Как он родился

Мы не мыли его после родов. В этом не было нужды, он был абсолютно чистый и такой- нормальный на вид,что смывать было нечего. Скорая приехала очень быстро. Уже через десять минут к нам в комнату вошли два здоровых слегка напуганных дяденьки в синей неотложкинской одежке, как мне показалось, она была для уличных выходов, а не для приема младенцев. Сейчас, по прошествии времени я осознаю, что была тогда немного не в себе, нет, реакции были адекватными, и сознание ясное, но я до сих пор не могу объяснить себе тот факт, почему я так и не дождалась, пока младенчик пососет грудь, а позволила доктору взять его и начать его очень книжно пеленать. Я с юмором смотрела на то, как он разговаривает с только что рожденным мной ребенком и при этом вспоминает сколько пеленок и в какой последовательности ему надо нанести на ребенка, так и хочется сказать, что он делал бинтовую повязку, а не пеленал. А руки у него дрожали… Второй так же книжно нажимал мне на живот, чтобы отошла плацента. Они признались, что хотя им уже обоим по сорок пять, роды они принимали в последний раз в институте, Ито теоретически. Когда младенца укутали еще и в ватное одеяло, его передали отцу и велели снести вниз в машину скорой. Видимо, его здоровье облегчило им работу больше чем на половину. Насколько я поняла, он был как огурчик, чего не скажешь обо мне. Я как пишу, так и было- было мне ничуть не грустно, а просто весело наблюдать за этими дядьками. Хотя для них такой выезд был по крайней мере, как выезд на смертельную аварию—две жизни качалось на волоске по вине нерадивой матери. Выезд на домашние роды. Нести меня надо было на носилках, так как неизвестно было – что там со мной внутри. И вот пришел сосед- наш хороший друг. И они понесли меня на носилках. Как мне было весело, я была героем происходившего и мне было хорошо. Итак, в первый путь моего сына снарядили только мужчины и роды мои завершили они – четыре мужчины, а пятый мужчина- тот, которого я родила. Кажется, это большая редкость, если хорошенько задуматься – очень большая. Обычно родившегося окружают только женщины. У нас их не было ни одной. А еще, когда папа нес его в машину скорой, мой младенец не прожив еще и часа увидел огромное и удивительно звездное в ту майскую ночь небо.

А потом был роддом. И он мне показался удивительно добрым и приветливым. Это может показаться обычным—ну родила я, вот и эйфория, эндорфины и т. п. Но для меня это очень необычное состояние, так как я человек крайне серьезный и никаких шалостей в своей жизни, а уж тем более в таком серьезном деле как роды не допускала. А тут я была просто шаловливой. И в то время пока после наложения швов мне положено было провести под наблюдением врача два часа, мы с ней весело беседовали о философии, которой я в то время занималась. Более того, чуть раньше, я так же весело орала на всю родиьню,когда накладывали швы. Вот это действительно странно, чувство удовлетворения от хорошо выполненной задачи огромно, но при этом боль-то испытываешь. Вот я и кричала, но так довольно картинно я бы сказала, для собственного облегчения.

Итак, роддом был добрым и приветливым. А это был не тот всеми любимый популярный роддом, это был по-видимому самый последний роддом, в рейтинге пользующихся спросом, да еще отделение для всяких «заразных», то есть у кого не было справок или кто родил дома, как я. Их на всякий случай отделяют от нормальных среднестатистических привитых и стерильных. Поэтому в соседних палатах лежали милые сердцу цыганки, кое где в платных палатах гепатитные русские девочки, а в остальных те остальные, которые и составляли большинство, а большинство в моем отделении отказывалось от детей….. К ним раз в неделю приходила тетенька юрист, от которой они уходили кто со слезами, кто с грубой руганью. Ибо процедура отказа от собственного ребенка в наше время не так проста, как им хотелось бы.

Это и наполнило смыслом мою «послеродовую депрессию». Но обо всем по порядку.

Тетенька врач сказала, что с утра меня научат как кормить ребенка, а до этого времени вставать не надо и лежать со льдом на животе. Сын спал, а я лежала, без сна и не могла на него наглядеться. Я пролежала так до одиннадцати, пока не пришла детский доктор. Стало понятно, что никто не придет без моей инициативы. С этого момента я поняла, что то, что мне делать с ребенком – полностью моя забота. И это тоже меня не огорчило, я умилялась его постоянному сну и вертлявости, с которой он выпутывался из моих робких пеленаний. Рядом со мной в палате лежала еще женщина, она частенько поила своего младенца из малюсенькой бутылки с огромной соской. И так уверенно она это делала, что я при всем моем знании о грудном вскармливании чуть не соблазнилась тоже взять такую бутылочку с глюкозкой, это было в те минуты моего отчаянного «кормления», когда мой сын в течение всего следующего дня не хотел брать грудь. Слава богу я так и не дала ему глюкозки.

За этот день я познакомилась с соседкой поближе и узнала, что она собирается оставить свою новорожденную дочку в роддоме «на год», пока она не подрастет. И с этого начались мои слезы. Я плакала дня два, я умилялась своим сыном и глубоко скорбела, глядя на маленькую девочку, была мысль ее усыновить, я не могла понять как сейчас она кормит ее грудью, а завтра перетянет эту грудь и отдаст девчушку чужому огромному миру. Она просила у меня памперс для девочки и, завернув дитя в простенькое старое одеялко и чепчик сказала нянечке – одеялко и чепчик ей в пдарок, и вот еще памперс ей оденьте. Но это было в последний день, а пока мне надо было быть вежливой и располагающей с соседкой. В обед прибежала врач из другого отделения и закричала на соседку – Зайцева, хватит рожать, хватит рожать я говорю тебе, я устала видеть тебя у нас!!

Разгадка этих слов открылась двояко. Сама соседка призналась мне, что еще одного ребенка она оставила тоже в роддоме на пол-года, но ей его не отдали, а одного она воспитывает. Вторая правда была еще более ошеломляющей – когда доктор вписывал в ее карту количество беременностей и родов, она видимо сбилась со счету, но в свои двадцать три родов у нее их было чуть ли не пять. И муж был. Когда ее спросили, как она назовет ребенка, она побежала к телефону советоваться с мужем, пришла вся в слезах.

Что-то помутилось в наших головах. И я побывав там, среди таких матерей каким-то образом начала их жалеть. А себя настраивать на борьбу. Настраивать на борьбу за любовь, которую у каждой из нас пытаются отобрать обстоятельства, воспитание, трудности, люди. Но которой необходимо глубоко укорениться в детстве. Я хочу узнать, что надломило душу этой девушки, как получилось, что она отдала столько своих детей. Или было бы лучше, если бы она сделала вместо этого несколько абортов?