Глава 17. Происшествие на открытии выставки

Весенняя ночь прошла быстро.

Художник, музыкант, поэт и фотограф, которые ночевали в этот раз не в высотной гостинице, а у себя на плоту, проснулись с первыми лучами солнца.

– Пора готовиться к открытию нашей передвижной, вернее, плавучей выставки, – сказал Тюбик и перебрался на пристань, а затем на гранитную набережную, с таким же гранитным парапетом, над которым возвышались фонари на столбиках.

Фонарей, кстати, было на набережной видимо‑невидимо. Их возвели по проекту скульпторов Столбика и Фонарикова. Довольно кургузые фонари на толстых каменных ножках торчали вдоль всей набережной. Даже большие ценители каменистого сюсюра и почитатели талантов Столбика и Фонарикова сомневались в необходимости такого количества неуклюжих осветительных приборов, которые, как сорняки в чистом поле, убегали вдоль реки за город в пустыню.

Жители набережную эту частенько называли Офонаревшая. Так вот, на этой самой набережной Тюбик натянул между десятком фонарей крепкую прозрачную леску, сложил в одном месте кучку бельевых прищепок и крикнул:

– Эй, Гусля, подай‑ка мне, пожалуйста, картины!

Гусля принёс большую папку. В ней были рисунки и акварели Тюбика, сделанные на сушёных листиках и бересте.

Гусля стал доставать картиночки.

– Смотри, это же наш Цветочный город! – воскликнул он. – Какой ты молодец, что успел в момент отплытия сделать наброски! Как много коротышек нас провожало! А цветов у нас там сколько!

– А вот ещё, – ответил ему Тюбик, – эту картину я сделал, когда нас встречали уже здесь, в Каменном. А это – когда мы плыли среди красивых берегов, ещё до пустыни.

И он стал доставать всё новые и новые картины: портреты, пейзажи, изображения сценок, когда малыши строили плоты, устраивали бивуак, купались, боролись с водоворотом.

– Отлично получается, – приговаривали Гусля и Цветик, который тоже перебрался на набережную.

Художник тем временем разложил все картины в определённом порядке прямо под натянутой леской, потом взял горсть прищепок и стал развешивать свои картины, как бельё для сушки. Гусля и Цветик ему помогали, приговаривая:

– Здорово ты придумал! Прямо выставка‑прачечная получилась!

Утро было ясное, безветренное. И картины ровненько висели вдоль всей набережной. Можно было прогуливаться на свежем воздухе и любоваться произведениями искусства.

Вскоре первые посетители передвижной выставки уже прохаживались по набережной и разглядывали красивые пейзажи и сценки из жизни (их Тюбик называл «жанровыми»). По лицам зрителей было заметно, что им нравится разглядывать на картинках виды реки, полей, леса, приятно узнавать портреты знакомых малышей и малышек.

– Какое интересное и красивое искусство! – говорила одна малышка. – Совершенно другое впечатление. Не то что наш каменистый сюсюр, где одни квадратики и треугольнички. А как называется такой стиль? – спросила она у подруги.

– Говорят, этот стиль называется реализмом, то есть когда всё изображается своеобразно, но правдиво. Когда река похожа на реку, дом – на дом, а малыш – на малыша.

– Думаю, так правильнее писать картины. А то у нас все «Ощущения» круглые, а «Тоска» обычно какая‑то квадратная.

Обе малышки заулыбались и продолжили разглядывать картины.

Тюбик гордо расхаживал среди гостей выставки и был счастлив, что его работа нравится. Он стал беседовать с посетителями, разъясняя им своё мнение, для чего нужно искусство и почему он предпочитает правдивое, реалистическое изображение.

Вдруг художник заметил, что некоторые начали от него отходить, перестали улыбаться и обсуждать между собой красоту его картин.

Тюбик обернулся и увидел за спиной кучку малышей и малышек, которые с неприветливыми, а некоторые почти со злыми лицами осматривали выставку. Среди них был академик Грифель. Его глаза, как буравчики, сверлили картины Тюбика. Пара малышей, видимо, его любимых учеников, шептала что‑то ему на ухо; а он резко кивал головой.

– Здравствуйте, коллега, – радушно сказал Тюбик.

– Я вам не коллега, – отрезал Грифель. – Ваши коллеги – маляры. Но даже они красят заборы лучше, чем вы рисуете.

– Почему же? – возмутился Тюбик.

– Они хоть ровно кладут краску, а вы краску на холст будто ложкой кладёте.

– Уважаемый, но это как раз мой стиль – широкий, размашистый мазок. Таким образом я добиваюсь нужного мне впечатления.

– Это вам так только кажется. А на зрителей это должно производить впечатление жуткое. Вот, например, послушайте моих учеников.

И Грифель обернулся. Но, к его удивлению, лица большинства учеников уже не выражали никакой озлобленности. Наоборот, их лица стали гораздо добрее и веселее. Все смотрели на картины Тюбика, и казалось, что в глазах зрителей отражаются изумительные пейзажи и весёлые сценки из жизни путешественников. Ученикам чудилось, будто в ушах у них звенят звонкие голоса малышей и малышек, журчит Огурцовая река и поют соловьи в прибрежных зарослях.

Грифель почувствовал явную перемену, но не придал этому должного значения. Он обратился к лучшему ученику – Ластику:

– Ну, Ластичек, выскажи своё мнение по поводу этой вот мазни!

– Мазни? – спросил смущённый Ластик. – Почему «мазни»?

– Мазни?! – переспросил Тюбик. – Да как вы смеете называть моё творчество мазнёй! Вы! Вы, который только и рисует квадратики и кружочки! Да вы‑то сами разве художник?

– Это я‑то не художник?! Да я не просто художник. Я – художник‑академик! Я!..

– Да какой вы художник!

Ластик решил разрядить обстановку и несмело сказал:

– Думаю, учитель, вы действительно не совсем правы. Если перед нами мазня, то это очень хорошая мазня… То есть я хочу сказать, что мазня мазне рознь. Бывает мазня плохая, бывает получше, а может быть и очень хорошая мазня вроде этой – просто превосходная!

– Как же мазня может быть превосходной? – удивилась ученица Акварелька. – Значит, перед нами уже не мазня. Это уже, выходит, вовсе не мазня.

Ученики упрямого сюсюриста Грифеля явно были не на стороне учителя. Они не могли скрыть своей симпатии к простым и понятным картинам Тюбика.

Тут Грифель сразу понял – назревает бунт. Он почувствовал, что ученики сомневаются, как и сам он засомневался после первой встречи с Тюбиком, когда схватился за карандаш и линейку.

«Неужели Тюбик прав и мои ученики за него?» – думал Грифель.

«А ведь Тюбик рисует гораздо интереснее и красивее нашего учителя!» – соображали начинающие художники и мысленно уже пробовали рисовать и писать красками по‑новому, по‑тюбиковски.

Тюбик же в душе ликовал. Его радостное, правдивое искусство побеждало бессмысленные кружочки и прямоугольнички. Он хотел даже высказать свою радость вслух, но его перебил Грифель, пошедший в последнюю атаку:

– Ваша мазня – не искусство, а просто жалкие цветные фотографии!

Тюбик попытался оправдаться, но тут, растолкав всех, к Грифелю подскочил Объективчик:

– А ну‑ка повтори слова «жалкие цветные фотографии»! Да знаешь ли ты, что фотография – тоже великое искусство? Ты… Ты – конус усечённый, параллелепипед, кривобокий квадрат!

Здесь Грифель не выдержал:

– Сам ты – штатив колченогий, негатив недопроявленный! Сейчас как тресну тебе по камере!

– А я тебе сдачи дам – стукну по твоей сфере бестолковой!

И малыши двинулись друг на друга.

Грифель, который раньше никогда не дрался и даже не знал, как это делается, сбросил пиджак и замахал руками в разные стороны. Объективчик – тоже мирный коротышка – снял с шеи фотоаппарат и хотел положить его на чугунную ограду набережной, но в спешке промахнулся, и фотоаппарат шлёпнулся в воду.

– Ой‑ё‑ёй! – закричал Объектив– чик. – Тонет!

– Спасайте! – завопил кто‑то.

На миг все замешкались, и только Грифель, забыв о своём обещании «треснуть по камере», бросился через ограду и нырнул в Огурцовую реку.

– Теперь и его надо спасать! – снова закричал Объективчик, сразу забыв обиду.

Но тут Грифель вынырнул, высоко поднимая над водой фотоаппарат.

– Ура! – воскликнул Объективчик. – Спасибо!

– Не стоит благодарности! – пробормотал Грифель, подплывая к ступеням, в сторонке спускавшимся к самой воде.

– Какой смелый! Как здорово он нырнул! – восхищалась Кнопочка.

– Да, он у нас решительный малыш, – ответил Гранитик. – К тому же – чемпион по плаванию.

Когда Грифель вылез из воды и подошёл к столпившимся коротышкам, чтобы отдать аппарат Объективчику, первым к нему подошёл Тюбик и, пожав ему руку, сказал примирительно:

– Я думаю, коллега, наш спор об искусстве зашёл слишком далеко. Объявляю перемирие!

– Согласен, дружище, – ответил Грифель и, отдавая Объективчику фотокамеру, из которой текли струйки воды, добавил: – Примите мои извинения. Я был неправ: и ваши фотографии, и творчество уважаемого Тюбика, бесспорно, заслуживают всеобщей похвалы.

Ученики Грифеля заулыбались и захлопали в ладоши. У всех стало легко на душе.

– Что ж, – обратился к собравшимся Тюбик, – тогда предлагаю продолжить осмотр выставки.