Глава 7. Кожаная сумка, заполненная едой и флягой с чаем

Кожаная сумка, заполненная едой и флягой с чаем. Пара перчаток с меховой подкладкой от Цинны. Три ветки, отломанные от голых деревьев, брошены на снегу, указывая направление, куда я собираюсь. Это то, что я оставляю для Гейла в нашем месте в первое воскресенье после Праздника Урожая.

Я пробираюсь сквозь холодный затуманенный лес, прокладывая путь, неизвестный Гейлу, но который он легко сможет найти. Он ведет к озеру. Я больше не верю, что наше место – это только наше место, но мне необходимо поговорить с Гейлом… и немного больше смелости. А что, если он не придет? Если он не сделает этого, у меня не будет другого выбора, кроме как идти в его дом посреди глухой ночи. Есть вещи, которые ему необходимо знать… вещи, в которых мне нужна его помощь, чтобы понять…

Как только значение того, что я видела по телевизору в доме мэра Андерси, дошло до меня, я выскочила за дверь, в коридор. Как раз вовремя, потому что спустя несколько секунд я услышала шаги мэра. Я приветственно помахала ему.

– Ищешь Мадж? – дружелюбно спросил он меня.

– Да. Хочу показать ей свое платье, – ответила я.

– Ну ладно. Ты знаешь, где ее найти. – В этот момент раздался другой звуковой сигнал из его кабинета. Его лицо стало серьезным. – Прошу прощения, – произнес он и зашел в свой кабинет, плотно закрыв дверь.

Я простояла в холле, пока не успокоилась, напомнив себе, что мне нужно вести себя естественно. Тогда я пошла и нашла Мадж в ее комнате, сидящую перед трюмо и тщательно расчесывающую свои вьющиеся светлые волосы. Она была в том же самом симпатичном белом платье, которое она надевала в день Жатвы. Она увидела мое отражение в зеркале и улыбнулась.

– Посмотри на себя! Как будто ты зашла прямо с улицы Капитолия.

Я подхожу ближе. Мои пальцы дотрагиваются до сойки‑пересмешницы.

– Теперь даже брошка подходит для этого. Сойки‑пересмешницы сейчас на пике моды в Капитолии, благодаря тебе. Ты действительно уверена, что не хочешь ее забрать? – спрашиваю я.

– Не глупи, это подарок, – говорит Мадж. Она заплетает свои волосы праздничной золотой лентой.

– А откуда она у тебя вообще? – интересуюсь я.

– От моей тети, – говорит она. – Но, думаю, она хранилась в нашей семье долгое время.

– Это интересный выбор – сойка‑пересмешница, – произношу я. – Я имею в виду, из‑за того, что случилось во время восстания. Ну, вся эта болтовня соек, из‑за которых у Капитолия было столько проблем.

Сойки‑говоруны были переродками, генетически измененными птицами мужского пола, созданными Капитолием как оружие, чтобы шпионить за мятежниками из дистриктов. Они могли запоминать и воспроизводить человеческую речь, так что, их посылали в область мятежа, где они должны были захватить наши слова и передать затем их Капитолию. Мятежники уловили суть и обернули оружие Капитолия против него самого, отсылая птичек с ложными сведениями. Когда Капитолий выяснил это, соек‑говорунов решено было уничтожить. На воле они должны были вымереть через несколько лет, но сойки‑говоруны спарились с самками пересмешников, и появился совершенно новый вид.

– Но ведь сойки‑пересмешницы никогда не были оружием, – говорит Мадж. – Они всего лишь певчие птицы, разве не так?

– Да, наверное, – отвечаю я. Но это не так. Пересмешник – всего лишь певчая птица. А вот сойки‑пересмешницы – существа, которых Капитолий никогда не собирался создавать. Они не рассчитывали, что сойкам‑говорунам хватит мозгов приспособиться к окружающему миру и, передав свой генетический код, процветать в новой форме. Они не ожидали от них воли к жизни.

Сейчас, пока я пробираюсь сквозь снег, я вижу, как сойки‑пересмешницы прыгают на ветках, подхватывая трели других птиц, повторяя их, а затем преобразовывая во что‑то новое. Как всегда, они напоминают мне о Руте. Я думаю о сне, который был у меня той ночью в поезде, где я бежала за ней, а она была сойкой‑пересмешницей. Мне жаль, что я не поспала чуть дольше и не узнала, куда она вела меня.

Это путь к озеру, несомненно. Если Гейл вообще решит пойти за мной, он будет вынужден потратить очень много сил, которые могли бы пойти на охоту. Его отсутствие на обеде мэра, несмотря на то, что вся его семья была там, особо бросалось в глаза. Хейзелл сказала, что он остался дома больной, но это было, очевидно, ложью. Я также не смогла найти его на Празднике Урожая. Вик сказал, что его нет, потому что он охотится. Это, вероятно, было правдой.

Спустя несколько часов я дохожу до дома, стоящего около озера. Возможно, «дом» – это громко сказано. Это всего лишь одна комната. Приблизительно двенадцать квадратных футов.[9]Мой отец считал, что давным‑давно тут было много зданий (здесь до сих пор можно увидеть некоторые части фундамента), и люди ездили сюда на отдых: играть и ловить рыбу в озере. Этот дом пережил другие, потому что он сделан из бетона. Пол, крыша, потолок. Только в одном из четырех окон осталось стекло: потрескавшееся и пожелтевшее от времени. Здесь нет никакого водопровода и электричества, но камин все еще работает, а в углу лежит охапка дров, которые мы с отцом собрали несколько лет назад. Я развожу небольшой огонь, рассчитывая, что туман скроет, выдающий меня дым. Пока огонь разгорается,[10]я расчищаю снег, налетевший из окон без стекол, пользуясь веником, который отец сделал для меня, когда мне было примерно восемь и я играла здесь в «дом». А затем я сажусь на бетон рядом с крошечным очажком и, греясь, жду Гейла.

Проходит на удивление мало времени, прежде чем он появляется. С луком на плече, мертвая дикая индейка, которую он, должно быть, встретил по пути, висит у него на поясе. Он стоит в дверном проеме, как будто раздумывая, заходить или нет. Он держит нераскрытую сумку с едой и флягой и перчатки Цинны. Он не будет принимать подарки, потому что злится на меня. Я совершенно точно знаю, что он чувствует. Разве не так же я поступала со своей матерью?

Я смотрю в его глаза. Его характер не может скрыть под маской боль от чувства предательства, которое он испытывает из‑за моей помолвки с Питом. Наша встреча сегодня – последний шанс для меня не потерять Гейла навсегда. Я могла бы потратить часы на попытки объяснить, и даже потом он, возможно, откажется от меня. Вместо этого я начинаю с главного в моей защите.

– Президент Сноу лично угрожал убить тебя, – говорю я.

Гейл слегка приподнимает брови, но на его лице, на самом деле, нет никакого страха или удивления.

– Кого‑нибудь еще?

– Ну, вообще‑то он не давал мне копию списка. Но могу предположить, что он включает в себя обе наши семьи, – говорю я.

Этого хватает, чтобы он подошел к огню. Он садится перед очагом и начинает греться.

– Если не что?

– Если ничего теперь, – говорю я. Очевидно, это требует несколько большего количества объяснений, но я понятия не имею, с чего и каким образом начать. Так что, я просто сижу и уныло смотрю в огонь.

После минуты такого времяпрепровождения Гейл нарушает тишину:

– Ладно, спасибо за предупреждение.

Я поворачиваюсь к нему, собираясь удержать, но попадаю в ловушку его глаз. Я ненавижу себя за то, что улыбаюсь. Это не веселый момент, но я, полагаю, никто не может осудить меня за это. Все равно мы все будем уничтожены.

– У меня действительно есть план, ты же знаешь.

– О да, держу пари, что просто потрясающий, – говорит он, бросая перчатки мне на колени. – Вот. Мне не нужны старые перчатки твоего жениха.

– Он не мой жених. Это всего лишь часть игры. И это не его перчатки, а Цинны.

– Тогда верни их. – Он надевает перчатки, сгибает пальцы. – По крайней мере, я умру в комфорте.

– Оптимистично. Конечно, ты не знаешь ничего из того, что произошло, – говорю я.

– Ну, так приступай, – произносит он.

Я решаю начать с вечера, когда мы с Питом были коронованы как победители Голодных Игр, и Хеймитч предупредил меня насчет гнева Капитолия. Я рассказываю ему о беспокойстве, которое преследовало меня даже, когда я вернулась домой, о президенте Сноу в моем доме, убийстве в Одиннадцатом Дистрикте, о напряжении в толпах, о последнем отчаянном усилии – помолвке, о президентском знаке, говорящем о том, что всего этого было недостаточно, что мне придется заплатить.

Гейл ни разу не перебил меня. Пока я рассказываю, он убирает перчатки в карман и превращает еду из сумки в обед для нас. Режет хлеб и сыр, убирает сердцевину из яблок, отправляет каштаны в огонь, чтобы те поджарились. Я смотрю на его красивые руки, умелые пальцы. Покрытые шрамами, такими же, какие были у меня, пока Капитолий не стер их все с моего тела, но сильные и ловкие. Руки, которые орудуют на угольных шахтах, очень точно устанавливают самые сложные ловушки. Руки, которым я доверяю.

Я делаю паузу, чтобы глотнуть чая из фляги, прежде чем рассказать ему о своем возвращении домой.

– Да уж, наломала ты дров, – говорит он.

– Я еще не закончила, – отвечаю ему я.

– На сегодня я услышал достаточно. Давай уже переходить к этому твоему плану, – говорит он.

Я делаю глубокий вдох.

– Мы сбежим.

– Что? – спрашивает он. Я действительно застала его врасплох.

– Мы идем в лес и сбегаем в него, – говорю я. Выражение его лица невозможно понять. Он начнет смеяться надо мной, отвергая это как глупость? Я собираюсь спорить, подготавливая аргументы. – Ты же сам говорил, что считаешь, что мы смогли бы это сделать! В то утро Жатвы. Ты сказал…

Он подходит ко мне, и я чувствую, как меня отрывают от земли. Комната начинает кружиться, и мне приходится обхватить руками Гейла за шею, чтобы удержаться. Он счастливо смеется.

– Эй! – протестую я, но тоже смеюсь.

Гейл ставит меня на землю, но не позволяет отпустить его.

– Хорошо, давай сбежим, – говорит он.

– Серьезно? Ты не считаешь это безумием? Ты пойдешь со мной? – Некоторая часть груза моих проблем теперь переходит на плечи Гейла.

– Я считаю это безумием. Но я все равно пойду с тобой. – Он согласен с этим. И не просто согласен, а рад. – Мы можем сделать это. Я знаю, что можем. Давай сделаем это прямо сейчас и никогда не вернемся.

– Ты уверен? – спрашиваю я. – Потому что это все довольно сложно… С детьми и со всеми. Мне не хотелось бы пройти пять миль[11]в лес, когда ты…

– Я уверен. Я совершенно, абсолютно, на сто процентов уверен. – Он наклоняется, чтобы прикоснуться своим лбом к моему, и притягивает меня ближе. Его кожа, все его существо, излучает тепло оттого, что мы так близко к огню, и я закрываю свои глаза, впитывая его теплоту. Я вдыхаю запах его мокрой от снега кожи, и дыма, и яблок, запах всех зимних дней, которые мы делили до Игр. Я не пытаюсь отстраниться. В конце концов, почему я должна? Его голос снижается до шепота:

– Я люблю тебя.

Именно поэтому.

Я никогда не могла определить, когда может произойти нечто подобное. Оно случается слишком быстро. В одну секунду ты предлагаешь план спасения, а в следующую… тебе приходится иметь дело с чем‑то вроде этого. Я выдаю, должно быть, самый худший из всех вариантов ответа:

– Я знаю.

Это звучит ужасно. Как я полагаю, он не может не любить меня, но я не чувствую ничего подобного в ответ. Гейл начинает отстраняться, но я удерживаю его.

– Я знаю! И ты… Ты знаешь, что значишь для меня. – Этого недостаточно. Он отцепляет мои руки. – Гейл, я не могу думать ни о чем другом сейчас. Все, о чем я думаю, каждый день, каждую минуту, с тех пор, как они вытянули имя Прим на Жатве, это то, как мне страшно. И, кажется, не остается места ни для чего, кроме этого. Если бы мы могли оказаться в месте, где безопасно, возможно, это изменилось бы. Я не знаю.

Я могу видеть, как он проглатывает свое разочарование.

– Значит, мы пойдем и найдем его. – Он возвращается к очагу, где начинают подгорать каштаны. Он переворачивает их на огне. – Придется долго убеждать мою маму.

Полагаю, он в любом случае по‑прежнему собирается идти. Но счастье исчезло, оставив вместо себя такое знакомое напряжение.

– Мою тоже. Мне просто нужно заставить ее понять причину. На это потребуется много времени. Убедиться, что она осознает, что у нас нет другого выхода.

– Она поймет. Я много наблюдал за ней и Прим во время Игр. Она не скажет тебе нет, – говорит Гейл.

– Надеюсь. – Температура в доме, кажется, упала на двадцать градусов за какие‑то секунды. – Вот Хеймитч будет реальной проблемой.

– Хеймитч? – Гейл отвлекается от каштанов. – Ты же не позовешь его с нами?

– Я должна, Гейл. Я не могу оставить его и Пита, потому что их… – Он пронзает меня сердитым взглядом. – Что?

– Прости, но я не знал, насколько большой будет наша компания, – огрызается он.

– Потому что их замучают до смерти, пытаясь узнать, где я, – говорю я.

– А что насчет семьи Пита? Они никогда не пойдут. На самом деле они, вероятно, не смогут дождаться, чтобы донести на нас. Мне кажется, он достаточно умен, чтобы понимать это. Что, если он решит остаться? – спрашивает Гейл.

Я стараюсь казаться безразличной, но мой голос звучит надтреснуто:

– Тогда он останется.

– И ты оставишь его здесь?

– Чтобы спасти Прим и маму – да, – говорю я. – В смысле – нет! Я заставлю его пойти!

– А меня? Оставишь ты меня? – Выражение лица Гейла определить теперь невозможно. – Если я не смогу убедить свою мать потащить троих детей в дикие леса зимой.

– Хейзелл не откажется, она поймет, – говорю я.

– Представь, что она не поймет, Китнисс. Что тогда? – требует он ответа.

– Тогда ты заставишь ее, Гейл. Ты считаешь, что я преувеличиваю? – Я тоже повышаю голос, злясь.

– Нет. Не знаю. Может быть, президент просто манипулирует тобой. Я имею в виду, как он устраивал вашу свадьбу. Ты же видела, как реагировала толпа Капитолия. Я сомневаюсь, что он может позволить себе убить тебя. Или Пита. Как он собирается выйти из этого? – говорит Гейл.

– Ну, с восстанием в Восьмом Дистрикте, сомневаюсь, что у него есть много времени, чтобы выбирать мой свадебный торт! – кричу я.

Слова вылетают из моего рта, хотела бы я вернуть их. Они мгновенно действуют на Гейла.

– Восстание в Восьмом? – произносит он почти неслышно.

Я пытаюсь пойти на попятный. Снять с него напряжение.

– Не знаю, действительно ли это восстание. Скорее волнение. Люди на улицах… – говорю я.

Гейл хватает меня за плечи.

– Что ты видела?

– Ничего. Лично. Я только слышала кое‑что. – Как всегда этого слишком мало, слишком поздно. Я сдаюсь и рассказываю ему: – Я видела кое‑что по телевизору мэра. Я не должна была. Толпа, пожары и Миротворцы, отстреливающие людей. Но они сопротивлялись… – Я прикусываю губу и изо всех сил стараюсь описать картину дальше. Но вместо этого я громко произношу слова, которые съедали меня изнутри: – И это моя ошибка, Гейл. Это из‑за того, что я сделала на арене. Если бы я только убила себя этими ягодами, ничего этого не случилось бы. Пит, вероятно, вернулся бы домой и спокойно жил, и все остальные тоже были бы в безопасности.

– В безопасности для чего? – говорит он более мягким тоном. – Чтобы голодать? Работать как рабы? Посылать своих детей на Жатву? Ты не причинила людям вред, ты дала им возможность. Им просто нужно быть достаточно храбрыми, чтобы воспользоваться ей. В шахтах уже говорят об этом. Люди, которые хотят бороться. Разве ты не видишь? Это происходит! Это наконец происходит! Если есть восстание в Дистрикте‑8, почему не здесь? Почему не всюду? Может быть, мы…

– Прекрати это! Ты не знаешь, о чем говоришь! Миротворцы за пределами Двенадцатого, они не похожи на Дариуса или даже Крэя. Жизнь людей из дистрикта для них – ничто, – говорю я.

– Именно поэтому мы и должны присоединиться к борьбе, – отвечает он резко.

– Нет, мы должны уйти отсюда, прежде чем они убьют нас, так же, как и многих других. – Я снова кричу. Не могу понять, почему он делает это. Почему он не понимает, насколько все очевидно. Р

Гейл грубо отталкивает меня от себя.

– Вот и уходи тогда. А я ни за что не уйду.

– До этого ты был рад нашему плану. Я не вижу, как восстание в Восьмом может что‑то изменить, но оно делает наш уход еще важнее. Ты просто бесишься из‑за… – Я не могу бросить имя Пита ему в лицо. – А что насчет твоей семьи?

– А что насчет других семей, Китнисс? Тех, кто не может убежать. Разве ты не понимаешь? Речь идет не только о нашем спасении. Ни тогда, когда началось восстание. – Гейл качает головой, даже не скрывая свое отвращение ко мне. – Ты могла бы сделать так много. – Он бросает перчатки Цинны к моим ногам. – Я передумал, я не хочу ничего, что они сделали в Капитолии.

И он уходит.

Я смотрю вниз на перчатки. Ничего, что они сделали в Капитолии? Он имел в виду меня? Он считает, что я теперь просто еще один продукт Капитолия и поэтому нечто недоступное? Несправедливость всего этого наполняет меня гневом. Но он перемешивается со страхом, какую сумасшедшую вещь он сделает теперь?

Я опускаюсь рядом с огнем, отчаянно нуждаясь в комфорте, и обдумываю свой следующий шаг. Я успокаиваю себя, думая, что восстание не может произойти сегодня. Гейл не поговорит с шахтерами до завтра. Если бы я смогла добраться до Хейзелл до этого времени, она бы вразумила его. Но я не могу пойти сейчас. Если он будет там, он остановит меня. Может быть, сегодня ночью, после того, как все уснут… Хейзелл часто работает до поздней ночи, стирая. Я могла бы пойти тогда, влезть в окно, объяснит ей ситуацию, так она удержит Гейла от глупостей.

Мои мысли возвращаются к беседе с президентом Сноу в кабинете:

– Мои советники предупреждали меня, что с вами может быть непросто, но вы же не планируете ничего подобного? – спрашивает он.

– Нет, – отвечаю я.

– Так я им и сказал. Я сказал, что любая девчонка, которая прошла через столько, чтобы выжить, не собирается выбрасывать это все на ветер.

Я думаю о том, как много Хейзелл трудилась, чтобы ее семья выжила. Конечно, она будет на моей стороне в этом вопросе. Или не будет?

Сейчас, должно быть, около полудня. Дни настолько коротки. Нет смысла сидеть в лесу до наступления темноты. Я тушу свой небольшой огонек, убираю остатки еды и закрепляю перчатки Цинны у себя на поясе. Полагаю, я подержу их у себя некоторое время. В случае если Гейл изменит свое мнение. Я думаю о взгляде на его лице, когда он бросил их. Какое отвращение он испытывал к ним, ко мне…

Я плетусь через лес и добираюсь до своего старого дома, когда все еще светло. Мой разговор с Гейлом, очевидно, прошел неудачно, но я все по‑прежнему настроена придерживаться своего плана бежать из Дистрикта‑12. Затем я решаю найти Пита. Странно, но с тех пор, как он увидел в Туре то же, что и я, его уговорить, возможно, будет легче, чем Гейла. Я сталкиваюсь с ним, когда он выходит из деревни Победителей.

– Охотилась? – спрашивает он. Сразу видно, что он не считает это хорошей идеей.

– На самом деле нет. Направляешься в город? – спрашиваю я.

– Да, предполагается, что я обедаю со своей семьей, – говорит он.

– Ладно, я могу хотя бы прогуляться с тобой. – Дорога от деревни Победителей до площади не часто используется. Это достаточно безопасное место, чтобы поговорить. Но я, кажется, не могу вымолвить не слова. Когда я предложила это Гейлу, все закончилось очень плохо. Я кусаю свои потрескавшиеся губы. Площадь становится все ближе с каждым шагом. Вероятно, скоро у меня не будет возможности. Я глубоко вдыхаю и позволяю словам выйти наружу.

– Пит, если бы я попросила тебя сбежать со мной из Дистрикта‑12, ты бы сделал это?

Пит берет мою руку и останавливает меня. Ему не нужно смотреть мне в лицо, чтобы понять, серьезна ли я.

– Зависит от того, почему ты спрашиваешь.

– Я не убедила президента Сноу. В Дистрикте‑8 восстание. Мы должны уйти, – говорю я.

– Когда ты говоришь «мы», ты имеешь в виду тебя и меня? Нет. Кто еще должен пойти?

– Моя семья. Твоя, если они захотят. Возможно, Хеймитч, – говорю я.

– А что насчет Гейла? – спрашивает он.

– Я не знаю, у него могут быть другие планы, – отвечаю я.

Пит качает головой и дарит мне несчастную улыбку.

– Держу пари, он пойдет. Конечно, Китнисс, не сомневайся, я пойду.

Я чувствую зарождающуюся во мне надежду.

– Пойдешь?

– Да. Только я сомневаюсь, что ты пойдешь, – говорит он.

Я резко выдергиваю свою руку.

– Значит, ты плохо меня знаешь. Будь готов. Это может случиться в любую минуту.

Я начинаю уходить, но он идет за мной, отставая на шаг или два.

– Китнисс, – зовет меня Пит. Я не замедляю ход. Если он думает, что это плохая идея, я не хочу знать об этом, потому что это все, что у меня есть. – Китнисс, подожди. – Я пинаю грязный заледенелый кусок снега на своем пути и позволяю ему догнать меня. Угольная пыль делает все вокруг особенно уродливым. – Я действительно пойду, если ты хочешь этого. Я просто считаю, что нам нужно обговорить это с Хеймитчем. Убедиться, что мы не сделаем только хуже для всех. – Он поднимает голову. – Что это?

Я тоже замечаю. Я была так поглощена своими проблемами, что не обратила внимания на странный шум, прибывающий с площади. Свист, звуки ударов, вздохи толпы.

– Идем, – говорит Пит. Его лицо внезапно ожесточается. Я не знаю почему. Я не могу понять, что значат эти звуки, даже предположить, что происходит. Но для него это означает что‑то плохое.

Мы добираемся до площади, там, очевидно, что‑то происходит, но толпа стоит слишком плотно, чтобы можно было что‑нибудь рассмотреть. Пит подходит к ящику рядом со стеной кондитерской и протягивает мне руку, одновременно пытаясь осмотреть площадь. Я на полпути вверх, кода он внезапно блокирует мне путь.

– Спустись и уходи! – шепчет он, но его голос резок и настойчив.

– Что? – говорю я, пытаясь снова залезть на ящик.

– Иди домой, Китнисс! Я буду там через минуту, обещаю! – говорит он.

Независимо оттого, что там, оно ужасно. Я выдергиваю свою руку из его и начинаю прокладывать путь сквозь толпу. Люди видят меня, узнают и затем смотрят, паникуя. Руки пихают меня назад. Голоса шепчут:

– Уходи отсюда, девочка.

– Ты только сделаешь хуже.

– Что ты хочешь? Убить его?

Но мое сердце бается настолько быстро и тяжело, что я почти не слышу их. Я только понимаю, что независимо оттого, что ждет меня посреди площади, это предназначено мне. Когда я, наконец, прорываюсь к свободному месту, я понимаю, что я была права. И Пит был прав. И эти голоса тоже были правы.

Запястья Гейла привязаны к деревянному столбу. Дикая индейка, которую он подстрелил чуть раньше, висит над ним, прибитая гвоздем за шею. Его куртка сброшена на землю, рубашка порвана. Он стоит на коленях без сознания, поддерживаемый только веревками. То, что раньше было его спиной, теперь сырой, кровавый кусок мяса.

За ним стоит мужчина, которого я никогда раньше не видела, но я узнаю его униформу. Она предназначается Главному Миротворцу. Но, тем не менее, это не старый Крэй. Это высокий, мускулистый человек с острыми стрелками на штанах.

Части картины так и не складываются воедино, пока я не вижу, что его рука поднимает кнут.

Date: 2015-09-22; view: 261; Нарушение авторских прав