ГЛАВА 13. – Я молилась неустанно, я призывала все силы небесные, чтобы они уберегли мое дитя от такого унижения

– Я молилась неустанно, я призывала все силы небесные, чтобы они уберегли мое дитя от такого унижения, которое выпало мне на долю по милости Гилфрея… но помощь пришла слишком поздно!

Охваченная отчаянием хрупкая женщина, сидевшая на кровати, уронила лицо в ладони. Слабый свет ненастного раннего утра просачивался через щели в оконных ставнях и, подобно благословляющей руке, касался светлых волос Сибиллы. Теперь, когда гнусный замысел Гилфрея был известен всем и каждому в замке, а может быть, и во всем поместье, Анне было позволено войти к Сибилле и выслушать во всех подробностях, на какой шаг та отважилась, чтобы избавить дочь от грозящей ей участи.

Всем сердцем жалея подругу и желая хоть как‑то утешить ее, Анна положила руку на склоненную голову.

– Так что же, юный Гален вернулся в Райборн?

Она задала этот вопрос скорее для того, чтобы отвлечь мысли горюющей подруги, нежели для удовлетворения собственного любопытства.

Сибилла подняла голову и благодарно улыбнулась Анне в знак признательности за предпринятую попытку.

– Он вернулся, но отец Петер говорит, что теперь это настоящий взрослый мужчина. Он и узнал‑то Галена только по этим необыкновенным серебристо‑зеленым глазам, и еще по тому, что Гален возмужал и стал точной копией своего отца, графа Гаррика. Ты же наверняка помнишь графа – он посещал нас много раз, пока был жив мой Конэл.

Анна мысленно выбранила себя: хотела утешить, а вместо этого только разбередила старые душевные раны.

– Тогда, может быть, – решительно заметила она, – взрослый Гален найдет какое‑нибудь средство избавить обеих наших девочек от уготованной им участи?

Это «наших девочек» удивило Сибиллу. Она откинулась на подушки и подняла на Анну вопрошающий взгляд.

– Да, да, моя дочка умудрилась влюбиться в мальчика, за которого твою дочку выдают замуж насильно.

Анна покачала головой, грустно усмехнувшись. Она подумала о том, в каких странных сетях запутались молодые. Все три загубленных судьбы вызывали в ней искреннее сострадание.

– Фаррольд?! Ты говоришь о Фаррольде?.. Даже мысль о такой возможности показалась Сибилле смехотворной. Однако почти в то же мгновение она почувствовала угрызения совести. Она вдруг осознала, что никогда не воспринимала его просто как человека, самого по себе – для нее он неизменно был только орудием в руках Гилфрея.

– Джаспер занимался с Фаррольдом дней десять, и он говорит, что, по‑видимому, это совершенно безобидный юноша, добросердечный и безотказный. К несчастью, обстоятельства его появления на свет вынуждают его прежде всего повиноваться отцу… а Келда никак не может этого понять.

Признав в душе, что прежнее ее отношение к Фаррольду было предвзятым и, как всегда, предпочитая видеть в других их хорошие стороны, Сибилла с готовностью согласилась с суждением Анны. Ей было легко поверить, что юноша, как и ее дочь, просто попался в капкан, расставленный Гилфреем.

– Да, все мои попытки предотвратить этот брак воистину оказались безуспешными. – Сибилла тяжело вздохнула; холодный камень тоски вновь придавил ей душу. – Три молодых жизни рушатся по воле одного злодея.

– Подожди, – немедленно запротестовала Анна, – не поддавайся отчаянию. Может, Гален еще что‑нибудь придумает.

Насколько она помнила его мальчиком, он отличался необычайно скорым умом.

Как ни была удручена Сибилла, она ласково улыбнулась своей преданной подруге и, чтобы не омрачать Анне жизнь еще больше, устало опустила ресницы и прекратила беседу, которая все равно не могла привести к более радостному результату.

Анна все поняла правильно. Она ободряюще похлопала по тонкой руке, бессильно лежавшей поверх покрывала, и задернула полог кровати. Вскоре Сибилле предстояло подняться и приготовиться к церемонии, о которой ей страшно было и помыслить.

Когда Анна вышла в коридор и прикрыла дверь, она с удивлением обнаружила перед собой очень странную пару, ожидавшую ее.

– Она, – в голосе Келды звучало неприкрытое отвращение, – во что бы то ни стало желает войти к нам в комнату, чтобы присматривать за Амисией. Но, мама, Амисия только что, наконец, заснула, и я отказываюсь будить ее так скоро. До начала церемонии еще остается много времени.

Анна слышала в голосе дочери гнев, но слышала и нотку страха, понимая, что и Мэг слышит все это столь же явственно. К Амисии почему‑то нельзя было никого подпускать, и смутные догадки о возможных причинах этого пробудили страх у самой Анны.

– Барон велит, чтобы я сидела при ней и глаз с нее не спускала до самой свадьбы. – Могло показаться, что Мэг обращается к Анне вполне почтительно, но хитрый блеск ее бесцветных глаз сводил на нет это благоприятное впечатление. – Из‑за ее проделок мне уже и так досталось, и я больше не хочу опростоволоситься.

– К дверям ее комнаты со вчерашнего утра приставлен стражник. Чего же вы с бароном боитесь – колдовства какого‑нибудь? Думаете, у Амисии крылья выросли и она улетела сквозь толстые каменные стены?

Анна постаралась вложить в свои слова как можно больше насмешливого недоверия, вопреки собственной тревоге. На самом‑то деле, только настоящим колдовским трюком можно было объяснить, как это удалось старой карге столь быстро прийти в себя. После полной бутыли заветной старой настойки Мэг должна была спать мертвецким сном самое малое до полуночи.

– Если все у вас распрекрасно, – послышался скрипучий голос со стороны лестницы, – с чего бы вам так суетиться, лишь бы не дать никому другому хоть одним глазком взглянуть на Амисию?

…Гилфрей тяжело навалился на двойные трости, поставил на площадку одну ногу и с трудом подтянул другую, которая почти не сгибалась. Целые дни в седле, проведенные в бесплодных поисках разбойника, не принесли ничего, если не считать еще более опухших ног и еще более скверного настроения. Даже давно вынашиваемый и со злобной радостью ожидаемый заключительный акт возмездия, столь близкий к завершению, почему‑то начал вызывать опасения. Гилфрей отдал бы что угодно, лишь бы все сошло гладко.

– Она уже достаточно натерпелась от вас. Разве не хватит того, что вы собираетесь разрушить всю ее жизнь? Неужели вам так необходимо подвергнуть ее еще одному унижению? Неужели даже ее приготовления к недостойному союзу должны происходить под взглядами особы, которую Амисии видеть противно?

Бурная вспышка Анны несколько утихомирила Гилфрея. Она была права: со времени вчерашнего отлива, когда обнажилась каменистая коса между островом и берегом, на страже в коридоре, у дверей Амисии, стоял Освальд. Он претерпел от разбойника такое же унижение, как и сам Гилфрей: его связали путами, как какое‑нибудь животное, и бросили в лесу дожидаться, пока их отыщут его же подчиненные! Уж он‑то, конечно, нес свою службу самым усердным образом и, несомненно, перехватил бы Амисию, если бы она хотя бы палец высунула за порог.

– Вы сегодня видели ее? – Улыбка Гилфрея, больше похожая на издевательскую гримасу, явно свидетельствовала не об озабоченности, а об удовлетворении, которое ему доставляли им же причиняемые страдания.

Анна глубоко вздохнула и кивнула в ответ: она понимала, что понесет наказание за эту ложь, но… потом. А пока она мысленно воззвала к Всевышнему, чтобы благополучно разрешилось то затруднительное положение, в котором они оказались.

– В таком случае, голубушка, – тон Гилфрея был подчеркнуто оскорбительным, – всю вину я возложу на вас, а не на Мэг, если Амисия не появится в должный час и в должном месте… А мой гаев – это такая штука, которой вы с полным основанием можете опасаться.

Бросив это холодное предупреждение, он, с помощью своих костылей, проковылял мимо Анны к той двери, которую она недавно прикрыла за собой.

Когда Анна обернулась к дочери, Мэг уже исчезла в сумраке лестницы, но ее хихиканье гулко отдавалось от каменных стен.

– Что скажешь? Вот я заступилась за тебя и Амисию. Не придется ли мне пожалеть об этом? – тихо спросила Анна насмерть перепуганную девушку.

– О мама, мама… – Келда кинулась к Анне и обняла ее, прижавшись щекой к материнскому плечу, а слезы так и хлынули у нее из глаз. – Ее нет… – Келда оторвалась от плеча Анны и прерывисто вздохнула. – Вчера утром… когда я услышала от Фаррольда самое худшее… и спустилась вниз… ее уже не было в комнате!

Анна, тотчас позабыв о своих собственных, куда более серьезных тревогах заботливо проводила дочку на один лестничный пролет ниже, в унылую комнату, где жили девушки. Когда они оказались в этой комнатке, освещенной жалким огоньком единственной сальной свечи, и Келда, вся в слезах, села на кровать, Анна стала перед ней.

– Значит, в последний раз ты видела Амисию на крепостной стене, когда вы с ней искали Фаррольда, чтобы он подтвердил свое намерение жениться на ней?

Об этом свидании с Фаррольдом Келда рассказала матери еще вчера. Тогда же она призналась и в своей злосчастной любви к Фаррольду. Но Келда умолчала о том, действительно ли Амисия, как считали обитатели замка, укрылась в своей каморке, отказываясь с кем‑либо видеться, не желая принимать пищу и оплакивая свой горестный жребий. И хотя Анна знала о прежних вылазках Амисии, она была так удручена мыслями об обреченной любви дочери, что никаких вопросов об Амисии задавать не стала.

– Я раньше ничего не говорила, все думала, что она вернется. – Встретив недоверчивый взгляд матери, она жалобно добавила: – Раньше она всегда возвращалась.

От изумления у Анны брови полезли на лоб, а мысли заметались. Час от часу не легче. Хотя Келда и поведала ей кое‑что о прошлых вылазках Амисии в лес, к Волчьей Голове, Анна была теперь испугана по‑настоящему: невинная дочь ее госпожи не только ушла в лес ради свидания с человеком самого малопочтенного образа жизни, но, судя по всему, ушла одна и не вернулась к ночи!

– Она ни о чем другом не говорит, только об этом ужасном разбойнике! – продолжала Келда. – Какие у него серебристо‑зеленые глаза и волосы чернее ночи! – Вынужденная выдать тайну, которую обещала хранить, она уже не могла остановиться. – Я ведь тебе уже говорила, она считает, что это настоящий Робин Гуд наших дней, легендарный герой во плоти. Она говорит, будто он отнял деньги у сборщика податей и на эти деньги купил зерно для крестьян и будто бы это он спас Рэндольфа от барона, который просто взбесился от злости, и…

Келда резко прервала свой словесный поток, когда мать тяжело опустилась на кровать рядом с ней, словно у нее подкосились ноги.

Анна встряхнула головой, будто хотела освободиться от множества незначительных подробностей, уже промелькнувших в перешептываниях челяди и в тех словах, которые услышала Орва от Амисии.

– Амисии не было всю ночь. – За этим спокойным утверждением скрывалась тревога за добродетель девушки, за честь благородного мужчины. Она сама однажды стала свидетельницей ночного возвращения, но во избежание недомолвок задала прямой вопрос. – Ты говоришь, Амисия и раньше проводила ночи в лесу?

Заломив руки, Келда кивнула. Печальные события и всплывающие на поверхность ужасные тайны обрушивались на ее бедную голову так стремительно, что под их гнетом она не могла разглядеть ни проблеска надежды.

– За стенами замка, но не в лесу.

– Если не в лесу, то где же?

Анна была спокойна. Паника, которая была уже готова нахлынуть на нее, отступила: требовалось осмыслить два обстоятельства, которые ей следовало бы сопоставить раньше.

– В тайном убежище… там она в безопасности.

Келде казалось важным хотя бы сохранить секрет пещеры: пусть, по крайней мере, Анну не тревожат мысли о двух девушках, карабкающихся по крутому скалистому склону.

– Ты думаешь, сейчас она там?

Анна задала этот вопрос столь обыденно‑светским тоном, как будто поинтересовалась, какое вино предпочитает ее гость.

И тут, словно солнечный свет пробился через темные тучи ее отчаяния, Келда, широко открыв глаза, обернулась к матери:

– Я пойду и приведу сюда Амисию, хочет она того или не хочет.

Келда вскочила на ноги; в ее глазах сверкнула решимость.

Анна схватила дочь за запястье, когда та ринулась к двери.

– Одну тебя не выпустят.

Плечи Келды скорбно опустились: она понимала, что это действительно так.

– Но… – Анна нашла способ обойти строжайшие запреты барона. – Если с тобой будет отец, то, может быть, сыщется подходящий предлог? Как насчет того, чтобы нарвать свежих цветов к свадьбе?

Она догадывалась, что эта просьба может даже доставить Гилфрею некое злобное удовольствие. Еще бы: эти двое, которые никоим образом не относились к числу его друзей, сделают нечто такое, что лишь усилит его торжество!

Твердый взгляд Анны напомнил Келде, что задача ей предстоит не из легких. Ей придется провести отца к пещере за водопадом, и они должны успеть вернуть Амисию в замок вовремя, чтобы спасти Анну от кары, обещанной Темным Лордом. Это значило, что доверие Амисии будет обмануто и, скорее всего, дружбе между девушками придет конец… но сейчас самое важное – не допустить, чтобы Анна понесла наказание за чужую вину.

После того как Келда дала свое согласие, события стали разворачиваться быстро. Нельзя было терять время: срок свадьбы угрожающе приближался. Келде показалось, что она и вздохнуть не успела, а Анна тем временем уже поведала мужу более или менее убедительную историю, не обременяя его лишними подробностями. Получалось так, что Амисия просто прячется в лесу, и ее нужно, не привлекая ничьего внимания, вернуть в замок во избежание ярости барона.

Выдумка насчет сбора цветов позволила им беспрепятственно пройти через ворота замка. Они прошли по каменистой косе, только что обнажившейся на время отлива, еще до того, как солнце разогнало тучи на горизонте; следовало спешить, тем более что Гилфрей мог, по своей подозрительности, проверить, чем они в действительности заняты на берегу.

Келда шла впереди – по дорожке в холмах, по луговой тропинке, потом через рощу к водопаду – едва ли не кожей своей ощущая молчаливое неодобрение отца, следовавшего за ней по пятам. К кому в большей степени относилось его возмущение – к ней или к Амисии – не имело большого значения сейчас, когда он столь очевидно сердился на обеих. Келда всегда была дружна с отцом и чувствовала себя тем более виноватой перед ним, что он подружился с Фаррольдом, а накануне вечером даже убеждал Анну не осуждать дочь за ее чувства к юноше…

– Что это ты делаешь? – спросил ошеломленный Джаспер, когда Келда, погруженная в грустные мысли об отцовском недовольстве, юркнула вниз, за край обрыва, совершенно не думая об опасности. Она помедлила; ее согнутые руки и подбородок упирались в кромку холма. Ее наполнило горделивое чувство – вот, сделала же она этот шаг, не побоялась! – и она спокойно объяснила:

– Тут есть что‑то вроде ступенек, а на середине склона – уступ.

Улыбнувшись отцу, она скрылась за краем обрыва.

Отвага дочери, обычно ей не свойственная, и поразила Джаспера, и позабавила. Пресвятая Богородица! Да ведь Келда боялась даже выглянуть из бойницы замка; она отказывалась прогуляться по верху крепостной стены из‑за страха высоты. Он никогда раньше не замечал за ней ни малейшего проявления храбрости, если не считать тех случаев, когда она вынуждена была участвовать в рискованных выходках Амисии. Но так или иначе, сейчас они должны были вернуть Амисию. Перегнувшись через край обрыва, он наблюдал, как Келда спускается по склону. Добравшись до уступа, она остановилась и помахала отцу, чтобы он следовал за ней. Он даже не знал, какое чувство говорит в нем сейчас сильнее – гордость за то, что его дочь сумела преодолеть страх, или опасение за ее безопасность в будущем, раз она способна отважиться на такой риск.

Он перевел настороженный взгляд с опасно низвергающихся струй водопада на узкие, едва видимые углубления для ног, но без колебания спустился по этим подобиям ступенек, в точности повторив путь, которым проследовала его робкая дочь.

После того как оба они оказались на уступе, Келда, не мешкая, направилась прямо к водопаду. Отец уже не задавал никаких вопросов, хотя на первый взгляд такое перемещение грозило гибелью.

– Кровь Господня! – взревел Джаспер, как только глаза его достаточно привыкли к мраку пещеры, чтобы разглядеть два обнаженных тела, сплетенных в тесном объятии. – Вставай, подлый мерзавец! Встань и прими удар моего меча! Смертью своей ты заплатишь за то, что обесчестил чистую девушку!

Нагой Гален, голова которого покоилась на груди Амисии, пребывал в состоянии блаженной расслабленности и сонного забытья, но в мгновение ока он преобразился в воина, которому надлежит всегда быть начеку. Он вскочил и увидел у входа в пещеру разгневанного мужчину с занесенным мечом. Гален мысленно осыпал себя яростной бранью: как он мог допустить такой промах! Увлеченный любовными утехами, он даже не позаботился, чтобы его собственный меч лежал рядом!

Амисия, ничего не понимая, вырвалась из сладкого плена сна и приподнялась на своем брачном ложе. Охватив взглядом представшую ей сцену, она быстро укуталась грубым одеялом и, вскочив на ноги, попыталась вклиниться между Галеном и сэром Джаспером.

– Нет!!! – С растрепанными рыжеватыми волосами, с глазами, сверкающими золотом, она являла собой зримый образ львицы, защищающей своего детеныша. – Гален – мой муж, – горделиво сообщила она, надменно вздернув подбородок.

– Гален?! – Меч Джаспера дрогнул, и он сделал короткий шажок, вглядываясь в смуглое лицо, которое почти терялось в тени за всклокоченной гривой Амисии. – Гален, это ты?

Гален поспешно натянул шоссы и, выступив вперед, протянул вошедшему руку.

– Сэр Джаспер, я счастлив убедиться, что вы в добром здравии и, как прежде, готовы встать на защиту чести.

Произнося эти слова, Гален свободной рукой обвил плечи Амисии, словно придерживая на них ее ненадежный наряд: он не желал, чтобы одеяло соскользнуло и взгляду постороннего – пусть даже старого друга – снова открылось больше, чем Гален был согласен допустить.

– И я рад, что снова вижу тебя, – откликнулся Джаспер, но потом запнулся, – …хотя я бы предпочел… – Пытаясь осмыслить это необычайное событие, он отважился спросить: – Но… муж?.. Дочь Конэла – твоя жена? – Он потряс головой, ничего не понимая, но одна мысль все‑таки пробилась на поверхность. – Конэл… вот кого порадовал бы этот союз… Его дочь – и наследник его лучшего друга. А твой отец, граф Гаррик… он‑то доволен?

Гален и раньше чувствовал, как напряглась Амисия, узнав об их знакомстве и пытаясь найти ему объяснение. Когда же до нее дошла суть сказанного, она просто окаменела. Без сомнения, она теперь видит в нем одного из ненавистных ей корыстных лордов, обуреваемых лишь алчным стремлением к расширению своих владений и готовых на любой обман ради такого наследства, какое ожидало ее. Гален даже зажмурился от досады: ведь мог, мог он доказать ей, как несправедливы ее суждения, но, связанный словом чести, не смел привести эти доказательства.

Он склонился к каштановой головке своей юной жены, но Джаспер успел заметить, как омрачилось лицо молодого рыцаря, и понял, что его разглагольствования оказались крайне несвоевременными.

Амисия же чувствовала себя так, словно ее вернули в тот давний день, когда у нее на глазах разбился вдребезги драгоценный амулет – нефритовый единорог. Гален поступил с ней точно так же: завладел ее мечтами и с легкостью их разрушил. Ему‑то известно, кто она такая! Да, он признался, что знал об этом, до того как она сама открылась ему; но она ведь сказала ему и о том, что не хочет выходить замуж за лорда, который охотится за приданым, вот он и одурачил ее, притворившись кем‑то другим. Нет, не просто кем‑то другим, а тем самым героем, о встрече с которым она мечтала. Это была рассчитанная жестокость – хуже всякой пытки.

– Милая, – прошептал Гален ей на ухо, – ты должна мне верить: все не так, как ты думаешь.

Амисия резко рванулась прочь, с отчаянием глядя на него.

– Я думаю, что ты женился на мне из‑за наследства. Теперь оно твое по закону. Но я никогда не буду твоей.

Она мучительно пыталась пренебречь бесспорной истиной: собственные слова приносили ей не удовлетворение, а муку.

Джаспер в растерянности переводил взгляд с Амисии на Галена.

– Что вы… Но вы же сказали…

Гален стремительно повернул голову, взметнув вихрь черных волос, и с яростью взглянул на пожилого рыцаря.

– Я‑то вообще не понимаю, о чем вы толкуете, – беспокойно вмешалась Келда в беседу, считая ее пустой тратой драгоценного времени, и повернулась спиной к мужчине, который так и стоял полуодетым, о чем все остальные в пылу объяснений, как видно, позабыли. Его поразительная привлекательность, тем не менее, не могла служить оправданием для нарушения правил приличия, а то, что он оказался отпрыском столь благородного семейства, еще не давало ему права красоваться в таком виде перед девушкой (она имела в виду собственную персону, поскольку Амисия, очевидно, девушкой уже не была). – Но отец, зато я понимаю другое: у нас нет времени разбираться что да почему. Мы пришли за Амисией и должны поскорее вернуться на остров.

И тон ее высказывания, и вся ее поза выражали столь явное неодобрение, что раздражение Галена еще усилилось: эта особа желала показать, что его вид оскорбляет ее взор. Он имел некоторое представление о жителях замка из рассказов Амисии и понял, что сейчас видит перед собой ее подругу Келду. Однако, хотя он и сам бы предпочел не разгуливать полуодетым перед посторонними, он в то же время не видел причины корчиться от стыда, когда стыдиться было нечего. Тем не менее он наклонился, вытащил из кучки отброшенной в сторону одежды свою тунику и надел ее, в то время как Келда продолжала настойчиво взывать:

– Надо спешить! Сейчас все уже соберутся в часовне!

– Не тревожься, Келда, – попыталась успокоить ее Амисия, одной рукой придерживая на себе одеяло, а другой потянувшись к подруге, чтобы взять ее за руку. – Аббат скажет Темному Лорду, что я уже замужем, и мне просто незачем возвращаться в замок.

– О нет! Тогда нам всем конец! – в искреннем ужасе вскричала Келда. – Ты не понимаешь. Я же не знала, где ты, и придумала такую отговорку, как будто ты горюешь у нас в комнате и никого видеть не хочешь. Гилфрей прислал Мэг, чтобы она собственными глазами в этом убедилась, а моя мама пришла нам на выручку и подтвердила, что утром ты была у себя. Тогда барон поклялся, что накажет ее, если ты не явишься в часовню к назначенному сроку.

Амисия нагнулась, подняла свое платье и, поманив Келду за собой, направилась в темный дальний конец пещеры.

– Подержи одеяло вот так, пока я оденусь, и мы вернемся в замок, прежде чем аббат что‑нибудь скажет. Здесь меня больше ничто не удерживает.

Взгляд, который она метнула на супруга, был полон негодования и скорби.

Гален в который раз вынужден был признать справедливость одного из любимых изречений отца. Ложь порождает ложь, и так тянется до тех пор, пока ее паутина не спеленает человека, не сделает его беспомощным… и только правда может его освободить. Но сейчас при всем желании он не мог сказать правды.