Логика и мышление

Движение «Хамаз» учит своих террористов: «Не надо много размышлять - ведь тебя ведет Аллах, и путь твой - путь истинной веры». Реальный лидер палестинской интифады, ответственный секретарь движения ФАТХ полковник Лбу Халед открыто провозгласил в отношении Израиля: «Неверные понимают только один язык - это язык «Калашникова»«. Красивые фразы и максимы такого рода часто заменяли и до сих пор все еще продолжают заменять очень многим, причем далеко не только исламским террористам, не только всякую логику, но и собственное мышление. У податливых им людей нет особой необходимости в самостоятельных размышлениях - вместо логики есть вера, вместо мышления - приказ или великие по заложенной в них силе внушения слова «надо!» и «ты должен!»

Логика террористов обычно носит странный характер. Во-первых, она слишком эмоциональна: подчас эмоции в ней занимают большее место, чем логика как таковая.

Во-вторых, это искаженная логика с точки зрения чисто формального анализа: из посылок не всегда следуют адекватные выводы. В-третьих, это явно моноидеическая логика: в ней все подчинено террору, и любой вопрос рано или поздно, прямо или «криво», но приходит именно к нему.

Как правило, логика террориста - это логика верующего человека. Он верит в идею, которой служит, верит в саму идею служения, верит, наконец, в свою высочайшую миссию. И здесь ему не нужны рациональные доказательства и сложные формальнологические конструкции. Он верит во все это просто потому, что он верит. Он верующий человек, и этим сказано многое. Вера в свое высокое предназначение, особую миссию. «Раньше я считал, что один человек не в силах изменить что-либо. Теперь я знаю, что это не так. Это доказали и Иисус, и Мохаммед, и Ганди, и Эйнштейн, и Черчилль... Не подумай,...что я сравниваю себя с кем-нибудь из них. Но на своем скромном месте я делаю все, что могу. И я думаю, что каждый должен делать то, что может»[167]. Подобную логику оспаривать просто невозможно.

Об искаженной логике террористов свидетельствует еще один интересный факт: они практически не могут работать в режиме диалога. Это подтверждается на бытовом уровне - так, по нашим наблюдениям, террористы способны либо выслушивать того, кого они считают для себя авторитетным, либо, напротив, способны на произнесение длительных собственных монологов. Это свидетельствует об авторитарности и вместе с тем ригидности мышления. Подобные характеристики подтверждаются и на уровне политического мышления. Так, например, известно, что почти повсеместно почти любые предложения компромиссов, готовность властей пойти на уступки вызывают у террористов неадекватную, искаженную реакцию. В подавляющем большинстве случаев они жестко и категорично отвергаются на основе своеобразных рассуждений: «Их предложение - хитроумная ловушка. Они хотят расправиться с нами. Они вынуждают нас продолжить борьбу»[168].

Понятно, что логика, в той или иной степени, - это всегда отражение мышления. У террористов оно, как правило, противоречиво. С одной стороны, оно бывает излишне конкретным ~ особенно для террористов, захваченных меркантильной мотивацией. С другой стороны, оно бывает и чересчур абстрактным - прежде всего, у «идейных» террористов. Однако в обоих этих случаях оно явдяется моноидеическим мышлением. О чем бы террорист ни думал, он все связывает со своей основной деятельностью. Это может происходить совершенно конкретно - террорист думает о любом предмете, насколько он может пригодиться для террористического акта: как орудие нападения или, напротив, предмет обороны. Террорист думает о любом человеке в связи с тем же самым террористическим актом - либо как о своем стороннике (друге, соратнике), либо как о потенциальной жертве (о реальных жертвах своих действий террористы думают редко), либо как о своем противнике (представителе антитеррористических органов). Но то же самое может проявляться и совершенно абстрактно: террорист всегда готов рассуждать о тех идеях, ради которых и во имя которых он идет на «террорную работу».

Приведем несколько примеров. Так, в логике террориста парадоксально и вроде бы совершенно алогично связываются действительно противоположные веши: свобода и насилие. И тогда насильственный террор оказывается лучшим средством достижения свободы: «Боевая организация в своем большинстве (за исключением Азефа) стояла на той точке зрения, что единственная гарантия приобретенных свобод заключается в реальной силе. Такой силой во всяком случае могло явиться активное воздействие террора. С этой точки зрения, террор не только не должен был быть прекращен, но, наоборот, пользуясь благоприятным моментом, необходимо было его усилить и предоставить в распоряжение боевой организации возможно больше людей и средств... единственной гарантией завоеванных прав является реальная сила революции, т. е. сила организованных масс и сила террора»[169].

Логика террориста либо изощренна, либо до крайности прямолинейна. Но в любом случае, она искажена. Только что мы привели пример изощренной логики. Приведем и противоположный пример. Б. Савинков так размышлял об одном из своих героев: «Для него нет загадок. Мир, как азбука, прост. На одной стороне рабы, на другой - владыки. Рабы восстают на владык. Хорошо, когда убивает раб. Дурно, когда убивают раба. Будет день, рабы победят. Тогда рай и благовест на земле: все равны, все сыты и все свободны. Отлично»[170].

Логика террористов часто носит предельно неконкретный, символический характер. Очевидно, что взрывы небоскребов Всемирного торгового центра в Нью-Йорке в сентябре 2001 года были взрывами-символами, и взрывами символов мирового господства США. Однако террор как вполне символические действия проявлялся давно. После осени 2001 года многие американские эксперты утверждали, что следующим объектом террористического акта должна стать Статуя Свободы. Это следовало из экстраполяции уже известных фактов. Так, в частности, со второй половины 1960-х годов, отмеченных расовыми волнениями в Лос-Анджелесе (в частности, в районе Уоттс), было известно, что не только целенаправленные акции, но и вроде бы случайные протестные действия носят символический характер. Так, например: «Была попрана святость частной собственности, этого бессознательно воспринимаемого людьми оплота нашего социального строя; мародерствующие негры, видимо, не чувствовали никакой вины и утверждали, что они берут лишь то, что «действительно принадлежит им по праву». Атаке подверглись самые основы законности и власти»[171]. Примерно такими же были комментарии Си-Эн-Эн 11 сентября 2001 года, в день «террористической атаки на США».

Исходя из этого многие специалисты считают: терроризм - не столько аморфное выражение социальных перегрузок, сколько форма негодования, вызываемая крушением надежд и планов людей; он направлен против источников их неудач и служит средством достижения определенных целей. И далеко не последней его задачей является символическое выражение людьми своих намерений. Последнее как раз и говорит об очевидном символизме террористической логики. Понятно, что, убивая царя, российские народовольцы символически как бы «убивали» весь монархический строй. Убивая же видных приближенных царя, эсеровские террористы расправлялись с политической системой.

Аналогичным было и то, что происходило во второй половине XX в. В США: «По-видимому, то, что случилось в Уоттсе, было попыткой активного меньшинства в негритянском гетто, поддержанного всей массой не участвовавших в волнениях негров, открыто продемонстрировать свое нежелание безропотно сносить унижения и бесправие. В частности, они хотели с помощью насильственных актов, поскольку не видели других средств самовыражения, донести до сознания общества отчаянность своего положения»[172].

В вопросах, не связанных прямо с террористической деятельностью, логика и мышление террористов определяются общим уровнем их культуры. Как правило, за редкими исключениями, в современном мире общая культура террористов, особенно исламских, находится на низком уровне, В свое время меня потряс один из руководителей курдской Рабочей партии, однажды поинтересовавшийся, по имени какого ученого наука названа физикой. Мое недоумение от такой постановки вопроса он рассеял очень просто: вот есть наука - марксизм-ленинизм; тут все понятно - она названа по имени Маркса и Ленина; но ему непонятно, по имени кого названа другая известная ему наука - физика.

Понимание логики и особенностей мышления террориста имеет серьезное практическое значение. Так, в частности, известно: вести переговоры можно только с тем, кто понимает тот язык, на котором вы с ним договариваетесь. Если вы мыслите и рассуждаете логически («подожди меня убивать, дай время, я найду то, что нужно, и тебе отдам»), а оппонент не понимает логики, а лишь испытывает эмоции («я тебя все равно убью, причем прямо сейчас!»), такие попытки смысла не имеют. Более того, они опасны: ведь вы думаете, что договорились, а ваш оппонент считает себя свободным от всяких договоренностей.

Надеяться на то, что можно логически убедить или интеллектуально «пересчитать» террориста, в высшей степени наивно. Интеллектуальное соревнование с использованием логических аргументов имеет смысл среди одних людей, а «ствол», как особый аргумент, как «великий уравнитель», признается аргументом среди совсем других. И это -- принципиально разные люди. Причем вы должны понимать, что никогда не научитесь общаться на чужом языке, как на своем, родном. А если вам это и удастся, то сами не заметите, как станете таким же террористом, быстро забыв прежний язык. И тогда будут уже совсем другие песни. Захочется «отмыться», но «акцент» периодически будет прорываться: узнают.

Террористы - особый тип людей, у которых рациональные компоненты в поведении и характере почти отсутствуют, а эмоциональные преобладают до такой степени, что становятся аффективными. С ними трудно говорить: если что не так, то мгновенно наливаются кровью глаза, а пальцы сжимаются в кулаки и тянутся к железу. Такой человек просто не знает нормативных слов типа «можно» и «нельзя», «возможно» или «невозможно». Его лексикон очень прост: «хочу!», «дай!», «мое!», причем здесь и сейчас, немедленно. В отличие от нормального человека, который одинаково способен понимать «рацио» и переживать «эмоции», не выходя за рамки принятого, террорист не способен на это. Психотип этих людей устроен так, что действует по закону «все или ничего». В значительной степени этому способствуют излишняя простота нравов, принятая среди террористов, их банальная невоспитанность и необразованность. Именно эти факторы являются основным источником появления все новых и новых «волн» и даже поколений террористов. Хотя, безусловно, не только они.

Эмоции

В памятке для боевиков исламского движения «Хамаз» написано красиво: «Твои враги должны загораться, как пламень, ты же должен оставаться холодным, как лед». Отсутствие очень сильных эмоций, подчеркнутое хладнокровие считается качеством, повышающим эффективность террористической деятельности и снижающим степень риска для террориста. Однако в жизни далеко не всем террористам удается умело справляться со своими эмоциями.

Среди террористов встречаются два крайних варианта. Один, более редкий, - совершенно безэмоциональный. Это люди с абсолютным хладнокровием, абсолютно не подвластные эмоциям или умеющие их полностью контролировать. Таким выглядел, например, Б. Савинков. В сохранившихся описаниях современников его портретируют очень резкими штрихами: небольшого роста, одет с иголочки; «не улыбается», «веет жестокостью», «сухое каменное лицо», «презрительный взгляд безжалостных глаз». Одна подпольщица, увидев Савинкова вскоре после убийства Плеве, навсегда запомнила «мертвенное лицо потрясенного человека» и образно сравнивала его с «местностью после потопа»: и тот, прежний, и не тот, не прежний. По общим отзывам, Савинков отличался исключительной практичностью, на фоне которой вообще не проявлялись никакие эмоции. Однако это - одна крайность. У. Сомерсет Моэм, широко известный писатель и малоизвестный сотрудник британской разведки, однажды в разговоре с Савинковым заметил, что террористический акт, должно быть, требует особого мужества. Савинков возразил: «Это такое же дело, как всякое другое. К нему тоже привыкаешь». У. Черчилль, лично знавший Б. Савинкова, считал его «человеком без эмоций», одинаково успешно сочетавшим в себе чисто рациональные качества: «мудрость государственного деятеля, качества полководца, отвагу героя и стойкость мученика».

Другой, все-таки значительно более часто встречающийся среди террористов вариант отличается противоположностью. Для таких террористов характерна очень богатая внутренняя эмоциональная жизнь. При всей внешней сдержанности, подчеркнутой рациональности, строгости, даже аскезе, внутри террориста бушует бурная эмоциональная жизнь. И чем сильнее ограничения, которые накладывает на участника террористическая деятельность, тем сильнее скрытые, подавляемые эмоции террориста. Пресловутое хладнокровие террориста, его «стальные нервы» - результат жестко подавляющего эмоции влияния рациональных компонентов психики. Такое подавление не может быть постоянным. В литературных описаниях мы постоянно встречаем описания сильнейших эмоций, которые охватывают террориста, например, сразу после успешного осуществления террористического акта. Они могут безумно радоваться, поздравляя друг друга, или, напротив, плакать и страдать.

Хотя, разумеется, и в этом террористы отличаются от обычных, криминальных преступников. По данным специального исследования, проведенного О. Дубовик, лица, совершившие насильственные преступления, отличаются особой эмоциональной облегченностью своих переживаний. «Помимо неверной оценки ситуации и невозможности (нередко мнимой) правомерного разрешения конфликта, многие лица принимают ошибочные решения в силу беззаботного, легкомысленного отношения как к своему поведению, так и к его оценке со стороны общества и государства. Свыше 38 % убийц и 47 % разбойников в момент совершения преступления воспринимали угрозу наказания как абстрактную, малозначительную или неосуществимую. Это свидетельствует не только о слабости, дефектности социальной оценки своего поведения, но в ряде случаев и о слишком сильном эмоциональном напряжении, стрессе, исказившем оценку ситуации и грозящих последствий»[173].

Данные факты позволяют, прежде всего, сделать заключение о недостаточном развитии интеллектуальной сферы - именно за счет ее слабости часто эмоции, что называется, «вылезают наружу». У террористов нет беззаботного, легкомысленного отношения ни к террористическому акту, ни к его оценке. Эмоции у них отделены от террористической деятельности - при всей их эмоциональной лабильности, террором они занимаются предельно серьезно. Хотя сильный эмоциональный стресс обычно и объединяет террористов с обычными преступниками, но все-таки не до такой степени.

Жизнь террориста проходит в постоянных эмоциональных переживаниях. Он живет в эмоциях страха, опасаясь попасть в руки противников. Одновременно он живет в эмоциях гнева и презрения к своим противникам и воодушевления от предвосхищения того вреда, который собирается им нанести. Естественно, что такие противоречивые эмоции часто сталкиваются между собой, приводя к внутренним эмоциональным конфликтам. Такие конфликты и предопределяют то тяжелое состояние хронического эмоционального стресса, в котором находится террорист. Для хронического стресса характерны эмоциональная лабильность, легкость почти мгновенного перехода от одного эмоционального состояния к прямо противоположному. По моим наблюдениям, боевики Народного фронта освобождения Палестины были в состоянии плакать, рассказывая о том, как им пришлось уходить из Бейрута, где они «с одними автоматами Калашникова месяц сдерживали израильские танки», после этого мгновенно переходить к возмущению («почему нам не дали более серьезного оружия - мы бы им показали!») и почти сразу к сарказму и самоиронии, рассказывая о том, как после эвакуации из Ливана в Йемен тамошние власти их разоружили и, в буквальном смысле, «отправили на сельскохозяйственные работы». Все это, разумеется, сопровождалось резкими угрозами и отчетливым гневом в отношении своих основных противников, израильтян.

Часто террорист, вынужденный жестко подавлять свои эмоции в рамках террористической деятельности, бывает эмоционально-распущенным в других, например, бытовых вопросах. Обычно сосредоточенные в сфере основных занятий палестинцы, например, отличаются полной эмоциональной раскрепощенностью в повседневной жизни. Поражает одна деталь: люди, лишенные своего государства и борющиеся за его создание, всегда и везде чувствуют себя, что называется, «как дома»: после сложного многодневного нелегального путешествия, например, они мгновенно оказываются в тапочках и сразу же предельно эмоционально, не стесняясь в выражении своих чувств, начинают изучать гостиницу.

За исключением разве что глубоко религиозных исламских фундаменталистов, всем другим террористам свойственна глубоко эмоциональная личная жизнь. Как правило, они не очень разборчивы и сдержанны в сексуальных связях. Повышенный темперамент ведет не только к гиперсексуальной активности, но и просто к гиперэмоциональности. Хотя в целом эмоциональная сфера находится под контролем, террорист готов снять этот контроль, как только считает это возможным. Тогда чувства вырываются на волю и проявляются бурно.

Однако важнейшим, наиболее распространенным эмоциональным состоянием террориста является его постоянная настороженность. Феномен настороженности проявляется в постоянной готовности к отражению угрозы нападения, повышенным уровнем бодрствования и концентрацией внимания на малейших изменениях всех, прежде всего физических, параметров окружающей среды, выраженной гиперестезией. Даже внешне заметная постоянная подозрительность террориста проявляется в непрерывном делении всех окружающих на «своих» и «чужих». Естественно, что «чужой» априорно идентифицируется с отвратительным и чуждым «образом врага» (реакция враждебного недоверия). Любопытно, что при подтверждении того, что «чужой» - на самом деле «свой», характер отношений резко меняется на массированные проявления доверия и открытости (иногда чрезмерные). Это говорит о резкой поляризации эмоций и об эмоциональной лабильности террориста.

Б. Савинков так описывал Е. Сазонова - одного из наиболее ярких террористов начала XX в.: «Сазонов был молод, здоров и силен. От его искрящихся глаз и румяных щек веяло силой молодой жизни. Вспыльчивый и сердечный, с кротким, любящим сердцем, он своей жизнерадостностью только еще больше оттенял тихую грусть» другой террористки. Еще об одной пожилой сподвижнице: «На ее бледном, старческом, морщинистом лице светились ясные, добрые материнские глаза. Все члены организации были как бы ее родными детьми. Она любила всех одинаковой, теплой любовью». Уже упоминавшегося И. Каляева современники описывали как «натуру впечатлительную, чувствующую свежо и сильно». За редкую эмоциональность его называли «Поэтом», а отношение к товарищам (например, к Савинкову) описывали как «чувство глубочайшего восторга».