потребность чувствовать, без сего оно терзается скукою.

Какое качество должна иметь речь, удовлет­воряющая сей потребности? — Из сего следует, что прекрасная речь имеет связь с нашим сердцем и может в нем произвести или удовольствие или досаду; дело оратора открыть путь, которым описываемый предмет входят во внутренность оного. Тогда он, говоря с ним и приводя его в движение, по­беждает самовластие и преклоняет волю его без сопротивления на свою сторону.

Примеры доказательств, заставляющие чувствовать истину мнения. Силла посылает Красса для набора рекрут в такую землю, в которую не можно было пройти без крайней опасности, ибо надобно было пройти землю, неприятелем занятую. Красе требует у него проводников, Силла говорит ему: я даю тебе в провожатых отца твоего, брата твоего, твоих ближних, не­достойно умерщвленных, и за которых я намерен мстить. Красе полетел и исполнил данное ему поручение. Так-то подействовало воспоминание о потере толико любимых и толико многих особ! так-то возбужденное мщение истребило все ужасы, предстоящие в воображении! Я представляю другой пример чувственного доказательства. Ты бы хотел убедить человека, чтобы он не был жестокосерд; возбуди в нем сострадание, а для сего изобрази жестокосердие гнусными красками. Бедная женщина, обременен­ная многими детьми, из коих одного питала она еще своею грудью, имея во всем крайний недостаток и находясь несколько дней уже без пищи, пошла наконец к одному купцу, торгующему хлебом: за его отсутствием со всевозможною чувствительностью объяснила она бедность свою его жене и предлагала ей некоторые домашние вещи, надеясь под залог оных получить несколько круп и хлеба; однако ж жена купцова нимало не тронулась жалким ее положением, не приняла от нее залога и не отпустила требуемых ею круп и хлеба. К вечеру муж ее возвратился Домой и уже предавался покою; между прочим она рассказала ему со всею подробностью о сей бедной женщине, не умалчивая и того, как она с нею поступила безжалостно. Купец, услыша о сем происшествии и будучи добродетельнее своей жены, не мешкав ни мало, встает со своей постели, берет с собой несколько приготовленной пищи и идет для утоления голоду сей женщины, которая по бедности своей была ему известна. С поспешностью входит он в ее жилище, но какое поразительное зрелище! Он видит, что сия несчастная мать лежала, распростершись на полу своей хижины, умершая от голоду и отчаяния. Юные ее дети, окружая охладевшее ее тело, произносили жалостные вопли, из коих тот, коего питала она грудью, находился крепко прижат в ее объятиях; с горестным плачем и испуская младенческие свои крики, тщетно искал он некоторого себе утешения в охладе­лых и присохших ее сосцах. Представьте таковое изображение читателю и не напоминайте ему, чтобы он не был жестокосерд, он сам это почувствует. Вот что значит доказать истину, заставляя оную чувствовать!

Имеет ли сердце единство? — Сердце имеет собствен­ное единство — единство чувства; например, хочешь место пред­ставить приятным, выбери такие предметы, из коих бы каждый возбуждал приятное чувство. Изобрази его под чистым лазуре­вым небом, пусть весна животворящим светом озлатит его, теплота дохнет на все жизнью, зефиры будут разносить прохладу, ручьи своим извивающимся между берегами движением и дви­жением воды обворожат взор, расстилающаяся под ногами зелень представит во всей пленительной разнообразности цветы, музыка и пение птиц усладят ухо, словом все восхитит сердце и привлечет его к себе невольно. Другие же совсем надобно пред­меты, чтобы представить место печальным или величественным.

Так ли оно рассматривает предметы, как ра­зум? — Сердце имеет собственный образ рассматривать пред­меты по их впечатлению; оно уподобляет один предмет другому не с тем, чтобы посредством его объяснять, но чтобы прибли­жаться или к естественному, или к красивому, или к смешному, или к высокому чувствованию.

Какое свойство воображения и какие потреб­ности?— Свойство воображения — представлять всякую вещь нераздельно с другими, а потребности его — прибли­жать отвлеченное к чувственному, темное к ясному, мертвое или бездушное к живому. Оттого происходит, что воображение заменяет одно слово другим и, располагая слова и мысли по своим требованиям, составляет то, что мы называем украше­ниями.

В пример красивой речи представляю я стихи российского пиндара Ломоносова:

Коль ныне радостна Россия! В полях, исполненных плодами, Она, коснувшись облаков, Где Волга, Днепр, Нева и Дон

Конца не зрит своей державы; Своими чистыми струями, Гремящей насыщенна славы Шумя, стадам наводят сон, Покоится среди лугов. Сидит и ноги простирает

На степь, где Хину отделяет Пространная стена от нас; Веселый взор свой обращает И вкруг довольства исчисляет, Возлегши локтем на Кавказ.

Что приводит к волшебному одушевлению описываемых предметов? — Великое удобство сближать вещи по тесной их связи укореняет в нас привычку смешивать их свойства и действия. Посему мы не различаем движения от жизни, а жизни от чувствования, чувствование же более относим к человеческой природе. От сего-то происходит, что Россия радуется, что она, желая обозреть свои в целом свете обширнейшие владения, приподнимается, встает, до облак возно­сится и при всем том не видит конца их; насытясь же славы своей, она под шумом великих рек предается сладостному спокойствию среди лугов, сидя и простирая ноги до самой Китайской стены или облокотясь на Кавказ, с полным удо­вольствием исчисляет богатство свое. Кто не скажет после сего, что Россия не дородная, не тучная, не богатая женщина, жи­вущая во всем довольстве и спокойствии? Вот потребности ума и потребности сердца, удовлетворяя которым посредственно или еще лучше в одно время, дают им ощущать полное удо­вольствие.

Какие должности оратора? — После умозрения исполнение должно следовать, как тень за своим предметом. В самом деле, зная цель речи, рассмотря ее качества по потреб­ностям ума и сердца, легко можно видеть, что должно делать, приступая к сочинению. Прежде всего надобно изобресть мнение, в котором намерен убеждать. Оно будет целью всего рассуж­дения и, следовательно, главным мнением; потом должен судить, какие к тому избрать средние понятия, какие присовокупить придаточные мысли, смотря по потребностям ума и сердца, коим они удовлетворять должны. Главное мнение темно — надобно присовокупить такие придаточные, кои бы могли пролить на него свет. Главное мнение невероятно — надобно показать его возможность и потом утвердить сильными доказательствами. После сего следует обратить внимание на то, как доказать истину своего мнения, заставя оную чувствовать. Посредством сего откроется, какие страсти втекают в составление оного и должно ли их возбуждать или уничтожить. Все сие вместе составляет первую должность оратора, состоящую в том, чтобы изобресть всю материю, нужную для сочинения. Видя, какие страсти и какие предметы входят в сочинение, я могу опреде­лить и самый род сочинения, могу судить, какое разнообразие составит единство моей речи; сим образом положа основу моему сочинению, могу разуметь, какой мне должно принять тон, как заставить действовать воображение, сильно или со всею неистощимостью, легко и просто или остроумно; более же всего должно стараться о том, как удобнее протянуть нить между понятиями главного мнения через одно или несколько средних понятий, открывающих связь его. Наконец, пройти мыслью и к самым выражениям, оценить их беспристрастным оком, не делают ли они измены единству в чистоте, ясности, точности и силе и выходит ли слог равным избранной материи. Словом, надобно избрать порядок удобнейший и способнейший к произведению надлежащего впечатления в сердце и должного действия в уме: это составляет вторую должность оратора, состоящую в располо­жении приготовленной им материи. Не ограничиваясь сим, на­конец, пусть он старается навести на сии жилы и кости, состав­ляющие уже весь состав будущего произведения, тело нежное, белое, полное, со всеми выразительными чертами красноречия, и его красавица будет готова. (...)

Печатается по изданию: Малиновский Феофилакт. Правила красноречия, в систематический порядок науки приведенные и сократовым способом расположенные.— СПб., 1816.—С. 3—29.