Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава 14. Защита чести, достоинства и деловой репутации в сфере массовой информации
Право на опровержение. Распространение недостоверной информации является не только одной из форм «загрязнения» информационного пространства, но и — при определенных обстоятельствах — нарушением прав человека. Гражданский кодекс Российской Федерации, развивая положения ч. 1 ст. 23 Конституции Российской Федерации, признает за гражданином право требовать по суду опровержения порочащих его честь, достоинство и деловую репутацию сведений, если распространивший такие сведения не докажет их соответствие действительности. Причем если эти сведения распространены в СМИ, то и опровергнуты они должны быть в тех же СМИ (пп. 1 и 2 ст. 152 ГК РФ). Упомянутым нормам ГК РФ корреспондируют правила, закрепленные в ст. 43 Закона о СМИ. Они обязывают редакцию опровергнуть в том же СМИ распространенные им порочащие сведения, если она не располагает доказательствами их соответствия действительности. Таким образом, ГК РФ и Закон о СМИ предоставляют заинтересованному гражданину выбор: либо сначала попытаться добиться опровержения через обращение к редакции, а в случае отказа обжаловать его в суде, либо сразу прибегнуть к судебной процедуре. Впрочем, Закон о СМИ допускает возможность обжалования не только отказа в распространении опровержения, но и нарушения порядка опровержения. Например, пропуск месячного срока, отведенного законом для того, чтобы редакция могла ответить заявителю на требование об опровержении, уже является нарушением порядка опровержения. Точно так же может быть обжаловано нарушение порядка опровержения, выразившееся, например, в его публикации не под заголовком «Опровержение» или не в те сроки, которые установлены ст. 44 Закона о СМИ. В Законе о СМИ главным средством выступает внесудебное урегулирование спора. Такой порядок имеет ряд преимуществ, о чем свидетельствует опыт ряда зарубежных стран. Во-первых, экономится время самих конфликтующих сторон и свидетелей. Во-вторых, сокращается срок от публикации до опровержения. В-третьих, отпадает необходимость оплаты судебных расходов. В-четвертых, снижается нагрузка на судебные органы. В-пятых, если опровержение опубликовано, то заинтересованный гражданин уже не может обратиться в суд с этим требованием, хотя вправе предъявить иск о компенсации морального вреда. В-шестых, организация, не являющаяся юридическим лицом, вообще лишена возможности прибегнуть к судебной процедуре. Наконец, если человек сознательно уклоняется от внесудебного удовлетворения своих притязаний и обращается непосредственно в суд, то это должно быть учтено судом как важное обстоятельство, характеризующее истца. Продолжим сравнение положений Закона о СМИ и ГК РФ. В первом срок для обращения в суд равен одному году со дня распространения оспариваемых сведений (суд вправе при наличии уважительных причин продлить этот срок в соответствии со ст. 87 ГК РФ). Для второго случая исковая давность вообще не предусмотрена (ст. 208 ГК РФ). И хотя формального противоречия здесь нет, налицо очевидное раздвоение воли законодателя, результатом чего стала ничтожность предпринятой в Законе о СМИ попытки установить разумный срок исковой давности для данной категории дел, устранив тем самым возможность требовать опровержения спустя много лет после публикации, когда может уже не быть на свете ни автора, ни свидетелей, ни доказательств. Такая гипотетическая опасность усиливается еще более тем, что ГК РФ признает право обращаться в суд за защитой чести, достоинства и деловой репутации не только за гражданином, но и за другими заинтересованными лицами. Закон о СМИ (ч. 1 ст. 43) допускает такое только при наличии двух условий: а) оно распространяется лишь на законных представителей опороченного лица, каковыми могут быть только родители, усыновители и опекуны и только в отношении несовершеннолетних и лиц, состоящих под опекой, (п. 2 ст. 20 ГК РФ); б) оно реализуется только в том случае, если сам гражданин не имеет возможности потребовать опровержения. Следовательно, данная норма распространяется только на случаи, когда объектом посягательства стали честь и достоинство несовершеннолетнего, недееспособного либо не полностью дееспособного гражданина. Более того, поскольку правоспособность гражданина прекращается его смертью (п. 2 ст. 17 ГК РФ), постольку одновременно прекращается и законное представительство. Напротив, ч. 2 п. 1 ст. 152 Гражданского кодекса Российской Федерации допускает защиту чести и достоинства гражданина и после его смерти. Причем с таким требованием могут обращаться в суд любые «заинтересованные лица». Хотя закон не уточняет, кого следует понимать под «заинтересованными лицами», однако из содержания ст. 3 Гражданского процессуального кодекса РСФСР можно заключить, что таковыми признаются любые физические лица, обратившиеся в суд за защитой нарушенного или оспариваемого права или охраняемого законом интереса. Здесь-то и заключены логические ловушки: а) обращение в суд в защиту нарушенных прав покойного означает пролонгацию правоспособности гражданина после его смерти; б) обращение заинтересованного гражданина в защиту своих прав в связи с публикацией, затрагивающей честь и достоинство покойного, фактически означает наследование чести, достоинства и деловой репутации. Причем в отличие от гражданско-правового института наследования в данном случае наследником себя может посчитать любой и каждый, поскольку любой и каждый может посчитать себя заинтересованным лицом. В этой связи сошлюсь на рассмотренное в 1999 г. судебное дело по иску П. к редакции журнала «Огонек» и автору Л. о защите чести и достоинства и взыскании компенсации морального вреда. Поводом послужила опубликованная в 1997 г. статья Л. «Смерть минус живопись», в которой излагались взгляды автора на творчество известного художника-баталиста В.В. Верещагина (1842—1904 гг.). В частности, слова «занятия живописью — явно лишний факт его биографии» суд в своем решении расценил следующим образом: «Одна эта фраза сводит на нет художественные достоинства картин В.В. Верещагина и значение его творческого наследия и, несомненно, порочит его честь и достоинство». Признавая право автора высказывать свое мнение о творчестве любого художника, суд в своем решении подчеркнул, что, «давая оценку творчества, не следует переступать грань, отделяющую оценку творчества от оценки личности художника, и наделять его чертами, порочащими честь и достоинство, компрометирующими художника как личность в глазах читателей». При этом суд не принял во внимание представленные ответчиками отрывки из книг различных авторов, решив, что они не могут являться доказательствами по делу, поскольку в них «содержатся высказывания также представляющие собой субъективное мнение авторов». Суд не только обязал редакцию журнала «Огонек» опубликовать опровержение, но также «учитывая конкретные обстоятельства дела, характер и содержание сведений, распространенных ответчиками в отношении деда истца, тираж журнала, а также степень физических и нравственных страданий претерпеваемых самим истцом, инвалидом второй группы», взыскал в пользу истца компенсацию морального вреда в сумме 3.000 рублей 1. Данное судебное решение далеко не единственное, вынесенное по вопросу защиты чести и достоинства исторических личностей. Так, иск о защите чести и достоинства Карла Маркса не был принят к рассмотрению, поскольку истец не смог доказать свое родство с основоположником марксизма-ленинизма. Напротив, иск о защите чести и достоинства И.В. Сталина, предъявленный одним из его почитателей, был рассмотрен по существу, и суд не потребовал никаких доказательств родства. Подобные решения создают крайне опасное направление судебной практики. Отсутствие в ст.ст. 152 и 208 ГК РФ ограничений по срокам исковой давности и по кругу лиц формально открывает путь для исков о защите чести и достоинства хана Батыя, Ивана Грозного, Григория Распутина и вообще любого лица, чье историческое существование доказуемо. Представляется, что в отношении защиты чести и достоинства гражданина после его смерти законодателю следовало бы применить правовые механизмы, подобные тем, что предусмотрены ст. 29 Закона об авторском праве. Здесь установлено, что личные неимущественные права авторов не переходят по наследству, но за наследниками признается право осуществлять их защиту. Разумеется, подобная защита не должна становиться источником дохода, поскольку в таком случае меняется ее цель, или средством уничтожения критика, так как это будет злоупотреблением правом. Что же касается правовой защиты деловой репутации гражданина, то очевидно, что со смертью предпринимательская деятельность лица прекращается и ей не может быть нанесен урон. Обратим внимание на то, что, в отличие от Гражданского кодекса РСФСР и Закона о СМИ, действующий ГК РФ признает наличие у гражданина и у юридического лица такого нематериального блага как деловая репутация. При определении понятия деловой репутации следует исходить из того, что категория «деловой» употребляется в Гражданском кодексе Российской Федерации исключительно в связи с предпринимательской деятельностью. Так, п. 1 ст. 5 признает обычаями делового оборота не предусмотренные законодательством правила поведения, сложившиеся и широко применяемые «в какой-либо области предпринимательской деятельности». В Кодексе говорится также о «деловых отношениях сторон» (п. 2 ст. 438) и о «деловых связях» (п. 1 ст. 1042). Все это дает веские основания для вывода о том, что «понятие деловой репутации в гражданско-правовом смысле применимо только к лицам, участвующим в деловом обороте. Это понятие не равнозначно, не синонимично понятию служебной или профессиональной репутации, понятию престижа, авторитета и т.п.» 2. Такая позиция получает подтверждение и в судебной практике. Сошлюсь на дело по иску Управления муниципальной милиции ГУВД Москвы к редакции газеты «Московский комсомолец» о защите деловой репутации, нарушенной, якобы, опубликованием статьи «Ожидаются массовые аресты в муниципальной милиции». Президиум Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации постановил прекратить производство по делу, поскольку «в опубликованной в газете «Московский комсомолец» статье не затрагивается репутация истца в сфере предпринимательской деятельности», а следовательно, данный спор не подлежит рассмотрению по существу в арбитражном суде 3. Приведенный Президиумом ВАС РФ аргумент доказывает и большее, а именно, что данное дело не подлежит судебному рассмотрению вообще. В то же время нет оснований для того, чтобы признавать наличие деловой репутации только у граждан, зарегистрированных в качестве индивидуальных предпринимателей. Например, писатель, композитор, журналист-freelance, хотя и не участвуют в предпринимательской деятельности, но получают средства к существованию за счет авторского вознаграждения. Вот почему распространение сведений о том, что писатель N. постоянно и грубо нарушает сроки исполнения договора авторского заказа, может рассматриваться — при условии их недостоверности — как посягательство на его деловую репутацию. Что же касается деловой репутации юридического лица, то спорным представляется утверждение о том, что ею может обладать «любое юридическое лицо: коммерческая и некоммерческая организация, государственные и муниципальные предприятия, учреждения и др.» 4. Ясно: если бы интенция законодателя была направлена именно в эту сторону, то достаточно было исключить слово «деловая». Однако законодатель говорит о репутации только в сочетании со словом «деловая». Более того, законодатель ясно говорит о том, что понятия «честь» и «достоинство» относятся только к гражданам, но никак не к юридическим лицам (п. 7 ст. 152 ПС РФ). Причем, нормы ГК РФ о защите деловой репутации применимы только к тем юридическим лицам, которые участвуют в деловом обороте, и не применимы к органам государственной власти и местного самоуправления. Как отмечает профессор А. Р. Ратинов, в подобных случаях «речь должна идти о престиже или общественном авторитете органа, учреждения, ведомства, объединения, что не имеет гражданско-правового значения». Если распространенные сведения подобного рода не соответствуют действительности, то заинтересованные юридические лица не вправе претендовать на защиту деловой репутации, но могут требовать опровержения сведений в порядке ст. 43 Закона о СМИ 5. Заметим, что Конституция указывает лишь одного субъекта, наделенного правом на защиту чести и доброго имени — человека. Однако это не лишает институт правовой защиты деловой репутации юридических лиц конституционной базы. Напротив, конституционные положения, касающиеся прав и свобод человека и гражданина, должны распространяться также на юридических лиц в той степени, в какой они по своей природе к ним применимы. Гражданский кодекс РФ, признав у юридических лиц наличие деловой репутации, однако, не нашел его у коллективов и других объединений граждан, не являющихся юридическими лицами. Это, правда, не исключает возможности коллектива защитить свою репутацию через обращение в суд тех физических лиц, которые его составляют, или тех юридических лиц, которые представляют его правосубъектность. В тех же случаях, когда противоправному посягательству подвергается репутация коллектива, который либо вообще организационно не оформлен, либо его организационная «оболочка» не наделена правами юридического лица (что предусмотрено, например, в ч. 1 ст. 21 Федерального закона «Об общественных объединениях»), наиболее приемлемым представляется исковая активность его членов. Любой из членов объединения может посчитать себя лично опороченным, но суд вовсе не обязательно признает его истцом, поскольку сведения касаются не его персонально, а коллектива в целом. Например, по сведениям службы мониторинга Фонда защиты гласности в январе 1998 г. в Череповце начался судебный процесс по искам о защите чести и достоинства, которые предъявили к газете «Голос Череповца» и журналисту М. 27 сотрудников городской прокуратуры. Поводом для иска стала публикация в газете статьи под названием «Осторожно: прокуратура», в которой, по мнению истцов, содержатся порочащие их сведения 6. Можно, конечно, предположить, что в газетной статье опорочены каждый из 27 истцов. Однако это маловероятно. Более реалистична гипотеза, что в данном случае имеет место попытка обойти норму закона о защите деловой репутации юридического лица путем предъявления индивидуальных исков сотрудниками — физическими лицами. Тем более, что орган прокуратуры не может претендовать на защиту деловой репутации, поскольку он, как и другие государственные органы, не является участником делового оборота. По данной категории дел в качестве ответчиков привлекаются, как правило, редакция и автор. Поскольку ст. 56 Закона о СМИ указывает автора в числе лиц, несущих ответственность за нарушение законодательства о СМИ, постольку автору должна быть предоставлена возможность лично доказывать в суде достоверность распространенных за его подписью сведений. Привлечение автора распространенных сведений в качестве одного из ответчиков является необходимым еще и потому, что он объективно заинтересован в исходе дела, и решение суда может повлечь для него определенные правовые последствия. Отсюда следует, что дела об опровержении публикаций, авторы которых известны, не могут рассматриваться в арбитражном суде, так как являются спорами с участием физических лиц 7. Если автор выступал под псевдонимом или анонимно, то единственным ответчиком становится редакция. Если же редакция не является юридическим лицом и, следовательно, не может быть стороной в процессе, то к участию в деле в качестве ответчика должен быть привлечен учредитель данного СМИ. Правда, согласно ст. 7 Закона о СМИ учредитель также может не быть ни физическим, ни юридическим лицом (например, объединение граждан). Для споров о защите чести, достоинства и деловой репутации важным является определение понятия «порочащие сведения». Пленум Верховного Суда РФ разъяснил, что «порочащими являются такие не соответствующие действительности сведения, содержащие утверждения о нарушении гражданином или юридическим лицом действующего законодательства или моральных принципов (о совершении нечестного поступка, неправильном поведении в трудовом коллективе, быту и другие сведения, порочащие производственно-хозяйственную и общественную деятельность, деловую репутацию и т.п.), которые умаляют честь и достоинство гражданина либо деловую репутацию гражданина или юридического лица» 8. Хотя приведенное определение далеко даже от формально-логического совершенства, оно дает все-таки некоторые ориентиры для судебной практики. Принципиальное значение имеет вопрос о разграничении сведений и мнений 9. В Резолюции ПАСЕ 1003 (1993) о журналистской этике утверждается: «Новости — это информация о фактах и событиях, в то время как мнения — это мысли, идеи, представления или ценностные суждения». Причем, «хотя мнения неизбежно бывают субъективными, поэтому не могут и не должны проверяться на предмет их достоверности, мы тем не менее должны сделать все для того, чтобы они высказывались честно и в соответствующей этической форме». В этом же направлении развивается и практика Европейского суда по правам человека. Так, в решении по делу «Lingens против Австрии» подчеркивается необходимость проводить четкое различие между фактами и оценочными суждениями. Если наличие фактов можно доказать, то мнения не могут быть подтверждены доказательствами 10. Следовательно, по делам о защите чести, достоинства и деловой репутации доказыванию ответчиком подлежит соответствие действительности распространенных сведений, но не распространенных мнений. Ч. 3 ст. 29 Конституции Российской Федерации прямо запрещает принуждать кого бы то ни было к отказу от своих мнений и убеждений. Очевидно, что решение суда, обязывающее ответчика опровергнуть собственное мнение, нарушало бы требование Конституции Российской Федерации. До середины 80-х годов судебные иски к СМИ о защите чести и достоинства встречались крайне редко. Причина заключалась в том, что в представлении судей авторитет СМИ был непререкаем (оружие Партии!) и не шел ни в какое сравнение с правами и законными интересами отдельных граждан. В конце 80-х годов ситуация резко изменилась: пресса поверила в провозглашенную гласность, правоохранительные органы ощутили себя «мальчиками для битья», стало расти число судебных дел и удовлетворенных исков. В последующие годы исковая активность граждан и организаций в защиту чести, достоинства и деловой репутации росла быстрыми темпами. При этом доля удовлетворенных исков колебалась в очень ограниченных пределах — от 33 до 38 процентов. Причем только часть дел заканчивалась вынесением решения. Нередко подобное происходит тогда, когда истец и ответчик улаживают конфликт во внесудебном порядке и суд оставляет исковое заявление без рассмотрения в связи с неявкой сторон. Результатом судебного или внесудебного порядка защиты чести, достоинства и деловой репутации является опровержение. Следует обратить внимание на то, что ст. 44 Закона о СМИ содержит как императивные, так и диспозитивные правила, касающиеся порядка распространения опровержения. Причем суд как правоприменительный орган не вправе в своем решении проигнорировать или нарушить эти правила вне зависимости от того, рассматривает ли он дело по жалобе на нарушение порядка опровержения или же по иску о защите чести, достоинства и деловой репутации гражданина. Применительно ко всем видам СМИ действует норма, обязывающая указывать в опровержении: а) какие именно сведения не соответствуют действительности; б) когда и как они были распространены данным средством массовой информации. Разумеется, текст опровержения этим не исчерпывается, но указанная информация является обязательной. Кроме того, всем видам СМИ адресованы нормы, касающиеся безусловных оснований для отказа в опровержении: а) если представленный текст опровержения является злоупотреблением свободой массовой информации (например, содержит призыв к захвату власти или пропаганду войны); б) если этот текст является анонимным; в) если он противоречит вступившему в законную силу решению суда. Хотя в Гражданском кодексе РФ эти основания не указаны, однако их очевидность создает уверенность в том, что судебная практика их не проигнорирует. Единые нормы для печатной и электронной прессы вводит Закон о СМИ в том случае, когда устанавливает сроки распространения опровержения. Так, в средствах массовой информации, выходящих в свет не реже одного раза в неделю, опровержение должно последовать в течение 10 дней с момента получения требования или текста, а во всех остальных — в подготавливаемом или ближайшем планируемом выпуске. В отношении печатных СМИ закон предусматривает следующие императивные нормы: а) опровержение должно быть помещено под заголовком «Опровержение»; б) опровержение должно быть набрано тем же шрифтом, что и опровергаемое сообщение (как по конфигурации, так и по кеглю); в) объем опровержения не может более чем вдвое превышать объем опровергаемого фрагмента распространенного сообщения; г) нельзя требовать, чтобы объем опровержения был меньше одной стандартной страницы машинописного текста. Касательно объема опровержения следует иметь в виду, что опорочить человека можно одним словом, а для его опровержения двух слов будет явно недостаточно. Кроме того, термин «фрагмент» означает по смыслу закона не строку, в которой упомянута фамилия заинтересованного гражданина, а весь текст, который его касается, включая авторские реминисценции, сравнения и т.д. В отношении места расположения опровержения закон применяет диспозитивную норму, указывая, что, как правило, это должно быть то же место полосы (страницы), которое занимало опровергаемое сообщение. Для аудиовизуальных СМИ императивными являются следующие требования: а) опровержение должно быть передано в то же время суток, что и опровергаемое сообщение; б) опровержение не должно занимать меньше эфирного времени, чем требуется для прочтения диктором стандартной страницы машинописного текста. Важно подчеркнуть, что суд, удовлетворяя иск о защите чести, достоинства и деловой репутации гражданина, обязан руководствоваться установленным в Законе о СМИ порядком опубликования опровержения, поскольку он не противоречит положениям Гражданского кодекса Российской Федерации. Если же суд не указал конкретно, в какой форме или в какой срок должно последовать опровержение, то редакция сама обязана руководствоваться теми императивными указаниями, которые на этот счет имеются в ст. 44 Закона о СМИ. Основания освобождения редакции СМИ от ответственности. Главным средством защиты от иска является, разумеется, представление доказательств того, что распространенные сведения соответствуют действительности. Однако зачастую это оказывается совсем непросто, особенно если речь идет не о фактах, а об оценках. В качестве средства защиты возможны ссылки на обстоятельства, перечисленные в ст. 57 Закона о СМИ и освобождающие редакцию, главного редактора и журналиста от ответственности за распространение сведений, не соответствующих действительности и порочащих честь и достоинство граждан и организаций. Сюда относятся следующие случаи: если сведения содержались в обязательных сообщениях (например, в тексте, который редакция опубликовала по решению суда); если они были получены от информационных агентств; если они содержались в ответе на запрос информации либо в материалах пресс-служб; если они являются дословным воспроизведением фрагментов официальных выступлений депутатов, делегатов, должностных лиц; если они содержались в авторских произведениях, идущих в эфир без предварительной записи, либо в текстах, редактирование которых запрещено Законом о СМИ; если они являлись дословным воспроизведением сообщений и материалов, распространенных другим СМИ, которое может быть установлено и привлечено к ответственности. Если внимательно вдуматься в суть всех шести пунктов ст. 57, то легко понять, что их роднит цель: освободить редакцию, редактора, журналиста от ответственности, если за ними нет вины — ни умысла, ни неосторожности. В то же время нельзя допустить, чтобы распространение недостоверных и порочащих сведений оставалось безнаказанным. Поэтому спрос должен быть с того, кто ввел прессу в заблуждение. И наличие перечисленных в ст. 57 обстоятельств не исключает возможности рассмотрения судом иска об опровержении распространенных сведений. В такой ситуации к участию в деле должны быть привлечены те физические и юридические лица, от которых оспариваемые сведения поступили и на которых перекладывается таким образом бремя доказывания соответствия этих сведений действительности. В подобных ситуациях в случае удовлетворения иска, по мнению Пленума Верховного Суда РФ, суд может возложить на редакцию обязанность сообщить о решении суда, даже если ее ответственность исключена 11. Правда, неясно, с одной стороны, может ли быть ответчиком лицо, чья ответственность исключена законом, а с другой, — может ли суд возложить обязанность на лицо, не являющееся ответчиком. Отмечу, что Преображенский суд Москвы не смутился этой логической загадкой и признал телекомпании НТВ и ВГТРК соответчиками по иску С. о защите чести и достоинства к депутату Ж., поскольку обе телекомпании неоднократно показали выступление Ж., в котором тот называл С. агентом ЦРУ и Моссад 12. В почти аналогичной ситуации основанием для иска к редакции газеты «Град Симбирск» стала фотография с профсоюзного митинга. На фото были изображены митингующие, держащие плакат, содержание которого было порочащим для главы местной администрации. Спрашивается, какую информацию распространила газета: ту, что излагалась в плакате, или сведения о митинге. Разумеется, непредвзятый ответ должен быть такой: фотография соответствует действительности, поскольку не является монтажом 13. Многие редакции пытаются расширить перечень установленных Законом о СМИ оснований освобождения от ответственности. Они предупреждают читателя, что не несут ответственности за авторские колонки, специальные страницы, вкладыши и т.п. Как не основанная на законе, такая практика, конечно, желаемых юридических последствий не дает. В то же время и судебная практика складывается далеко не так успешно и единообразно, как хотелось бы. Сегодня от правоприменителя, в первую очередь, от судьи, требуется в своих решениях воплощать не столько букву закона, сколько его дух. В противном случае форма текста заслонит содержание правовой нормы и за деревьями судья не увидит леса. А это более чем вероятно в ситуации, когда общественные отношения меняются гораздо быстрее регулирующих их законов. Но отсюда не следует, что законодатель должен бежать вслед за развитием ситуации в обществе. Адаптационные ресурсы правовой системы (если, конечно, она удовлетворительно выстроена — но это уже другая тема) очень велики. И прежде всего — за счет правоприменения. Именно судья может и должен «привязать» закон к конкретной ситуации, к изменившимся условиям, к новым явлениям и названиям. Например, в газете «Боровские известия» в 1999 г. было опубликовано интервью с главой местного самоуправления, вызвавшее обращение в суд с иском о защите чести и достоинства лица, о котором в интервью было несколько не слишком приятных слов. Что в данном случае освобождает редакцию и ее корреспондента от ответственности? Во-первых, п. 3 упомянутой ст. 57 Закона о СМИ. Здесь устанавливается невозможность предъявления претензий к журналисту за распространение сведений, которые он почерпнул из полученного редакцией ответа на запрос информации? Не будь этой нормы, весь правовой институт запроса информации (ст.ст. 38—40 Закона) потерял бы смысл. Но можно ли рассматривать интервью с официальным лицом как получение ответа на запрос информации? Безусловно, можно. Об этом ясно говорит ст. 39 Закона, где устанавливается: «Запрос информации возможен как в устной, так и в письменной форме». Хотя Закон не определяет, в какую форму должна быть облечена предоставляемая по запросу информация, но сложившиеся обычаи предполагают: устный запрос — устный ответ. Если же должностное лицо отказывает в предоставлении информации, то редакция может сделать письменный запрос, ответ на который также должен быть письменным. Но, может возразить оппонент, «Боровские известия» опубликовали интервью с руководителем органа местного самоуправления, а эти органы вообще не упоминаются в Законе о СМИ. Действительно, на момент принятия Закона власть на местах осуществляли Советы и их исполкомы. На то и суд, чтобы разумно, а не буквально применять правовые нормы. Во-вторых, редакция могла бы в свою защиту сослаться и на п. 4 все той же ст. 57. Хотя в Законе говорится только об «официальных выступлениях» должностных лиц, однако очевидно, что всякое публичное выступление должностного лица в этом своем качестве является официальным. Бесспорно, интервью следует считать выступлением публичным, поскольку оно адресовано широкому и неопределенному кругу лиц. В любом случае, на какой бы пункт ни опиралась редакция, она должна доказать, что распространенная информация была получена ею от должностного лица и добросовестно, без смысловых искажений доведена до всеобщего сведения. Причем если должностное лицо не отрицает своей роли в качестве первоисточника информации, то ситуация еще более упрощается и бремя доказывания достоверности распространенных редакцией сведений возлагается на него. Вот почему можно считать интервью жанром разделенной ответственности. Факультативным основанием для отказа в распространении опровержения, предусмотренным ч. 2 ст. 45 Закона о СМИ, является то, что требование об опровержении касается сведений, уже опровергнутых в данном СМИ. При этом неважно, по чьей инициативе имело место первое опровержение. Редакция вправе отказать в опровержении также в случае, если требование или текст опровержения поступили в редакцию по истечении одного года со дня распространения опровергаемых сведений. Кроме того, в распространении текста опровержения может быть отказано, если он более чем вдвое превышает объем опровергаемого фрагмента оспариваемого материала (ч. 3 ст. 44). Раздвоение воли законодателя в вопросе об институте опровержения в СМИ, о чем говорилось выше, привело к тому, что эти факультативные основания имеют значение только в контексте внесудебного урегулирования конфликта. В случае обращения с иском о защите чести, достоинства и деловой репутации суд вправе не принимать их во внимание. Судебные решения, связанные с защитой чести, достоинства и деловой репутации, нередко становятся предметом контроля со стороны Европейского суда по правам человека. Сложившаяся практика позволяет заключить, что в тех случаях, когда речь идет о выступлениях в СМИ по политическим вопросам, следует учитывать, во-первых, приоритет публичного интереса в обсуждаемых вопросах; во-вторых, то, что границы приемлемой критики должны быть более широкими, когда речь идет о политиках или политических институтах. Как отмечает представитель Франции в Европейском суде судья Жан-Поль Коста, хотя практика очевидно эволюционирует в сторону расширения защиты свободы выражения мнений, однако этот процесс протекает неравномерно. «Непристойность» остается широким оправданием ограничения свободы, — пишет он. —свобода творчества менее защищена, чем свобода прессы, тем более, если последняя применяется к политическим дебатам и борьбе; религиозные чувства учитываются более широко, чем, например, свобода личной репутации, даже в случае диффамации» 14. Право на ответ. Закон о СМИ (ст. 46) предусматривает также механизм зашиты чести, достоинства и деловой репутации граждан в случаях, когда распространенные сведения, не будучи порочащими: а) не соответствуют действительности или б) ущемляют права и законные интересы гражданина. В первом случае речь может идти, например, о фактических ошибках, во втором — о тенденциозном подборе материала, о замалчивании важных обстоятельств, намеках и т.п. Право на ответ может использоваться и в качестве средства защиты права на имя, когда последнее используется в СМИ неправомерно (подробнее об этом будет сказано ниже). В п. 3 ст. 152 ГК РФ законодатель упростил эту формулу и оставил упоминание только об ущемлении прав или охраняемых законом интересов гражданина, видимо, решив, что фактические ошибки вполне в нее укладываются. Хотя результатом реализации прав, гарантированных указанными законодательными нормами, является не опровержение, а ответ (комментарий, реплика и т.д.), однако, правила, предусмотренные для опровержений, Закон о СМИ (ст. 46) распространил и на публикацию ответа. По сути дела это цивилизованный, а следовательно, вывернутый наизнанку старый советский институт обязательного реагирования должностных лиц на «критические выступления органов печати». Очевидно, что право на ответ должно предоставляться не только лицам, ставшим объектом внимания журналиста. Отсутствие у СМИ права на получение ответа на свои выступления приводит к тому, что гласность оказывается лишенной важнейшего своего компонента — слышимости. Критические материалы, как правило, никоим образом не влияя на положение критикуемых, либо игнорируются ими, либо становятся поводом для требований опровержения и компенсации морального вреда. В свою очередь, та часть аудитории, которая ценит авторитет власти, воспринимает отсутствие ее реакции на критические выступления прессы как бессилие перед ни на чем не основанном «компроматом». Противоположно ориентированная часть аудитории рассматривает подобное явление как доказательство того, что власть сама причастна к той девиации, на которую обращает внимание пресса. Все предпринимавшиеся федеральными властями попытки возродить систему обязательного «реагирования» успеха не имели. Изданный в разгар президентской избирательной кампании Указ «О мерах по укреплению дисциплины в системе государственной службы» от 6 июня 1996 г. № 810 предполагал создание целостной системы «реагирования». Руководители федеральных органов исполнительной власти и главы исполнительной власти субъектов Российской Федерации обязывались: а) рассматривать не позднее трех дней сообщения, опубликованные в средствах массовой информации, в том числе в теле- и радиопередачах, о нарушениях подчиненными б) не позднее двух недель с момента опубликования направлять в редакции соответствующих средств массовой информации итоги рассмотрения сообщений. К сожалению, указ носил преимущественно предвыборный пропагандистский характер и имел некоторый эффект только в первые месяцы. Способствовать формированию практики цивилизованного реагирования на критические выступления прессы могло бы включение подобных норм в ст. 46 Закона о СМИ («Право на ответ»). Конечно, подобный механизм понуждения к реагированию на критические выступления СМИ должен рассматриваться как временное и половинчатое решение. С формированием новой политической культуры, повышением роли общественного мнения, укоренением практики добровольных отставок с ответственных постов по компрометирующим основаниям цивилизованные традиции должны прийти на смену административному подходу и сделать его излишним. Компенсация морального вреда. Искам о защите чести, достоинства и деловой репутации, как правило, сопутствует требование компенсации морального вреда. Этот правовой институт, десятилетиями ругаемый как порождение буржуазной правовой доктрины, впервые появился в Законе СССР «О печати и других средствах массовой информации» 1990 г. и быстро вошел в арсенал средств борьбы с прессой. Правда, ныне он уже утратил свою исключительно антимедийную направленность, поскольку широко распространился в законодательстве, захватив сферы трудовых отношений, экологии, защиты прав потребителей и т.д. В конце концов он получил закрепление в ст.ст. 151, 1099—1101 ГК РФ, согласно которым суд может возложить обязанность денежной компенсации морального вреда (физических или нравственных страданий) на того, чьими действиями были нарушены личные неимущественные права истца или совершено посягательство на другие, принадлежащие ему нематериальные блага. Бурно разросшаяся судебная практика по делам о компенсации морального вреда стала тем эмпирическим материалом, который позволил Пленуму Верховного Суда РФ дать в своем постановлении ответы на многие вопросы, которыми, судя по всему, не задавались сами законодатели 15. Прежде всего, обратим внимание на дефиницию морального вреда. Пленум Верховного Суда Российской Федерации толкует его как физические или нравственные страдания, причиненные действиями, посягающими на принадлежащие гражданину от рождения или в силу закона нематериальные блага (жизнь, здоровье, достоинство личности, деловая репутация, неприкосновенность частной жизни, личная и семейная тайна и т.п.), или нарушающими его личные неимущественные права (право на пользование своим именем, право авторства и другие неимущественные права в соответствии с законами об охране прав на результаты интеллектуальной деятельности), либо нарушающими имущественные права гражданина. Моральный вред, в частности, может заключаться в нравственных переживаниях в связи с раскрытием семейной или врачебной тайны, распространением не соответствующих действительности сведений, порочащих честь, достоинство или деловую репутацию гражданина, в повреждении здоровья в результате перенесенных нравственных страданий и т.д. Для решения вопроса о наличии или отсутствии морального вреда принципиальное значение имеет фактор противоправности действий (или бездействия), в результате которых были причинены страдания потерпевшему. Так, если распространенные сведения соответствуют действительности и (или) не являются порочащими честь, достоинство и деловую репутацию гражданина, то причиненный ими моральный вред компенсации не подлежит. Наличие вины причинителя не является обязательным условием наступления ответственности за причинение морального вреда в случаях, когда такой вред возник в результате распространения сведений, порочащих честь, достоинство и деловую репутацию гражданина. В этом смысле СМИ приравнены к автомобилям и правоохранительным органам, поскольку, согласно ст. 1100 Гражданского кодекса Российской Федерации, компенсация морального вреда осуществляется вне зависимости от вины причинителя также в случаях, когда вред нанесен источником повышенной опасности (например, наезд на пешехода), незаконным осуждением, незаконным привлечением к уголовной ответственности и т.д. Представляется, что законодатель совершил существенный просчет, определив распространение в СМИ порочащих и не соответствующих действительности сведений как невиновное нарушение субъективного права. В результате грубое нарушение обязанностей и даже злоупотребление правами журналиста уравниваются с добросовестным заблуждением. Допускаю, что с точки зрения опороченного лица это представляется достаточно логичным, но с позиции причинителя вреда — журналиста подобное отношение законодателя не кажется справедливым. Практика знает немало примеров того как журналист, вполне добросовестно выполняя свои профессиональные обязанности, оказывается тем ни менее введен в заблуждение, в результате чего его публикация наносит моральный вред. Естественно, суд должен учитывать это обстоятельство, определяя размер компенсации морального вреда. Следует отметить, что в процитированном выше постановлении Пленума Верховного Суда Российской Федерации указывается на то, что «правила, регулирующие компенсацию морального вреда в связи с распространением сведений, порочащих деловую репутацию гражданина, применяются и в случаях распространения таких сведений в отношении юридического лица». При этом дается ссылка на п. 7 ст. 152 Гражданского кодекса Российской Федерации. Подобное толкование нельзя признать адекватным воле законодателя. На то есть, как минимум, девять оснований. Во-первых, ч. 1 ст. 23 Конституции Российской Федерации гарантирует защиту чести и доброго имени исключительно как одно из основных прав человека, а не любого субъекта права. Во-вторых, в п. 7 ст. 152 ГК РФ ничего не говорится о компенсации морального вреда. Там сказано буквально следующее: «Правила настоящей статьи о защите деловой репутации гражданина соответственно применяются к защите деловой репутации юридического лица». Данная статья, как известно, посвящена вовсе не компенсации морального вреда, а защите чести, достоинства и деловой репутации. В-третьих, следует обратить внимание на единственное содержащееся в ст. 152 ГК РФ упоминание морального вреда (п. 5): «Гражданин, в отношении которого распространены сведения, порочащие его честь, достоинство или деловую репутацию, вправе наряду с опровержением таких сведений требовать возмещения убытков и морального вреда». Но что, собственно, имел в виду законодатель, используя формулу «возмещение морального вреда», которая нигде более в Гражданском кодексе не употребляется, а всюду только — «компенсация морального вреда». Возмещение морального вреда предусмотрено лишь ст. 62 Закона о СМИ. Следовательно, п. 5 ст. 152 ГК РФ имеет юридический смысл лишь в отношении гражданско-правового института возмещения убытков и информационно-правового института возмещения морального вреда. При этом он не имеет никакого отношения к гражданско-правовому институту компенсации морального вреда. Разумеется, расхождение Гражданского кодекса и Закона о СМИ в вопросе о наименовании способа заглаживания морального вреда носит почти исключительно терминологический характер. Причина коллизии — тривиальная законодательная «грязь». Она же породила путаницу в вопросе о применимости института компенсации морального вреда в отношении юридических лиц. В-четвертых, обратим внимание на слово «соответственно», использованное в п. 7 ст. 152 ГК РФ. Правила защиты деловой репутации гражданина закон применяет к юридическому лицу не «в равной мере», не «идентично», а «соответственно», то есть в соответствии с природой юридического лица. Вот почему к юридическому лицу применима не компенсация морального вреда, а возмещение убытков, что предусмотрено п. 5 той же статьи 16. В-пятых, если бы законодатель действительно желал распространить институт компенсации морального вреда на юридических лиц, то сослался бы в п. 7 ст. 152 также на ст. 151, которая как раз вводит институт компенсации морального вреда. В-шестых, нигде в Гражданском кодексе Российской Федерации ни прямо, ни косвенно не говорится о компенсации морального вреда в отношении юридических лиц — только в отношении граждан. В-седьмых, п. 1 ст. 1099 ГК Российской Федерации устанавливает: «Основания и размер компенсации гражданину морального вреда определяются правилами, предусмотренными настоящей главой и ст. 151 настоящего Кодекса». Подчеркнем, что ни в данной статье, ни в целом в главе 59 нет ссылки на пп. 5 и 7 ст. 152, содержащие по мнению Пленума Верховного Суда Российской Федерации основания для распространения института компенсации морального вреда на юридических лиц. В-восьмых, ст. 1064 ГК РФ, закрепляя общие основания ответственности за причинение вреда, применительно к гражданину говорит о вреде, причиненном его личности или имуществу, а в отношении юридического лица — только о вреде имуществу. Наконец, в-девятых, установленное ст. 151 ГК РФ понятие морального вреда («физические или нравственные страдания») не может быть разумно применено к юридическому лицу, поскольку юридическое лицо представляет собой организацию, а значит не может само по себе — в отличие от физического лица — претерпевать какие-либо страдания. Неслучайно законодатель не признал наличие у юридического лица таких нематериальных благ как честь и достоинство. Все сказанное выше приводит к выводу: в отношении юридического лица институт компенсации морального вреда применяться не может, его роль здесь выполняет институт возмещения ущерба. Именно такой позиции придерживается Президиум Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации: «Поскольку юридическое лицо не может испытывать физических или нравственных страданий, ему невозможно причинить моральный вред. Поэтому исходя из смысла статей 151 и 152 Гражданского кодекса Российской Федерации право на компенсацию морального вреда предоставлено только физическому лицу» 17. Разумеется, деловая репутация юридического лица должна быть защищена. В том числе через компенсацию вреда, причиненного распространением порочащих ее и не соответствующих действительности сведений. Однако речь здесь должна идти не о моральном, а о сугубо имущественном вреде, поскольку ущерб деловой репутации выражается не в нравственных и физических, а в материальных «страданиях»: отказе партнеров от заключения согласованных сделок, сокращении объемов продаж и т.п. Такое толкование вполне согласуется с общими правилами возмещения убытков, включая упущенную выгоду (ст. 15 ГК РФ). Не самыми удачными элементами механизма компенсации морального вреда являются нормы, касающиеся сроков исковой давности и размеров государственной пошлины. В упомянутом постановлении Пленума Верховного Суда Российской Федерации требования о компенсации морального вреда, думается, не вполне логично включаются в число требований о защите личных неимущественных прав и других нематериальных благ, из чего делается вывод об отсутствии исковой давности для данного вида требований. Сравнение диспозиций ч. 1 ст. 151 и п. 1 ст. 208 ГК РФ показывает, что в первом случае речь идет о причинении морального вреда действиями, нарушающими личные неимущественные права гражданина, а во втором — непосредственно о защите личных неимущественных прав. Отсюда следует, что причинение морального вреда является не нарушением личных неимущественных прав, а результатом таких нарушений. Приведенные соображения позволяют высказать сомнения и в отношении логичности, целесообразности и справедливости распространения на требования о компенсации морального вреда минимальных, практически символических размеров государственной пошлины, предусмотренных для оплаты исковых заявлений неимущественного характера. Совершенно очевидно, что эти требования, хотя и вытекают из нарушения неимущественных прав, однако носят ярко выраженный имущественный характер. В то же время, если исходить из неимущественного характера спора о компенсации морального вреда, то совершенно очевидна недопустимость использования имущественного ареста в качестве средства обеспечения иска. Поскольку иск о компенсации морального вреда не имеет суммы (физические и нравственные страдания не имеют стоимости, они не возмещаются, а компенсируются), постольку невозможно ставить вопрос об обеспечении иска арестом имущества. На практике институт компенсации морального вреда оказался очень далек от своей идеальной модели. Будучи задуман именно как средство компенсации физических и нравственных страданий, он используется на деле как инструмент наживы и (или) наказания и разорения неугодного средства массовой информации. Ведь совершенно очевидно, что требования выплатить в порядке компенсации морального вреда несколько десятков тысяч рублей, обращенное к редакции, все имущество которой не стоит и десятой доли такой суммы, преследует именно такие цели. Причем во многих случаях, чем выше определенная судом сумма компенсации морального вреда, тем меньше вероятность ее взыскания с ответчика. Так, арбитражный суд Тюменской области постановил взыскать с газеты «Тю-менъ-2000» более 10 млрд. неденоминированных рублей в качестве компенсации морального вреда. Редакция «тут же сделала совершенно пустым свой счет, тем более, что печатается она уже давно в Свердловской области, выходит раз в неделю, и раз в неделю появляется то или иное физическое лицо, которое необходимую сумму для производства недельного тиража газеты выплачивает, поэтому на самом деле эти деньги взыскать никак не могут» 18. Для исправления сложившейся практики желательно вмешательство законодателя. Во-первых, необходимо пересмотреть размеры государственной пошлины, как минимум, приблизив их к размерам пошлин по спорам имущественного характера. Уже одно это приведет к резкому сокращению числа подобных исков и уменьшению сумм исковых требований до разумных пределов. Во-вторых, следовало бы установить верхний предел для компенсации морального вреда в денежном выражении. Только так можно будет постепенно прийти к истинному предназначению данного гражданско-правового института в правовом государстве. Крайне сложной является проблема определения размера компенсации морального вреда в денежном выражении. Хотя никакой методологии здесь пока выработать не удалось, однако практика идет по пути учета таких факторов как характер и содержание публикации, степень распространения порочащих сведений (например, размер тиража), характер, объем и фактические обстоятельства причинения страданий, индивидуальные особенности причините ля и потерпевшего, а также другие конкретные обстоятельства, свидетельствующие о тяжести перенесенных им страданий. Главное, при определении размера компенсации вреда «должны учитываться требования разумности и справедливости» (п. 2 ст. 1101 ГК РФ). Особой формой компенсации морального вреда может рассматриваться принесение извинений. Хотя законом она не предусмотрена, однако нередко возникает в качестве искового требования и, что особенно удивительно, иногда признается судом подлежащим удовлетворению. Так, в сентябре 1997 г. Лискинский районный суд Воронежской области по иску священнослужителя Дивногоръевского мужского монастыря обязал ответчика «принести извинения несколько раз во всех районных газетах» 19. Разумеется, такое решение суда не соответствует нормам материального права. Клевета и оскорбление. Защита чести и достоинства граждан в сфере массовой информации осуществляется не только гражданско-правовыми, но и уголовно-правовыми средствами. В частности, УК РФ устанавливает ответственность за клевету и оскорбление. Принципиальных отличий клеветы в СМИ (ч. 2 ст. 129) от распространения в СМИ порочащих сведений, не соответствующих действительности, два. Во-первых, состав клеветы предполагает заведомую ложность обнародуемой информации. Во-вторых, в случае возбуждения уголовного дела о клевете лицо, распространившее порочащие сведения, освобождается от необходимости доказывать, что эти сведения соответствуют действительности. Напротив, на обвинение возлагается бремя доказывания того, что: а) порочащие сведения являются не соответствующими действительности и б) обвиняемый знал об этом в момент их распространения. Если в советское время судебные дела о клевете в СМИ были крайне редки по политическим причинам, то сегодня — по чисто юридическим, поскольку обычно невозможно доказать заведомую ложность распространенной информации, а без этого нет состава преступления. Судебная статистика свидетельствует, что за период 1990—2000 годов число осужденных за клевету в СМИ сократилось приблизительно в три раза. Однако за тот же период статистика по делам об оскорблении в СМИ показывает устойчивый рост. Это может быть объяснено тем, что доказать неприличную форму высказывания может быть значительно легче, нежели заведомую ложность распространенных сведений. В отличие от клеветы, оскорбление в СМИ (ч. 2 ст. 130) будет налицо тогда, когда имеет место умышленное унижение чести и достоинства другого лица, выраженное в неприличной форме и содержащееся в публичном выступлении, публично демонстрирующемся произведении или средствах массовой информации. Важно подчеркнуть, что закон связывает в данном составе унижающее честь и достоинство содержание и неприличную форму. Одного наличия неприличной формы для объективной стороны оскорбления недостаточно. Очевидно, что выражение положительной оценки, выраженное в неприличной форме (например: классическое «аи, да Пушкин, аи, да сукин сын»), не может считаться оскорблением. Как разъяснил Верховный Суд Российской Федерации, «оскорбление представляет собой выраженную в неприличной форме отрицательную оценку личности потерпевшего, имеющую обобщенный характер и унижающую его честь и достоинство» 20. Более того, не всякая отрицательная оценка, выраженная в неприличной форме, порождает состав оскорбления. Как отмечает Верховный Суд Российской Федерации, «если лицо, распространяющее ложные измышления, добросовестно заблуждалось относительно соответствия действительности распространяемых им сведений, однако высказывания его носили оскорбительный характер, оно может быть привлечено к уголовной ответственности за оскорбление, а не за клевету». Следовательно, если отрицательная оценка опирается на порочащие сведения, то — при наличии неприличной формы ее выражения — налицо объективная сторона оскорбления. Если же отрицательная оценка опирается на порочащие сведения, но выраженные в приличной форме, то объективная сторона оскорбления отсутствует. Далеко не все субъективно воспринимаемое гражданином как негативная информация о нем, подпадает под определение унижающей честь и достоинство. Важным представляется вопрос об адекватности оценки. Чтобы не быть оскорбительной, обобщающая оценка должна с достаточной степенью необходимости вытекать из соответствующих действительности сведений. При этом отрицательная оценка в средствах массовой информации может содержать некоторый элемент преувеличения, являющийся следствием особенностей творческого процесса и социальной роли СМИ. Сошлюсь на решение Европейского суда по правам человека по делу «De Haes & Gijsels против Бельгии». Суд подчеркнул, что «свобода журналистов включает обращение к некоторой дозе преувеличения и даже провокации». В докладе по этому делу Европейская Комиссия по правам человека отметила, что «всеобщий интерес в публичном обсуждении, если его предмет достаточно серьезен, даже если при этом используются оскорбительные либо шокирующие выражения, преобладает над законным интересом защиты репутации других людей» 21. Следует обратить внимание и на то значение, которое имеет общественное положение потерпевшего по делу об оскорблении. Если речь идет о действиях потерпевшего, занимающего ответственный пост в органах государственной власти или местного самоуправления, то журналист вправе свободно критиковать его и самостоятельно оценивать его поступки. Принципиальное значение имеет определение понятия неприличной формы. Закон такой дефиниции не содержит, однако буквальное толкование с неизбежностью приводит нас к определению неприличной формы как нарушающей рамки приличия, сложившиеся в обществе. Разумеется, эти рамки могут быть различны в разных регионах и в разных социальных слоях общества. Так, в дипломатических кругах преднамеренное и грубое нарушение дипломатического протокола и этикета (например, отказ нанести или принять визит вежливости) может быть расценено как оскорбление, причем не только личного, но и политического характера. Лингвисты определяют неприличную форму высказывания (инвективу) как «такой способ осуществления вербальной агрессии, который воспринимается в данной семиотической (под)группе как резкий или табуированный». На практике любое экспрессивное слово и выражение может быть воспринято как сознательная инвектива. Более того, инвектива может не содержать в своей семантике инвективного компонента (например, «мальчики в розовых штанишках», «завлабы»). Как ни удивительно, в определенной среде даже слова «профессор» и «академик» могут приобретать инвективный характер. Однако доказать наличие инвективы в подобных случаях практически невозможно 22. Криминологическое определение неприличной формы должно исходить из доминирующих в обществе обычаев. Если те или иные выражения достаточно часто встречаются в обыденном общении и текстах массовой информации, то они не могут считаться неприличными. Таким образом, неприличная форма должна быть связана именно с грубыми и поносительными, прежде всего нецензурными выражениями. Другой вопрос — девальвация «приличной формы» в современных российских СМИ. Некоторые газеты, журналы, радиостанции прямо-таки специализируются на грубости и фамильярности. Не в диковинку и использование нецензурных выражений в материалах СМИ. Все это не только отодвигает понятие неприличной формы в область «брутального сквернословия», но и разлагающе воздействует на общественную мораль. Напомним в этой связи слова великого русского юриста А.Ф. Кони: «От отсутствия брани и ругательств правда ничего не теряет, а достоинство печати только выигрывает, ибо нельзя, указывая обществу на больные места в его жизни, в то же время понижать его развитие и обращать вспять его воспитание, приучая его к заурядному употреблению грубых и поносительных выражений, которые более рисуют лишь раздражение говорящего, чем свойства бранимого» 23. Наконец, оценка оскорбительности высказываний требует их исследования в общем контексте публикации, а также личных отношений между оскорбителем и оскорбленным, если таковые имеют место. В критической статье автор может допустить некоторые эпитеты, которые в отрыве от контекста показались бы достаточно резкими. Однако, если умысел автора не был направлен на то, чтобы нанести оскорбление, а использованные эпитеты адекватны излагаемым в статье и соответствующим действительности фактам, адекватны всему контексту статьи, которая в целом не является клеветой или оскорблением, то такие эпитеты не могут считаться оскорбительными. К сожалению, на практике нередки случаи осуждения журналистов по ч. 2 ст. 130 («Оскорбление») УК РФ без должных к тому оснований. Так, редактор районной газеты «Наша жизнь» (Белгородская обл.) был приговорен Ракитянским районным судом в июне 1999 года к шести месяцам исправительных работ за то, что в критической статье охарактеризовал позицию главы местного самоуправления как «позицию крикуна и сплетника». Примечательно, что потерпевший по этому делу не оспаривал ни одного изложенного в статье факта, настаивая лишь на оскорбительности указанных эпитетов. Судебная статистика по этой категории дел имеет скачкообразную динамику. Число осужденных за оскорбление в СМИ то сокращается, то вырастает, чтобы снова начать снижаться. Представляется, что настало время Верховному Суду Российской Федерации проанализировать складывающуюся практику по делам о клевете и оскорблении в СМИ и дать разъяснения по всем спорным вопросам с учетом прецедентов Европейского суда по правам человека. Нарушение неприкосновенности частной жизни. Право каждого на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну, тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений признает и Конституция Российской Федерации (ст. 23). Речь идет о гарантированном невмешательстве государственных органов, должностных лиц и граждан в сферу частной жизни человека. Проблема ее защиты от вмешательства со стороны СМИ является весьма насущной, поскольку в деятельности прессы значительное место традиционно занимают темы морали и нравственности, освещение которых предполагает использование сведений, относящихся к области частной жизни (отношения в семье, с друзьями, родственниками, досуг, состояние здоровья и т.д.). Здесь очевидно неприменимы нормы, подобные той, которая, например, запрещает медицинским работникам разглашать ставшие им известными в силу исполнения профессиональных обязанностей сведения о состоянии здоровья, интимной и семейной жизни больного. Наоборот, журналисты должны иметь право оглашать сведения, касающиеся частной жизни гражданина, но только при соблюдении определенных условий. Закон о СМИ закрепляет эти условия, в частности, обязывая журналиста получать согласие на распространение в СМИ сведений о личной жизни гражданина. Это согласие может дать сам гражданин или его законный представитель (в отношении несовершеннолетних и находящихся под опекой). Согласие не требуется, если распространение указанных сведений необходимо для защиты общественных интересов (п. 5 ч. 1 ст. 49). А поскольку юридическое определение общественных интересов как таковое отсутствует, постольку вопрос оказывается целиком в сфере усмотрения правоприменителя. Очевидно, что не требуется испрашивать согласия для обнародования в СМИ сведений, непосредственно связанных с государственной, общественной, служебной деятельностью конкретного лица. Защищая неприкосновенность частной жизни, уголовный закон (ст. 137 УК РФ) предусматривает наказание, включая арест сроком до шести месяцев за незаконное собирание или распространение сведений о частной жизни лица, составляющих его личную или семейную тайну, без его согласия либо распространение этих сведений в средствах массовой информации, если эти деяния совершены из корыстной или иной личной заинтересованности и причинили вред правам и законным интересам граждан. Анализируя данную норму, обратим внимание на следующее. Во-первых, Уголовный кодекс говорит именно о «незаконном собирании или распространении сведений». Следовательно, это не относится к правомерной деятельности журналиста. Во-вторых, обязательным признаком субъективной стороны в данном составе преступления является наличие корыстной или иной личной заинтересованности. Заинтересованность в защите общественных интересов, упомянутая в п. 5 ч. 1 ст. 49 Закона о СМИ, естественно, не подпадает под определение «корыстной или иной личной заинтересованности». Примем во внимание и то, что журналист при исполнении своих профессиональных обязанностей определяется Законом как лицо, выполняющее общественный долг (ч. 4 ст. 49). Если же журналист раскрывает в СМИ чужую личную тайну, руководствуясь, например, мотивами мести или корысти, то он не только злоупотребляет своими профессиональными правами, но и совершает уголовно-наказуемое деяние. По такому же пути идет практика Совета Европы и его органов. Декларация ПАСЕ о средствах массовой информации и правах человека, утвержденная резолюцией 428 (1970), подчеркивает недопустимость ущемления права на уважение личной жизни в угоду свободе выражения мнений. Право на уважение личной жизни толкуется Декларацией главным образом как право вести свою жизнь по собственному усмотрению при минимальном постороннем вмешательстве в нее. Оно касается личной, семейной и домашней жизни, физической и душевной неприкосновенности, чести и репутации. Оно предполагает запрет несанкционированной публикации частных фотографий, защиту от шпионажа, от неразрешенного использования материалов личной переписки и т.д. В то же время Декларация особо оговаривает необходимость уважать личную жизнь общественных деятелей. Тезис «там, где начинается общественная жизнь, личная жизнь заканчивается» не является адекватным для охвата данной ситуации. ПАСЕ считает, что личная жизнь общественных деятелей должна защищаться, за исключением случаев, когда она может оказать воздействие на общественно значимые события. В этом же направлении развивается и правоприменительная практика СЕ. Так, в решении по делу «Lingens против Австрии» Европейский суд по правам человека заметил: «В отличие от частного лица, политический деятель неизбежно и сознательно отдает себя на суд журналистов и широкой публики в отношении каждого своего слова и действия» 24. Здесь уже содержатся определенные наметки решения проблемы, касающейся, кстати, очень узкой группы лиц — политиков, артистов, коронованных особ и т.д., — которую условно назовем «общественными деятелями». Но однозначного общепризнанного решения пока нет. Об этом наглядно свидетельствуют результаты специальных слушаний о праве на неприкосновенность частной жизни и праве на получение информации, проведенных в декабре 1997 г. Комитетом по юридическим вопросам и правам человека ПАСЕ. Они выявили весьма широкий разброс мнений, включая тезис о Date: 2015-10-22; view: 726; Нарушение авторских прав |