Валя - Вера

За окнами неистовствовала снежная буря, черное стекло многократно атаковалось сотнями белых узорных снежинок, при близком рассмотрении напоминающих правильные восьмиконечные звездочки. Казалось, что каждая звездочка спускаясь с небес пытается донести до нас тайный небесный смысл и для этого старательно стучится в прозрачное, но для нее непреодолимое стекло как в сердце. Однако так и не найдя своего принятия звездочка отлетает в сторону и ей на смену идут сотни таких же белых сестер, но и они лишь бесшумно ударяются об непролазную ровную плоскость. Дальнейший их путь очень прост - в сугроб, по которому завтра протопчется десяток пар сапог, утрамбовав снег до каменной плотности и обломав снежинкам их восхитительные тайные лучи. Удивительно, но из миллиардов нисходящих снежных звезд в конце концов людьми не будет понята ни одна.

Окно, в которое столь настойчиво била метель, было окном лестничной площадки одного из петербургских домов. Было здесь так же как и во всех местах подобного рода - натюрморт из окурков, набитых пеплом стаканов, пустых пивных бутылок дополнял отслуживший свой век бледный унитаз. Разумеется, какой-либо душевной чуткости от этих предметов ожидать было очень трудно, ведь вещи, символами которых они являлись, относятся даже не к человеческому, а уже к самому что ни на есть недочеловеческому уровню.

Но присутствовало здесь и единственное человеческое существо, о наличии которого можно было судить по громким хрипам из-за угла, в котором валялось грязное и рваное пальто давно вышедшего из моды покроя. Если к этому пальто приглядеться внимательнее, то можно обнаружить голову, едва высунувшеюся из-под него.

Сейчас голова повернута к стенке, но если она посмотрит на вас, то мигом станет немного дурно. Слипшиеся, давно немытые волосы, авитаминозные (а может и сифилитические) язвы в углах рта, кровавые расчесы на лбу и на щеках, едва глядящие на мир заплывшие глаза-щелки. Одним словом - мерзость, не имеющая ни возраста ни пола, но все-таки явно происходящая от рода человеческого. Смотреть на нее было даже мерзостнее чем на груду экскрементов или дохлую крысу - в последних случаях по крайней мере не происходит автоматической примерки на себя чьих-то страданий.

Эту “мерзость” звали Валя Орлова, было ей всего-навсего тридцать лет, и в эти мгновения ей было очень плохо, вернее она явно чувствовала, что умирает. Наверху хлопнула дверь. “Сейчас прогонят!” - с испугом подумала она и собрав остаток сил попыталась встать на ноги, но вместо этого лишь чуть-чуть повернула голову. Но тревога оказалась напрасной, ибо через пять минут дверь захлопнулась обратно, а человек по лестнице так и не спустился, наверное, курить выходил.

За последние годы Валентина привыкла, что ее все отовсюду прогоняют, и совершают это с чувством такого глубочайшего омерзения, словно отгоняют дрянную навозную муху. Но человек, как известно, не блоха, привыкла Валечка и к этому. Еще год назад отвращения к ней было меньше, знакомые мужики к сожительству склоняли, а теперь даже им не нужна стала. Хотя, конечно же, и те времена уж никак нельзя назвать счастливыми, да и были ли вообще эти самые счастливые времена?!

Гадкий поселок возле вонючего целлюлозного комбината, где в грязном пруду каждую весну находят два-три трупа жертв местной поножовщины. В этом поселочке и родилась тридцать лет назад девочка по имени Валя. Имя, кстати, ей страшно не нравилось, во-первых, какое-то гермафродитное, а во-вторых, упорно связывается с глаголом “валить”. По этим двум причинам до десяти лет Валя упорно называла себя Верой, и даже обижалась, если кто-нибудь называл ее по паспорту, но потом это стало глубоко безразлично. Когда сперва под гусеницами трактора погибает пьяный отец, а потом по черному спивается мать, вопрос имени теряет какую-либо актуальность.

Мать, окончательно потеряв женский облик, в конце концов, до смерти напилась какой-то технической жидкости и семнадцатилетней Вале - Вере предстояло что-то решать в своей жизни. О дальнейшем пребывании в поселке не могло идти и речи - комбинат практически прекратил свое существование, среди полуразвалившихся и большей частью заколоченных домиков остались бродить лишь алкоголики и старухи. Однако на этот раз Валентине все-таки повезло - доставшийся от предков домик был кирпичным, и его удалось хоть и дешево, а все-таки продать.

В плацкартном вагоне Валя прибыла в Питер, и прямо на вокзале ей в лицо ударила первая беда - пропали все деньги, вырученные за продажу родного жилища. Растерянная и окончательно ошалевшая от бесчисленных бед Валя побрела по городу, утешая себя только тем, что самое худшее, то есть собственное рождение, с ней все равно уже случилось.

Первую ночь в северном каменном городе она переночевала, как и сейчас - в подворотне. На другой день ей чуть-чуть повезло - набрела на стройку, там ей предложили работать маляршей, дали угол в заплеванной общажной комнате (а ведь на многих стройках рабочие живут прямо в строящемся доме, в обнимку с песком-цементом).

Постепенно привыкла, хотя и изнывала от двенадцатичасового махания кистью и вдыхания паров разнообразных лакокрасочных растворителей. В прочем, чем ей еще было заниматься кроме работы? В общежитии - крик, визг и пьяная тоска, в городе - похожие на струи мочи безликие массы чужих людей и та же самая тоска. На “малую родину” не тянуло, уж слишком гадким казалось то болото, чтобы заслуживать такое название. Изредка сознание Валентины посещали “возвышенные” мысли о том, для чего существует этот похожий на ржавую ванну мир, но от них становилось до того тошно, что Валечка принималась еще усерднее работать кистью, отгоняя от себя всякую глупость.

Через годик ей была подарена (наверное, чтобы сделать всю пыточную процедуру более изощренной в своей дьявольской красоте) еще одна крупинка счастья. Валя - Вера познакомилась с гуцульским пареньком Андрием, работающим на той же стройке каменщиком. Уже три года он не мог вернуться в родной Ужгород - то пропивал все заработанные за год деньги, то работодатели обманывали и не платили ему заработанного собственным горбом, а жаловаться некуда, ведь он - “гражданин другого государства”. В конце концов, Андрий решил домой не возвращаться, а как-нибудь обустраивать жизнь в чахоточном болотисто-равнинном питерском ландшафте. Стал меньше пить, снял в общежитии целую комнату, пригласил к себе Валю - Веру.

Следующие два года золотыми страницами вошли в ее жизнь. Хоть и неважная, но все-таки своя комната, вещей впервые стало больше, чем дорожный чемодан, с которым Валентина приехала в Питер. Вершиной этих двух радостных лет стало празднование второй годовщины их совместной жизни, которое проходило с огромным по их меркам размахам. Вечером того дня на Валечку нахлынуло чувство крепчайшего постоянства, ей казалось, что вся дальнейшая жизнь будет простым продолжением этой минуты во тьму будущих лет, до самой смерти, а может и за нее. Неужели твердая броня сегодняшнего постоянства не сможет прорезать хляби будущих времен?!

Самое сердце Валечки в тот вечер так и припевало “На-ко-нец-то”, и ее глаза сами собой высматривали место для будущей детской кроватки. Но высматривать-то особенно было нечего - из всей мебели только их кровать, два табуретки да стол, ставь куда хочешь! Весь вечер Валя - Вера и Андрий строили планы дальнейшей жизни, которые, быть может, кому-нибудь показались бы очень примитивными, но в контексте их жизни они означали вершину земного счастья, которое прежде казалось недосягаемым. Не будем же их судить, чтобы не быть судимым!

Была ли у них любовь? Кто может теперь дать ответ на этот вопрос?! Через Валю - Веру впоследствии прошло столько мужских тел, что теперь она не вспомнит даже и роста своего Андрия.

На третий день после празднования Андрий сделал неверный шаг и сорвался с седьмого этажа. Что он увидел и осознал в последние секунды своего пребывания на Земле - Валя никогда не узнает, она увидела лишь уже остывшее тело в луже крови и мозгов. Если смотреть сверху, то распластанные останки Андрия по своей форме были очень похожи на круглую точку.

Дальнейшая жизнь утопла в облаках пьяного угара, сквозь которые лишь изредка выглядывали крохотные островки воспоминаний. Этими островками было бесконечное нагромождение выкрашенных стен, грязные пространства пивных, лес тянущихся к ней длинных мужских рук и потоки гноя из срамных отверстий ее тела. Постепенно ее тело меняло свои очертания словно увиденная во сне восковая кукла, лицо становилось гадким и отечным, на руках и ногах появились волосяные поросли, возле рта - кровоточащие язвы. Но очень скоро из бытия Вали - Веры полностью исчезли все зеркала, и о дальнейшей судьбе своего лица, туловища и конечностей она больше не имела и не хотела иметь никакого представления, как будто оно полностью растворилось в воздухе, сохранив над Землей лишь пыльное облачко мутного сознания.

Сначала она еще пыталась как-то сохраняться, где-то работала, мечтала починить неизвестно кем разрушенную личную жизнь. Но с годами желания продолжать эту деятельность становилось все меньше и меньше, наконец, оно безнадежно угасло, как Вечный огонь на площади неблагодарного восточноевропейского городка. Тогда обрела свободу ее озверевшая женская сущность и принялась неистово носить Веру-Валю по пьянкам и мужским компаниям, из одних рук в другие. К неизбежному концу этого периода количество ее половых партнеров превысило число волос на ее же голове, в которых к тому времени уже весело копошились вши. Никакого удовлетворения от них она уже не получала и получить не надеялась, вместо него была куча различных болезней и полный износ всего тела. Такое безумство было больше всего похоже на взрыв обреченной звезды, на последнюю вспышку гаснущей свечки.

Со временем она превратилась в гадкое вшивое и чесоточное существо, украшенное омерзительными расчесами, язвами и струпьями, отравляющее окружающее пространство невыносимой смесью запахов мочи, давно не мытого и не подмытого тела, гноя и плесени. В таком виде от Вали-Веры шарахались уже все подряд, включая и ее недавних “друзей”. Подобно не находящему покоя приведению носилась она над помойками и местами массовых скоплений граждан, подбирая пустые бутылки, рваные вещи и прочие предметы, которым можно найти хоть какое-то применение.

Каждый новый день камнем летел в черный колодец прошлого и стирался из памяти. Единственное, что могла вспомнить Валя об этом периоде - это ужасные изменения ее “домов”, которые заставали Веру-Валю после возвращения с “работы”. Например, однажды вернувшись с удачной охоты на бутылки, Валя обнаружила свой подвал затопленным холодной водой, которая со змеиным шипением хлестала из развинченной трубы. Ее несчастные пожитки, состоявшие из запасной шубы и мешка с двумя батонами, маникюрными ножницами и тюбиком губной помады (последней памятью о былых днях) безнадежно скрылись в пучине. В другой раз и уже в другом подвале ее встретил равнодушный труп, кем-то заброшенный туда во время ее отсутствия. Во избежание неприятного соседства, а также и иных возможных хлопот, связанных с его обнаружением казенными органами, пришлось в очередной раз менять место своего жительства. В суматохе побега Валя - Вера забыла захватить фотографию покойного мужа, которая осталась единственным символом ее принадлежности к женскому полу.

Между этими двумя событиями чернела безразличная пустота, чернела она и до них, и после них. Крошечным островком мерцал случай, когда вернувшаяся “домой” после неудачных поисков одежды Валя неожиданно обнаружила в своем закутке бутылку с жидкостью, по вкусу и запаху очень похожей на водку. Выпила, растворилась в теплом сне, и даже не отравилась, хотя и последнее для нее тоже было бы очень не плохо.

К сегодняшнему дню Валя - Вера не помнила даже своих имен, ни одного, ни другого. А к чему было помнить, если ни по одному из них ее уже давно никто не называл, да и по фамилии тоже. Чаще всего приходилась слышать что-то вроде “Эй, ты! Да, ты! Съе... на х... отсюда! Здесь, б..., культурные люди живут, а ты, б..., своих вшей распускаешь да еще детей напугать можешь!” А если имя никто не произносит вслух, то его вроде бы и нет, как будто оно переходит на Тот Свет, опережая душу своей носительницы. Может и в самом деле Валя - Вера давно уже ушла на небо, позабыв здесь одинокое неприкаянное тело?

Однако ее сознание все равно продолжало прокручивать “кино” прожитых лет. Кадры были черно-белые, немые и с изрядными дефектами - то край воображаемой “пленки” порван, то весь экран ржавыми пятнами покрыт. Одним словом, просмотр проходил крайне скучно, неинтересно, но отвернуться от экрана или, тем более, уйти было нельзя. К счастью, фильм оказался на редкость короткий (все-таки тридцать лет - не так уж и много) и вскоре закончился, уступив место глубокому и удушливому, как вата, сну смертельно больного человека.

Охваченный пожаром мозг Валечки время от времени пробуждался и ставил себе единственный, последний в ее жизни вопрос - для чего существует все увиденное ею?! Было это на самом деле или всего-навсего приснилось и есть ли между первым и вторым хоть какая-то разница?!

Постепенно мысль выросла и стала огромной как груша. Валечкины переживания бродили по кругу, но так и не могли ни к чему приблизиться, порождая тем самым чувство страшнейшей неполноты прожитого, которое всеми силами удерживало ее в этом мире, на этой грязной лестничной площадке.

Тем временем над ее головой несколько раз топали чьи-то ноги. Две пары ног остановились на достаточно длительное время, и кто-то произнес “Вроде дышит”. Потом послышался какой-то крик, но к кому и к чему он относился, было уже не важно.

Молния пронзила остывающее сознание Вали - Веры: “Да ведь все это только приснилось! Но приснилось не мне, а кому-то другому! Вот только кому!

И тут произошло что-то невообразимое, но, к сожалению, так и оставшееся незамеченным для людей, стоявших возле Валиного тела. Ее сознание моментально разорвало сгустившиеся предсмертные сумерки и обрело невероятную остроту и яркость, будто из-за горизонта выплыл красный солнечный шар. Мысли стали аккуратными, ровными и наполненными такой реальностью, какую она не разу не встречала за свои короткие годы.

“Да, я снилась!” - отливалось внутри Вали - Веры, - “И все, что произошло со мной - снилось тоже. И снилось не пустоте, снилось это тому, кто меня любит, и мои страдания многократно усиливали эту любовь. Ведь любовь к страдающему всегда очень сильна, именно поэтому больных и несчастных детей родители любят гораздо больше нежели здоровых и благополучных! Но кому я снилась, как он выглядит, можно ли его увидеть?!”

Валя - Вера углубилась в этот вопрос и пыталась совершить невероятное - увидеть того, кому она снилась. Почему-то ей казалось, что за время этого сна он должен был непременно показать себя ей, и Валя тщетно перебирала увиденные в жизни образы. Ответ пришел сам собой, в виде пожелтевшей старенькой фотографии перед ней вырос Андрий. “Да, я снилась тебе в эту ночь, длиною со всю мою жизнь. А может, ты любишь поспать днем, и это произошло как раз днем?! Впрочем, теперь уже неважно, все равно я навсегда останусь в тебе, стану частью твоей души и буду там жить, пока живешь ты!”

В эту секунду ей отчетливо представился безмятежно спящий Андрий, который в этот момент успел осознать, что все увиденное им оказалось всего-навсего сном и начал стремительно просыпаться. Валя увидела его комнату, стоящий на журнальном столике будильник, который очень скоро ждет суровое наказание - его часовая стрелка уже на целый час прошла мимо стрелки звонка. На том же столике лежала и толстенная книга, раскрытая почти на середине - видимо, вчера вечером зачитался, в итоге сегодня проспал. За окном ярко светилось солнышко, и чирикали птички, наверное, весна наступила. Радостный солнечный зайчик, не знающий ни старости, ни смерти, ни беспомощности весело резвился на бледно-зеленых обоях.

Картина оказалась уж очень реальной, гораздо более реальной, чем лес человеческих ног, выросших на заваленной хламом площадке далекой зимней лестнице девятиэтажного дома. Среди пяти пар сапог и ботинок особенно выделялись блестящие милицейские хромовые сапоги, очевидно принадлежащие местному участковому. Разумеется, хозяевам этой обуви было глубоко наплевать на прошлое и будущее того отвратительного существа, которым в том измерении оказалась Валя - Вера, но труп на лестнице - явление не из приятных. Снизу уже волокли складные брезентовые носилки, однако, прикоснуться к умирающей так никто и не решался. Как будто та была вовсе и не женщиной, а клубком шипящих азиатских змей.

- Ну, Вы же врач! - с укоризной говорил кто-то кому-то, - Это же Ваш профессиональный долг!

- Да пошел ты в жопу, - огрызался тот, к кому была обращена предыдущая фраза, - Сам за две тысячи в месяц таких щупай!

“Сейчас он проснется и, приходя в себя, вспомнит весь свой сон, который породит у него тучу беспорядочных мыслей. Потом полежит минут пять, наведет в своем сознании железный порядок, посмотрит на часы. Заорет, треснет будильник своей книгой, вскочит на ноги, кое-как напялит на себя одежду, на ходу сунет в рот краюху хлеба и помчится куда-то”, - напоследок подумала Валя - Вера. Из частицы сна она уже прочно превратилась в частицу сознания...

Да, странный сон я увидел, даже страшно спросонок стало. Целых пять минут с закрытыми глазами пролежал, не мог в себя придти. Забыл даже, какой сегодня день и что было вчера. Потом открыл глаза и опять испугался, но уже по-здешнему, буднично. На целый час проспал! Бывает же такое! И будильник этот ни фига не разбудил!

Я закрыл лежащую на столике книгу и со всей силой треснул ею по часам, чтобы хоть на чем-то сорвать свою злость. Потом вскочил на ноги, кое-как нацепил на себя необходимую одежду, едва не налетев на дверь, выскочил в кухню и сунул в рот краюху хлеба. “Больше ничего съесть не успею, голодный весь день буду!” - с тоской подумал я и бросился к входной двери своей квартиры. Поспешность дальнейших действий начисто выбила из моей головы все прочие мысли. “Ничего, вечером приду домой - все обдумаю, и эту Валю - Веру хорошенько вспомню”, - решил я во время бега по цветущей весенней улице.

С тех пор в моем сознании подобно гвоздю застрял один совершенно не поддающийся пониманию вопрос - кому же снюсь я?