Мотивация. Наиболее важным вопросом для объективного понимания личности террориста является вопрос о том, ради чего и почему террорист занимается террором - вопрос о его

Наиболее важным вопросом для объективного понимания личности террориста является вопрос о том, ради чего и почему террорист занимается террором - вопрос о его внутренней мотивации. Обобщенный ответ на этот вопрос носит несколько образный характер.

По мнению В. Пирожкова, «в какие бы одежды ни рядились террористы, какие бы цели ни преследовали (политические - захват власти, смена общественного строя; нравственные - достижение ложно понимаемой ими «справедливости»; экономические - устранение ненавистсных конкурентов; религиозные - отстаивание чистоты своей веры; психологические - получить известность, прославиться, оставить след в истории и т. п.) - за всем этим стоит стремление испытать власть над людьми. Не случайно говорят: власть - всегда всласть. Власть над людьми - это своеобразный наркотик, и кто хотя бы раз его «отведал», тот вновь и вновь стремится к нему. Это показывает и изучение психологии наемничества, лиц, кочующих из одного конфликтного региона в другой. На определенном этапе их перестают интересовать деньги, неотвратимой тягой обладает сама возможность убивать. Поэтому в процессе занятия терроризмом цель теряется - какой бы справедливой она ни выглядела, - а возникает неукротимая жажда испытать власть над людьми»[141].

На основе анализа деятельности наводившей страх на Европу в 1970-х годах террористической группы Баадера-Майнгоф (которая в 1976 году покончила жизнь самоубийством), Г. Ньюман выделил три основных мотива террористической деятельности. Во-первых, мотив культурологический - по логике террористов, общество надо время от времени «будоражить», лучше всего «с помощью крови». Во-вторых, мотив рациональный - террор трактуется ими как эффективный инструмент политической деятельности. В-третьих, мотив идеологический - террор выступает как прямо навязываемое орудие регуляции социальных процессов. Однако Ньюман подчеркивал, что теория и практика терроризма резко расходятся между собой. Теоретически терроризм «равняет», а в социальной практике противопоставляет людей и группы друг другу, ставя между ними стену страха. На уровне личности терроризм как орудие поиска идентичности превращается в орудие ее ломки. Верно писал И. Задорожнюк: «...терроризм это почти всегда путь к саморазрушению носителей протеррористического поведения, которое не может не наступить, если сохраняется общество. Террорист или некая группа всегда слепа в постановке и осуществлении своих целей, даже несмотря на тщательную проработку акта террора. Один из важных параметров указанной слепоты - расхождение мотивов, когда малая гомогенная (этническая, социально, религиозно и т.п.) группа как бы навязывает свою волю сообществу, которое гетерогенно, т. е. отличается плюрализмом в постановке и осуществлении своих целей»[142]. Однако этот самый плюрализм неизбежно порождает значительно больше трех мотивов, выделенных Г. Ньюманом.

В самом общем виде мотивы участия в терроре делятся на два больших блока: корыстные и бескорыстные. С корыстными мотивами, в общем, все достаточно понятно: террор - действительно, определенная работа; как и всякая работа, она стоит денег и может являться способом добычи средств для существования или для продолжения террористической деятельности (хотя в последнем случае она приобретает смешанный характер).

С корыстными мотивами все относительно просто и достаточно понятно. Человека обучают некоторым навыкам, дают аванс и обещают заплатить определенные деньги после того, как он выполнит полученное задание. Желая заработать деньги, он идет и выполняет это задание: взрывает здание, угоняет самолет, убивает политического лидера или производит взрыв в местах массового скопления населения. При такой мотивации, обычно отличающей так называемых профессиональных террористов («профессиональный» - не значит «опытный»; это, прежде всего, означает получение денег за производимую работу), они, в сущности, мало чем отличаются просто от профессиональных киллеров - обыкновенных наемных убийц.

Однако, как правило, сами террористы не соглашаются с этим. Впрочем, с этим редко соглашаются и самые обычные убийцы - даже они создают для себя и окружающих всевозможные идейно-риторические конструкции, придумывают разнообразные мотивировки для оправдания своих действий. Так, например, наиболее распространенная из них - идеология волка, считавшего себя «санитаром леса». Или, в научно оформленном виде, давно введенное Р. Мертоном представление о преступнике как «социальном критике общества», то есть органично присущей любому обществу его же собственной части, вскрывающей его недостатки и пользующейся ими.

Разумеется, сами террористы хотят отличаться от криминала и весьма стремятся к этому. Так, например, один из самых известных террористов второй половины XX века, Ильич Родригес Санчес, захвативший в заложники в 1970-е годы труппу «нефтяных министров» - представителей стран-членов ОПЕК, потребовал за их.освобождение не только весьма значительную сумму денег, но и возможность широкой публикации своего заявления, носившего откровенно идеологический, левацкий смысл. Понятно, однако (и хорошо известно из собственных показаний впоследствии осужденного террориста), что данное заявление играло далеко не ведущую, а лишь вспомогательную, «психологическую» роль. Это заявление, действительно, придавало некий «высокий смысл» террористической деятельности и позволяло отличать ее от чисто криминальной акции. Реально, однако, основным мотивом и здесь была добыча денег, остро необходимых в тот период для поддержки создаваемых Ильичом террористических групп и организаций. Тем не менее необходимо различать «платный» терроризм в чистом, сугубо корыстном виде, и терроризм, направленный на овладение деньгами. Особенно это касается тех случаев, когда деньги идут на то, что сами террористы считают идеологически оправданным, «святым делом» - например, на развитие своих организаций. Исторический опыт показывает: даже такие известные во всем мире террористы, специализировавшиеся на так называемых «эксах» (идейно оправданных «экспроприациях» крупных денежных сумм), как легендарный Камо (Тер-Петросян) или тот же самый Б. Савинков, попадая в руки правоохранительных органов, никогда не судились в качестве уголовных преступников. Значит, даже противники признавали отличие таких «эксов» от обычных уголовных преступлений.

Для всех террористов, причем особенно для тех, кто занимается этой «работой» из корыстных мотивов, важным является вопрос о мотивировке, то есть о том, как он сам объясняет свои действия не кому-то, а прежде всего самому себе. Убийство человека для подавляющего большинства людей всегда остается нравственным преступлением, которое (при минимально сохранном интеллекте) требуется хотя бы объяснить другим людям. Как известно, потребность в понимании - одна из глубинных потребностей человека, делающая его социальным существом. Однако мотивировки, даже искренние, носят все-таки во многом привносимый, внешний характер по отношению к террористу. Анализ реальных субъективных мотивов, которыми, по их собственным словам, руководствовались люди, хотя бы однажды участвовавшие в террористическом акте, позволяет выделить следующие основные группы таких мотивов. Хотя, разумеется, такое выделение носит достаточно условный характер (в реальной жизни люди, в том числе и террористы, руководствуются сложными мотивационными комплексами, включающими несколько мотивов и хотя бы по минимуму одну мотивировку), расположим их по частоте встречаемости в самоотчетах террористов.

Во-первых, это меркантильные мотивы. К сожалению, для террористов именно они оказываются на первом месте (хотя и не всегда являются единственными в мотивационном комплексе террористов), будучи наиболее широко распространенными в современном мире на обширном пространстве от Чечни до Афганистана. Террор, как и любая сфера человеческой деятельности, представляет собой на определенном уровне оплачиваемый труд. Соответственно, для определенного числа людей занятие террором - просто способ заработать. И таких людей в современном мире немало.

Во-вторых, идеологические мотивы. Это более устойчивые мотивы, основанные на совпадении собственных ценностей человека, его идейных позиций с идеологическими ценностями группы, организации, политической партии или любой иной идейно-политической силы. Такой мотив возникает как результат вступления человека в некоторую общность или же, возникнув, сам ведет человека в ту общность, которая соответствует имеющейся у него мотивации. В таких случаях террор становится для него не просто средством реализации некоторой идеи, а еще и своего рода «заданием», «поручением», «миссией» со стороны данной общности. Множество существующих идеологических мотивов подразделяется на мотивы идейно-политические, чисто политические, религиозные, социальные, социокультурные и т. д.

В-третьих, мотивы преобразования, активного изменения мира. Это очень сильные мотивы, связанные с пониманием несовершенства и несправедливости существующего мира и настойчивым стремлением улучшить, преобразовать его. Как правило, мотивы такого рода в той или иной степени присущи, прежде всего, людям, профессионально занимающимся террором. Их захватывает сам процесс преобразования мира силовыми способами. На самом деле, даже при наличии соответствующих мотивировок, для них не имеет особого значения та или иная идея, для будущего осуществления которой они действуют. Для них террор и есть и инструмент, и цель преобразования мира.

В-четвертых, мотив своей власти над людьми. Это один из наиболее древних, самых глубинных мотивов. От наших животных предков, насилие применялось для утверждения личной власти одной особи над другой. В «снятом» виде это сохраняется в глубине психики террориста. Чем бы он ни прикрывался, какие бы иные мотивы или, тем более, мотивировки он ни приводил, данный мотив в той или иной степени всегда имеет место. Хотя, разумеется, далеко не всякий террорист признается в наличии такого мотива. Тем не менее, через насилие террорист утверждает себя и свою личность, обретая власть над людьми. Вселяя страх, он усиливает эту власть.

В-пятых, мотив интереса и привлекательности террора как сферы деятельности. Для определенного числа, особенно из числа лиц обеспеченных (которых не волнуют меркантильные мотивы) и достаточно образованных (не зашоренных идеологически), террор бывает интересен просто как новая, необычная сфера занятий. Их занимают связанный с террором риск, разработка планов, всевозможные детали подготовки к террористическому акту, нюансы его осуществления. Соответственно, такие люди и избирают террор в качестве сферы приложения своих сил.

В-шестых, «товарищеские» мотивы эмоциональной привязанности в разнообразных вариантах - от мотива мести за вред, нанесенный товарищам по борьбе, единоверцам, соплеменникам, родственникам, соратникам по политической деятельности и т. д., до мотивов традиционного участия в терроре потому, что им занимался кто-то из друзей, родственников, соплеменников или единоверцев. Тогда в террор идут, что называется, «за компанию». Эта группа мотивов основана на сугубо эмоциональных факторах и обычно не имеет никаких рационализирующих мотивировок. Руководствующиеся такими мотивами люди занимаются террором, совсем не вдумываясь в то, зачем и почему они это делают. Ими движут эмоции, им все ясно.

В-седьмых, мотив самореализации. Это - парадоксальный мотив. С одной стороны, самореализация - удел сильных духом людей, наиболее полное осуществление личности, ее полная самоотдача, растворение человека в террористическом акте, вплоть до самопожертвования. Однако, с другой стороны, такая самореализация - признание ограниченности возможностей и констатация несостоятельности человека, не находящего иных способов воздействия на мир, кроме насилия и деструкции. Такая самореализация, оборачивающаяся самоуничтожением, означает, прежде всего, признание факта психологической деструкции личности.

Сравним выделенные нами мотивы с тем, что в литературе обычно называется «стремлением к реализации деформированных социальных потребностей». Мотив - это всегда предмет некоторой потребности человека. Значит, за тем или иным мотивом террористической деятельности действительно лежит та или иная, вполне возможно, деформированная потребность. Криминологи и правоведы считают, что деформируются прежде всего социогенные потребности - в общении, товариществе, уважении, признании, самоутверждении. Собственно говоря, проблема и состоит в том, что в некоторых случаях эти нормальные человеческие потребности искажаются, извращаются, переходят в стремление к превосходству над окружающими, навязыванию своей воли, насилию над другими людьми.

По данным специальных исследований, проведенных правоведами; за 42 % насильственных действий обычно стоит так называемое «стремление к насилию над окружающими» (мотив демонстрации своей власти над людьми, в нашей терминологии). 25 % лиц, совершающих такие действия, руководствуются стремлением к самоутверждению (у нас - мотив самореализации). 10% исходят из стремления к превосходству над окружающими. 7% - из стремления властвовать. 6 % - из эгоцентризма. Три последних стремления, на самом деле, представляются всего лишь разновидностями предыдущих, основных, - им не соответствуют какие-то новые возможные мотивы. В 90 % случаев потребности, лежащие в основе насилия, связаны с проявлениями своего «я», чаще всего, в извращенной форме. Обратим внимание на то, что, по данным того же исследования, более чем в 80 % случаев эти потребности были вполне осознаны преступниками, в более чем в 30 % случаев имели устойчивую личностную значимость. Еще один показательный факт: «Из деформированных потребностей вытекают и антиобщественные цели, преследуемые в противоправном поведении, направленном на их удовлетворение. Так, в 68 % случаев насильственные преступники стремились к установлению отношений авторитарной власти (подчинения, превосходства и страха)»[143].

Всеми «иными интересами» руководствуются только 10% лиц, совершавших насильственные действия. Среди таких «иных интересов» присутствуют неудовлетворенные потребности в уважении со стороны окружающих, в любви, товариществе (у нас - «товарищеские» мотивы эмоциональной привязанности), в нормальной семейной жизни, в независимости и признании. Правда, эти потребности очень слабо выражены: по 1-2 % случаев. Однако оговоримся: приведенные результаты получены в результате исследования значительного контингента преступников, безотносительно к виду применявшегося ими насилия. Значит, исследуемая нами психика террориста явно отличается от психологии обычного преступника. Как мы видим, террористам свойственны гораздо более «высокие» мотивы и, тем более, мотивировки своих насильственных действий. Возможно, только лишь за одним явным исключением.

Особым, психопатологическим мотивом террористических актов иногда является желание собственной гибели. Так, описывая одного из членов своей боевой группы, Б. Савинков писал, что в нем «гармонично сочетались две основные черты психологии каждого террориста. В нем, в одинаковой степени, жили два желания: желание победы и желание смерти во имя революции. Он не представлял себе своего участия в терроре иначе, как со смертным концом, более того, он хотел такого конца: он видел в нем, до известной степени, искупление неизбежному и все-таки греховному убийству. Но он с не меньшим напряжением желал и победы, желал умереть, совершив террористический акт, трудный по исполнению и значительный по результатам»[144]. На наш взгляд, попытка психологического анализа Б. Савинкова носит исключительно декларативный, демагогически-показательный характер. Наши наблюдения показали, что террористы редко стремятся к собственной гибели - в конце концов, для этого есть значительно более удобные и простые средства, чем организация и осуществление террористического акта. Большинству террористов так или иначе свойствен инстинкт самосохранения. Отдельные исключения из этого правила представляют собой патологические случаи, подробно рассматриваемые далее в рамках изучения «синдрома камикадзе».

Date: 2015-09-24; view: 339; Нарушение авторских прав