Илья Муромец и Святогор

Ой ты гой ecи, лихой охотничек,

Старый богатырь Ильюша Муромец!

Полевал он, старый, во чистом поле,

Люта зверя на копье ловил,

Соболей-куниц да на низок низал.

Подъезжает старый ко Святым Горам,

Въехал старый на Святы Горы,

Услыхал тут превеликий шум:

Всколебалась мать сыра-земля,

Зашатались темны лесушки,

Замутились быстры реченьки,

Выливалися из берегов крутых.

Видит старый: на добром коне

Едет шагом богатырь-гора,

Ростом выше дерева стоячаго,

Головою в небо упирается,

Едет, сам подремывает сидючи.

"Что за чудо?", говорит Илья:

"Богатырь да на коне заснул?

Мог бы выспаться в белом шатре.

Знать, не русский богатырь то, а неверный есть"...

По мере приближения богатыря Илью Муромца все более охватывает страх, пока, наконец, он не отпускает своего коня и не взбирается сам на высокий дуб. Оттуда он успел заметить, как Святогор разбил шатер и завалился спать. Красавица-жена Святогора, которую он обычно возил с собою в хрустальном ларце, вышла "и высмотрела Илью на сыром дубу. Говорит она таковы слова: "Ай же ты, дородный добрый молодец! Сойди-ка со сыра дуба, сойди, любовь со мной сотвори; буде не послушаешься, разбужу Святогора богатыря и скажу ему, что ты насильно меня в грех ввел". Нечего делать Илье: с бабой не сговорить, а с Святогором не сладить; слез он с того сыра дуба и сделал дело повеленое" 3.

Святогор просыпается. Жена его наскоро прячет Илью в ларец (по другим вариантам - в карман Святогору). Все трое пускаются в путь. Три дня сидит Илья в плену, пока, наконец, конь Святогора, обремененный непосильной ношей, не разсказывает человечьим голосом обо всем. Святогор убивает жену, вынимает Илью и братается с ним.

Тут они крестами поменялися,

Братьями крестовыми назвалися,

Стали вместе разъезжать по щелейкам,

Разъезжать-гулять да по Святым Горам.

И наехали они на чудо чудное,

Чудо чудное да диво дивное:

Осередь пути великий гроб стоит,

Красным золотом обложен весь, повыложен,

А на крышке подпись да подписана:

"На кого состроен сей великий гроб,

На того он и поладится".

Илья опускается в гроб:

"...Не по нем широк и долог был великий гроб..."

Тогда Святогор опускается в гроб:

"Как по нем состроен был великий гроб;

Говорит богатырь таковы слова:

"На меня состроен сей великий гроб;

Хорошо здесь во гробу-то жить!

Ты послушай-ка, мой меньший брат,

Ты возьми-ка да закрой меня

Тою крышкою дубовою гробовою".

Отвечает братцу Илья Муромец:

"Не закрою я тебя, мой больший брат,

Тою крышкою дубовою гробовою.

Шутку шутишь ты не малую:

Во живых собрался хоронить себя".

Как берет тут сам богатырь, накрывается

Тою крышечкой дубовою гробовою -

А та крышечка изволом Божиим

Сораслась со гробом во одно место.

И воззвал из гроба Святогор Илье:

"Ты послушай-ка, мой меньший брат,

Как ни бьюся, как ни силюся,

Не могу я крышки над собой поднять!

Ты берись-ка за те доски, за дубовыя,

Отрывай-ка по одной доске".

Брался старый за те доски за дубовыя,

Оторвать не может никакой доски:

"Ты послушай-ка, мой больший брат,

Не могу открыть я никакой доски".

"Так бери-ка ты мой славный, богатырский меч,

Разруби-ка крышку острыим мечом".

Брался старый за тот славный Святогоров меч,

Со сырой земли не мог меча поднять.

"Ты послушай-ка, мой больший брат,

Не могу меча я и с земли поднять".

"Ты послушай-ка, мой меньший брат,

Наклонись ко крышке ко гробовоей,

Припади ко малой щелочке:

Дуну на тебя я духом богатырскиим".

Наклонился он ко крышке ко гробовоей,

Припадал ко малой щелочке:

Дунул Святогор на стараго

Тем могучим духом богатырскиим,

И почуял старый, как в нем силушки

Втрое против прежняго прибавилось;

Приподнял с земли он богатырский меч,

Стал рубить по крышке по гробовоей,

От ударов, от великих искры сыплются,

А куда ударит богатырский меч -

Там железный обруч ставится.

Воззывал богатырь Святогор опять:

"Душно, душно мне, мой меньший брат!

Ты руби-ка вдоль по крышке по гробовоей".

Рубит старый вдоль по крышке по гробовоей,

От ударов искры сыплются,

А куда ударит богатырский меч -

Там железный обруч ставится.

"Задыхаюсь я, мой меньший брат!

Наклонись ко крышке, ко гробовоей,

Припади ко малой щелочке:

Дуну на тебя всем духом богатырскиим,

Передам тебе всю силу богатырскую".

Отвечает братцу Илья Муромец:

"Будет силушки с меня, мой больший брат.

Передашь ты мне всю силу богатырскую -

И меня носить не станет мать сыра-земля".

Говорит богатырь Святогор Илье:

"Хорошо ты сделал, меньший брат,

Что последняго наказа не послушался:

Мертвым духом бы я на тебя дохнул,

Мертвым сам бы ты у гроба лег.

А теперь прощай, мой меньший брат!

Видно тут мне Бог и смерть судил.

Богатырский меч возьми себе,

А добра коня оставь хозяину,

Привяжи ко гробу богатырскому:

Никому не сладить с ним, опричь меня".

И прошли из ясных очушек

Слезы у него горючия,

И сложил он руки богатырския

На белы груди, на богатырския,

И принял себе он смерть великую,

И пошел из гроба мертвый дух.

Тут простился старый со богатырем,

Святогорова добра коня

Привязал ко гробу богатырскому,

Опоясал славный Святогоров меч,

И поехал во раздольице чисто поле.

Тут ли Святогору и славу поют.

Примечание: Святогор возит жену в хрустальном ларце (метафора облака) и отмыкает золотым ключем (молнией)" 14.

Или, перефразируя: "Облегающее небо облако (Святогор) возит в облаке же (хрустальном ларце) свою жену (вероятно, также облако), отпирая тучу молнией (золотым ключем) и убивает ее молнией же (мечом)".

Попытки мифологической школы дать истолкование этой былины лишь подтверждают ея полную безпомощность. "Святогорова жена отдается Илье Муромцу, как представителю Перуна, и погибает от меча-кладенца, т. е. умирает, пораженная молнией.

Здесь мифологическое толкование совершенно уничтожает всякий смысл всего события. Или в другом месте: "Гроб, окованный железными обручами, - метафора дождевого облака, на которое зимняя стужа наложила свои крепко-сжимающия цепи" 14. Тут Святогор обращается уже в дождевое облако *, а Илья Муромец в "зимнюю стужу", в то время, как прежде он был "богатырём громовником" или олицетворением Животворной солнечной силы.

* В другом месте предполагается, что дождевыя тучи представлены в былинах в лице калик-перехожих.

(По поводу обозначения "богатырь-громовник" интересно отметить мнение Д. О. Шеппинга: "Если нет сомнения, что Илья-Пророк, по сказанию народных легенд и суеверий, заменил у нас древнейшее божество грома языческаго периода, из этого еще не следует, что совершенно во всем можно отождествлять Илию с Перуном. Подобныя безцеремонныя извращения народных преданий, переходя из одного ученаго сочинения в другия, более популярныя книги и учебники, совершенно искажают самое предание" 21).

Еще яснее обнаруживается вся несостоятельность мифологической теории в приложении к былинам о "младших" богатырях. Все многообразныя события и сложныя интриги при дворе князя Владимира, любовныя похождения Апраксин, наделы богатырей между собою, борьба их друг с другом и с врагами - все это не может быть истолковано при помощи туч, грома, молнии и еще небольшого набора природных сил. При подобном голословном произволе, и убийство Цезаря может быть перенесено в облака, причем кинжал сыграет роль молнии; и освобождение крестьян окажется возрождением природы (или растительнаго мира) от зимней спячки, не говоря уже о жизни знаменитых людей (напр., Наполеона), где самого героя можно заменить солнцем, его друзей и родственников - планетами, сражения - грозой и бурей, где каждый пленник будет представлять собою природу, "скованную зимней стужей" и т. д.

Применение мифологической теории может быть допущено и отчасти оправдано лишь по отношению к отдельным аллегорическим образам, независимым, замкнутым в себе, установившимся, статическим, напр., в загадках **, в поговорках и в некоторых песнях. Для истолкования же былин и сказаний - не только русских, но и иноземных, - с их сложной динамикой и драматикой, с их нарастающими и развертывающимися событиями, - если даже и допустить наличие в них некоторого мифологическаго налета, - то все же приложение к ним мифологической теории, как таковой, в ея целом, ввиду полной ея несостоятельности, должно быть безоговорочно отвергнуто.

** Что горит без огня? - Заря.

То же можно сказать и о теории исторических отражений, хотя на первый взгляд она кажется более обоснованной и устойчивой: с одной стороны - в былинах нередко попадаются действительныя географическия или историческия названия; с другой - имена былинных героев изредка упоминаются в летописях или современных хрониках. Эта теория видит в былинах "опоэтизированную историю народа", причем содержание былин соответствует "нескольким, постепенно сменявшимся периодам исторической жизни русскаго народа ***. Для неё Святогор

*** См. стр 7

- представитель грубой физической силы кочевого периода, которая, как самостоятельная стихия, в строгом строе одухотворенной нравственным началом гражданской жизни не имеет уже места и должна умереть" 1. Микула Селянинович - "представитель земледельческого быта, выносливости" 9. Вольга Всеславьевич - "полубог охотник и воин, побеждающий всю одушевленную природу" 1. Князь же Владимир, княгиня Апраксия, младшие богатыри, новгородские удальцы - все это "отражение действительно живших лиц или персонификация бытовых и исторических явлений в жизни русскаго народа" *.

* См. стр 7

Несостоятельность этой теории выясняется при первой же попытке приложения ея к одной из вышеприведенных былин. Почему Святогор оказывается представителем "грубой физической силы кочевого периода"? Древняя Русь вообще не имела в своих пределах высоких гор 1, и образ кочевого племени невозможно связать с типом богатыря, котораго и "земля не носит", который "нашел себе гору и лежит на ней". Что может означать "подремывание" Святогора на конё и признание его, что

"...Не дано мне ездить на святую Русь".

История древней Руси не знает периода, который мог бы быть символизирован Святогором. И если допустить, что Микула Селянинович, действительно, является отражением "земледельческаго быта и выносливости" 9, то образ Вольги Всеславьича, который, будучи пяти лет от роду,

"...Обучался всяким хитростям-мудростям:

Обучался первой хитрости-мудрости -

Обертываться ясным соколом;

Обучался другой хитрости-мудрости -

Обертываться серым волком;

Обучался третьей хитрости-мудрости -

Обертываться туром - золотые рога..."

- этот образ остается вполне загадочным, и попытка видеть в нем отражение личности и деятельности "вещаго" Олега лишь подчеркивает все безсилие исторической теории.

Столь же непонятной фигурой остается и Соловей - Разбойник, "олицетворяющий собою главных внутренних врагов возникающаго государства - шайки разбойников. Кто не испытывал невольной дрожи темной ночью в глухом месте при неожиданном резком свисте, служащем обыкновенно условным знаком для злоумышленников? Неудивительно, что народное воображение одарило прототип русских разбойников убийственным соловьиным свистом, от котораго он и получил свое имя" 1. Подобное толкование оказывается при ближайшем разсмотрении совершенно необоснованным: Илья Муромец не раз встречался с такими "внутренними врагами", для которых в былинах имеется совершенно определенный термин:

"...Наехали на стараго станишники,

По нашему русскому - разбойники...".

Остается непонятным отличие Соловья-Разбойника от "станишников". Правда, он свистит по-соловьиному, но ведь и

"...Шипит да по-змеиному,

Кричит да по-звериному",

"отчество же его "Рахманович" производится от слова рахман или брахман, т. е. брамин - индийский жрец и кудесник. Иногда он называется и "Птицей Рахманной" 1. Кроме того, "соловей сидит в гнезде на дубах, и его дом, где живет вся его семья, назван здесь гнездом. Дети Соловья тоже мифическия личности; его дочери в е щ и я, обладают богатырской силою; самое имя старшей из них, Н е в е я, дается, в старинных заговорах на трясавицы, или лихорадки, старшей из сестер-трясавиц" 25; сыновья Соловья оборачиваются в черных воронов, притом "с железными клювами" 22.

Из дальнейшего изучения былин обнаруживается с еще большей ясностью, что образ Соловья-Разбойника, приближающийся скорее к типу колдуна чародея, очень далек от вышеупомянутых станишников-разбойников и представляет собою загадочную фигуру, недоступную для толкований исторической теории.

Окончательно безпомощной оказывается эта теория при попытках применения к драматическому развитию действия в былинах (напр., эпизод с женой Святогора, смерть Святогора в гробу и др.). Если даже в былинах о младших богатырях попадаются географическия и историческия имена, то на проверку они все оказываются далекими от действительности. "Чернигов", действительно, лежит на пути из Мурома в Киев", говорит Ф. Буслаев; в этом случае былина как будто заключает в себе исторический элемент. Но в других вариантах вместо Чернигова называют Бежегов, Бекетовец, Кидишь, Кряков и другие 1, и тот же Ф. Буслаев должен признать, что "здесь уже смешивается Чернигов с каким-нибудь другим городом" 11. То же можно сказать и о реках Сафате, Израе, Смородине и друг., о Латырь-море, о Фавор-горе, о князе Владимире, о княгине Апраксин и т. д. Уже А. Бороздин замечает, что в характере самого былиннаго князя Владимира, равно как и его супруги можно найти гораздо более "сказочных" черт, чем соответствующих исторической действительности 4. При внимательном изучении и сопоставлении географических и исторических имен, упоминаемых в былинах, возникает уверенность, все более укрепляющаяся и находящая себе подтверждение по мере изучения текста, что сказители брали для нужных им обозначений первыя приходившия им на ум имена, пользуясь наиболее известными и популярными в силу их историческаго или географическаго значения. Таким образом, хотя в былинах и нельзя отрицать наличия некотораго исторического элемента - подобно вышеупомянутому мифологическому налету, - но приложение к их истолкованию исторической теории, как таковой, в ея целом, должно быть столь же безоговорочно отвергнуто.

Теория иноземных заимствований базируется на неоспоримом сходстве между некоторыми типами и подвигами русских и иноземных богатырей. В силу того, что русский эпос является, сравнительно, самым молодым, не могло возникнуть сомнений в том, что он является субъектом, а не объектом заимствования, хотя "остается народной тайной, к которой и сам народ теперь не имеет ключа, каким образом Индийский Кришна и некоторые другие образы превратились потом в Добрыню и т. д." 22.

Эта теория неоднократно подвергалась жестокой критике, находившей, что "замечаемое сходство в эпических сказаниях разных народов"* может быть с успехом приписано не столько позднейшим заимствованиям, сколько доисторическому происхождению их из одного источника. А. Котляревский полагает, что "эти сказания (о русских богатырях) были плодом всей предыдущей жизни народа, лебединою песнью... народнаго творчества, еще питавшегося соками стариннаго предания. Отделив в них все случайное, привнесенное последующими веками и образовавшееся под влиянием исторических обстоятельств, можно понять их настоящий характер: мы встретим здесь глубокую старину, еще не успевшую получить резкаго характера исключительно русской народности, старину, прямо указывающую на доисторическую эпоху единства индо-европейских племен" 22. Для И. Порфирьева - вышеуказанное сходство вытекает даже не из наличия общаго первоисточника, а из "единства основных законов, лежащих в основе развития каждаго народа". Ф. Буслаев придерживается того же взгляда: "общие всему человечеству законы логики и психологии, общия явления в быту семейном и практической жизни, наконец, общие пути в развитии культуры, естественно, должны были отразиться и одинаковыми способами понимать явления жизни и одинаково выражать их в мифе, сказке, предании, притче, пословице" 24.

* См. стр. 8

Если добавить к этому, что подобное сходство встречается также в религиозных и проч. сказаниях (о рае, потопе и пр.) равно как з обрядах и обычаях различных народов, причем невозможность заимствования во многих случаях может считаться вполне доказанной, и что каждый народ по-своему переживает свою историю - в зависимости от духовных, психологических, этнографических, географических и проч. условий; что подавляющая часть былин носить национально-русский, и притом глубоко христианский характер, чего нет в предполагаемых первоисточниках; что теория заимствования произвольно пытается умалить или лишить именно русский народ способности самостоятельнаго эпическаго творчества, в то время, как все другие виды творчества бьют в народной жизни полной струей; что, наконец, некоторыя незначительные иноземные влияния, наравне с мифологическими и историческими, могут все же быть в известной мере допущены - то придется прийти к заключению, что и теория заимствований, как таковая, в ея целом, наравне с теорией мифологической и исторической, должна быть отвергнута, и что былины остаются великой, глубокой и необъяснимой тайной русскаго народнаго творчества.

Несмотря на то, что многия былины вовсе не дошли до нас, а дошедшия подверглись многократным искажениям; несмотря на то, что оне носят на себе несомненные следы мифологическаго, историческаго и ино-земнаго влияний, и что ни одна из существующих теорий не может быть приложена к ним - есть, все же, один, источник, проливающий яркий свет на существо былин, на фигуры богатырей, на смысл и значение их подвигов, освещающий в равной мере как общия места, так и частности. Источник этого света - Тайноведение д-ра Рудольфа Штайнера, и приложение даннаго им метода к русским былинам, возсоздает шаг за шагом этапы духовнаго пути русскаго народа*.

* Автор всецело берет на. себя одного полную ответственность как за применение даннаго метода к русским былинам и за полученные результаты, так и за перевод с немецкого цитат и выдержек из трудов Р. Штейнера. - По приведенным ниже отрывкам, применительно к данной теме, невозможно, конечно, составить себе представления о Тайноведении в целом.