Глава 9. История

Москва, весна, два года назад

Две недели Лиза работала как одержимая, она должна была знать все или, как говорила себе, «более чем все» об усадьбе. Были получены необходимые пропуска и пароли, проработаны большие архивные пласты. Украшением этой работы стала горсточка названий и имен: Болотное, Низкое, Антония Орсини, Василий Болотов, Холмы, Заозерка, Владимирские, бояре, крестьяне, дворяне, купцы, переписи, пустоши, погосты, грамоты, селения, далекие темные века Ивана Грозного.

Этот список назывался теперь «мое новое ожерелье». Сидя за компьютером, Лиза разбирала свои полеты во времени и пространстве, стараясь нанизать драгоценности на нить, уже зная, что скрепляющим замком будет она сама, и сердце замирало от желания, скорее, скорее… Ее затягивало в воронку ею самой придуманной судьбы, и никакой здравый смысл здесь не спасал. Уже по складу своего характера Лиза не могла быть просто архивариусом: каталожная карточка, документ, справка, подпись превращались в живые картины ушедшей жизни, и она их проживала в своей душе. Распирающая ее фантазия быстро сооружала и надувала разноцветный монгольфьер, и он уносил через века вспять истории, и она пьянела от красоты, открывшейся перед ней.

Так, однажды в музеях Ватикана в галерее картографии к ней подошел служащий и поинтересовался, хорошо ли себя чувствует синьора; оказалось, что она простояла перед средневековой географической картой более часа. Она там жила!

Состояние у карты, которую она рассматривала сейчас, вновь было воссоздано ее внутренним чувством, и с высоты птичьего полета уже было видно, что там, на краю болота, стоят избы, и это Низкое, а к северу от него в огромной котловине темно‑зеленым пятном раскинулась труднопроходимая трясина, и вон там, где камыш и пушица, хоронятся страшные зыбуны. Перед болотом песочной змейкой вьется оживленная дорога… Лиза включила свою «внутреннюю анимацию», и поехали повозки, брички и кареты; в церквах ударили в колокола, и крохотные людишки поспешили к своим делам, кто в хлев, кто на покос, кто бунтовать.

Открыв электронную версию писцовой книги, она читала описи, и некоторые строки воспламеняли ее воображение. Она как бы видела царского писца, кривобокого, сухонького, колесящего по земле в санях или верхом. Как зеницу ока бережет он сундучок с бумагой и чернилами; записывает все, что видит (не считает «женские» души – не велено): погосты, селения с церквами и без, пустоши, крестьянские и бобыльские дворы, вотчины бояр, урочища. Вот он свернул с тракта на юг и поскакал в селенье Холмы: будто гигант, копая болото, набросал кучи земли через дорогу. В глубине всхолмленной чаши заголубело озеро, на низком его берегу встало богатое поселение Заозерка с хозяйственными постройками, хоромами хозяев, людской избой, амбарами, житницами, клетями, сенниками, конюшенным и скотным дворами, а подле – деревянная шатровая церковка в честь Николая‑угодника Заозерского. А на увалистых холмах чудо – леса с разнотравными полянами; душ холопских почти с дюжину; хорошее место, прибыльное для налога царского. Все это надо было подробно описать. Пришлось писарю работать долго, допоздна.

А под утро, с рассветом, поскакал он на север в Низкое, хотя и говорили ему, что нехорошее время выбрал для этого путешествия, только лето началось, еще не просохло болото, и много опасных мест; но уже столько лет исходил он по земле, что стал настоящим следопытом, собирателем царского богатства, дошел, не сбился. Да и сельцо не в самом болоте стояло, чуть поодаль. Так себе сельцо, не богатое, земля, правда, вокруг урожаистая, плодоносная; а все покосные луга за ближайшим монастырем закреплены. Туда ему на обратном пути завернуть надобно обязательно. Уже при лучине дописывал он последние строки, декламируя их вслух:

– Сельцо Низкое, три избы, стоит у болота…

– Мы ноня его Васильевским кличем, – встрянул с печи хозяин избы.

– Не! Не сбивай! У меня с прошлой записки обозначено «болото за Низким».

– Так с тех пор почитай лет десяток прошел!

– Менее!

– Може и менее, но за болотом теперь изба стоит, и живет там торговый холоп царский Василий Болотов с бабой своей иноверкой. – Он подвинулся поближе и продолжал рассказ: – Явился после Юрьева дня. У меня остановился. Так баба моя на сносях была, тады девять зим прошло. Ходил в монастырь, да там ему отказали в постое: рабе иноверской не положена келья в святом месте. Ну, подождали они, как топи промерзнут, и пошли место искать. Теперь, как кто туда за клюквой, говорят: ну, мы к Василию, так и стало оно Васильевским. Так и называй. Богатырский мужик: невозможное сообразил и сделал.

– Стоит у болота, называемого Васильевским?

– Вот это порядок! А я во всем порядок дюже люблю.

«Стоит у болота за Низким, называемым в народе Васильевским», – записал писец аккуратненько в строку.

Всякая страсть есть своего рода болезнь, а писец был одержимым исполнителем царевой воли. Но, прежде чем посетить это новое поселение для описи, отправился в монастырь, где, завершив свою работу, побеседовал с отцом настоятелем о новом жильце.

– Объясни мне, холопу царскому, святой отец, что за чудо‑юдо за болотом объявилось?

– Васьки Болотова изба! Всем избам изба!

– Да уж посмотрю, не проскочу мимо! А как же он там оказался?

– Провинился купец перед царем: из‑за морей жену иноверскую невенчанную привез. А государь волен холопов своих жаловать или казнить. Вызвал его к себе в Александровскую слободу, учинил ему распросную речь. Призадумался. Хороший торговец, честный. И такое мудрое решение принял: раз ты Болотов, жить тебе в болоте. Сможешь выжить – хорошо, не сможешь – пеняй на себя. Царь наш, хоть и грозный, но справедливость любит: выдал ему царскую грамоту, что вблизи Низкого удостоверяется вотчина холопа торгового Болотова Василия и данная земля закрепляется правонаследственной передачей. Это значит, чтобы и дети твои в топях рождались.

– Да, говорят, там изба хороша и огород при ней, – продолжал свой расспрос писец.

– Умен да ловок Васька, он тебе из воздуха товар добудет. Только… – Настоятель зажег лампадку и обстоятельно перекрестился.

– Что только? – крестясь за ним, приставал гость.

– Только от нечистого все!

– Как так?

– Да баба его – ведьма! Из‑за нее и сослали. Говорят, книги латинские в Васькиных городских палатах нашли и статую идола римского. Ведь и ко мне на постой просился, да я отказал. Неча латинскими речами смущать монашество! – заключил он строго.

– Свят, свят еси, Боже! Латинскими!

Отстояв заутреню, поскакал писец по тряской сырой дороге, борясь со страхом и предчувствием беды, но работа есть работа. Продвигался осторожно, выбирая перемычки с высокой травой и сосняком. Но правду ему сказали крестьяне, не просохла еще земля. Коня он вскорости потерял, тем и спасся, опираясь на него и вылезая на твердую землю, покрытую кротовыми норками. Здесь его и нашел в полном беспамятстве Василий, отнес в дом, и баба‑иноверка неделю поила несчастного писца отварами. Ее шепотом сказанную латынь и веснушчатые руки он запомнил до конца своей жизни.

А через пять лет, когда ехал опять в те места, успокаивая сердцебиение и греховные помыслы, уже не нашел ее. В Низком ему рассказали: ссыльный купец развернул деятельность не на шутку, где дорожки сухие и твердые нашел, где мостки проложил, словом, хорошего и добротного наделал и для себя, и для крестьян. И его жена невенчанная Антонида с бабами развернула деятельность по хозяйству и лечению травами; роженицам помогала, холопов лечила, по дому лучше всех управлялась. Тут и случилось, что завистники донесли обо всем этом. До царя дело дошло, который на то время из‑за всяких государственных неурядиц пребывал в плохом состоянии духа, и как до него молва долетела, обрушил на Болотовых свой гнев и опалу.

Рассказали писцу и о боярине из опричнины, что налетел как ураган на здешние места: в руках метла, за седлом собачья голова мотается. Собрал несчатных баб и отвез их в Заозерку, подловив еще и холмовских баб‑ведьмачек. Там устроил казнь показательную на берегу озера. Отрубили бабам головы, а тела их сожгли.

После казни земля купца отошла к сельцу Низкое, а сам Болотов повесился. Детей их, дочь и сына, забрала бобыльская семья из Холмов. И было за что забрать, осталось от мамки наследство – цепи золотые да с камнем красоты сказочной!

Цепи! Цепи! Лиза хорошо знала их происхождение, хотя до сих пор была не уверена, что это – те же самые. А если те, то как только они в усадьбе оказались?! Через сколько рук прошли?! Она живо представила, что много раз пытались их украсть, да все смертью воров кончалось. Так и оставили их в покое, зная, что нечистые они. Более никто их не трогал. А бобыльская семья, набожная и трудолюбивая, жила и наживала добра, судя по писцовым книгам. Дочь Антонии потом замуж вышла за одного из Заозерки… Сына Акима забрили в солдаты.

– Вот оно, семя колдовское! Разве его истребишь просто так! – воскликнула Лиза, возвращаясь в реальность своего кабинета. Встала, прошлась по архиву, успокаивая свое возбуждение от того, что удалось узнать. Она налила чай и долго смотрела в окно, думая о том, что надо бы и в музей областного города съездить. Отдохнув, опять уселась за компьютер, разбирая метрические и приказные записи.

…Осенью 1812 года государем императором за храбрость на поле боя были пожалованы уже обжитые земли бригадиру Владимирскому Николаю Петровичу. Он вступает во владения Низким, Холмами и Заозеркой. Сел Холмы и Низкое к тому времени уже не было, эпидемия чумы выкосила почти всех, а кто уцелел – перебрался в Заозерку. Бригадир, деятельный и рачитый хозяин, крепостных держит в строгости, но массовых телесных наказаний не допускает. В селе начинается строительство домов для крестьян, каменной церкви и барского дома на высоком берегу озера. Деревеньку эту новую стали в округе «городком» называть. Пытался барин и покинутые села восстановить, но вскоре понял, что это невыгодно, да и тяжб открылось множество с монастырской братией, не желающей отдавать заливные луга. Тогда он начал приторговывать лесом, озерным карпом, где мог по волнистым местам – распахал земли, заколосились рожь и пшеница; скотный и конюшенный дворы стал обживать молодняк. Озеро он облагородил на английский манер липовой аллеей. И жена ему досталась хорошая – красивая девица с богатым приданым и твердых правил. Только детишек Бог не давал. Но тут приключились события, которые круто повернули их жизнь и жизнь всех будущих поколений Владимирских.

Однажды в начале осени, после страшных гроз и проливных дождей, неподалеку от новой церкви образовалась в земле дыра. Народ заволновался, и было с чего! Всякий мог ненароком пасть в глубину сей ямы в темноте или в подпитии. Но это еще полбеды! Яма та, как шептались в народе, появилась на месте, где ведьмам головы рубили, и время пришло их злодейской крови восстать и бед натворить. Пришлось помучиться барину, объясняя, как появился этот колодец: что место холмистое, что могут быть пустоты под землей, что после необычных дождей подмытая земля опала и образовалась эта дыра, которая никакого отношения к казни и колдовству не имеет. Обнесли яму каменным парапетом. А следующей весной наполнился колодец родниковой водой, но поначалу все ее боялись использовать. И тут приключилось еще одно событие.

На Ивана Купалу гулял народ на поляне перед новыми избами, славил барыню и барина. Удался праздник! С высокого берега запускали бенгальские огни. Красота! Молодые прыгали через костер, купались в озере при луне. Были на празднике и пришлые. А наутро в камышах нашли мертвого мужика. Барин не любил заводить дела с ярыгами из земской управы. Тело похоронили, а барин сам начал искать виноватого. Однажды пили они с барыней чай, и пришла баба да сразу упала в ноги. Муж мой, кузнец, говорит, его убил и не по злобе, а от силищи неимоверной своей, приставал тот ко мне.

– Принесла я то, что от прабабки осталось, прошу защитить его, а то забьют и в железо закуют. – И вынимает цепи золотые с камнем сказочной красоты и барину отдает. – Ваше оно теперь, только спасите! Люблю я его!

Барыня, как увидела цепи, – обомлела, хочу говорит их, помоги ей. А на другой день услал барин кузнеца на работу в дальнюю деревню. Велел не появляться, пока не позовет. Но кто‑то донес. Ярыжки приходили, были хорошо оплачены и накормлены отменно. А на следующий день, прогуливаясь в липовой аллее, барыня повстречала ту крестьянку. Хочу, говорит, вас, матушка‑барыня, отблагодарить; пусть, говорит, матушка‑барыня напишет на бумажке самое заветное свое желание, камушек махонький бумажкой этой обернет и в новый колодец бросит тайно – сбудется обязательно.

Так барыня и сделала. Через год родился сын Николенька. Прожил он долгую счастливую спокойную жизнь с любимой женой и сыном Петром. Продолжал отцово дело, бывали и за границей, живали в столице, дали хорошее образование Петруше.

А Петруша женился в городе на Марии Афанасьевне и подарил ей на свадьбу ожерелье. Приехали жить в поместье, сильно запущенное, и начали его восстанавливать.

Областной музей и архив не дали Лизе об этом времени особых сведений. Революция к ним пришла очень поздно по причине непроходимости дорог. Приезжал раз агитатор, в колодец его спустили на веревке и держали до вечера, потом вытащили да пинками под зад из городка выгнали. Через несколько месяцев, летом, по подсохшим дорожкам случайно прошла бригада революционных солдат. Крестьян не тронули, а вот храм подожгли и священника казнили, а с ним заодно и обнаруженного итальянского шпиона Филипку. Расстреляли втихую, чтобы бунт не поднимать. Да говорят, что на обратном пути все пропали бесследно.

Расспросив людей, Лиза узнала, что старый учитель из ссыльных копался в церковных книгах, находил интересные записи, так коротал свои дни. Многие документы, найденные Лизой в музее, принадлежали ему. Он первый сделал предположение, что проклятие городка, о котором так много говорили в народе, есть феномен геопатологический, возможно, какой‑то газ иногда выходит на поверхость и отравленные люди видят странные вещи.

Ближе к войне усадьба и все окружение этого озера пришли в полный упадок.

Date: 2015-09-24; view: 262; Нарушение авторских прав