Кто отравитель?

Оставив Лизу на попечение Забалуева, Владимир вернулся домой. Он шел лесом по хорошо знакомой ему с детства тропинке, соединявшей два имения. Когда‑то пробежаться по ней было для них забавой – маленькими Корфы и Долгорукие и дня не проводили друг без друга. И все казалось таким предсказуемым и понятным – жизнь, карьера, семья. Как один день может все изменить! – горестно подумал Владимир.

Он и не заметил, как чуть уклонился в сторону и вышел к семейному кладбищу. Здесь нашли свой последний приют пять поколений Корфов – от первых немецких мелкопоместных колонистов, пожалованных еще Петром Первым российским дворянством и возведенных в бароны за заслуги перед новым отечеством. Соединяясь с истинно русской аристократией, они дали целую плеяду талантливых и заметных при дворе персон. Среди Корфов были и дипломаты, и военные. Непростым характером прославился двоюродный дедушка Владимира, служивший начальником полиции Санкт‑Петербурга при Екатерине Второй.

Иван Иванович Корф сделал свою карьеру при императоре Александре, с которым прошел весь памятный путь от сожженной Москвы до Триумфальной арки в Париже. Он был молод и энергичен, и весь боевой задор перенес позднее на новое и весьма неожиданное для его семьи увлечение.

Владимир не знал, как и когда его отец стал завзятым театралом. Но эта страсть заменила ему политику и поле боя. После смерти жены, матери Владимира, барон утешался созданием своего особого мира – страны грез, где Орфей мог с легкостью спуститься в ад за возлюбленной Эвридикой, где умершие не уходили со сцены, а превращались во вполне реальных персонажей – теней и призраков, ангелов и серафимов.

– «Весь мир – театр», – постоянно цитировал эту фразу отец, но для старого Корфа театр стал его миром.

Владимир, робея и смущаясь собственной нежности, приблизился к свежему холмику.

– Прости, что не проводил тебя, как подобает, – заговорил он с отцом, как с живым. – Видишь, снова подвел тебя… Всю жизнь я хотел быть похожим на тебя и всегда подводил. Отец, как мне жить дальше? Что делать? Я подобрал твой медальон, я смотрел на нее, я пытался понять, почему ты по‑прежнему любишь ее… И не смог найти оправдания ей, и у меня нет сил простить ее. Я пытался, но не вышло. Возможно, это гордыня, а может быть, слабость. Скажи, как мне жить без тебя?

Чья‑то изящная рука в черной перчатке положила на могилу барона охапку свежих лесных цветов – безыскусных и милых.

– Зачем вы здесь? – резко спросил Владимир, узнав Анну.

– Пришла еще раз попрощаться с дядюшкой. Простите, что помешала вам!

– Не стоит извинений – вы всегда были в моей жизни некстати.

– Он не должен был так умереть, – тихо сказала Анна, делая вид, что не заметила его колкости. – Иван Иванович мечтал о тихой старости в обществе любимых внуков.

– Я не был готов к этому…

– Жаль, что дядюшка так и не успел дождаться.

– Ему помешали! И я отомщу за это преступление!

– Это преступление – против Бога, и пусть свершится высший суд. А мы будем помнить Ивана Ивановича, и, пока мы помним его, он не оставит нас своей заботой и любовью.

– Пока мы помним его… – Владимир неожиданно улыбнулся. – Когда отец по утрам заходил в мою комнату, то всегда делал вид, будто что‑то там забыл.

– А когда задумывался – чертил пальцем по столу.

– Да‑да, – кивнул Владимир. – Я всегда старался угадать, что же он там такое чертит. А когда к нему приходили хорошие известия, отец делал вид, что ничего не произошло…

– Хотя мы давным‑давно обо всем догадались!

– И целый день ходил с загадочным видом.

– А помните, как он сердился на нас, когда мы были детьми?

– Конечно! Сначала ругал за разные шалости, а потом присылал в знак примирения эклеры, которые пекла мастерица Варвара. И я частенько бедокурил только ради них.

– Мне кажется, я съела целую тысячу этих пирожных!

Они вдруг разом замолчали.

– Мама говорила – ангел пролетел, – сказал после долгой и светлой паузы Владимир.

– Это Иван Иванович…

– Не смейте! Отец умер – его больше нет! Я один, совсем один!

Корф вложил столько ярости в эти слова, что Анна отшатнулась от него, но все же быстро взяла себя в руки.

– Мне следует оставить вас с ним.

– Да, уходите! Сейчас же! – закричал Владимир.

Анна не стала спорить. Она оглянулась уже издалека, из‑за деревьев, и увидела, как Владимир зарыдал и упал на колени перед могилой отца.

– Господи, прости его! Иван Иванович, простите его – он просто боится любить, – прошептала Анна и быстро направилась в дом.

В коридоре ее остановила Полина. Она была слегка веселой после поминок, которые потихоньку устроили дворовые, и на лице ее читалась готовность к содействию и столь намеренное сочувствие, что Анне захотелось немедленно уйти, но Полина настойчиво преграждала ей дорогу.

– Что тебе, Полина? – сдержанно спросила Анна, понимая, что избежать разговора не удастся.

– Я видела, вчера Оболенский пожаловали. Не скупись, подруга, – замолви за меня словечко перед Сергеем Степановичем. Пусть он мне прослушивание устроит. На актерку. В императорский театр.

– Я не уверена, что он согласится, да и время неподходящее – траур у нас.

– А ты попробуй, уговори! А взамен я тебе про каждый шаг Карла Модестовича рассказывать буду! Вот те крест! Он‑то считает, что я на его стороне и ничего не заподозрит.

– Я подумаю, – кивнула Анна, лишь бы разойтись с ней.

Тем не менее, Полина ее слова восприняла за согласие, обрадовалась и побежала поискать платье получше. Анна укоризненно покачала головой и поднялась к себе. Сняв в своей комнате накидку и капор, она прошла в библиотеку, где застала Оболенского.

Сергей Степанович приехал давеча к вечеру и был сражен известием о смерти друга. Оболенский приехал, отвечая на настойчивую просьбу Михаила, чувствовавшего свою вину перед Анной за сорванное в Петербурге прослушивание, и на приглашение барона, который звал его на премьеру. «Анна будет играть Джульетту, и ты еще раз сможешь насладиться необыкновенным талантом этой жемчужины, которая должна сиять в короне императорской сцены», – писал ему барон Корф.

К спектаклю Сергей Степанович не успел – разбирал жалобу одной известной актрисы на роли первого плана. Она считала, что дирижер намеренно ставит ее в несоответствующее ее внешности и тембру амплуа. Попутно к заявлению прилагались еще две‑три личные просьбы и немного сплетен о коллегах. Оболенский к примадонне благоволил – хороша была, негодница, хотя и неимоверная скандалистка. И поэтому, после перекрестной тяжбы с дирижером, он пригласил ее на обед, который затянулся до утра, и, наверное, мог продолжаться и дольше, но к дядюшке нагрянула всегда шумная и эмоциональная Наташа.

Она, ничуть не смущаясь ситуацией, выждала, когда примадонна уйдет, и бросилась в ножки Сергею Степановичу – умолять, чтобы он взял ее с собой к Корфам.

– К Корфам? – удивился тот. – Надеюсь, не Владимир Корф тому причиной?

– Конечно, нет! – замахала руками Наташа. – После того, как он испортил жизнь Мише? Но я слышала, вы устраиваете прослушивание для Анны?

– Тебе понравился ее голос? – с сомнением спросил Оболенский. Наташа закивала. – Что‑то ты хитришь, племянница! С каких это ты пор стала так интересоваться театром?

– А если скажу, обещаете выполнить мою просьбу? – князь кивнул. – Я хочу увидеть Андрея Долгорукого, он у Корфов в соседях.

– Ах, молодость, молодость… Но не кажется ли тебе, дорогая, что бегать девушке за молодым человеком есть моветон?

– Я люблю его!

– Вы не виделись‑то всего две недели.

– А я не хочу, чтобы они превратились в вечность!

– Ты готова рисковать своей репутацией?

– А вы рисковали своей, когда бросились за мадемуазель де Транш, дабы уехать с нею в Париж?

– Увы, я все же не посмел ослушаться отца. Я стоял на морозе в сугробе под ее окном и играл на прощанье на скрипке серенаду из Моцарта…

– Это так прекрасно! – Наташа преисполнилась умиления дядюшкиным романтизмом.

– Не могу сказать, что обмороженные пальцы сделали меня привлекательнее, но собирайся, любовь не бывает без жертв. Надеюсь, твои не окажутся столь же трагичными.

Наташа на радостях облобызала дядюшку и бросилась домой собираться. По дороге в Двугорское она без умолку щебетала и, счастливая, выпорхнула из кареты вблизи усадьбы Долгоруких. А Оболенский отправился к Корфам.

Дальнейшее ввергло его в такую горесть, что он, будучи приглашен к ужину, почти не прикоснулся к еде, хотя и выглядела, и пахла она аппетитно. За столом молчали все: заметно похудевший и осунувшийся Владимир, растерянный Миша и печальная Анна. Наконец, Владимир нарушил тишину и рассказал Оболенскому обо всем, что случилось, и это усилило навалившуюся на князя мигрень. Сергей Степанович извинился и, сославшись на нездоровье, ушел в отведенную ему комнату.

Утро добавило скорби – похороны и странная выходка Владимира подействовали на него удручающе. Но Оболенский нашел в себе силы мужественно перенести смерть друга и боевого товарища. А что до Владимира, то он был известен своим непредсказуемым и строптивым нравом. История с вызовом наследника на дуэль – вопиющий случай, лишний раз подтвердивший дурную репутацию этого храброго, но неразборчивого в средствах выяснения отношений и не изощренного в дипломатии молодого человека. Оболенский знал, как дорог был Владимир отцу, но той симпатии, которую излучала Анна и которой обладал сам Корф, он все же был лишен, и поэтому часто попадал в истории, которые надрывали сердце старого барона.

Поклонившись могиле Ивана Ивановича, Оболенский вернулся в дом и прошел в библиотеку, где они любили сиживать и курить трубку. Князь опустился в любимое кресло Корфа – не занимая его место, а просто вспоминая об ушедшем друге, и взял с курительного столика бомбоньерку с табаком.

– Ах! – вскрикнула вошедшая в библиотеку Анна.

– Аннушка! Простите, – поспешно сказал Оболенский, вставая с кресла. – Простите, что напугал вас.

– Сергей Степанович! А мне показалось, что это барон сидит в своем любимом кресле…

– Да, он любил его и в шутку называл «последним седлом старого солдата».

– Вы и трубку набиваете точно так же, как Иван Иванович!

– Ведь это он меня и научил! Сколько же лет мы с ним были знакомы? Почти полвека – подумать только… Но позвольте мне задать вам один вопрос?

– Да‑да, конечно.

– Надеюсь, вы не изменили своего решения из‑за этой трагедии? Вы по‑прежнему намерены ехать в Петербург и стать актрисой?

– Я не думаю, что это будет сейчас правильным.

– Вы шутите, дитя мое?! Вы хотите сказать, что передумали?

– Дядюшка умер в день моей премьеры. Боюсь, я никогда не смогу избавиться от этого воспоминания.

– Дорогая! Вы еще так молоды, и у вас впереди еще столько печалей и радостей, разочарований и любви.

– Любовь? Любовь и есть главный источник бед и разочарований.

– Так вот в чем дело! – улыбнулся Оболенский. – Я должен был догадаться. Но позвольте дать вам один совет. Когда вы будете выбирать между любовью и театром – вспомните, что любовь проходит, и ее сменяет пора забот и утраченных иллюзий. И ваш талант постепенно угаснет за семейными хлопотами. Тогда как театр навсегда будет давать вам ощущение новизны, и продлевать вашу жизнь.

– Я благодарна вам, Сергей Степанович, за заботу, но я сейчас совершенно не готова думать о будущем!

– И все же рано или поздно вам придется выбирать между театром и любимым человеком, – с грустью сказал мудрый Оболенский. – Я знал много прекрасных актрис. Великих актрис. Я принимал участие в их судьбах. И смею вас уверить: чем раньше вы сделаете свой выбор, тем менее мучительным он будет для вас и для вашего избранника.

– К несчастью, я не так свободна в своем выборе, как это может показаться.

– Вы хороши собой, талантливы, добры. Вы способны внушать серьезные чувства. Мой племянник Михаил…

– Мы с ним едва знакомы, – перебила его Анна. – Возможно, ему понравилось мое пение, не более того.

– Вероятно, я ошибаюсь, но когда на балу вы танцевали, мне показалось, что амур нацелил свою стрелу прямо в его сердце.

– Простите меня, Сергей Степанович, – Анна решила прервать этот разговор, пока он не завел их еще дальше. – Мне надо вернуться в столовую. А вы отдыхайте здесь. Иван Иванович был бы счастлив видеть своего друга и говорить с ним.

Оболенский сей внезапной перемены в ее настроении не понял, но все же отнес это на счет недавней трагедии и убеждать Анну в обратном не стал. И, когда она вышла, снова погрузился в воспоминания и размышления о бренности земного бытия.

Анну же перехватила в коридоре неугомонная Полина и принялась выспрашивать, говорила ли она с Оболенским? У Анны не было ни сил, ни желания отвечать ей, она неопределенно кивнула головой и заспешила прочь. Полина ее молчание и этот жест поняла по‑своему. Она тут же кинулась на кухню, налила чаю и, поправив складки и рюши на платье, явилась перед Оболенским.

– Спасибо тебе, милая, – рассеянно сказал он, принимая от нее тонкую чашечку из дорого китайского фарфора.

Иван Иванович был ценителем изящных и экзотических вещей, и азиатские раритеты всегда интересовали его особенно. Оболенский отпил чуть‑чуть чаю и отметил, что сорт подстать своему благородному хозяину – изысканный по вкусу и редкий по цвету – с оттенком пурпурного.

– Что ж ты выпил все и мне ничего не оставил? – с театральным пафосом продекламировала Полина.

– В каком смысле?! – растерялся Оболенский.

– Это монолог Джульетты, в склепе, над бездыханным трупом Ромео, – пояснила Полина.

– Над… трупом? – Оболенский едва не поперхнулся от ужаса. – Надо же предупреждать, милочка!

– Не пей, не пей вина, Гертруда! – Полина вплотную приблизилась к Оболенскому, едва не вжавшемуся в спинку кресла.

– А это что еще такое?

– Это Клавдий. Из «Гамлета». «Я пить хочу!» – застонала Полина, склоняясь к самому лицу князя. – А это уже Гертруда. О‑о‑о!..

– Что ты, девушка, встань! – не на шутку перепугался Оболенский, когда Полина принялась заваливаться к нему на колени. – Встань немедленно! Сюда могут войти! Совсем с ума сошла?

– Вам понравилось, Сергей Степанович? – Полина «ожила» и присела в поклоне перед креслом, в котором опадал вконец раздавленный ее бесцеремонностью Оболенский.

– Что понравилось? – грубо спросил он и брезгливо несколько раз провел рукой по камзолу, как будто стряхивая нечистое.

– Моя игра!

– Так это ты – играла?!

– Карл Модестович говорил, что на сцене я смотрюсь лучше, чем Анна.

– Карл Модестович? – не сразу понял Оболенский. – Ах, управляющий!.. Да ты полоумная, однако!

– Но вы же сами позвали меня на прослушивание.

– Какое тебе прослушивание?!

– Чтобы пригласить в театр. Разве Анна вам ничего не говорила?!

– Значит это все – чтобы поступить в театр? – с облегчением рассмеялся Оболенский.

– Конечно! – обиделась Полина. – Я еще из Сумарокова знаю!

– Нет‑нет, – замахал руками повеселевший князь. – Сумарокова не надо, Шекспира достаточно. Насмешила!

– Куда же вы? – рассердилась Полина, глядя, как Оболенский встал с кресла и направился к выходу из библиотеки.

– Я? Я пока пойду. И передай барину, что прогуляюсь немного, а то, неровен час, еще какой талант объявится.

– Ну, ладно, Анька! – прошептала Полина со злостью. – Ты мне за это заплатишь!..

* * *

Тем временем Репнин выполнял данное Анне обещание – пытался понять, кому и зачем была выгодна смерть барона.

Когда гроб с телом старого Корфа вынесли из церкви, Михаил схватил Карла Модестовича под локоток и задержал.

– Еще одно слово плохое об Анне услышу, и я тебя убью!

– Вы меня, господин хороший, отпустите! Я не собираюсь в таком тоне продолжать разговор, если вы имеете все‑таки намерение поговорить серьезно.

– Что ты хочешь сказать?

– Я вам уже докладывал – графинчик думал украсть. Черт попутал! Баварское стекло, между прочим! Но сами посудите: вы же меня и спасли. Если бы не остановили, в живых уж и не было бы. Вылить дорогущий бренди я бы не решился.

– Почему я должен тебе верить? Ты же ненавидел барона! Кому, как не тебе, желать ему смерти?

– Я не убийца! Деньги – крал, каюсь, я себе уже и поместье в Курляндии присмотрел. Но убить – на такой грех я бы в жизни не пошел! Вы подумайте, как следует! У других‑то куда больше мотивов было! Вы ведь даже не догадываетесь, что одна небезызвестная вам барышня способна. Все, все… – испуганно затараторил управляющий, увидев над собой занесенную для удара куку Репнина. – Молчу, молчу! В голове помутилось! Но есть и другие враги!

– Кто?

– Вот, к примеру – Забалуев, Андрей Платонович, предводитель уездного дворянства. Сам сатана! Он здесь такую темноту развел – всему жандармскому корпусу не разобраться.

– Слушай меня, – зашептал ему на ухо Репнин. – Если окажется, что ты врешь, я тебя убью! Найду, где бы ты ни был. Даже в твоей Курляндии. Понимаешь?

Модестович усиленно закивал головой. Репнин разжал пальцы, и управляющий скривился, растирая онемевшую руку. Потом он обиженно посмотрел на Репнина и побежал вслед за процессией на кладбище. Подошедший чуть позже Михаил, наверное, впервые за эти дни с интересом принялся рассматривать Забалуева. «А может, и прав этот рыжий? – подумал он. – Если судить по физиономии, то она у господина Забалуева приятностью не отмечена. Глазки маленькие, крысиные, как бусинки – туда‑сюда снуют. Смотрит так, кажется, высокомерно, но вся осанка, между тем, – вороватая и хищная». Михаил вздрогнул – Забалуев поймал его взгляд и ответил своим, от которого Репнин почувствовал неудобство и неясную маету.

На обратном пути с кладбища Забалуев сам подошел к нему и спросил:

– Позвольте узнать, чем вызвано ваше любопытство?

– О чем это вы, Андрей Платонович? – смутился Репнин.

– Да вот вы на меня так странно посмотрели…

– Я?.. Я хотел поговорить с вами о смерти Ивана Ивановича. Убийца по‑прежнему на свободе.

– А как же ваше дознание на управляющего?

– Владимир Иванович полагает, что он невиновен, – на ходу придумывал Репнин. – И вернул его в должность.

– Как же так? – засуетился Забалуев. – Неужели сын пошел против воли отцовской?

– Карл Модестович убедил Владимира в том, что виновников надо искать вне поместья. Барон мог оказаться поперек интересов какой‑то персоны в вашем уезде, за которой водятся темные дела и грешки всякие. Управляющий намекнул, что кое‑кому смерть барона была весьма на руку.

– И… кому же?

– Он имени не назвал, и поэтому я решил, что управляющий крутит – очевидно, пытается отвести от себя подозрения. То есть, это нам с вами очевидно, а вот Владимир ему верит.

– Но это же глупо!

– Вот именно, но совместными усилиями мы могли бы положить этому конец и убедить Корфа, что управляющий его обманывает.

– Правильно мыслите, молодой человек. Можете на меня рассчитывать.

– В таком случае – до скорой встречи?

– Да‑да, увидимся, – кивнул ему Забалуев и поспешил догонять Соню, которая сиротливо стояла у крыльца.

Разговор этот Михаилу не понравился. Забалуев не стал никого защищать, больше спрашивал и отвечал осторожно. Но намек Репнина понял и насторожился – это было заметно. А может быть, управляющий ничего не придумал, и Забалуев – первое лицо, заинтересованное в смерти барона? Михаил решил найти Анну и посоветоваться с ней, как поступать дальше и что сказать Владимиру.

Встретив Анну в столовой, он попросил ее пройти с ним в библиотеку. Михаил уже собрался ей все рассказать, как слуга доложил о приезде доктора Штерна. Доктор, простившись с бароном в церкви, немедленно вернулся к себе. Его помощник должен был закончить работу по исследованию яда, которым отравили Корфа, и Штерн хотел, как можно быстрее довести эти сведения до его близких.

– Мне сказали, что Владимира Ивановича все еще нет?

– Он на кладбище, – тихо сказала Анна.

– Вы что‑нибудь узнали? – спросил нетерпеливый Репнин.

– Да. Я, однако, хотел подождать Владимира Ивановича.

– Здесь нет посторонних, – обиделся Репнин.

– Да‑да, вы правы, – согласился доктор и присел на диван. – Должен сообщить вам, что барон Корф был отравлен редчайшим ядом. Я нашел его описание в одной книге. Этот яд сделан на основе растения, которое встречается только в Индии. Вы знаете кого‑нибудь, кто мог бы привезти его оттуда?

– Владимир был в Индии… – начала Анна.

– Вы полагаете, что это он убил отца? – растерялся Штерн.

– Как можно! – воскликнула Анна, зардевшись от негодования. – Я просто думаю, что он мог привезти яд из поездки в Индию, а кто‑нибудь выкрасть его.

– Что ж, это вполне вероятно…

– А как насчет Андрея Платоновича? – предположил Репнин. – Он не мог бывать в Индии?

– При чем здесь господин Забалуев? Он уважаемый человек, предводитель уездного дворянства.

– В таком деле ни за кого нельзя поручиться, – с сомнением в голосе сказал Репнин.

– Спасибо, доктор, – Анна кивнула Штерну.

– А теперь я, пожалуй, пойду, – засобирался он. – Надеюсь, вы обо всем проинформируете Владимира Ивановича, а я возьму на себя обязанность дать отчет исправнику.

Когда Штерн откланялся, Анна обернулась к Репнину.

– Так вы подозреваете Забалуева?

– Я этого не утверждаю, я просто не исключаю такой возможности. Посудите сами – господин Забалуев выступает посредником в тяжбе с поместьем Корфов.

– А знаете, – задумалась Анна, – Лиза говорила, что мать обещала его Андрею Платоновичу в качестве приданого.

– Значит, Забалуеву выгодно, чтобы княгиня завладела поместьем!

– Но Забалуев – состоятельный человек, а Карл Модестович – нищий и негодяй!

– Я сам не в восторге от управляющего, – попытался успокоить ее порыв Репнин, – но мне кажется, в вас говорит личное предубеждение. Доказательств и мотива его участия в этом деле нет.

– Карл Модестович очень хитер!

– В этом я с вами согласен, но все же…

– Я опять вижу вас вместе, – раздраженно заметил входящий в библиотеку Владимир.

– Слава Богу, ты вернулся! – Репнин бросился к нему. – Здесь только что был доктор Штерн. Он уверяет, что яд, который отравили Ивана Ивановича, – из Индии.

– Стало быть, Карл Модестович чист, так как он пробавляется банальным мышьяком. И, значит, нам по‑прежнему необходимо найти убийцу моего отца. Ты подозреваешь кого‑нибудь?

– А что тебе известно о Забалуеве?

– Забалуев? Предводитель уездного дворянства? – удивился Корф, краем глаза наблюдая, как Анна подошла к шкафу с книгами и стала что‑то искать и рассматривать в нем.

– Возможно, он как‑то связан с темными делишками, которые творятся в вашем уезде – подделка документов, фальшивые ассигнации. Не исключено, что твой отец узнал что‑то и стал опасен.

– Но только мне он об этом ничего не говорил. Впрочем, мы с ним нечасто и разговаривали. А вообще, Забалуев – скользкий тип. И кроме всего прочего, похоже, он мог быть сильно заинтересован в том, чтобы княгиня Долгорукая заполучила наше имение. Пожалуй, я просмотрю бумаги отца повнимательнее. Может быть, найду что‑нибудь, проливающее свет на эти обстоятельства или хотя бы указывающее направление поиска. Куда же вы, Анна?

– Я уже собиралась уходить… – Анна отвела глаза.

– В чем дело? Вас раздражает мое присутствие?

– Нет, просто я хотела избежать очередной ссоры с вами.

– К чему же ссориться? Вы же видите, я сегодня настроен миролюбиво.

– Володя! – воскликнул Репнин.

– Ладно‑ладно, оставь свои нравоучения, я больше не буду. – Владимир снова обернулся к Анне. – А позвольте полюбопытствовать, что это вы сейчас рассматривали?

– Рисунки, привезенные вами из Индии.

– И здесь Индия! – съерничал Корф. – Ряд совпадений – уже закономерность! Уж не подозреваете ли вы меня в убийстве отца?

– Вы знаете, кого я считаю убийцей.

– Я начинаю думать, дорогая, что между вами с Карлом Модестовичем что‑то есть. Больно вы к нему неравнодушны – так и кипите страстью!

– Иногда вы совершенно невыносимы, Владимир Иванович! – Анна, прощаясь, посмотрела на Репнина и ушла.

– И все‑таки я тебя не понимаю, Владимир! – вскричал Репнин, уязвленный его нападками на Анну. – Даже в такое время ты не можешь объявить перемирие!

– Ах, оставь! – отмахнулся Корф. – Это наши домашние радости, тебе не понять.

– Барин! – в дверь протиснулась зареванная Полина. – Дозвольте в ножки пасть – обидели меня!

– Умеешь ты выбрать время и место, Полина! – нахмурился Корф, но потом подумал и махнул рукой. – Хорошо. Миша, оставь нас ненадолго.

Репнин вежливо откланялся.

– Итак, чего тебе?

– Не подать вам чаю? – Полина кошкой метнулась к Владимиру. – Иван Иванович в это время всегда чай….

– Не смей липнуть ко мне, – осадил ее Корф. – Зачем приходила? Кто тебя обидел?

– Да Анна же! Она вечно надо мной издевается, – Полина сделала паузу, ожидая реакции Корфа, и тот кивнул ей, давая понять всем своим видом, что весьма заинтересован в ее доносе. – Нынче прикинулась добренькой, обещалась за меня словечко замолвить перед Его Сиятельством, князем Оболенским.

– И как, замолвила?

– Ничего она Сергею Степановичу не сказала. А он меня на смех и поднял, когда я перед ним стала выступать.

– Вряд ли бы он стал смеяться над тобой.

– Но он смеялся! – заплакала Полина. – Сказал, что мне место в балагане.

– Может быть, ты его не правильно поняла? Нет? Да, полно тебе, будет слезы лить. Разберусь я с Анной, обещаю тебе.

– Ой, барин, – Полина принялась хвататься за его руку, – благодарствую, барин…

– Иди, иди, я уже все понял, – Корф оттолкнул Полину и прошел в кабинет отца.

Он просидел с бумагами барона до вечера, но ничего, объясняющего столь трагически сложившиеся обстоятельства, отыскать не смог. Или мы идем по ложному следу, или здесь замешаны силы совсем иного свойства, думал Владимир.

Когда речь зашла о яде из Индии, он вдруг решил, что отец мог покончить с собой. Его гордость была известна, а лишение сына военного звания и всех заслуг – удар не из легких. Владимир понимал, что молодому человеку с его репутацией более будет невозможно рассчитывать на карьеру и достойное отношение общества. И он был уверен – отец тоже понимал это.

Корф не исключал, что он мог дать Анне вольную и переписать завещание в ее пользу, а сам – уйти, спасая свой род и имя от позора. Владимир всегда подозревал в отце черты римского патриция, которые с достоинством уходили из жизни во благо своих близких и ради сохранения чести и славы своего имени.

Но, подумав, мысль эту Владимир все же отмел – перед смертью отец выглядел удивленным и потрясенным своим внезапным недугом. Да и Анна – он слишком ценил ее, чтобы бросить, не обеспечив всем, что обещал. Вольная – вот она, лежала перед ним, а нового завещания он так и не обнаружил. Может быть – только пока?

Нет‑нет, остановил сам себя Владимир, это был злой умысел. Коварный и низкий. И теперь надо найти того, кто посмел убить его отца. Владимир бросил взгляд на его портрет – небольшую акварель в рамке из красного дерева, и тяжело вздохнул.

В этот миг ему показалось, что отец на рисунке улыбнулся и повернул голову к нему – художник запечатлел барона в профиль, как на медалях. И вот теперь отец смотрел ему прямо в лицо. Его взгляд был укоряющим и внимательным, и таким живым, что Владимир отшатнулся от стола и выбежал из кабинета.

К ужину он вышел позднее других. Обстановка за столом отдавала печалью. Блюда подавались, как положено, но уносились почти нетронутыми.

– Спасибо, достаточно. Я столько не съем, – отказывался Оболенский.

– Благодарю, я не голоден, – сдержанно вторил ему Репнин.

– Вижу, что с такими гостями и готовить не надо, – недобро улыбнулся Корф, присаживаясь к столу. – Да, кстати, Сергей Степанович, если прослушивание все еще осталось в ваших планах, вы могли бы уединиться с Анной в библиотеке.

– Нынче траур. Не стоит, – Анна неодобрительно посмотрела на него.

– Почему же?! Отец обожал сцену. Я думаю, его душа будет счастлива встретиться с театром еще раз.

– Володя, мне кажется, Анна права. Сейчас не время.

– А когда будет время Миша? В конце концов, это отвлечет Сергея Степановича.

– Как скажете, – пожал плечами Оболенский, – это вы должны решить сами. А я пока вернусь в библиотеку. Благодарю за угощение!

– Нет, в самом деле, Анна, – не унимался Корф, кивнув оставившему их князю. – Что вы упрямитесь? Отец был бы доволен, зная, что вы, наконец, поступите на сцену и покинете этот дом.

– Сцена должна быть мне в радость, а не в наказание.

– С чего это вы решили, что я непременно желаю вам плохого?

– Владимир… – хотел поддержать Анну Репнин, но в этот момент в столовую вошел Забалуев в сопровождении уездного исправника.

– Господа… – брови Корфа удивленно поползли вверх. – Я, конечно, невероятно рад вашему появлению. Но, однако, в следующий раз соблаговолите предупреждать о своем визите. Тем более, в столь поздний час.

– Нам не до церемоний, сударь! Правосудие не может ждать! – надменно сказал Забалуев.

– И что же значит ваш визит? Вы нашли убийцу?

– Нашли.

– И кто же он?

– Вы, милостивый государь!

– Вы арестованы господин Корф. Собирайтесь! – гаркнул исправник.

– И кто же это, господин капитан, навел вас на подобные домыслы? – Владимир и не подумал вставать. – Неужели своим умом дошли?

– Извольте пройти с нами – там разберутся, домыслы это или факты, – нагло заявил Забалуев.

– Владимир, что происходит? – Репнин в изумлении посмотрел на друга.

– Мы присутствуем на спектакле, поставленным господином Забалуевым, – не без иронии пояснил Корф. – Жаль, Сергей Степанович ушел. Он большой любитель драматического искусства.

– Кто позволил вам, милостивый государь, обвинять Владимира в смерти барона? – потребовал объяснений Репнин.

– Извольте! Доподлинно известно, что яд, которым был отравлен ваш батюшка, привезли из Индии! Доктор Штерн сообщил нам об этом, как только изучил его.

– И что вам дает этот тезис? – нахмурился Репнин.

– Владимир Иванович, как вам хорошо известно, несколько раз путешествовал по Индии. И кое‑что оттуда мог привезти. Кроме того, он один всегда свободно мог подойти к графину с любимым бренди Ивана Ивановича.

– Бред какой‑то!

– Нет, – ядовито «поправил» Репнина Корф. – Это называется «излагать факты».

– Интересно, – в тон ему продолжал выяснять Репнин, – а мотивы убийства у вас столь же определенные? Насколько мне известно, Владимир любил отца.

– Любил?! О его постоянных распрях с отцом известно, простите, всей округе. И причина этих ссор тоже не является тайной.

– Ну, что же, – улыбнулся Корф, – значит, мне суждено стать козлом отпущения?

– Владимир, – возмутился Репнин, – ты не можешь позволить, чтобы тебя так просто арестовали! Господа, это же очевидная ошибка!

– Князь Репнин! – напыжился Забалуев. – Вы мешаете законной власти! Я буду вынужден…

– Действительно, Мишель, – остановил друга Корф, – не стоит мешать предводителю уездного дворянства арестовывать опасного преступника.

– Стойте! – Анна стремительно встала из‑за стола. – Господин Забалуев, я, правильно поняла, что главная улика – яд?

– Да. И, прошу заметить, – улика достаточная и убедительная.

– Возможно, вы и правы, однако все же есть «но», господа. В Индии побывал не один Владимир Иванович.

– А кто же еще? – с неохотой спросил Забалуев.

– Вы.

– Что? – грубо расхохотался тот.

– Вам смешно? А мне нет. Лучше ответьте, откуда у вас этот хлыст, господин Забалуев? Я видела эти узоры в книге, которую привез Владимир из Индии.

– Вынужден вас разочаровать сударыня, – зло ответил Забалуев. – Этот хлыст я купил у цыган.

– Если цыгане могли привезти из Индии хлыст, то они могли привезти вам с таким же успехом и яд! – поддел Забалуева Репнин.

– Это неслыханно!

– Только не говорите нам, Андрей Платонович, что вы невинны, – продолжал Репнин. – Мы знаем, какое активное участие вы принимали в тяжбе по поводу поместья. Ведь княгиня Долгорукая пообещала его вам, как часть приданого Лизы. А в тот день, когда отравили Ивана Ивановича, в библиотеку беспрепятственно мог проникнуть любой, в том числе и вы.

– Господин предводитель, – Владимир поднялся из‑за стола и угрожающе посмотрел на Забалуева. – Предупреждаю, если выяснится, что вы имели отношение к смерти отца, скрыться от меня вам удастся только в могиле.

– Должен признать, Андрей Платонович, – подал, наконец, голос и исправник, – но только что эта дама высказала против вас не меньше улик, чем вы предъявили против молодого барона Корфа. Прошу прощения, господа, но очевидно, что мы поторопились. Честь имею!

Исправник уважительно козырнул и откланялся.

– Я этого так не оставлю! – заверещал Забалуев. – Я доберусь до правды. Я…

Он хотел еще что‑то сказать, но захлебнулся под выразительным взглядом Репнина и покинул столовую вслед за исправником.

– Зачем вы это сделали? – Корф повернулся к Анне. – Почему не позволили меня арестовать?

– Потому что вы невиновны.

– Я не заслуживаю вашего доверия, – побледнел Владимир, – но спасибо вам. Прости, Миша, мне что‑то не по себе, я оставлю вас на какое‑то время.

Репнин поднялся, провожая его, а потом подошел к Анне.

– Я должен перед вами извиниться.

– За что? – удивилась она.

– Я думал о вас плохо – я считал вас робкой и беззащитной.

– Разве сила женщины – не в ее слабости?

– Надеюсь, однажды мне представится возможность вступиться за вас, как вы вступились за Владимира.

– Вы по‑прежнему не оставляете попыток привязать меня к себе, заставить меня поверить в то, что я вам не безразлична.

– Но так оно и есть! Я бы хотел видеть вас чаще, заботиться о вас, защищать и гордиться вами. И желание это столь велико, что я ничего не могу с собой поделать.

– Вы хотите заботиться обо мне?

– Я хочу, чтобы мы заботились друг о друге. Разве не так поступают влюбленные?

– Вы любите меня?

– Неужели это звучит так ужасно?

– Не очень, – Анна задержала дыхание, а потом спросила:

– А если я скажу вам, что тоже люблю вас?

– Я думаю, что смогу это пережить, – улыбнулся Репнин и наклонился к ней.

В этот момент в двери показался Владимир. Он хотел поговорить с Михаилом о Забалуеве, но слова замерли у него в гортани. Владимир почувствовал, что мозг его как будто взболтали ложкой. Кровь снова бросилась ему в голову, а лицо, напротив, побелело и за секунду усохло. Владимир ощутил, как сводит скулы и замедляется дыхание. Но он так и не смог оторвать взгляда от Анны и Репнина.

Корф смотрел, потемневшими от злобы и ненависти глазами, как Михаил склоняется к ее лицу – все ближе и ближе. Вот их губы сливаются в поцелуе, тела сближаются на предельное расстояние. Анна порывисто обвивает руками его шею, Репнин скользит рукой по ее талии, по спине, изогнувшейся, словно лебединый стан.

Поцелуй затягивается, объятия становятся крепче…

Владимир отступил, иначе – он понял это так явственно и болезненно! – сдержаться не сможет. Ворвется в столовую, убьет Репнина или, по крайней мере, покалечит, а эту… Господи, что мне делать с этой! Корф недюжинным усилием воли подавил рвущийся из горла рык и буквально по воздуху перенес свое тело в глубь коридора. И, уже отойдя на безопасное расстояние, выдохнул, что есть силы, и убежал к себе.

Она солгала тебе! – кричал невидимый кто‑то внутри Владимира. – Ты поверил, поддался чарам актерки, размечтался, что она жалеет и понимает тебя, а она притворялась. Убаюкивала тебя сказками, как маленького, а сама упала в объятия первого встречного… Первого встреченного ею твоего друга! Строила из себя невинность, говорила о любви и добродетели и тут же осыпала поцелуями того, кого обещала оставить в покое.

Она нарушила условия договора, понял Владимир, и она ответит за это. Она будет мучаться за свое преступление и познает настоящее унижение. Клянусь!..

Владимир спустился в кабинет отца и сел за его стол. Потом он поднял звонок и несколько раз с силой встряхнул его. На зов появился один из слуг – Владимир велел найти и привести к нему Анну. Он жаждал мести – страшной и сейчас. Корф положил прямо перед собой вольную Анны и приблизил к себе подсвечник.

– А ты уверен, что поступаешь правильно? – раздался совсем рядом голос отца.

– Кто это?! – сдавленным шепотом вымолвил Владимир, поднимая свечу над столом.

– Разве ты не узнал меня, сынок? – голос из темноты прозвучал расстроенно и грустно.

Свеча задрожала в руке Владимира, и он поспешил поставить ее на стол.

– Отец? Это ты?

– Конечно, я, мой мальчик.

– Но ты же умер!

– Смерть телесная не означает смерть души. А моя душа не сможет успокоиться, пока ты будешь сопротивляться исполнению моей последней воли. Ты помнишь, что обещал мне освободить Анну?

– Отец! Теперь я ее хозяин, а не вы.

– Гордыня! Ты так и не смирился, – голос барона вздохнул и посетовал. – Я допустил ошибку, не написав вольную раньше.

– И даже после смерти ты говоришь о ней! – воскликнул Владимир. – Защищаешь от ее собственной доли, которую ей назначила судьба, а не я!

– Ты злишься на меня, а мстишь ей. Анна ни в чем не виновата перед тобой. Я не делил любви между вами. И очень любил вас обоих. Она могла бы стать тебе сестрой.

– А ты спросил у меня, нужна ли мне сестра? Ты, вообще, хотя раз поинтересовался у меня, что я обо всем этом думаю?

– Наказывая ее, ты, прежде всего, наказываешь себя.

– Я не понимаю, о чем вы?

– Володя! Пока ты не дашь Анне вольную, ты будешь заложником своей обиды и ненависти. Но, как только ты освободишь ее, ты освободишься сам.

В этот миг Владимир рассмотрел говорившего – это действительно был отец. Такой, каким он последний раз видел его живым – во всем белом и с лицом, исполненным света и великого благородства.

– Отец! – попытался возразить Корф и протянул к нему руку…

* * *

Но ни Анна, ни Репнин ничего этого не знали. Они так увлеклись новизной в своих отношениях, что, казалось, утратили связь с реальностью. Один‑единственный поцелуй превратился в вечность и открыл им врата Рая. Влюбленные собирались так и сидеть рядом, продлевая счастливый миг.

– Мы совершили ошибку, – первой очнулась Анна.

– Я обидел вас?

– Вы не можете обидеть меня, Михаил. Только дядюшка был так же добр ко мне, как вы теперь. И мне будет невыносимо потерять и вас.

– Отчего такие грустные мысли? Вы меня не потеряете. Разве нам плохо вместе?

– Хорошо! Слишком хорошо! Но иногда мне кажется, что все это – лишь чудесный сон, который вот‑вот закончится.

– Почему сон?

– Только во сне ты в силах стать тем, кем хочешь, а не тем, кто ты есть на самом деле.

– Очевидно, у вас есть муж, томящийся в амбаре? И трое детей, которых вы роздали в крепостные семьи?

– Не угадали.

– Тогда, расскажите, что вас так гнетет.

– Вы знаете, что я воспитанница Ивана Ивановича, он вырастил меня, как свою родную дочь и…

– Анна Платоновна, – тихо сказал подошедший к ним слуга, – молодой барин звал вас в кабинет, тотчас же.

– Ах, как некстати! – воскликнул Репнин.

– Нет‑нет, не говорите так, – мягко укорила его Анна, – возможно, Владимиру Ивановичу необходима помощь.

– Я провожу вас к нему.

– Не стоит беспокойства.

– Тогда до завтра? А завтра я отправляюсь к Долгоруким. Думаю, мне следует поговорить с княгиней. Я постараюсь узнать, где находился господин Забалуев в тот вечер, когда убили Ивана Ивановича.

– Миша! Будьте осторожны!

От этих простых слов Репнин расцвел, он вежливо поцеловал Анне руку и ласково пожал ее пальцы на прощанье. Она ответила ему очаровательной улыбкой и тем особенным лучистым взглядом, который всегда отличает влюбленную женщину. А потом отправилась библиотеку.

– Владимир Иванович, вы звали меня? – спросила Анна, входя в кабинет барона, где теперь царствовал его сын.

– Проходите, Анна, – велел ей Корф.

Анна сразу уловила перемену в его настроении. Меньше часа назад Владимир был трогательно ей благодарен и вдруг стал напряженным, властным и безжалостным.

– Чем вызвана столь разительная в вас перемена? Вы же казались добры ко мне!

– Я всего лишь был признателен вам за своевременную подсказку. Вы сумели помешать господину Забалуеву, когда он обвинил меня в убийстве собственного отца.

– Вы что‑то задумали?

– А вы мне, похоже, не доверяете?

– Я не знаю, что от вас ожидать и что вы чувствуете.

– Да кто ты такая, чтобы рассуждать о моих чувствах?

– Вы правы. Я вам никто. Мы выросли вместе, но я до сих пор не знаю вас. Все хотели видеть в нас брата и сестру, но я давно поняла, что вы не сможете отнестись ко мне, как брат.

– Тебя мне навязали отец и мать! «Люби ее, как любим ее мы!» А я другой! Но они не захотели этого понять. Я никогда не был и никогда не буду твоим братом! Я твой хозяин, а ты – крепостная в этом доме. И думаю, всем пора понять, что это так.

– Вы, кажется, обещали мне…

– Обещания! Как быстро ты вспомнила о них! Довольно! Завтра за ужином ты исполнишь для гостей танец семи вуалей! Будешь прислуживать и танцевать. Как крепостная для господ – для меня, для Сергея Степановича и, конечно, для князя Репнина. Таково мое решение, и никакие слезы и уговоры тебе не помогут.

– Что ж, поздравляю вас, Владимир Иванович! Вероятно, вам не удалось жить так, чтобы отец гордился вами. Но вам удалось добиться того, чтобы я возненавидела вас так же сильно, как вы меня!