ГЛАВА 11. – Леди Сибилле не угрожает никакая опасность, – быстро сообщил аббат Петер высокому мужчине, остановившемуся на пороге его аскетической кельи

– Леди Сибилле не угрожает никакая опасность, – быстро сообщил аббат Петер высокому мужчине, остановившемуся на пороге его аскетической кельи. – Во всяком случае, она сейчас не в более опасном положении, чем была все эти годы после смерти барона Конэла. – Он указал Галену на табуреты возле стола, на котором во время их предыдущей встречи возвышалась горка монет. – Ее страшит не собственная судьба, а участь другого человека.

Гален наклонился, чтобы пройти под низкой притолокой двери, и подошел к тому же табурету, на котором сидел в прошлый раз. Неожиданные слова аббата не удивили Галена. Действительно, его благочестивая крестная никогда не жаловалась на плохое обращение и никогда никого не звала на помощь, если речь шла о ней самой – она обращалась за помощью только тогда, когда под угрозой оказывались безопасность или счастье других людей. Эта мысль заставила его мгновенно насторожиться. Его вопрос прозвучал более резко, чем мог бы ожидать собеседник:

– Другого? За кого же она боится?

Галену показалось, что престарелый священник непомерно долго усаживался на свой табурет. На самом же деле аббат пытался как‑то объяснить себе возникшее у него ощущение, что его новости уже вывели Галена из равновесия: заговорило ли в молодом рыцаре разочарование от того, что поиски утратили цель, не успев начаться, или раздражение из‑за потерянного времени? Он глубоко вздохнул и дал нетерпеливому посетителю короткое, но понятное объяснение:

– Вчера вечером я был в замке и виделся с леди Сибиллой. Она рассказала мне, до чего додумался лорд Гилфрей, стремясь сохранить за собой Райборн до конца дней своих… и на будущие времена. Он намерен выдать ее дочь замуж за своего незаконнорожденного сына.

– Замуж?!! За сына‑бастарда? – Гален был потрясен. Одно лишь предположение, что другой сможет потребовать от Амисии тех ласк, которые так недавно она щедро дарила ему самому – и не один раз – такое предположение было невозможно перенести. Он стиснул зубы, чтобы сдержать протестующий возглас. Когда он проснулся в лесу, в одиночестве, и увидел, как заботливо укрыт ее плащом, то тут же вознес к небесам молитву, чтобы ему было даровано благо как можно скорее предотвратить неведомую угрозу, снова обрести свободу и стать самим собой. И что тогда помешало бы ему явиться в замок Дунгельд под своим настоящим именем и открыто заявить, что Амисия по праву должна принадлежать ему?

Аббат печально кивнул. Однако, погруженный в собственные мрачные размышления, он не смог верно угадать причину, заставившую окаменеть лицо его молодого гостя.

– Леди Сибилла просто убита мыслью об этом предстоящем браке. Она говорит так: да, может быть, я и заслужила кару Господню тем, что десять лет столь беспечно наслаждалась счастьем, выпавшим мне на долю. Но одной женщины, принесенной в жертву жадности Гилфрея, вполне хватило бы, чтобы искупить этот грех.

– Что за вздор! – В тот же миг, когда у Галена вырвались эти слова, он сообразил, что его собеседника может покоробить такое мнение. – Приношу извинения, святой отец, но уж конечно Господь не стал бы карать такую праведницу и в то же время допускать, чтобы мерзкая тварь вроде Гилфрея осталась безнаказанной.

Аббат плотно сжал губы, чтобы удержаться от неуместной усмешки, вызванной чистосердечной реакцией Галена; глаза его блеснули. Было очевидно, что за обличьем взрослого мужчины все еще скрывается мальчик, воспитанный отцом, которому всегда претили увертки вроде присказки «от того, что приврал, еще никто не умирал», и который в любом деле требовал прежде всего правды. Это наблюдение позабавило аббата, но, сохраняя самый серьезный вид, он ответил:

– Я согласен, что леди Сибилла – безгрешная женщина, и не верю, что трудности ее жизни ниспосланы ей в наказание свыше. Однако пути Господни неисповедимы, и Он может использовать даже зло ради совершения некоего блага, призвав ее снова для служения Ему. А насчет твоих последних слов… Ты никогда не видел лорда Гилфрея, иначе бы ты знал, что он отнюдь не «остался безнаказанным». Он тяжело болен, болен и телом, и духом. Он знает, что дни его на земле сочтены, а загробная жизнь ему предстоит самая неприятная. Несомненно, как раз по этой причине он так отчаянно стремится удостовериться, что хоть какая‑то часть его самого останется в этом мире; именно поэтому он жаждет стать родоначальником могучей и знатной династии на земле.

Упершись ладонями в стол с такой силой, что побелели концы пальцев, Гален предпочел не рассказывать о своей стычке с бароном у костра, где жарился фазан. Но… да, действительно, он видел, каких мучений стоило этому человеку подняться на ноги, однако не испытывал к нему жалости. И Гален вернулся к обсуждению того предмета, который был для него сейчас важнее всех других.

– Вы сообщили леди Сибилле, что я здесь и готов выполнить все, чего она пожелает?

Аббат грустно улыбнулся и повторил любезные слова, которые Сибилла поручила передать Галену:

– Она чрезвычайно благодарна за то, что ты откликнулся на ее зов и поспешил на помощь. Она молится, чтобы твое возвращение домой было безопасным и благополучным, и просит передать от нее самые сердечные приветствия твоим родителям.

– Так что же, она ожидает, что я вернусь в Таррент даже не попытавшись вмешаться в ход событий?!! – Гален вскочил на ноги, в равной мере потрясенный ужасом при мысли, что можно вот так, без борьбы, уступить Амисию другому, и негодованием от оскорбления, нанесенного его чести – чести человека, который явился выполнить свой долг.

– Гален! – воззвал аббат в спину человеку, решительными шагами устремившемуся к двери. – Она ведь не сомневается в твоей доблести. Ты сын своего отца, и этим все сказано. – Когда гость обернулся, аббат увидел, как мрачно сведены его брови, и, не догадываясь о знакомстве Галена с Амисией, просто предположил, что молодого рыцаря оскорбили слова леди Сибиллы, хотя это отнюдь не входило в ее намерения. – Но она, как и я, не видит, что ты можешь сделать, если для действий уже не остается времени.

Зеленые глаза сузились в опасно поблескивающие щелочки.

– А времени действительно не остается?

– Да, действительно! – Лицо аббата омрачилось. – Во‑первых, по словам леди Сибиллы, свадебный обряд назначен на завтрашнее утро. Во‑вторых, когда я уже собирался уйти, в ее комнату зашел барон и потребовал, чтобы именно я совершил этот обряд – и именно завтра утром.

Лицо Галена оставалось бесстрастным, но в мыслях у него бушевал ураган. Решение существовало – простое решение, но для Галена чреватое опасностью еще сильнее запутаться в силках обмана, который и так уже немало осложнил ему жизнь.

– Есть только одно верное средство, чтобы помешать Гилфрею силком выдать девушку замуж за его сына… – Гален подчеркнуто медленно вернулся к столу и сел на место, в упор глядя на хозяина кельи. – Сегодня на Амисии женюсь я.

Аббат остолбенел. Под пронзительным взглядом серебряно‑зеленых глаз он на мгновение лишился дара речи.

В кругу владетельных баронов было не такой уж редкостью, когда брачные узы скрепляли людей, незнакомых между собой, если бывали затронуты династические интересы или требовалось устроить вдовьи владения. Тем не менее аббат запротестовал:

– Ты не можешь… ты не знаешь ее… она не знает тебя…

От волнения отец Петер даже утратил способность связно выражать свои мысли.

– Ты – здесь… Она – в замке… на острове, почти неприступном…

Он сам почувствовал, насколько сбивчива его речь, а потому замолчал и постарался привести в порядок собственные мысли, чтобы должным образом вразумить Галена. Он подался вперед; серьезные слова и торжественный тон красноречиво свидетельствовали, что он заботится о чести юноши, задумавшего принять на себя обязательства, которые потребуется выполнять всю жизнь.

– Ты не можешь предпринять столь решительный шаг просто для того, чтобы помочь даме или сразить неприятеля.

Намереваясь оспорить возражения аббата пункт за пунктом, Гален спокойно произнес:

– Вы заблуждаетесь, полагая, что мы с Амисией незнакомы.

Аббат откинулся на спинку стула и нахмурился, пытаясь вспомнить, называл ли он в присутствии Галена имя девушки. Нет, точно: он ни разу не произнес это имя вслух. Значит, эти двое действительно встречались. Но тогда было бы недостойно сомневаться в честности Галена.

Гален подождал, пока аббат снова взглянет ему в глаза, и продолжил:

– Мы встретились в лесу, и она по ошибке приняла меня за какого‑то романтического лесного разбойника – героя наподобие Робина Гуда. Под видом деревенской девушки Амисия приходила ко мне несколько раз. – Глаза аббата изумленно расширились, но Гален не отвел взгляда. – Я не стану оправдываться тем, что якобы дал ей себя одурачить; нет, с первой же нашей встречи я понял, кто она на самом деле – ведь она так похожа на своего отца! – Это была правда, хотя и не вся правда. – Но я должен был все время помнить о таинственной цели нашего пребывания в этих краях и потому счел за лучшее не раскрывать ей свое истинное положение… по крайней мере до тех пор, пока мы не узнаем, зачем нас вызвали сюда.

В этот момент аббата больше всего занимал вопрос, как это получилось, что Амисия повстречалась в лесу с незнакомцем, и кто позволил ей возвращаться туда снова и снова. Поглощенный этими мыслями, он вовсе упустил из виду главное препятствие, воздвигнутое на пути этой пары из‑за нагромождения фальшивых личин, и упорно держался того хода рассуждений, который выбрал раньше. И в данных обстоятельствах его возражения звучали уже совсем неубедительно.

– Не могу поверить. За несколько дней ты успел так привязаться к девушке, что готов обойтись без согласия ее родителей? И хорошо ли ты сам ее узнал?

Он покачал седой головой, искренне растерянный перед запутанным клубком этих странных отношений.

– Отец Петер, вы же знаете, что лорд Конэл благословил бы брак между его дочерью и наследником самого близкого его друга. – Гален держал в узде свое нетерпение, беседуя с аббатом, который внезапно угодил в самую гущу нежданных хитросплетений. – И леди Сибилла тоже дала бы свое согласие, даже если бы речь не шла о спасении ее дочери от замыслов Гилфрея. – Мысль о том, в какую ярость пришел бы Конэл, доведись ему узнать о событиях минувшей ночи, еще больнее ужалила неспокойную совесть Галена и укрепила его решимость настоять на браке со строптивой красавицей. Он криво усмехнулся. – Что же касается моих родителей, так они будут счастливы, если я, наконец, угомонюсь.

Тут аббат почувствовал себя весьма неуютно; его беспокоила участь молодого человека, который – если задуманный им план увенчается успехом – неизбежно окажется предметом смертоносной ненависти Гилфрея. Мстительный барон наверняка ухватится за мысль, что он все‑таки сумеет достигнуть своей цели, если прикончит Галена.

Смятение аббата явственно отражалось на его лице, и Гален без колебаний пустил в ход единственное оружие, против которого – он был в этом уверен – священник был бессилен.

– Если дворянин лишает невинности благородную девушку, какую цену он должен заплатить за это?

Отец Петер резко выпрямился.

– Ты посягнул на непорочность Амисии?!!

– Всего лишь несколько часов тому назад. – В заявлении Галена гордость явно преобладала над раскаянием. – И я более чем готов ценою брака загладить свою вину перед девушкой, которую обесчестил.

Тут уж аббату пришлось взглянуть на вещи по‑новому; всю энергию, которую он до того тратил на возражения, теперь он обратил на содействие задуманному. Даже тревоги о крестьянах Брейстона, покинувших свои хижины, отступили на второй план.

– Этого не будет. Этого просто не может быть, – в который раз повторяла Келда, поглаживая худенькие плечи Амисии, все еще вздрагивающие после долгих рыданий. – Да говорю же я тебе, – твердила она подруге, которая лежала ничком на кровати, уткнувшись лицом в мокрую от слез подушку. – Фаррольд любит меня, любит так же сильно, как я люблю его.

Келда прилагала все старания, чтобы голос ее звучал как можно более убедительно, но смутные сомнения все время подтачивали ее уверенность в том, что возлюбленный не оплошает. По правде говоря, Фаррольд не мог похвастаться сильным характером и привык склоняться перед отцовской волей, но он не станет приносить в жертву их счастье. Не станет! Стремясь убедить не столько Амисию, сколько самое себя, она твердо заявила:

– Мы собираемся пожениться, и он ни за что не согласится участвовать в подлых планах Темного Лорда.

Амисия лежала неподвижно; она хорошо помнила, как выглядел рядом с Гилфреем Фаррольд – несчастный и запуганный. Келде трудно будет смириться с мыслью о крушении своих надежд. Ей придется услышать дурные вести от самого Фаррольда, иначе она просто не поверит им.

Амисия повернулась на бок и ладонями вытерла глаза. По ее убеждению, слезы были постыдным проявлением слабости. Увы, им удалось просочиться сквозь самую крошечную щель в стене ее бравады. Утренняя катастрофа, наступившая так скоро после упоительной ночи, сокрушила эту стену до основания, и целый поток хлынул в образовавшуюся брешь. Пытаясь отогнать черные тучи отчаяния, Амисия поднялась и спустила ноги с кровати.

– Давай поищем Фаррольда. – Амисия протянула руку подруге, которая внезапно отшатнулась, словно ей поднесли ядовитую змею. – Узнаем, как он собирается поступить, раз дело идет к тому, что нас поженят насильно.

Она произнесла эти слова мягко, хотя сердце у нее разрывалось – от жалости к Келде и к себе самой. И все‑таки нужно было посмотреть правде в глаза. Нужно было действовать, а не оттягивать миг прозрения.

Видя, что Амисия твердо намерена бороться против такого исхода, который был в равной мере ненавистен им обеим, Келда встала и приняла протянутую ей руку. Когда Мэг уснула мертвецким сном, Гилфрей приказал, чтобы вместо нее Амисию сторожила мать Келды. Но из сострадания к двум безутешным девушкам Анна предоставила им возможность погоревать вместе и не стала удерживать их при выходе из комнаты.

Келда знала, что в этот час Фаррольд должен был стоять в дозоре наверху крепостной стены. Поэтому подруги, миновав скудно освещенный коридор, поднялись по узкой каменной лестнице. До сих пор впереди шла Келда; она даже толчком открыла тяжелую дверь наверху, и тут ее храбрость иссякла. Помедлив немного, она пропустила Амисию вперед, и та первой вышла на яркий солнечный свет.

– Фаррольд! – закричала Амисия, разглядев на дальнем от них конце стены спину того, кого они собирались отыскать. Он стоял неподвижно, и, судя по всему, ничего не слышал. Амисия обхватила себя руками за плечи, жалея, что не догадалась накинуть плащ. Лето еще не кончилось, но, когда солнце скрывалось за облаками, воздух обдавал холодом. В следующее мгновение она вспомнила, где оставила плащ, и тут же прониклась убеждением, что стынет не от холода, а от крушения своих грез.

– Фаррольд!!! – Вопреки обыкновению, Келда заставила себя приблизиться к краю пугающе высокой стены, чтобы присоединить свой голос к голосу подруги.

…Фаррольд стоял, глядя вдаль, за беспредельные просторы моря, и изредка опускал взгляд вниз, туда, где высокие волны разбивались о несокрушимые скалы. Он не услышал зова Амисии, но слух, обостренный влечением сердца, позволил ему без труда расслышать голос Келды сквозь шум прибоя. Улыбка мгновенно осветила его лицо, и он обернулся… но улыбка сразу же увяла, когда оказалось, что его отклика ждут две девушки. У него подкосились ноги от страха: ведь совсем не трудно было угадать причину их появления. И он нетвердыми шагами двинулся им навстречу.

Слабый лучик надежды, который до сей поры еще теплился в сердце Келды, угас, когда она увидела, как медленно приближается Фаррольд, не смея взглянуть ей в глаза.

– Ты женишься на Амисии… хотя любишь меня, – произнесла она бесцветным голосом, как только Фаррольд подошел достаточно близко, чтобы услышать ее. – Ни тебе, ни ей этого не хочется, но ты на это согласился, чтобы угодить своему отцу.

Ее голос звенел от сдерживаемого гнева, и, позабыв о страхе высоты, она рванулась к Фаррольду, оставив Амисию позади.

– Я люблю тебя, Келда, и женился бы на тебе, если бы только мог. Но я – рыцарь‑бастард, у меня нет ни гроша за душой; сам по себе я лишен даже малейшей надежды на будущее, которое достойно тебя… Как же я могу пойти наперекор отцу, если моя судьба у него в руках?

В голосе юноши, хриплом и грубом от непролитых слез, слышалась боль.

Не найдя, что ответить, Келда в отчаянии прислонилась к зубчатой стене и прижалась пылающей щекой к холодному камню.

Фаррольд поспешно бросился к ней и порывисто обнял ее за плечи.

– Не плачь, Келда. Прошу тебя, не плачь, – повторял он, не замечая, как текут по щекам его собственные слезы.

Амисия почувствовала себя так, словно она какая‑то любопытная старая карга, которая подглядывает за влюбленной парочкой, и предпочла оставить их наедине. Она молча проскользнула в сумрак лестницы и с горькой усмешкой вспомнила свои былые опасения – сумеет ли Келда пережить ужасную правду намерений Фаррольда? Келду, по крайней мере, мог попытаться утешить ее возлюбленный. Амисия даже на такую малость рассчитывать не могла.

Она уже занесла было ногу над следующей ступенькой, но вдруг остановилась как вкопанная.

Не могла? Это почему же? Все в замке уверены, что она сидит под замком и выплакивает скорбь на груди у Келды. Так почему бы и ей не отправиться к своему избраннику? Отмель, должно быть, сейчас скрыта под толщей воды, но в дальнем конце острова всегда имелись под рукой лодки, и притом в немалом количестве. По‑видимому, никто еще не хватился недостающего суденышка и никому не пришло в голову, что между его пропажей и ночной прогулкой Амисии существует какая‑то связь. Может быть, это произошло потому, что она вернулась на остров по отмели. Если бы дело обстояло иначе, к ее дверям приставили бы стражника с грозным приказом караулить ее даже во время прилива. Как умно она все придумала! Разве кто‑нибудь заподозрит, что она покинула замок морским путем? Грести веслами – работа трудная, но не невозможная, все лучше, чем оставаться здесь.

Сердечный друг Келды не мог сообразить, как выпутаться из напасти, но Амисия верила, что для ее Галена препятствий не существует. В балладах менестрелей герой всегда спасал свою любимую. Разве король Артур не был неизменным заступником Дженевры? И Робин Гуд всегда приходил на выручку Марианне, когда она попадала в беду.

Амисия воспряла духом. Она стремительно сбежала вниз по ступенькам и домчалась по коридору до своей комнаты. Оказавшись внутри, она завернула в складки своего второго домотканого платья щетку из конского волоса, кинжал с украшенной самоцветами рукояткой, в кожаных ножнах, и свою любимую брошь. Прихватив этот узелок, она, крадучись, пробралась по коридору, а потом спустилась по лестнице и миновала кухню; многочисленные работники, которые суетились у плиты, были слишком заняты, чтобы обращать внимание на то, кто там проходит мимо них.