Стремительная карьера посудомойки

За окном лаяли овчарки – должно быть, где‑то рядом находится загон. Иногда раздавались голоса военных – тех, кто отдавал приказы, и тех, кто чеканил в ответ: «Есть, сэр!» Наверное, среди обладателей голосов присутствуют и мои знакомые Крыс с Клопом, хотя толком не разобрать.

Открылась дверь, ведущая внутрь хозблока. Сквозь проем протиснулась тетка в белом халате и белом колпаке. Назвав ее толстой, я покривила бы душой. Она была невероятно толстой! Если бы в сумо брали женщин, то она могла стать выдающимся борцом. Талия шире плеч, живот такой огромный, что вряд ли она обувается самостоятельно. Руки заплыли жиром и сделались похожими на руки боксера или лесоруба. Широкое и сальное лицо сидело прямо на плечах, шея отсутствовала.

Тетка с трудом пробралась между коробками со стиральным порошком и бельевыми тюками. Остановилась возле меня, вертя в руках полотенце. Я попыталась подняться ей навстречу, но смогла только сесть.

– Бедняжка, – сочувственно проскрипела тетка на английском с ужасным акцентом. Голос у нее был сдавленный и высокий. – Тебе больно?

– Ничего, я справлюсь.

Ее маленькие глазки оглядывали меня.

– Как же тебе досталось.

– Простите великодушно, я не знаю, зачем они притащили меня сюда, но...

– Не волнуйся, я знаю. Как тебя зовут?

– Алена.

– Алена, ты ведь не лентяйка?

– Что вы, конечно нет! Извините, но не найдется ли у вас какой‑нибудь одежды? Какой угодно. Я устала от этого водолазного костюма. Он стягивает тело, кожа в нем не дышит, а на солнце резина нагревается просто бешено.

– Да, да, – сказала она, – я что‑нибудь тебе подыщу. Прямо сейчас этим займусь... Все свои дела брошу и начну искать для тебя одежду.

Последняя фраза прозвучала не очень добро. Я удивленно посмотрела на нее.

– Извините, я вас чем‑то обидела?

– Ничем, золотко.

– Тогда почему вы так разговариваете?

– Потому что, – сказала она громче, – пока ты валяешься на тюках, сраная принцесса, твоя работа стоит!

– Какая моя работа? – изумилась я.

– Сейчас я тебе покажу какая! – завизжала она и огрела меня по уху скрученным полотенцем. Удар вышел тяжелым, у меня потемнело в глазах. Я с удивлением поняла, что мокрое скрученное полотенце бьет так же сильно, как полено.

Пока я приходила в себя, тетка швырнула меня с тюков на пол и, схватив за волосы, поволокла к двери. У меня от боли из глаз брызнули слезы.

– Какие мы вежливые, – злобно ворчала она, – ах простите, ах извините! Пока ты нежилась в подсобке, А‑ле‑на... – Она до неузнаваемости исковеркала мое имя. –...вторая рота закончила обед! Посуды скопилось горы!!

Она втащила меня в помещение, где стояли ряды стальных раковин, заваленных посудой, и огромные кастрюли, из которых гадко пахло остатками еды и чистящим средством. Несколько худых, рано состарившихся женщин оторвались от чистки, драйки и мытья и уставились на меня.

– Чего встали, бездельницы! – крикнула толстуха. – Моего полотенца захотелось? Живо за работу!

Они бросились к щеткам и тарелкам. Толстуха бросила меня возле раковин и встала надо мной, поигрывая полотенцем, словно тюремный надзиратель дубинкой.

– Ну что разлеглась? Поднимайся, берись за работу, она не ждет! Никто не станет работать вместо чужестранной лентяйки!

Я ухватилась за край раковины и подтянула тело, чтобы поставить его на ноги, которые сейчас напоминали глиняные. Раковина была завалена посудой. Гора тарелок поднималась из воды и пены.

– Бери щетку! Мой тарелки! – визгливо приказала толстуха.

Стоявшая рядом женщина с седыми висками протянула мне резиновые перчатки и щетку. В ее глазах я прочла жалость и неподдельное сочувствие.

Я натянула перчатки. Сначала одну, затем вторую. Неловко взяла щетку в левую руку. Правой вытащила из кучи тарелку с засохшими рисинками. В этот момент, кажется, все женщины в посудомоечной тайком наблюдали за мной.

– Знаете, как делают фотографии НЛО? – невинно спросила я. – Это очень просто. Фотоаппарат ставится на штатив, и включается режим мультисъемки. После этого перед объективом запускается тарелка... Вот так!

Я с размаха запустила тарелкой об стену. Брызнули осколки, грохот бальзамом пролился на мое сердце.

– Ой, – произнесла я. – Не получилось. Но сейчас точно получится...

Вторая тарелка грохнулась о стену на месте первой.

– Можете сами попробовать. Уверяю вас, это очень увлекательно.

– Не надо этого делать, – умоляюще прошептала женщина с седыми висками.

Лицо толстухи покраснело как кирпич. Щеки надулись, глаза выпучились. Пальцы‑сардельки что‑то положили в петлю полотенца.

– А ты не только бездельница, – выдавила она, – но еще и смутьянка!

Полотенце мелькнуло в воздухе. Я попыталась увернуться, но не успела и получила по затылку. На этот раз удар оказался намного тяжелее. Я рухнула на пол, где меня настиг пинок под ребра и еще два удара полотенцем между лопаток.

– Паршивка! Негодница! Тунеядка! – приговаривала толстуха. – Возомнила о себе! Ничего‑о, я тебя обломаю. Я выбью из тебя дурь!

Закончив экзекуцию, она схватила меня за плечи и, с легкостью подняв, отбросила к раковине. Я уткнулась руками в гору посуды. Тарелки загремели, несколько из них едва не соскользнули на пол.

– Бери щетку! Мой тарелки!

Я взяла щетку. Похоже, если не сделаю то, что велит толстуха, она прибьет меня своим полотенцем. Только что мне делать со щеткой? Какая тут технология мойки?

Женщина с седыми висками, не глядя на меня, демонстративно ткнула своей щеткой в миску с порошком, затем вытащила из горячей воды тарелку и стала счищать грязь. Затем снова макнула тарелку в горячую воду и промыла под струей холодной воды в соседней раковине. Я попыталась повторить ее действия.

– Сильнее три щеткой! – прокричала толстуха в мое ухо. – По каждой тарелке води шесть раз! Если найду хоть каплю жира, будешь заново перемывать!

Она вдруг уставилась в проем распахнутой двери, ведущей на кухню. Я услышала, как скребутся когти по кафелю.

– Ах ты, проклятая псина! Сейчас ты у меня получишь!

Выдернув из чьей‑то раковины сковороду, толстуха бросилась за дверь. За стеной что‑то упало, зазвенели кастрюли, послышались несколько смачных ударов и жалобный собачий скулеж.

– Вот тебе! Вот! – визжала толстуха. – Будешь у меня знать, как воровать отбивные!

Прислушиваясь к звукам побоища из кухни, я автоматически вымыла две тарелки и потянулась за третьей. Эта женщина‑гора все‑таки подчинила меня. Она убедит кого угодно – и человека, и животное. Для этого у нее имеются весьма эффективные средства – полотенце и сковорода...

– Когда ее выводят из себя, она кладет в полотенце мраморную солонку, – прошептала соседка, все еще не глядя на меня. – Лучше делать как она говорит.

– Сомневаюсь, что у меня получится, – ответила я.

– Нет, нет! – испуганно заговорила женщина. – Нельзя высовываться! Вы должны ей подчиняться, она здесь главная. Она заправляет хозяйством: кухней, стиркой, глажкой. Тех, кто не слушается, – она отдает Ирбису, и они больше никогда не возвращаются.

– Куда отдает?

– Мы не знаем. Но ходят слухи, что их забирает повелитель.

– Левиафан?

– Умоляю вас, не произносите его имя.

Я замолчала, с тупым ожесточением смывая с тарелки мясную подливку. Переполох на кухне стих. Видать, собака сбежала. А толстуха за стеной тут же накричала на кого‑то из кухарок.

– Давно вы здесь живете? – спросила я.

– Живу? – удивилась женщина. – Скорее существую.

– И давно вы здесь существуете?

– Не знаю. Сколько себя помню.

– А остальные?

– Они такие же. Здесь все такие, даже солдаты. И те, кто работает в лабораториях, и те, кто на подгорном заводе. Кто‑то исчезает, кто‑то появляется... Вы тоже здесь появились. Если не будете выделяться, то останетесь здесь надолго. Может, и навсегда.

– Сомневаюсь. Я сбегу отсюда, как только накоплю силенок.

– Отсюда невозможно сбежать.

– Кто‑то пробовал?

– Нет, но...

– Значит, я сбегу.

Женщина замолчала, не желая продолжать разговор. Возможно, опасаясь услышать крамольные мысли. Она работала быстро, тарелки и щетка мелькали в ее руках. Я не могла за ней угнаться, стопка вымытых мною тарелок росла раза в три медленнее.

– Дурацкое занятие, – сказала я, умаявшись после десяти минут работы. – Почему тут не используют посудомоечные машины?

– Все новое оборудование покупают для завода и лабораторий. Там производство и исследования. Это важно. Еще солдатам покупают оружие. Это тоже важно. А мытье посуды – для кого оно важно? Зачем машины, когда есть мы? За нас не надо платить, потому что мы рабы. И потом, Шиншилла всегда говорит начальству, что машина моет хуже, чем руки.

– Как вас зовут?

– Чомга.

– Меня Алена. Как вы здесь существуете, Чомга?

– Как? – Очередная тарелка задержалась в ее руках дольше обычного. – День за днем проходит по одному и тому же распорядку. Посуда, посуда, посуда. И еще побои Шиншиллы. Здесь уныло. Я едва дожидаюсь ночи, чтобы предаться сну. Сны – это единственное, что нас радует. Там все такое яркое и красивое. Хочется остаться в этом сне, но он обрывается, когда перед восходом солнца нас поднимает крик Шиншиллы.

– А те, у кого есть семьи?

– Семьи запрещены.

Тарелка едва не выскользнула из моих пальцев на пол.

– То есть – как?

– Семьи запрещены. Можно тайком встречаться с кем‑нибудь из солдат, но о том, чтобы заиметь от него ребенка, я не могу даже мечтать. Каждый месяц мы проходим тесты на беременность. Если кто‑то попадается, ее тотчас уводят.

– Но это же... это возмутительно!

– Здесь всегда было так, – покорно произнесла она. – Хотя знаете, Алена, когда‑нибудь это закончится. Прошел слух, что в долину идет кое‑кто. Человек! Могучий и сильный. Никто не может его остановить. Он пришел из далекой страны и на перевале схватился с одним из Стражей долины. Страж выпустил в него тридцать три пули, но этот человек остался невредим, только на лице появился маленький шрам! Он уничтожил Стража и теперь идет сюда. И когда он придет в долину, то освободит нас!

У меня начала кружиться голова. Может, после побоев Шиншиллы. Или оттого, что я пыталась поверить в сказку Чомги, но не получилось.

А может, от знака, отпечатанного у меня на шее.

– Чомга, вы не могли бы взглянуть? – попросила я. – Что у меня там такое?

Я наклонила голову и подняла волосы, чтобы ей было удобнее. Стоило женщине взглянуть на мою шею, как она испуганно отпрянула.

– Чернота! Чернота! – приглушенно воскликнула она. – Он прикасался к вам!

– Он ко мне действительно прикасался, но все‑таки скажите, что там такое?

– Я не могу. Мне страшно.

– Чомга, я вас умоляю. Пожалуйста! Ведь сама я не могу посмотреть.

Она подумала. Затем высыпала в мойку немного порошка из тарелки и разровняла его ладонью. Пальцем вывела четыре линии, которые при пересечении образовали знак. Мне на секунду показалось, что я могу прочесть его, что он напоминает один из символов санскритского письма. Но, как я ни напрягала глаза и мозг, разобрать его не смогла.

– А вы не знаете, что он означает? – спросила я.

Чомга уже мыла посуду и старалась не смотреть в сторону опасной соседки.

– Нет, – почти неслышно ответила она.

– А у кого‑нибудь еще есть такие знаки?

– Не знаю, не видела.

– Ладно. Спасибо и на этом.

– Зря я вам помогаю, – вдруг сказала она. – Чувствую, что из‑за вас мне будет хуже.

Я подняла на нее глаза:

– Вам будет хуже? Вы сказали «будет хуже», я не ослышалась? – Я бросила щетку и решительно повернулась к ней. – Да вам не может быть хуже! Вы живете под диктаторским гнетом! Вы трудитесь не разгибая спины, с утра до позднего вечера. Вы не имеете права завести детей! Вы даже не живете, а существуете! И ради чего? Ради того, чтобы каждый день стоять перед раковиной с вонючими тарелками? Вам не может быть хуже, чем сейчас. Вы уже и так на самом дне.

Чомга вымыла несколько тарелок, прежде чем ответить:

– У вас скопилось много посуды. Шиншилле это сильно не понравится.

Принесли ужин. Женщины‑посудомойки на время прекратили работу, вытерли ладони о халаты и стали хлебать из плошек прямо на рабочем месте, возле груд немытых тарелок и чашек, которых привезли еще две полные тележки.

Поднимающийся из плошки запах решительно не сочетался с понятием аппетит. Я поболтала ее в руке, пытаясь определить качество продукта по его виду. На поверхность всплыли подозрительно тонкие кости. До того, как переместиться в похлебку, носитель костей, вероятнее всего, мяукал или каркал.

Есть хотелось. Но не эту гадость. Заставить себя проглотить похлебку я пока была не в состоянии. Так с плошкой в руках и отправилась на улицу через дверь посудомоечной. Чомга хотела меня задержать, но у нее не получилось.

Дневной свет мерк, наступал вечер. Дно ущелья накрыли тени. Я села на крылечко. Делая вид, что ем, разглядывала лагерь. Колючая проволока, вышки с пулеметами, патрули, собаки. Выбраться отсюда будет намного сложнее, чем из буддийского монастыря.

Однако выход есть. И как раз для меня.

Путь, который я усмотрела, это отвесные скалы ущелья, нависающие над лагерем. Высотой метров в сто пятьдесят, с виду они кажутся неприступной стеной, да еще и отрицательной кое‑где. Но я и не такие преодолевала. Однажды в Германии одолела сорок семь этажей небоскреба «Мэйн Тауэр». Он был не чета этим скалам – гладкий, как стакан. Правда, там у меня было снаряжение. А здесь придется карабкаться без талька и скальных туфель. Будет тяжело, но перетерплю. Единственная проблема в том, что я не чувствую сейчас необходимых для восхождения силы и концентрации внимания. Кстати, чтобы накопить силы, мне нужно есть...

Я с сомнением заглянула в плошку. Горько вздохнула. Поднесла ее к губам.

– Умоляю вас, не ешьте это! – раздался голос.

Я подняла голову и обнаружила справа от себя Мэрфи. Помощника Левиафана. Третьего человека в иерархии подгорного царства. Мерфи оперся спиной о ствол дуба и иронично усмехался. В глазах бесенята. Сложенные на груди руки мускулистые, обтягивающая майка демонстрирует отличную фигуру, просто отличную!

– У меня сердце разрывается от вашей мольбы, – ответила я. – Но не беспокойтесь, я вам оставлю половину.

Он улыбнулся, показав великолепные зубы.

– Я хотел сказать, что это не еда, а отрава.

– Ах вот в каком смысле!

Появление Мерфи избавило меня от необходимости глотать гадкий ужин из плошки. От этого стало радостно, хотя не только от этого. Мне улыбался самый симпатичный парень в бригаде Кларка. Не знаю, до какой степени он мерзавец (а в этом я не сомневалась: у Кларка все подручные мерзавцы), но он был чертовски обаятельным мерзавцем.

Глядя в серые дьявольские глаза Мерфи, я стала вспоминать, когда это было у меня в последний раз. Собственно, вспоминать особенно нечего. Последний раз это было у нас с Лехой. В тот памятный день, на бабушкиной даче. Я была расстроена до глубины души, а Леха оказался единственным, кто мог меня утешить. После этого события он решил, что у нас произошел сдвиг в отношениях и он может сделать мне предложение выйти за него замуж. Опять. Через четыре года после нашего развода.

– Я бы посоветовал вам, Алена, – мягко произнес Мерфи, – не выделяться из общей массы.

– Вы о моем ослепительном водолазном костюме?

– Между прочим, это наш костюм.

– Вы и это знаете! Просто поразительно. Вы все знаете о паршивой похлебке, о водолазных костюмах – вы, наверное, Господь Бог?

Его улыбка поблекла.

– Господь бог у нас один, – ответил Мерфи. – И вы с ним, насколько мне известно, два часа назад имели неприятнейшую беседу. Еще раз хочу попросить вас не выделяться из общей серости. Иначе он вас сожрет. В прямом смысле! И это не шутка.

Меня моментально прошиб пот. Последние слова еще раз провернулись в голове, а Мерфи добавил:

– Мне очень не хочется, чтобы с вами что‑нибудь случилось. Вы довольно милая девушка. Не выделяйтесь, и, возможно, скоро все уладится. До встречи!

Он оторвался от дуба и легкой походкой направился по бетонной дорожке в сторону казарм. Я смотрела ему вслед, а в голове крутилось: «Иначе он вас сожрет. В прямом смысле».

Он меня сожрет.

Сидеть на крыльце я больше не могла. Мерфи взбаламутил душу своими речами и своим обаянием. Я встала и принялась ходить между трех сосен, растущих у торца хозблока.

Он меня сожрет. Он меня сожрет.

Как это?

Хочешь узнать?

Нет, не хочу. Ни за что на свете не хочу снова оказаться перед Левиафаном. Мне хватает метки на шее, которую он поставил. При одном воспоминании о ней бросает в дрожь.

О чем там говорил Мерфи? Типа, скоро все уладится. Что он имел в виду?

Я остановилась, потому что на пути выросла огромная овчарка. Зубы оскалены, из груди вырывается гневный хрип, взгляд прикован ко мне.

– Ма... – пробормотала я. –...ма!

На меня скалилась не просто овчарка. Это было то самое животное, которое обнюхивало мое сари в домике жевунов. Я уверена. Четырехлапый шерстяной киллер.

Я отпрянула.

Пес дернулся. И снова замер, показывая, что на взводе и может в любую секунду схватить меня за бок. Справа зашуршали ветви. Я скосила глаза на звук. Из кустов вышел еще один киллер, с черным носом. Псы собирались атаковать меня с двух сторон. Понятия не имею, что делать, но зато теперь стало понятно, почему посудомойки предпочли обедать в пропахшей порошком комнатенке.

Овчарки напряженно застыли, готовые броситься на меня в любой момент. Им требовался предлог, малейшее движение, а потому я боялась даже пошевелиться, чтобы не спровоцировать их. Секунды томительно шли. И я вдруг вспомнила, что продолжаю держать в руках плошку с похлебкой.

– Послушайте! – сказала я, почти не двигая губами. – Давайте вести себя цивилизованно. Видите эту плошку? Она ваша. Я не делаю резких движений и ставлю ее на землю. Можете съесть, что в ней находится, мне эта еда ни к чему. Договорились? Можно начинать?

Овчарки молчали. Будем считать это знаком согласия.

Я стала медленно опускать плошку на землю. Взгляды собачьих глаз пронзали меня яростью, но едва донышко коснулось травы, как овчарки бросились к еде. Толкая друг друга, они засунули носы в плошку и принялись лакать ее содержимое.

– Так вы, ребята, голодные! Вот почему так неприлично себя ведете!

Они сожрали все, даже подозрительные кости проглотили. Требовательно поскуливая, принялись тыкаться холодными носами в мои ладони и лизать их.

– У меня больше нет, – развела я руками. – Хотя постойте...

В кухню с улицы вела отдельная дверь. До нее овчарки шли за мной покорно, словно привязанные за веревочку. Возле двери я велела им сидеть и ждать меня. Они послушно выполнили приказ и высунули языки. Обученные звери!

На кухне никого не было. Повара и кухарки ужинали, разместившись в более удобном соседнем помещении, оттуда раздавались их голоса. Я прошла мимо огромной плиты, где на сковороде жарился лук и стояли два огромных чана, накрытых крышками. В углу на крюке висела говяжья нога. Отрежу небольшой кусочек, никто не заметит.

Ножей я не нашла. Куда их все попрятали? Зато между столов обнаружился приставленный к стене топор.

На весу рубить говяжью ногу было неудобно, и я сняла ее с крюка и положила на разделочную доску. Отчленив два небольших кусочка, услышала тихий скрип и обернулась.

Дверь на улицу была распахнута.

В первый момент я не поняла, в чем дело. А затем у меня за спиной пронеслись два призрака. Я кинулась за ними, но чертовы овчарки уже прошмыгнули в дверь, волоча за собой говяжью ногу.

Я застыла в замешательстве с двумя ломтиками мяса в руках. Вот и делай после этого добро!

Пока не вернулись повара и кухарки, еще оставалось время, чтобы улизнуть незамеченной. Но именно в этот момент из посудомоечной в кухню протиснула свои телеса Шиншилла... Она замерла на пороге, заметив меня посреди кухни. Ее придавленные щеками глазки расширились от удивления. Я вдруг осознала, что стою с обрубками мяса в обеих руках, а за спиной болтается крюк, на котором висела приличных размеров говяжья нога!

– Что здесь произошло? – Шиншилла произнесла это, почти не разжимая зубов, словно сдерживая молнию, рвущуюся изнутри. – Ты пожалела голодных собачек?

– Нет.

– Тогда что ты делаешь на кухне?

– Я хотела их выгнать отсюда.

Шаг за шагом она подбиралась ко мне. В руках появилось знакомое полотенце.

– Ты хотела выгнать их куском мяса?

Я попятилась от надвигающейся на меня горы в белом халате. Какие же сволочи эти овчарки! Надо ж так меня подставить!

– Не стоит убегать, голубушка. Ты ведь пыталась прогнать их. Это хороший поступок. Не нужно убегать, совершив хороший поступок. Я всего лишь хочу тебя наградить... – Ее маленькие глазки выкатились от бешенства. – Я ХОЧУ НАГРАДИТЬ ТЕБЯ ЭТИМ ПОЛОТЕНЦЕМ!!

Я бросилась из кухни на улицу.

Шиншилла за мной.

И вдруг застряла в дверном проеме.

Она дергалась, ворочала бедрами, но не могла освободиться.

– Не думай, что это сойдет тебе с рук, мерзавка! – вопила она. – Только попробуй вернуться в посудомоечную! Кровавыми слезами изойдешь!

Я поспешила скрыться за углом хозблока. Здесь, упав спиной на дощатую стену, попыталась прийти в себя.

Если я собираюсь бежать из плена, то делать это нужно сейчас. Иначе до утра не доживу. Паду смертью храбрых под ударами мокрого полотенца. Кто оценит такое геройство?

Осторожно выглянув из‑за угла, я принялась рассматривать возносящиеся над лагерем скалы. Солнце ушло. Кусок неба, видимый в просвете между скал, стал багровым. Есть пара маршрутов, лежащих в густой тени. Вон тот, правый, пожалуй, самый оптимальный – это одно из немногих мест, где стена не отрицательная, то есть не нависает над тобой. Да и ухватиться есть за что. Все! Решила. Там и полезу. Черный водолазный костюм создаст дополнительную маскировку. Только путь к этому участку лежит через весь лагерь, мимо казарм. Как пройти незаметно?

Рядом на столбах были натянуты веревки, на которых сушилось белье. Очевидно, где‑то рядом прачечная. Прогулявшись по бельевым рядам, я отыскала подходящий по размеру халат. Затем, спрятавшись между простыней, переоделась в него. Стянув опостылевшую резину, испытала невыразимое облегчение. Не хочется надевать его снова, но придется. Ненадолго. Мне только подняться по стене.

Скатала костюм в рулон и запихнула в наволочку. Для конспирации положила на него несколько сложенных простыней. Получилась стопка белья, которая будет моей легендой. Иду менять белье вон в то бунгало. Хорошо бы еще выяснить, кто там живет.

Я обошла хозблок с тыльной стороны, чтобы Шиншилла не увидела меня из окон или через открытую дверь. Справа от здания, за спортивным городком, находился загон из стальной сетки, по которому радостно носились две уже знакомые мне овчарки. Сволочи лохматые!

Оставив хозблок позади, я двинулась вдоль здания столовой. У ее входа начиналась бетонная дорожка, которая и вела к нужным мне казармам. Но едва я ступила на дорожку, как меня остановил патруль.

Двое солдат серьезного вида с короткоствольными «Хеклер‑Кох» на груди преградили путь.

– Что вы здесь делаете? – спросил один и посмотрел на мои ноги. – И почему босиком?

– Гуляю, – ответила я, игриво улыбнувшись. – А босиком хожу, потому что это стимулирует на стопах биоактивные точки, которые влияют на...

– После захода солнца по лагерю гулять запрещено, – категоричным тоном сообщил солдат.

– Извините. Но мне нужно...

– Вы здесь недавно? Возвращайтесь в хозблок и, пока не взойдет солнце, не высовывайте оттуда носа.

Когда я возвращалась в посудомоечную, на душе скребли кошки. Солдаты патруля провожали меня взглядами до конца, пока я не захлопнула за собой дверь. Вот это открытие! Оказывается, по ночам у них комендантский час. Как неудачно все получилось! Побег придется отложить до утра, а ночь провести в хозблоке. Лучше перетерпеть несколько ударов полотенцем, чем заработать пулю.

Раковины и тележки были завалены рекордным количеством посуды. И, что самое удивительное, в помещении – ни души. Ни одной работницы!

Я задумчиво прошлась вдоль ряда раковин, накручивая на палец прядь волос. Куда они все подевались? Аннигилировались, что ли?

И едва я об этом подумала, как из‑за ближайшей тележки, рассыпав по полу половники, выскочил Максимка! В своих шортах, куртешке и кедах на босу ногу. Во всклоченных волосах застряли травинки, лицо сияло счастливой улыбкой.

– Обормот ты этакий! – воскликнула я, держась за сердце. – Чем я тебе насолила, что ты решил меня в гроб вогнать?

– Я хотел обрадовать!

– Что ж, обрадовал. – Не снимая ладонь с груди, я глубоко вдохнула и выдохнула. – Ну, теперь иди сюда, солнышко. Неужто живой? Поверить не могу.

Мы обнялись.

– Постой, постой! – сказала я. – А когда ты появился? Не ты ли тут всех расшугал?

– Нет, не я, – помотал он головой. – Зашла какая‑то корова и угнала всех женщин на кухню.

– Понятно... То есть ничего не понятно, но хотя бы обрело какую‑то логику.

Максимка авторитетно кивнул. Будто понял.

– Ну, – велела я, – рассказывай! Что с тобой было?

О своем спасении он рассказывал, захлебываясь от восторга. На месте низины, куда сошло озеро, образовался новый водоем. В него и вынесло Максимку. Он упал с огромной высоты, но за эти несколько секунд падения пацан получил такую порцию захватывающих ощущений, что с удовольствием бы попробовал еще.

– Новое озеро нам никто не нальет, – сказала я, подытоживая его рассказ. – Хорошо, что так все закончилось. Могло быть гораздо хуже... Куда ты потом отправился? Не видел ли, чем занимались наши друзья?

– Да! – спохватился он. – Видел! Я видел, как они вставили медальон!

– Вот как? – сказала я, пытаясь скрыть, что Максимка наступил мне на больную мозоль. В принципе я уже знала, что Ирбис раскрыл секрет. Но было обидно услышать об этом снова. В марафоне к мировому древу я осталась далеко позади.

– Там собралась куча народа, – продолжал Максимка. – Был их главный, которого все боятся. Он на самом деле жуткий! С белой головой и черным телом.

– Это на нем свитер такой, чудушко! Водолазкой называется.

– Ну не знаю, я издалека наблюдал... Кстати!

Из наплечной сумки он вытащил пакет с сухим пайком.

– О‑о! – не сдержала я экзальтированный стон.

Сухофрукты, орехи, печенье, ананасовый сок в пакетиках. Еда незамысловатая, но ее все‑таки можно назвать едой, в отличие от подозрительной похлебки, которую здесь подают на ужин. Я ела быстро, в основном налегая на высококалорийные продукты. Максимка составил мне компанию, пожирая плитку шоколада.

Я с умилением погладила его по голове.

– Тоже хочешь? – спросил он, оторвавшись от плитки. Его губы были черными и липкими.

– Кушай, кушай... Лучше расскажи, что там было? Мне не терпится узнать. Что случилось, когда они вставили медальон в пирамиду?

Но только Максимка открыл рот, чтобы поведать мне эту историю, как из кухни донеслась знакомая поступь. Я затолкала мальчишку под раковину. Туда же сунула сумку и пакет с продуктами. Едва успела загородить его тележкой, как в комнату ввалилась Шиншилла.

А следом за ней вошел бритоголовый майор Ирбис.

По‑офицерски осанистый, крепкий, уверенный. Взгляд вроде бы добродушный, как у домашнего пса, но не стоит обманываться. Появление Ирбиса для меня не самый приятный сюрприз.

– Вот она! – прошипела толстуха. – Вернулась, мерзавка... С ней сплошные проблемы, господин майор! Если у вас нет подходящей кандидатуры для Ритуала, то возьмите ее. Она бестолковая, постоянно хамит и не умеет работать.

– Это неправда! – возмутилась я.

– Заткнись! – рявкнула Шиншилла.

Ирбис пристально смотрел на меня, играя жилистой рукой часами с кожаным браслетом.

– Время истекает, господин Ирбис, – продолжала толстуха. – Остались сутки, а у вас никого нет. Она самая подходящая кандидатура: бестолковая и непослушная. Заберите ее, пусть он высосет из нее всю кровушку...

– Мы сами решим, кого забирать, – беспристрастно сказал Ирбис– А ты, Шиншилла, лучше занимайся своим хозяйством. Обед был несвежим, многие животами мучались. Или ты не в состоянии управляться с кухней?

Толстуха замерла, пораженно глядя в ухо господину майору. Повисла пауза. В наступившей тишине я с ужасом услышала, как под мойкой звонко щелкнули зубы, откусившие шоколадный ломтик.

– Что это? – насторожилась Шиншилла.

Я покрылась холодным потом.

– У тебя еще и крысы бегают! – сказал майор.

– Никак нет, клянусь своей безгрешной душой! Всех выморили. Ни одной не было!

– Пусть девчонка останется здесь, – подытожил Ирбис тоном, не терпящим возражений. – Нагрузи ее работой. А утром решим, что с ней делать.

Он бросил на меня прощальный взгляд, посмотрел на часы в ладони и вышел из посудомоечной. Его место передо мной тут же заняла толстуха.

– Думаешь, тебе повезло? – зажужжала она. – Думаешь, сейчас завалишься дрыхнуть и разглядывать сладкие сны? Даже не мечтай! Видишь эту посуду? Эти кастрюли? – Она пнула по алюминиевому чану, который отозвался задумчивым гудением. – Это ужин обеих солдатских рот. И еще лаборатории. И еще обслуги. Так вот, ты сейчас возьмешь щетку и вымоешь все до последней тарелки! Советую не тянуть и начать прямо сейчас, потому что работы очень много. Четыре опытные посудомойки, даже если будут работать очень быстро, не управятся и за три часа, а в твоем распоряжении только шесть! Если хоть одна тарелка окажется не вымытой к рассвету или хоть на одной я найду каплю жира – можешь не сомневаться, что ты отправишься...

Она наклонилась ко мне и зашептала, дыша в лицо жареным луком:

– Ты отправишься на жертвенник быстрее, чем успеешь сказать: «Ой, что я наделала! Почему я не мыла тарелки быстрее?!» Мой тебе совет: принимайся прямо сейчас, потому что дорога каждая секунда.

И, задев меня кисельным плечом, она вышла из посудомоечной на кухню, тяжело переступая с ноги на ногу. Дверь за ней оглушительно захлопнулась. Шиншилла отомстила мне за историю с говяжьей ногой.

Максимка вылез из‑под мойки, облизывая пальцы. Шоколадной плитки при нем уже не было.

Я без интереса покосилась на горы грязной посуды. И повернулась к мальчугану:

– Рассказывай!

И он стал рассказывать. После того как Максимка вытек вместе с озером в новый водоем в низине, он первым делом утопил ребризер, чтобы замести следы. Прямо как я поступил, меня даже гордость взяла. Затем он поднялся на вал и из надежного укрытия стал наблюдать, что творится на дне бывшего озера. Меня к тому времени уже увезли. Боевики ковырялись в развалинах города. Они очистили от ила центральную улицу, затем долго ждали. Часа через полтора, по словам Максимки, в котлован съехала «большая стальная машина». Скорее всего, мальчишка видел бронированный «хаммер». Машина проехала по центральной улице и остановилась возле холма. Из нее вышли: бритоголовый в камуфляже, молодой человек и «самый главный».

Ирбис, Мерфи... и Кларк.

Боевиков они оставили у подножия холма, а сами поднялись на вершину, к пирамиде. Медальон вставлял Ирбис, очевидно, он уже делал это раньше, а сейчас повторно демонстрировал результат повелителю. Похоже, дело происходило сразу после моей встречи с Кларком в тронном зале.

– Так что же случилось? – спросила я.

– Медальон засиял на солнце, – ответил Максимка. – Ярко и очень красиво.

Вот значит как. Для активации артефакта требовалось солнце. Неудивительно, что под толщей воды у меня ничего не вышло. Как обидно! Если бы я не попалась, то моим врагам не достался бы артефакт и они не добились бы результата.

– И куда указал луч?

Максимка посмотрел на меня озадаченно:

– Не было никакого луча.

– Ну как же! Зачем тогда медальону светиться? Он должен был указать на какое‑то место. Ты, наверное, чего‑нибудь не увидел.

– Да все я увидел! – обиделся Максимка. – Я очень близко подобрался; прямо под их машиной залег!

– Медальон должен был указать, где растет древо. Может, он в какую‑то сторону больше светил?

– Он во все стороны светил одинаково, как лампочка. Эта троица не меньше получаса пялилась на свечение и чесала в затылках. Затем они вытащили медальон, сели в машину и уехали. – Он помолчал и добавил: – И я вместе с ними.

Я вытаращила на него глаза.

– Ну а как, думаешь, я попал сюда? – развел он руками. – Прицепился к днищу. Травы насобирал за шиворот, зато теперь я здесь, рядом с тобой!

– И оба мы в узилище.

– Где?

– В неволе.

Я крепко задумалась. Максимка поведал очень интересную историю. И очень важную. Кларк и компания пока не знают, где находится древо Ашваттха. Это радует. Не все так плохо, как я думала.

Но куда указывает медальон?

– У меня есть великолепная идея! – воскликнул Максимка со злодейской ухмылкой. – Давай этой корове все тарелки перебьем! Тогда ей достанется от того серьезного мужика!

– У меня есть идея получше, – ответила я, задумчиво глядя на тележки с посудой. – Мы их вымоем.

– Ты серьезно? – усомнился мальчишка. – Ты в самом деле считаешь, что эта идея лучше?

Я не ответила.

Завалы из немытой керамики лучше всего символизировали бардак, который царил в моей голове. Я откровенно не понимала, на что указывал пылающий медальон, а разобраться в этом мешала куча посторонних мыслей, воспоминаний и фактов. Мне вдруг подумалось, что если я наведу порядок вокруг себя, то порядок установится и в моей голове. И я быстро найду решение.

– Вот тебе перчатки, – сказала я. – Вставай к этой раковине. За тобой все вилки и ложки. За мной чашки и тарелки. Как одолеешь, начнешь помогать мне. Знаешь, как мыть?

– Угу.

– Тогда в бой, супермен!

За окнами окончательно стемнело, а под потолком горели только две крохотные лампочки. Мы работали усердно и с энтузиазмом. Максимка драил столовые приборы, я возилась с посудой. Я брала тарелки, окунала их в горячую воду, натирала порошком до слепящей белизны, затем снова промывала в горячей воде и отправляла под струю чистой холодной. С каждой вымытой тарелкой мои мысли шажок за шажочком приближались к разгадке головоломки, подброшенной из глубины веков.

Древний город имеет форму мандалы, это очевидно. А так как мандала является картой, то и городские постройки то же самое. Карта. У меня есть подозрение, что эта карта обозначает саму долину Ашваттха. Нутром чую, только доказательств нет.

Медальон, установленный в определенном месте города (в определенном месте карты), является указателем. Ну а чем еще? Функция указателя состоит в том, чтобы обозначить направление поисков объекта. Какие бывают указатели? «Багдад на северо‑востоке». «До «Икеи» два километра, вы на верном пути, друзья!» Если бы каждому хараппскому строению соответствовал объект в долине – скала, плато, ущелье, то сияние медальона в определенную сторону указало бы на место, где находится древо. На какую‑нибудь поляну в лесу или тайное ущелье.

Но проблема в том, что медальон никуда не указывает! Светит себе и светит. И это, черт возьми, как нельзя лучше согласуется с учениями индуизма и буддизма! Потому что мировое древо не может располагаться ни в каком другом месте, кроме центра мира. А где этот центр на моей карте? Там же, где и медальон.

Получается замкнутый круг. Медальон указывает: древо Ашваттха находится в центре мира, не сомневайтесь! Но где центр мира? Там, где растет древо Ашваттха. А где растет древо? В центре мира... Это настоящее издевательство. Указатель указывает сам на себя – бессмыслица! Если только не воспринимать его указание буквально, но под пирамидой, покрытой илом, мировое древо расти не может!

...К середине ночи Максимка закончил со столовыми приборами и принялся за чашки, но эта работа его сморила, и он уснул, навалившись на раковину. Я отнесла его на руках в дальнюю комнату, куда меня днем привели охранники Кларка, и уложила на мягких бельевых тюках. Прикрыла с разных сторон, чтобы не заметила Шиншилла, затем вернулась к посуде и своей задачке.

Из‑за нее мне совершенно не хотелось спать. Головоломка оказалась классической, да к тому же не разрешаемой методами традиционной европейской логики. Ты движешься по замкнутому кругу мандалы и пытаешься найти поворот, который приведет тебя в центр, к божеству и чуду. Проблема в том, что такого поворота не существует. Центр огорожен сплошным бриллиантовым кольцом, которое невозможно разорвать. Круг – это символ сансары, бытия, в нем вращаются души, перерождаясь из муравья в баобаб, из баобаба в человека, а затем обратно в баобаб и обратно в муравья. И так без конца. Вырваться из заколдованного круга сансары и войти в нирвану может лишь настоящий Будда (в переводе с санскрита «про буд ившийся»). Будде решить эту задачку – раз плюнуть. А я намертво в ней увязла, видимо, рано мне еще в нирвану. Стану в следующей жизни овчаркой. Ею быть хорошо! Погавкала, поносилась по вольеру, стащила с кухни говяжью ногу, а отвечать будет Алена Овчинникова.

Небо за окном просветлело. Минула ночь, скоро рассвет. Я так и не решила, куда указывал отраженный свет медальона.

От моечного порошка в глазах щипало, от резиновых перчаток кожа на пальцах сморщилась, словно изюм. Мне стало душно в посудомоечной. Бросив перчатки в раковину, я вышла на улицу.

Воздух был чистым и прохладным. Я вдыхала его полной грудью, выгоняя из легких испарения оксидов и диоксидов. Заковыристые мысли моментально выветрились, демонстрируя тем самым, что в них не было ничего важного и существенного. В голове стало пусто, но то была не банальная пустота – отсутствие всего и вся. В самом ее возникновении чувствовался смысл. Этот мысленный вакуум был гораздо важней нагромождения логических теорем, увязок и рассуждений.

Я посмотрела на стены ущелья, нависающие над лагерем. В одном месте над ними виднелся кусочек горного пика – того самого, что стоял возле озера. Сейчас заметна только вершина, но я прекрасно помню всю гору. Ровные склоны, правильная треугольная форма, поразительная по красоте снежная шапка. Тысяч шесть метров высоты.

За вершиной пика вставало солнце.

– Боже мой! – выдохнула я.

За четыре перехвата я влетела на шиферную крышу хозблока. Она была высокой и довольно крутой, но мне высота только на руку. Вскарабкавшись на щипец, я вытянулась на нем в полный рост, оказавшись почти вровень с боевиком на смотровой вышке.

Горный пик возвысился над стенами ущелья, открывшись взгляду. Огромный, первозданный, дышащий свежестью сотворения. Оттенки породы и снегов словно расчертили склон ступенями. Глядя на пик, я почувствовала непонятную благостность.

Солнце стояло за вершиной. Лучи струились во все стороны, образуя вокруг нее волшебный светящийся ореол.

Максимка дрых с открытым ртом. Я не стала над ним умиляться и немедленно растолкала мальчугана. Хлопнув ресницами, он недоуменно уставился на меня.

– Нам нужны пуховики, зимняя одежда и теплые боты!

Максимка ошарашенно покосился на окно.

– Пока я спал, наступила зима?

– Я нашла, ты понимаешь? Нашла!!

– Не может быть, – пролепетал он.

Как я не додумалась раньше! Ведь по всему миру стоят подсказки, даже в Москве они на всех видных местах! Эти подсказки строили еще с древнейших времен. В любом городе и в любой стране они имеют почти одинаковую форму и смысл.

Церковные башни и храмовые купола всегда поднимались выше остальных зданий – в небеса, к солнцу. До них люди строили гигантские пирамиды‑храмы, которые несли ту же функцию. Что означают эти сооружения? Некоторые ученые считают, что все они являются прообразами единого символа – мировой горы.

Олимп, Синай, Голгофа, Фудзияма, Меру. Во всех религиях повторяется этот могучий образ, поражающий воображение. Мировая гора – это центр мира, пуп земли, на вершине которой можно обрести контакт с трансцендентными силами... Но образ горы будет неполным без одной маленькой детали. Церковный купол увенчан крестом, вершины китайских пагод заканчиваются трезубцем, а на многих домах, например, бывшем доме Пашкова, а теперь здании библиотеки имени Ленина, находится шпиль. Крест, трезубец и шпиль – это образы мирового древа.

Как я раньше не вспомнила? Ведь ключевые религиозные символы древа связаны с холмом или горой! Крест Иисуса стоял на Голгофе, а Будда постигал откровения под фиговым древом на горе Меру... В общем, мировое древо растет в центре мира, на пупе земли. А за этой точкой давно и прочно закрепилось второе название – мировая гора.

Пирамида в центре хараппского города и золотой медальон, установленный на ее вершине, показывали, что искать, а не где! Они повторяли образ могучей и сказочной горы, как и десятки огромных пирамид, невероятных башен и куполов, разбросанных по всему свету. Просто пирамида и медальон находились ближе всех остальных к оригиналу. Прямо у его подножия.

У подножия горы, на вершине которой светит солнце.

– Как дерево может расти на вершине? – не понимал Максимка. – Там же снег!

– Оно там... Я это чувствую.

– Если бы ты еще чувствовала, где можно добыть теплые вещи, – вздохнул он. – Лично я даже не представляю... Нет, стой! Представляю. В монастыре должны быть войлочные халаты. Мы должны вернуться туда... – Он самодовольно ухмыльнулся: – Монахи не откажут в помощи своему настоятелю.

– Ты пока не настоятель, а его перерождение. Но это хороший вариант, ставлю тебе зачет. Осталось только выбраться из ущелья. У меня есть план. Скалы, окружающие лагерь, совершенно не охраняются. Не видать ни постов, ни сигнализации. Никому в голову не приходит, что по ним можно забраться!

– А разве можно?

– Я тебя научу.

Сон окончательно выветрился из Максимкиных глаз.

– Я хочу научиться!

– Сначала нужно найти кусок веревки, чтобы страховать тебя.

– А какой длины?

– Метров десять.

– У меня в сумке есть. – Он поискал сумку взглядом. – Кстати, а где она?

– Я вчера закинула ее под раковину. Сиди здесь, сейчас принесу.

Я осторожно вошла в посудомоечную. С кухни раздавался звон кастрюль и доносился запах приправ: повара начали готовить завтрак. Я нашла сумку под раковиной, закинула ее за плечо. Повернулась, чтобы возвратиться к Максимке, и... нос к носу столкнулась с Шиншиллой, которая неслышно вошла с улицы.

– Как успехи, дорогуша? – притворно‑слащавым голосом осведомилась толстуха.

Ее пухлые губы растянулись в противную улыбку, глаза превратились в щели, похожие на бойницы. Счастье ей, конечно, доставляла не встреча со мной, а вселенский разнос, который она предвкушала устроить. Полотенце услужливо висело на предплечье, готовое к использованию. Я уверена, что, едва проснувшись, Шиншилла долго и тщательно вымачивала его в воде, а затем придирчиво выбирала солонку потяжелее.

В помещение робко вошли посудомойки. Среди них была и Чомга. Они остановились возле порога, чувствуя себя неловко в присутствии меня и Шиншиллы. А толстуха вдруг перестала улыбаться, когда глянула за мое плечо.

Развалы немытой посуды исчезли. Их место занимали колонны блестящих чистотой тарелок, пирамиды белоснежных чашек. Занятая мыслями, не без помощи Максимки, я перемыла все, что находилось в посудомоечной.

Шиншилла выпученными глазами обвела хозяйство от стены до стены. Моргнула. И повторила путь в обратную сторону. Когда до нее дошло, что то, что она видит, не иллюзия, толстая нижняя губа затряслась. Толстуха была уверена, что я не справлюсь с работой и до рассвета. Как приятно ее разочаровать!

Помещение посудомоечной незаметно заполнилось. Видимо, слух о конфликте между нами распространился по всему хозблоку. И вот уже через двери и окна заглядывали кухарки, поварихи, прачки... Среди них я заметила даже нескольких солдат.

– Неужели ты вымыла всю посуду? – спросила Шиншилла, не разжимая челюстей и все еще растягивая губы в ухмылке. При этом ее глаза быстро наливались кровью.

– Вымыла.

– До последней тарелки?

– До последней.

Не отрывая от меня взгляда, она вытянула из ближайшей стопки тарелку. И не успела я опомниться, как она превратилась в осколки возле ног Шиншиллы.

– Вы разбили тарелку, – деликатно констатировала я.

– Неужели? – Ее брови взметнулись кверху. – Ты говоришь, что вымыла все тарелки? Может, так оно и есть... но я не могу проверить эту, ПОТОМУ ЧТО ОНА РАЗБИТА!!

Последнюю фразу она проверещала.

– Так нечестно, она выполнила работу! – взволнованно сказала Чомга.

– Заткнись, Чомга! – прошипела толстуха, не глядя в ее сторону. – Как только я разберусь с этой своенравной чужестранкой, то так тебя отстегаю, что разогнуться не сможешь!

Моя соседка по мойке беспомощно захлопала ресницами. Ее глаза наполнились слезами.

Толстуха грозно двинулась на меня. Во взглядах окружающих я уловила жалость. Наверняка расправы случались здесь не раз и не два...

– Если вы тронете меня хоть пальцем, – хладнокровно сказала я, – или Чомгу, или кого‑нибудь из этих женщин, я подвешу вас на мясной крюк, старая толстая ведьма!

Прачки и кухарки едва заметно охнули.

Шиншилла остановилась.

Я продолжила:

– Вам может показаться, что я говорю не всерьез. Но уверяю вас, что это только может показаться.

Мои слова прозвучали в полной тишине. Они проняли толстуху. На миг она нерешительно отшатнулась от меня, ибо никто еще не разговаривал с великой и ужасной Шиншиллой так оскорбительно. Но затем глаза подернулись мутной пеленой.

Шиншилла заорала.

Она вскинула полотенце и громадной тушей бросилась на меня.

Этого я не ожидала. Я чувствовала, что могу поставить ее на место одной фразой, но просчиталась. Шиншилла оказалась гораздо хитрее. Она просто щелкнула тумблером и выключила в себе человеческие схемы поведения, если они, конечно, были. Наружу вырвался зверь, с которым разговаривать бесполезно.

Я подалась назад и уперлась поясницей в дюралевый край раковины. Путей для отступления не было. А. это значит, что бешеные полтора центнера размажут меня по рабочему месту...

– Убью‑у‑у!!!

Они выскочили откуда‑то из‑под ног людей, заполнивших посудомоечную. Одна бросилась под ноги Шиншилле, вторая прыгнула на грудь. Через секунду свершилось то, что казалось невозможным. Огромная туша кухонного деспота со звучным шлепком опрокинулась на спину. Овчарки вскочили на нее, придавив лапами к полу.

Глаза Шиншиллы прояснились. Сознание вернулось, оправдав мое предположение, что она выключила его умышленно. Толстуха с ужасом глядела в оскаленные пасти перед ее лицом.

– Пошли во‑о‑о‑он!! – заорала она.

Левая овчарка наклонила голову и одним движением вырвала ей щеку. Крик Шиншиллы мог разбудить мумии в пещерах подгорного дворца.

Толстуха попыталась сбросить с себя собак, но вторая резко цапнула ее за руку. Хрустнули пальцы. Боюсь, Шиншилла больше не сможет пользоваться своим полотенцем столь виртуозно.

Кто‑то из солдат пытался протиснуться к пострадавшей. Кажется, воспитатель овчарок. Однако кухарки и посудомойки образовали плотную стену и просто не пустили его, наслаждаясь тем, как собаки рвали студенистое тело их давней мучительницы. Когда он все‑таки прорвался, то не смог оттащить собак. Гвалт стоял невообразимый! Я решила, что это самый удачный момент, и незаметно выскользнула из помещения.

Максимка ждал меня.

– Называется, сходила за сумкой, – охарактеризовал он события.

– Да уж! – Я стала рассматривать ключи, которые стянула с пояса Шиншиллы. Они ей больше не понадобятся, потому что у нее теперь отсутствует необходимый минимум пальцев. – Знаешь, возможно, нам не придется возвращаться в монастырь.