Пятый рассказ ночного попутчика

Дело было в роддоме. Она рожает. Он мечется по квартире, не зная – куда запропастилась жена. Утром они купили мебель, потом разъехались по своим делам. Где она сейчас?

Она днем гуляла по городу. Повстречалась с одним из своих бывших. Тот осмотрел ее фигуру и подарил камушек‑талисман «куриный бог». Она взяла подарок, чмокнула друга в щеку и попросила поймать такси. Решила ехать в роддом. И уехала. У нее привычка – все сама.

Рожает, а сама посматривает по сторонам. Бабы орут и корчатся. Она слушает их вопли и не понимает. Какой‑то обман. Это не так уж трудно – зачем они кричат? Кто их подучил?

Врачи тоже не понимают, зачем орут бабы. Врачей как профессионалов это раздражает. Поэтому они с удовольствием крутятся вокруг нее, которая либо молчит, либо посматривает по сторонам.

К ней подходит высокая властная красивая брюнетка и весело спрашивает, как дела. Оказывается – главврач. Дела вполне хороши.

Да, говорит красивая брюнетка, заглянув внутрь. Поехали в родовой зал.

В зале – конвейер. На дворе демографический взрыв, все рожают и рожают. По случаю взрыва акушерки не занимаются обычными глупостями вроде «снимите все украшения и очки», а просто работают и работают не покладая рук.

К новоприбывшей подходят сразу три труженицы родового фронта. Первая снимает с нее очки, протирает и надевает обратно. Чтоб лучше видела. Вторая произносит призывную речь с указаниями, что надо делать в последний момент. А третья, собственно приемщица, готовится к приему головы младенца. И вдруг истошно кричит на весь зал: «Батюшки, да тут еще и девственность!!! Ножницы!!!» В один миг – щелк! – решает одну из основных проблем человечества и с чувством выполненного долга принимает младенца целиком.

Вторая подхватывает ребенка и на секунду подносит к очкам матери, раздвинув крошечные ножки – чтоб мать сама взглянула на крошечную письку и убедилась в рождении не кого‑нибудь, а именно девочки. «Надо же, – говорит мамаша, – дочь»

Высокая красавица‑главврач поправляет ее: «Это пока лишь девочка. Дочь еще надо воспитать».

Пока акушерки колдуют с пуповиной, мытьем и взвешиванием, женщина размышляет над словами доктора. Надо воспитать? Наверное надо, что ж поделаешь. Только не так, как воспитывали меня.

Она пытается приподнять голову и взглянуть на те самые исторические ножницы, которыми акушерка десять минут назад лишила ее девственности. Но исторические ножницы уже унесли. Навсегда. И на них нет никаких мемориальных надписей.

Ей двадцать семь лет. Она полна надежд.

– …Да‑да, – кивает Ли, – это на любителя. Женщинам такое не интересно, они любят другую версию: как трудно и больно рожать, а мужчины этого, дескать, знать не желают, поэтому материнство – свято. Они оговаривают себе эту святость априори. Мужчины пытаются противопоставить этому трудности мужского бытия, но им это, как правило, слабо удается. Потому как женщины в данной святости более солидарны, чем мужчины в мужских трудностях.

– Что ж – не свято материнство? – грозно вопросил попутчик.

– Нет. Святы – святые. А это просто работа.

– Вас разорвали бы на части, услышь святые мамаши эти слова, – уверенно сказал попутчик.

– Сколько угодно. Я знаю что говорю. У меня, кстати, дочь. Вполне нормальный человек.

– А откуда вы ее взяли – помните?

– Не я ее, а она меня взяла. Все дети выбирают себе родителей сами. Слушайте.