ГЛАВА 10. Настойчивый непрекращающийся трезвон колоколов радовал слух

Палата без окна

Настойчивый непрекращающийся трезвон колоколов радовал слух. Звук легко проникал в палату без окон. Могло показаться, что передают фонограмму по скрытой от посторонних глаз радиосети. Но на самом деле рядом с больницей располагалась церковь со знаменитой на всю округу колокольней. В палате стояли одна кровать, стол с прикрученным к полу стулом, тумбочка да холодильник.

У кровати спящей лицом к стене девушки сидела Виктория в белом халате, держа в руке только что использованный шприц. Ее несколько раздражал громкий звон, и она недовольно пробормотала себе под нос:

— Чего здесь всегда колокола слышны так громко? Здесь же даже окон нет.

Дверь в палату бесшумно открылась, и в нее вошла Ольга в белом халате. Она подошла поближе к Вике, с любопытством глядя на Катю-Лену. Шепотом, чтобы не потревожить спящую, она спросила:

— Уснула?

Виктория, нисколько не понижая зычного голоса, отозвалась:

— Мертвым сном. Можешь громко говорить, ее сейчас пушкой не разбудишь.

Ольга продолжала стоять над девушкой, задумчиво рассматривая ее. Дверь снова открылась, и в палату заглянул озабоченный Григорий, тоже в белом халате.

— Девочки, через двадцать минут совещание в ординаторской.

— Хорошо, Григорий Борисович, — за двоих ответила Виктория. Когда за начальником закрылась дверь, она обратилась к Ольге: — Опять чем-то недоволен, я вообще-то свое дежурство закончила.

— Он что, всегда такой? — с опаской произнесла собеседница.

— Привыкнешь. Ко всему привыкаешь.

— Даже к этому? — с недоверием в голосе спросила Ольга, указывая рукой на спящую Катю-Лену.

— Конечно. Я первый год, знаешь, как ее боялась. Особенно когда она разными голосами говорила. Когда за мужика, так прямо мурашки по коже, а теперь ни фига, даже подыгрываю ей иногда.

— Как это? — опешила Ольга.

— Ну как. Здесь главное понять, кто она сейчас. Если Катя, то вообще легко. Катя добрая, всех любит. Если Лена, надо лебезить, подхалимничать. Лена та еще стерва! Ну а если она Женя…

— Вик, ты что, все ее роли знаешь?

— Дурочка, это не роли. Это личности, она же феномен. Гордость наша. Эффект калейдоскопического сознания.

— Это как?

— Ну мне лечащий ее, Геннадий Андреевич, четыре года назад объяснял, я уже по научному-то не помню.

В общем, личность ее разбилась на много-много осколочков и каждый зажил отдельной жизнью. Она то один человек, то другой, то два одновременно. И периодически эти кусочки встряхиваются и складываются по-новому.

— Круто!

— Ну да. Только история у нее — все время одна и та же проигрывается. В ней часть элементов из жизни ее короткой, часть из книг да фильмов, а некоторых персонажей она прямо из клиники берет и вводит в свой бред.

— Как интересно.

— Интересно? Знаешь, не все так считают. От нас две сестры даже уволились из-за этого. Не вынесли. Жанна и Рита. Ты еще с ними познакомишься.

— Как? Они же уволились?

— А она тебе их покажет. И не раз. Они теперь постоянно прописались в этой палате. И меня покажет. А как смешно она завотделением делает. Обоссака!

— Что, самого Пантелеймонова?

— Ну да, Олега Павловича. Он раньше часто к ней в палату заходил, смотрел, слушал — бороду чесал. «Какой, — говорит, — режиссерский талант пропадает». Но теперь редко заходит. А кому приятно, когда тебе так в глаза заглядывают. Павлов — наш завхоз — от нее сразу прячется. Она в коридор, он в каптерку свою, отсиживается. Демонов боится. В глаза ей, кстати, долго не смотри — душу выпьет!

— Шутишь?

— Шучу. Но все равно не смотри.

— Страшно. Я тут недавно по телику видела, как поп один из одержимых демонов выгонял. Они там тоже разными голосами ругались. Ужас!

— Лет пять назад был у нас главврач продвинутый. Позвал ей этого, экзорциста. Приехал поп такой важный, выгнал нас всех из палаты, а через десять секунд сам вылетел, красный, и без слов дернул по коридору. А главврача уволили скоро.

— Да, у вас тут не соскучишься.

— Это точно. В общем, назначения у нее простые, таблетки, уколы, не бойся она теперь не буйная. Сестер любит. Я смену закончила, принимай. Да, чуть не забыла: вот на столе платок, очки — она без них из палаты не выходит. Сама понимаешь, какая у нее беда. А говорят была — просто красавица. Зеркало, если будет просить, не давай ни в коем случае — это табу!

— Господи! Несчастное существо. Она ж всю жизнь здесь проведет, за что ж ее так.

— Ну ты наивная, ей-богу. Как всех — ни за что. Маму с папой ее жалко. Еще не старые. Каждые выходные здесь. Мама плачет, папа… Хотя папа ли он? Тут разные слухи ходили. Ей лечение-то по VIP на десять лет вперед оплачено. А оплатил, знаешь, кто? Не поверишь! — Она поманила рукой к себе Ольгу и на ухо прошептала ей известное имя.

Ольга опешила:

— Да ты что?! Он же голубой!

— Не знаю, не знаю. У них танцоров не разберешь. Говорят, он и есть ее отец.

— Ну ничего себе! Дочь такой звезды. Что ж с ней случилось-то?

— Да банальная история. Хорошая девочка из интеллигентной семьи. Начиталась в детстве книжек про любовь. В институт сразу не поступила. Ну а жизнь, не книжка. Влюбилась в какого-то подонка. Стриптизера, что ли. Залетела дура. Думала, принц на ней женится, а он ее послал. Ну она и наелась колес каких-то, да еще и заснула на письменном столе лицом к лампе, спалила лоб. В общем, еле откачали. Лоб залатали, а мозги на место не встали. Рассыпалось сознание-то. Может, ей теперь с такой рожей так даже и лучше. Разыгрывает теперь свою жизнь в разных представлениях. Иногда я ей даже завидую, Господи, прости. Она же сколько жизней проживает, а еще и приключения какие, послушаешь — закачаешься. Да, кстати, она уже и тебя оприходовала.

— Это как же? Я ж всего третий день здесь.

— Ну да, а у нее появилась сестра Ольга в ее этих бреднях. Вон, кстати, на столе рядом с очками — видишь, тетрадка толстая, с котенком — это дневник ее.

Ольга взяла со стола тетрадку, с интересом открыла, но ее любопытство быстро сменилось на недоумение:

— Слушай, но тут же одни каракули. Каракули на каракулях.

Виктория прыснула от смеха:

— Бедненькая — пишет, старается, уже пятьдесят, наверное, таких извела. И смех и грех.

У Ольги вдруг прояснилось лицо, и она выдала новую мысль:

— А вы все это снимать на камеру не пробовали? Или записывать за ней?

— Ты чего, совсем сдурела?! Да кто этот бред смотреть или читать-то будет. Таких больных поискать нужно. А что это за музыка?! Откуда она?!.

…Все громче звучит жизнерадостная испанская музыка. На террасе виллы, стоящей на морском побережье, похоже, царит бурное веселье. За длинным столом, уставленным гаспаччо, бараньими ногами, паэльей, омарами, хамоном и другими красотами испанской кухни, гордо восседает Павлов в парадном императорском облачении. Рядом с ним бородатый Пантелеймон в одежде испанского кардинала и Григорий в белом халате, с ним вместе Ким в панковской косухе, чуть поодаль пируют Папаген, родители Кати, мама Лены, Сергей и даже Кинг Конг, у которого на коленях примостились Белка со Стрелкой. Все они пьют «Сангрию» и следят за зажигательным танцем. Играет камерный оркестр, поет дива в костюме Снежной Королевы, а по террасе летают Женя, Лена, Катя, Вика и Оля. Сестры в нарядных испанских платьях. Женя в костюме матадора. На лице Кати темные очки, на голове платок. Внезапно музыка смолкает, все останавливаются. Катя резко срывает с себя платок и очки. Все смотрят только на нее. Ее лицо обезображено страшным ожогом, огромные карие глаза горят безумным блеском. Смотреть в них больно и страшно. Гигантские Катины зрачки начинают вращаться, делиться на мозаичные ячейки и внезапно рассыпаются разноцветными стеклышками калейдоскопа.

Зрачки крутятся, стеклышки меняются местами, каждое стеклышко при ближайшем рассмотрении оказывается живым — это многократно повторенные знакомые герои нашей истории, они в страшных позах переплетаются друг с другом, образуя узоры. Каждый из персонажей соответствует определенному цвету радуги. Они застыли, как в адском цементе, в жутко неудобных позах и только тяжело дышат в ожидании следующего поворота колесика и новых комбинаций…

Девочка в ожидании чуда напряженно смотрит в трубу калейдоскопа, но там темнота…