Глава 91

Иван умер в середине июня. К тому времени на небольшом отрезке колхозного поля появились первые колоски озимой пшеницы. Он знал, что опасно есть несозревшее зерно, когда колосья зеленые. Зерно было еще молочной зрелости, зеленого цвета, и при надавливании ногтем из него выступала белая густая жидкость, похожая на молоко. Иван не удержался. Несколько дней подряд мужчины ходили на работу мимо того поля. Как ни следил бригадир, Иван как‑то умудрился нащипать колосков и спрятать их в карман. На работе он тихонько ел их несколько дней, пока ему не стало плохо. Вечером вернулся домой зеленый, как те колоски, а к утру умер, корчась от нестерпимой боли.

Ольга заболела первого сентября. Утром ребята пошли в школу, а она на колхозном дворе босой ногой наступила на ржавый гвоздь, торчавший в доске. По иронии судьбы, это была доска, оторванная от бывшей риги ее отца, которую разобрали и перенесли в колхоз. Бригадир отпустил ее домой перевязать рану, потому что она сильно кровоточила. Уже на следующий день женщину лихорадило, нога начала пухнуть и нестерпимо болеть. Дети принесли листья подорожника, и Ольга прикладывала его к воспаленной ране. Она время от времени меняла листья, а на ночь парила ногу в горячей воде. Кто‑то посоветовал листья мать‑и‑мачехи, дети нашли и такую траву, но ничего не помогало. Нога еще больше пухла, воспалялась, покраснение приобрело синюшный оттенок. У Ольги пылала огнем не только поврежденная нога, но и все тело.

Варя несколько раз приходила к сестре, предлагала помощь.

– Мне ничего не нужно. – Она была категорична.

– Я буду приходить готовить ребятам есть, – предлагала Варя не раз.

– Они сами справляются, уже не маленькие, – постоянно следовал ответ.

Когда однажды Варя наведалась к сестре, увидела, что той совсем плохо. Нога увеличилась до невероятных размеров, даже колено распухло и посинело. У сестры была лихорадка. Она лежала вся красная, щеки пылали, по перекошенному от нестерпимой боли лицу стекал пот.

– Оля, дорогая, так дальше нельзя! – разволновалась Варя. – Нужно попросить у председателя колхоза лошадь и отвезти тебя в город, в больницу. Надо ехать немедленно!

– Я сказала, что мне ничего не надо! – раздраженно ответила.

– Я понимаю, тебе сейчас очень плохо, – начала Варя.

Ольга ее перебила:

– Сколько можно говорить, что мне не нужна помощь! – закричала она. – Ни от тебя, ни от кого! Иди домой, к детям, не трогай меня!

– Тебе еще можно помочь.

– А ты спросила, хочу ли я того?! Я прошу помощи? Оставьте все меня в покое!

Варя ушла, однако попросила старшего племянника сообщить ей, если матери не станет лучше. Было понятно, что сестре сейчас тяжело и больно, поэтому нельзя на нее обижаться за грубость. Но почему она так упрямо не хочет ехать на лечение?

Через несколько дней прибежали к Варе Ольгины сыновья и сказали, что мать хочет ее немедленно видеть. Варя оставила детей на мальчиков, а сама пошла.

Ольга с воспаленными красными глазами лежала под одеялом, хотя было очень тепло. Наверное, ее лихорадило, лицо было покрыто обильным потом, женщина тяжело дышала. Варя подошла к кровати, села рядом на стул.

– Зачем доводить себя до такого состояния? – спросила Варя как можно спокойнее, чтобы не раздражать сестру. – Теперь согласна лечиться?

– Зачем? – сказала Ольга хриплым голосом. – Поздно уже.

– Не говори так! У тебя дети. Ты что, хочешь оставить их сиротами? Я сейчас пойду…

– Оставь. Посиди рядом, – попросила она.

– Сидеть и смотреть на твои страдания? Нет, так не годится! – запротестовала Варя.

– Сядь! – властно приказала сестра, увидев, что Варя куда‑то собирается.

– Оля! – Варя хотела положить ладонь на ее руку, но сестра отдернула свою.

– А теперь помолчи и выслушай меня, – сказала Ольга, тяжело и быстро дыша, будто долго бежала и так запыхалась, что не хватило воздуха. – Мне осталось уже мало, поэтому я должна тебе признаться.

– Ну что ты такое плетешь?!

– Я знаю, что говорю. Раньше перед вечностью исповедовались у батюшки, просили отпустить грехи, и становилось на душе легче. Все изменилось. Попов прогнали, церкви развалили, а я не могу уйти, не освободив душу от нестерпимого груза.

Ольга начала задыхаться, и Варя хотела принести ей воду.

– Не надо! – прозвучало приказом. – Сядь!

Варя покорно присела. Услышанное пугало ее, в душу проникло плохое предчувствие.

– Это я виновата в смерти Олеси, – услышала Варя сквозь хрипы, которые со свистом начали вырываться из груди сестры.

– Не обвиняй себя – ты хотела как лучше.

– Нет, ты ничего не знаешь. – Ольга отдышалась и продолжила: – Как‑то среди ночи прибежала ко мне заплаканная Олеся. Я пустила ее в хату, и она рассказала, что Осип упрекал ее в том, что она не беременеет. Он и раньше ей такое закидывал, но той ночью он потащил Олесю в свою пьяную компанию. При посторонних он называл ее пустоцветом, пустой бочкой и еще как‑то. Тогда Ганька сказала: «Пусть Семен ей ребенка сделает, если ты сам не можешь». Они все вместе раздели Олесю, которая упиралась и плакала. Осип развел ей ноги на всеобщий обзор, они все смеялись и заглядывали туда: «Почему же там пусто?» Над моей девочкой совершили надругательство все по очереди. Дали ей одеться, а потом Ганька развела ноги, и Осип при Олесе полез на нее.

– О господи! – вздохнула Варя. – Бедный ребенок!

– Моя дочка прибежала ко мне и сказала, что не вернется в ту семью. Она хотела, чтобы я ее защитила, а я… Я отослала ее назад, сказав, что мужей надо научиться прощать, что они все жеребцы и нужно с этим смириться, как смирилась я когда‑то, узнав об измене ее отца. Олеся ушла и… Моя бедная доченька! Я не думала, что она сможет такое…

– Оля… – Варя тщательно подбирала слова утешения, но не смогла их найти.

– Не надо, – остановила ее Ольга. – Я виновата в ее смерти, и нет мне прощения.

– Не рви себе душу, – сказала Варя, – Олесю уже не вернешь. Ничего нельзя изменить.

– Жаль. Если бы можно было…

– Тебе нужно успокоиться, выпить водички.

– Водички?! – На перекошенном от боли лице промелькнула ироничная улыбка. – Если бы ты знала правду, то не водичку бы мне предлагала, а расплавленную смолу. Я заслужила такое наказание. Недаром я напоролась на гвоздь именно из отцовской риги. Это была месть. Ничто в жизни не происходит просто так. Отец мне отомстил и правильно сделал. – Ольга прикрыла глаза, и Варя подумала, что сестра бредит. Однако женщина открыла глаза и продолжила: – Есть еще один на мне грех. Очень большой грех.

– Все мы грешны.

– Не перебивай. Мое время истекает.

К хрипам в ее груди прибавились какое‑то бульканье и свист. Было заметно, что каждое слово дается ей с болью, поэтому Варя замолчала.

– Помнишь, как мои дети слегли от недоедания? Именно тогда Василий собрался идти в торгсин. План в моей голове возник сразу, когда я была у тебя, потому и так настаивала, чтобы твой муж пошел именно той дорогой, которую показала когда‑то Одарка. Я не думала больше ни о чем, кроме того, что золото может спасти детей от голодной смерти. Я уговорила своего Ивана согласиться с моим предложением. Мы взяли топор и вышли в тот вечер раньше Василия. Мы спрятались за скалой неподалеку от колодца Данилы. Согласно моему плану, Иван должен был ударить топором Василия, когда тот начнет доставать воду из колодца. – У Вари зашумело в голове, все вокруг закачалось. Она что‑то хотела сказать, но слова застряли в горле. Нужно было дослушать до конца. – Иван… Он всегда был тряпкой. Его только хватило на то, чтобы сделать ребенка безумной Уляниде. Там, в засаде, его начало трясти как осиновый лист. Я забрала топор… Когда Василий упал на землю, я быстро начала обыскивать его карманы… Но внезапно услышала почти рядом человеческие шаги.

Варя затаила дыхание. В груди от наплыва безумного волнения билось сердце, как птичка в сетке.

– Не вставая, я заползла за колодец… Когда мужчина подошел, я выскочила из засады и со всего размаха ударила топором…

Ольга задыхалась. Она схватила глоток воздуха, продолжила исповедь.

– Меня всегда преследовали глаза отца. Это было лишь мгновение, когда мы встретились взглядами. Его глаза смотрели на меня не так испуганно, как удивленно… Я даже не знаю, успел ли он сказать «Ты?!», или мне показалось, или то вскрикнул его взгляд. Да! Я ударила его топором. Не смотри на меня, мне больно. Нет, я не прошу у тебя прощения, знаю – не простишь.

– Как? – выдавила из себя потрясенная Варя. – Как ты могла?! Нашего папу? Он любил нас…

– До сих пор я вижу отцовские глаза, удивленные, расширенные от неожиданности или испуга… Они преследуют меня повсюду, где бы я ни была. Я знаю, что скоро с ним встречусь… Как мне быть? Я не могу уйти, не попросив у него прощения, – слышалось сквозь хрипы.

– Как ты могла? И за что? За золото и серебряные ложки нашего папу…

– Разве я знала, что отец пойдет с Василием? Я спасала своих и твоих детей от голодной смерти.

– Смерть ради жизни?

– Я же с тобой поделилась и картофелем, и очистками для посадки, и мукой, и зерном.

– Выходит, ты картофельные очистки не находила в чужом подвале? И зерно не было украдено в колхозе?

– Глупенькая, наивная младшая дочка Черножукова! – произнесла Ольга почти отчетливо. – Ты поверила, что можно украсть столько зерна? Мы с Иваном выгодно все обменяли. Столько было всего, что едва довезли домой все то добро на тележке. Я тебя не обделила, детей спас тот хлеб.

– Какой хлеб? – сказала Варя сквозь слезы, горохом покатившиеся по щекам. – Хлеб на крови?! Я с детьми ела хлеб с кровью своего отца?!

– Сходи на его могилу, – попросила сестра, – попроси за меня прощения.

– Где она? – глухо и холодно спросила Варя.

– За колодцем есть небольшая скала. Там мы их закопали. Слева лежит отец, справа – Василий.

– Как мне найти могилу?

– Я позаботилась, чтобы звери не разрыли… Мы обложили ее камнями. Сразу за скалой. Спеши, не теряй времени. – Ольга опять прикрыла глаза, в груди сильно захрипело. – Видишь, отец сердится на меня – я проколола ногу, наступив на доску из его риги. Он мстит мне…

– Папа не такой, как… – Варя хотела сказать «как ты», но не смогла. – Он так нас любил…

– Знаю… Поторопись…

Варя поднялась. Ватные ноги не слушались, голова кружилась. Она была потрясена услышанным и, невзирая ни на что, не могла оставить сестру одну в таком состоянии.

– Иди уже! – будто прочитав ее мысли, сказала Ольга. – Проси у него прощения на коленях. Жаль, что Василька нет дома. Так хочется его в последний раз увидеть!..