Весь мир театр

И снился Полине чудесный сон.

– Есть не хочу, спать не могу, – в один голос стенали здоровенные Никита и Григорий, отказываясь от Варвариных разносолов.

– Бедные вы мои! – причитала над ними безутешная Варвара. – Все о ней горюете, соколики?! И у меня сердце не на месте. Как она там, в Петербурге, талантливая наша!

– Ей ни одна актриса в России в подметки не годится, – плакал от умиления Никита.

– Да что там, в России – во всем мире, – вторил ему Григорий.

– На всем белом свете, – утиралась передником Варвара.

– Хотя бы одним глазком увидать, как она играет роль Джульетты в Александрийском Императорском, – изводил себя Никита.

– Что ей теперь до нас – она такая знаменитая стала! – убивался Григорий.

– А не обо мне ли вы сейчас говорили? – сердечным тоном спросила Полина, бабочкой впархивая на кухню и повсюду распространяя аромат дорогих заграничных духов. – Никогда буду слишком знаменитой для вас, мои дорогие!

– Полина! Полечка! – загомонили разом мужики.

– Милая ты наша, – бросилась к ней на шею Варвара. – Ну, как там, в Петербурге? Я страсть, как люблю про балы слушать! Что князь Оболенский?

– Репетирует, и я ему условие поставила – откажусь от роли, если он перед премьерой не даст мне повидаться с друзьями.

– Родная ты наша! – снова заныли на пару Никита с Григорием.

– Солнышко мое! – расплылась в улыбке Варвара.

– Поленька! Когда же ты приехала? – на кухню медленно вплыл Карл Модестович и упал перед Полиной на колени. – Я скучал по тебе! Как столица?

– Петербург на том же месте. Император был на моем спектакле вчера вечером. Думаю, он хочет сделать меня своей любовницей.

– Батюшки Святы! – всплеснула руками Варвара, а Никита с Григорием так и просто рты поразевали.

– Глупый я, глупый! – схватился за голову управляющий. – Как я мог отпустить тебя от себя!

– А вы, Карл Модестович, как вижу, все по чужим углам скитаетесь. Так и не купили себе имение в Курляндии? – заботливо поинтересовалась Полина.

– Без тебя у меня ничего не получается, Поленька! Я – ничтожество без тебя, – рыдал Модестович, обнимая и целуя ее ноги.

– Кстати о ничтожествах, – вспомнила Полина. – Где Анна?

– Здесь я! – выскочила из‑за печки замарашка Анна.

– Опять грязищу развела, тупица. Быстро убирай! – принялась ругать ее Варвара.

– Фуй, какая же она неопрятная, – брезгливо поморщился Модестович.

– А уж ленивая! – поддержал его Григорий.

– Не зря ее барин розгами стегает за плохую уборку, – закивал Никита.

– Что же вы так на бедную девочку накинулись? – участливым тоном остановила их Полина. – Не виновата она, что такой уродилась. А скажите – не она ли за меня в театре у барона играет?

– Уж лучше всю ночь кошачьи вопли слушать, чем ее пение, – отмахнулся Григорий.

– Да на ее выступление зрители все тухлые яйца извели, когда она стихотворение Жуковского читала, – пожаловался Никита.

– А разве не хотел барон освободить ее?

– У барина теперь один свет в окошке – ты, Полинушка, – улыбнулась Варвара. – О тебе все думки и стремления.

– Ах, – запечалилась убогая Анна, – никогда мне такой талантливой, как вы, не бывать!

– Запачкаешь, платье‑то дорогое запачкаешь! – вскричала Варвара, видя, как растопили Анькины слезы сердобольную красавицу Полину, и она подошла к несчастной, чтобы ее пожалеть.

– Анна возьми, – протянула Полина Анне от щедрот своих одну ассигнацию. – Купи себе, что понравится.

– Благодетельница! – Анна кинулась руки ей целовать.

– Ангел! – умилились Варвара, Модестович да Никита с Григорием.

– Такова судьба, – многозначительным тоном изрекла Полина. – Кому‑то всю жизнь суждено кухонные столы драить. И лишь избранные могут быть богатыми и знаменитыми…

– Полина, проснись, проснись, говорю, – раздался над ее ухом надтреснутый, глубокий женский голос.

– А?! Что?! – вскочила Полина с кровати, еще не в силах оторваться от волшебного видения.

– Если звала, то быстро говори – зачем, а то я тебя все добудиться не могла. Сон, что ли, больно сладкий?

– Сычиха! – обрадовалась Полина, наконец, разглядев ночную гостью. – А я тебя все ждала, ждала, да, видать, и заснула. А тебя никто не видел?

– Если и видели – молчать будут, боятся меня – вдруг сглаз да порчу наведу.

– А можешь? Настоящую?

– Заплати и увидишь.

– Об этом не беспокойся. Есть у меня враг, терзает, хуже зверя. Нет сил терпеть.

– Знаю, знаю твою беду, можешь имени не называть.

– Откуда знаешь?

– Прожила я на свете долго, людей насквозь вижу. А беда твоя обычная. Зависть тебя терзает. Чувство это черное, сожрет тебя…

– Не про меня разговор, – перебила ее Полина. – Сделай так, чтобы она маялась, как я маюсь. Чтобы она в сто раз сильнее моего страдала! Мне нужно сильное средство! Очень сильное!

– Эка, тебя распирает, – нахмурилась Сычиха. – А знаешь ли ты, девица, что сильное средство может и в могилу свести?

– Об этом и прошу тебя, бестолковщина! – взвилась Полина. – А я уж в обиде не оставлю! Заплачу, сколько скажешь!

– Нет, на смертельное заклятие ты меня не уговоришь. Поищи кого другого. Да и не пристало мне на старости лет под судом ходить!

– Тогда проваливай отсюда, ведьма старая! Нечего людям голову морочить! Всем расскажу, что ты никчемная колдунья!

– Да кто тебе поверит?

– Поверят, когда сама все сделаю! Когда сама порчу наведу!

– Ну, ну, девица, в добрый путь! В добрый путь, красавица! – рассмеялась Сычиха и исчезла, словно просто растворилась в воздухе.

Сон у Полины, как рукой сняло. Кто же думал, что Сычиха такой разборчивой окажется! Или Анька проклятая и ее околдовала, вот только когда успела‑то? Но ничего, я и сама все могу, – подумала Полина и тайком на кухню побежала, прихватив из комнаты заветный мешочек с травами, которые у старой цыганки на перчатки шелковые – подарок Модестовича – выменяла.

Варвара, судя по всему, уже давно встала – печку развела, да, видимо, сама вышла куда‑то. И Полина тут же бросилась к плите, наплескав воды в горшочек и высыпав в него цыганское зелье.

Отвар уже загустел и остывал на столе перелитым в большую металлическую кружку, когда Полина спиной почувствовала чье‑то присутствие. Она вздрогнула и схватилась за кочергу.

– Ты чего, Полюшка, уже и своих не узнаешь?

– Фу, черт! Карл Модестович! Напугал‑то зачем? – Полина опустила кочергу и схватилась за сердце – оно так и рвалось из груди.

– Тебя искал. Проститься хотел.

– Как проститься? – растерялась Полина. – Обещали золотые горы, а теперь бросаете меня здесь, бежите…

– Дело приняло другой оборот. Возращение молодого Корфа все изменило.

– А я думала, вы никого не боитесь.

– Я и не боюсь. Но он слишком хитер, чтобы его обмануть, и слишком здоров, чтобы его извести! Он непременно докажет, что барон вернул деньги Долгорукому, и все! Понимаешь? Все! Всему конец! К тому же старик уже обнаружил недостачу. Нет, бежать мне надо.

– Вас, значит, и в тюрьму посадить могут?

– Могут и в тюрьму. Старый барон уже грозил исправнику на меня донести!

– Плохо дело, – упавшим голосом прошептала Полина.

– Хуже некуда. Напрасно я доверял Долгорукой. Ей‑то что? Уехала к себе в поместье чаи гонять с Забалуевым. И нет ей до того никакого дела – в тюрьму меня упекут или вздернут…

– Вас, значит, в тюрьму, а я здесь одна останусь, с помоями возиться? – вскинулась Полина. – И Анна спокойненько главные роли будет играть да в Петербург разъезжать?!

– Надоело мне слушать про Анну! Я говорю о серьезных вещах!..

– Что это вы делаете на кухне? – с порога закричала на них неожиданно вернувшаяся Варвара. – Марш отсюда, и побыстрее! От вашего духа еда протухнет! Чего стоишь? Глухой, что ли?

– Ой, Варвара, смотри, договоришься ты у меня! – пригрозил Карл Модестович кухарке, напиравшей на него грудью.

– Сейчас сознание от страха потеряю, и лицо вашего высокоблагородия кипяточком ошпарю! – издеваясь, заявила Варвара.

– Идиотка! – попятился управляющий, едва не придавив Полину, быстро прибиравшую со стола кружку с отваром.

– А командовать тебе уж больше не придется! Знаем мы про барское распоряжение! – продолжала Варвара.

И пока она препиралась с немцем, Полина побежала в комнату Анны. Сделав задуманное, она выглянула в окно – тихо ли на дворе, и вдруг увидела подъезжавшую карету с Никитой на облучке.

– Вернулась? Что‑то быстро. Никак все в столице сорвалось, – обрадовалась Полина. – Вот я тебя сейчас встречу!

Анна и шагу еще ступить по дому не успела, как столкнулась со злорадно улыбающейся Полиной.

– Что так обратно поторопилась? Или провалилась в театре?

– Не до тебя мне сейчас, Полина, устала я с дороги, отдохнуть хочу, – Анна попыталась обойти ее.

– Я слыхала, барин совсем плох. Помрет, стало быть, скоро.

– Типун тебе на язык!

– Все там будем когда‑нибудь. То‑то твоя жизнь изменится, когда старый барон отойдет!

– А тебе не кажется, что твоя жизнь тоже может измениться, когда барон поправится? – уходя, бросила Анна.

– Мечтай, мечтай, – прошипела ей в спину Полина. – Будет тебе и театр, и светопреставление. Только бы подействовало!..

Но и в комнате не было Анне покоя – не успела она войти, как тут же в дверь просочился вездесущий Модестович.

– Я надеюсь, вы не очень устали по дороге из Петербурга в наши удаленные пенаты? – гадким тоном произнес он, по‑кошачьи приближаясь к Анне.

– Карл Модестович, что вам здесь нужно?

– А дверь чего не заперла, раз не ждала никого?

– Немедленно уходите отсюда! – громким шепотом сказала Анна, боясь потревожить домашних.

– Ух, ты, глазищи какие! Попалась, так не дрожи!

– Я закричу!

– Кричи! У барона сердце слабое – его сейчас же и прихватит. Буду тебе благодарен. – Модестович схватил Анну в объятья.

– Если вы посмеете ко мне притронуться, Иван Иванович вас убьет. Пустите меня! – негромко взмолилась Анна.

– Отпущу, когда наскучишь! Так что будь‑ка ты умницей, – управляющий прижал Анну к столу и стал целовать в шею.

Анна, сопротивляясь, нащупала рукой на столе бронзовую статуэтку Дианы‑охотницы – подарок барона, и, что есть силы, ударила ею Модестовича по голове.

– Ах, ты, дрянь мерзкая! – управляющий занес руку для ответного удара, но тут ощутил, как кровь струйкой стекает по виску. – Вот ты как?! Тогда получай!

Модестович смел со стола все предметы, под руку ему попалась ваза с цветами. Управляющий схватил их, вознамерившись отхлестать букетом Анну по лицу, и вдруг почувствовал дурман и тошноту. Его закачало.

– Воздуху мне, воздуху… – Модестович, шатаясь, стал искать выхода. Анна бросилась ему помогать. – Отойди от меня, девка, убийца!

Оторопевшая Анна с ужасом смотрела, как управляющий, держась за стену, выбирается из ее комнаты. Господи, да не убила ли я его на самом деле! – перепугалась она и в отчаянии опустилась на стул.

А Модестовича, буквально кубарем скатившегося по лестнице, подобрала все та же Полина, неугомонно следившая в доме за всем и вся.

– Что это с вами, Карл Модестович? Вы никак пьяны! Да это же букет! – ужаснулась она, подбегая к управляющему и разглядев у него в руках букет из комнаты Анны.

– А? Что? – Карл Модестович непонимающе взглянул на Полину и рухнул на пол.

– Боже мой, какой идиот! Карл Модестович… Карл Модестович… да вставайте же вы! Вставайте! – Полина принялась его поднимать. – Я вам сейчас водички свеженькой принесу.

– Боже мой! Что это было? Я как будто в обморок падал… – бормотал управляющий и время от времени встряхивал головой, словно пытаясь убедиться, что она все еще у него плечах.

– Лишились чувств, как кисейная барышня! – причитала Полина, подхватывая его под руки. – Идемте отсюда скорее, вставайте! Я вас к себе отведу, отлежитесь. Что вам сейчас по дому шастать, еще неровен час – барон увидит да поймет, что вы к Анне ходили.

– Голова раскалывается…

– Нечего было чужие цветы из чужих комнат таскать! – Полина вырвала букет из онемевших и скрюченных, словно замороженных пальцев управляющего.

– Цветы, а при чем тут цветы?! – снова непонимающе замотал головой Карл Модестович.

– При том, что нанюхались вы моего подарка Аннушке!

– А разве вы с ней такие подруги, что ты цветы ей носишь?

– Заладили – цветы, цветы… Надо было – вот и поставила! У вас, Карл Модестович, голова не тем занята! Подумайте лучше – что будет, когда барон поправится? Как выкручиваться‑то станем?

– Не поправится! Ты же сама его видела. Губы синие, лицо белое. Умрет, – убежденно сказал управляющий. – И очень скоро!

– Карл Модестович, вы в Бога верите?

– Верю.

– Тогда молитесь, чтобы он действительно помер!..

* * *

– Лиза, я бы хотел поговорить с тобой наедине.

Лиза отчужденно посмотрела на брата, вошедшего в ее комнату, и покорно отложила свое занятье. Она перебирала вещи из наследного сундука – то, что должно было отойти ей после свадьбы от бабушки.

– Когда ты говорила Андрею Платоновичу, что выйдешь за него, я не услышал радости в твоем голосе.

– А чему радоваться, Андрей? Беда это моя, а не радость!.. Владимир разлюбил меня. Ты сказал, что он дрался на дуэли за честь другой женщины. Я‑то мечтала, что мы всю жизнь будем вместе, что меня будут звать – Елизавета Петровна Корф. А теперь я стану Елизаветой Забалуевой!

– Андрей Платонович тебя любит… – скорее спросил, чем сказал Долгорукий.

– Я согласилась на этот брак, и будь что будет.

– Время лечит, Лизанька. Одни мечты сбываются, другие – нет. Выйдешь замуж, начнется совсем другая жизнь. И появятся другие мечты. Вот увидишь – ты снова научишься любить.

– Ты думаешь, можно научиться любить Забалуева?

– А ты взгляни на него непредвзято. Может быть, ты найдешь в нем достоинства, которых раньше не замечала. Конечно, этот брак не столь идеальный и романтичный, как ты мечтала, но…

– Андрюша! – Лиза подняла на брата глаза, полные слез. – Нельзя ли отложить свадьбу хотя бы ненадолго? Мне так тяжело сейчас!

– Я обязательно поговорю с маман, – растроганным тоном пообещал Андрей. – Я постараюсь убедить ее перенести свадьбу до лучших времен. Когда ты будешь готова.

– Спасибо! Ты единственный человек на всем белом свете, который меня понимает!

Андрей почувствовал прилив сентиментальности и нежно обнял сестру. В эту минуту она показалась ему такой беспомощной и несчастной.

– Я тотчас же пойду к маман, я сделаю все, что в моих силах!..

А Долгорукая тем временем опять совещалась в гостиной с Забалуевым. Андрей Платонович в свое имение уже почти не уезжал – он стал неотъемлемой частью домашнего интерьера Долгоруких и тенью княгини. И она была ему благодарна. После разговора с Корфами дело стало приобретать опасный оборот и требовало постоянного внимания и обсуждения стратегии и планов.

– Принесла его нелегкая! – шипела Мария Алексеевна по адресу младшего Корфа.

– Книги, Мария Алексеевна, – подпевал ей Забалуев. – Нужно срочно уладить вопрос с расходными книгами. А что, действительно, у вашего мужа в них может быть запись о выплате долга?

– Да, уж Петр Михайлович был педант, – покусывая губку, подтвердила княгиня. – Все записывал – мелочь какую‑нибудь на шпильки девчонкам возьму, и ту запишет. Шагу нельзя было ступить, чтобы не занес в свои ненавистные реестры.

– Согласитесь, редкое качество для русского помещика, – оценил Забалуев.

– А хорошего‑то что? Пользы‑то что? Наживали, наживали добро на зависть соседям. А тратить – все экономили, экономили!.. Уж на вас одна надежда, Андрей Платонович – что вы на Лизе не будете экономить, как мой муженек на мне, – притворно всплакнула Долгорукая.

– Мария Алексеевна, дорогая! – возгорелся Забалуев. – Все брошу к ее ногам, если понадобится – лишь бы Лизанька была счастлива. Одного только боюсь… Вот мы завтра к Корфам на спектакль приглашены. Елизавета Петровна увидит, что Владимир на свободе. Как бы ее чувства к нему не вернулись с новой силой…

– Андрей Платонович, я уверена, что вы что‑нибудь придумаете. Меня совершенно другое занимает – с книгами‑то что делать?

– Да, вырвать к чертовой матери страницу эту проклятую! И дело с концом! С регистрационной книгой ведь так поступили. И ничего – сошло с рук.

– Говорю же вам, что муж был педант. Все записано в расходной книге по числам и страницы пронумерованы.

– А вот на это хитрость уже есть, старинная, народная… – Забалуев не успел закончить фразу – в гостиную решительным шагом вошел Андрей.

– Маман, есть серьезные причины отложить свадьбу.

– Отложить свадьбу? С какой стати?!

– Я сейчас говорил с Лизой, и я очень беспокоюсь за нее. Все произошедшее стало для сестры большим потрясением. И я полагаю, мы должны уважать ее чувства. Лизе нужно время, чтобы смириться с тем, что Владимир никогда не станет ее мужем.

– А я предполагаю, что со свадьбой, наоборот, следует поторопиться, – вмешался Забалуев.

– Отчего же?

– Елизавете Петровне вредно надолго погружаться в грустные мысли и воспоминания – возникнет опасность, что она никогда больше не сможет испытать счастья.

– Лечит только время… – возразил Андрей.

– Глупости! Со временем переживания не уходят, а боль лишь усиливается. Поверьте, я желаю Елизавете Петровне счастья и не позволю ей мучаться в одиночестве! Я ее такой любовью окружу, вы представить себе не можете!

– И вы готовы поклясться, что сделаете ее счастливой? – с сомнением спросил Андрей.

– Естественно, клянусь! Однако, Андрей Петрович, если вы полагаете, что я – неподходящая партия для вашей сестрицы, я, конечно, уйду в сторону…

– Нет! – вскричала Долгорукая.

– Мария Алексеевна, – остановил ее Забалуев, – решение должен принять ваш сын.

– Хорошо, – кивнул Андрей, – пусть будет так. Вы женитесь на Лизе, но о дате свадьбы я скажу сам. И еще одно… Маман, я слышал, вы собираетесь к барону на спектакль? Насколько я понимаю, у вас сейчас с ним тяжба…

– Мы идем смотреть спектакль, а не судиться с ними, – всплеснула руками Долгорукая. – Иван Иванович еще загодя прислал приглашения всем соседям. И Андрей Платонович тоже его получил.

– Да, да, – закивал Забалуев.

– Что ж, если так…

– Послушай, Андрэ, я не настолько кровожадна, как может рисовать тебе твое воображение, – Долгорукая улыбнулась одной из своих самых обворожительных и сладких улыбок. – Дела делами, а нарушать правила приличия – ни за что! Мы же все‑таки с Корфами соседи. Я сама поеду к барону пораньше, справлюсь о его здоровье. Ты же знаешь – хотя и денежки врозь, а дружба всегда остается дружбой.

– Твои бы устами, маменька… – Андрей слегка поклонился матери и вышел из гостиной, чтобы сообщить Лизе о достигнутой договоренности.

Лиза ждала его с нетерпением и вместе с тем в успехе этого заступничества сомневалась. Андрей уже давно жил в Петербурге отдельно, в загородном имении бывал редко, а, когда приезжал, то княгиня всегда была к нему так почтительна и с таким уважением преподносила всем его статус, представляя за главу семейства, что Андрей с легкостью принимал ее тонкую игру за действительность. Лиза же маменьку хорошо изучила и понимала, кто настоящий хозяин в этом доме и кто распоряжается ее судьбой и будущим. И, несмотря на всю усталость и обиду за разрушенные мечты, ей очень хотелось досадить маменьке, и она придумала одеть к выходу одно из своих старых платьев, давно висевших в дальнем углу гардероба.

– Ты с ума сошла? – растерялась Соня, которая зашла к сестре в тот момент, когда Лиза примеряла знакомое платье. – Это же с похорон отца, маменька будет расстроена.

– Буду рада, – ничуть не смутилась Лиза. – Если у меня траур, так пусть его почувствуют все.

– Хочешь навлечь на себя беду?

– Все беды уже пришли, Соня. Владимир меня предал, моим мужем станет омерзительный старик, маменька равнодушна к моим страданиям… Как ты думаешь, какая шляпка больше подойдет к этому платью?

– Вот эта, – машинально выбрала Соня.

– Пожалуй, ты права, – Лиза примерила шляпку и посмотрелась в зеркало. – Андрей обещал мне уговорить маман отложить свадьбу до того момента, когда я буду готова. А, быть может, я никогда не буду готова – и тогда мне вообще не придется выходить замуж за этого сатира!

– Андрюша сможет повлиять на маман. Он – единственный, к чьему мнению она прислушивается.

– Какая ты еще маленькая, Соня, – с грустью покачала головой Лиза. – Но дай‑то Бог!..

– Лиза, можно к тебе? – Андрей снова появился на пороге ее комнаты. – Я сейчас говорил с Андреем Платоновичем…

– И он убедил тебя не откладывать свадьбу, ведь так? – поняла Лиза.

– Он не пытался меня ни в чем убедить. Я сам понял, ты должна выйти за него замуж. Андрей Платонович будет заботиться о тебе, Лиза. Он сумеет сделать тебя счастливой.

– А я думала, что ты меня защитишь!

– От кого и от чего тебя защищать? От родной матери? От мужчины, который тебя любит? От новой, самостоятельной жизни? Лиза, открой глаза! Все желают тебе только счастья. Неужели ты сама этого не понимаешь?

– У меня уже нет желания понимать что‑либо из того, что мне предлагают, – потускнела Лиза. – Лучше займемся нарядами, маман говорила, что это ее всегда отвлекало от грустных мыслей.

Андрей пожал плечами – он по‑настоящему расстроился. Вся эта история с Владимиром была и ему неприятна. Впервые Андрей устыдился за свое поведение – все это время он вел себя, как настоящий эгоист. Андрей с удовольствием принял участие в судьбе друга, став его секундантом, взяв на себя поручение от Владимира к отцу, но, только приехав в имение и увидев несчастные глаза сестры, начал понимать, кто более всего пострадал в этой истории, казавшейся ему сугубо мужским делом.

Андрей приятельствовал с Корфом, но Владимир все же всегда оставался достаточно закрытым даже для близких людей. Андрей знал, что особой душевности не было и между самими Корфами, и поэтому никак не мог предположить, что Лиза будет когда‑либо испытывать к своенравному и порой заносчивому Владимиру столь глубокие, искренние чувства. Договор об их женитьбе между своим отцом и старым бароном он воспринимал, как само собой разумеющееся, и не считал, что в этом для Лизы есть нечто большее, чем просто приятные обязательства, основанные на соседстве и добром знакомстве их семей.

Любовь Лизы к Владимиру стала для Андрея открытием и причиной серьезных переживаний, о которых он с сестрой даже не заговаривал. Андрей чувствовал свою вину перед ней и стал принимать активное участие в судьбе Лизы – и из сострадания, и из желания искупить свое прежнее равнодушие. И, даже если Андрей и не верил во всем Забалуеву, – он хотел ему верить и был бы рад скорейшему венчанию Лизы, чтобы она могла утешиться в своем горе, которое он до сих пор не принимал всерьез.

– Не желаете полюбопытствовать на наших красавиц? – отвлекла его от грустных дум Татьяна.

Она несла в комнату к Лизе отглаженные платья, которые девушки, предполагалось, должны надеть к спектаклю у Корфов.

– Как ты думаешь, Таня, она успокоится? – спросил Андрей.

– Не могу сказать, что Мария Алексеевна женщина злопамятная, но память у нее крепкая.

– Да нет же, я о Лизе.

– Обещать не стану – уж больно Лизавета Петровна по Владимиру Ивановичу убивалась. И гадала, и письма порывалась писать. Стихи, что он ей подарил, наизусть знала.

– Проглядел я сестру, Татьяна, – развел руками Андрей. – Не успел понять, когда она выросла и обрела способность на серьезные чувства.

– А много ли вы вокруг себя замечаете?

– Что ты хочешь этим сказать? – не понял Андрей.

– Ничего, барин, – Татьяна отвела глаза в сторону и позвала еще раз: – Мы сейчас примеряемся, вы поднимитесь, скажите слово – хороши ли девушки получились. Я так старалась – кружева крахмалила, юбки поддувала.

– Приду, – кивнул Андрей. – Через пять минут.

Переодевшись для вечера, Андрей снова зашел в комнату Лизы. Татьяна уже одела обеих сестер. Соня в новом платье крутилась перед зеркалом, любуясь на себя то справа налево, то наоборот. Татьяна не успевала поправлять складки буфов на рукавах и ленточки в бантах.

– Сонечка! В этом наряде ты станешь сенсацией сегодняшнего вечера! От женихов скоро отбоя не станет, будешь выбирать! – рассыпался Андрей в комплиментах.

– Неужели сама? Или вы с маменькой все‑таки возьметесь сделать это за меня?

– Ты не все понимаешь Соня… – Андрей замялся, он не привык говорить о любви вслух, тем более с маленькой Соней.

– Продолжай, продолжай!

– Видишь ли, в браке главное – любовь. И, если нет взаимной, то порой и одной любви хватает на двоих, если она сильная. А Забалуев любит Лизу. Он весьма достойный и богатый человек.

– Мне кажется, ты сам себя уговариваешь, что ничего страшного не происходит!

– А мне кажется, ты слишком молода, чтобы всех судить!

– А если он обидит ее?

– Если хотя бы один волосок упадет с головы Лизы, Забалуев будет иметь дело со мной!

– Туго затянула, – громко сказала Лиза Татьяне, обвязывающей ее талию широким атласным поясом.

Андрей сразу почувствовал себя неловко – он опять принялся решать судьбу сестры, как будто мечтал поскорее избавиться от того неудобства, которое создала для нее неверность Владимира.

– Ничего, Лизавета Петровна, – оптимистично сказала Татьяна. – Кавалеры любят тонкую талию. Так что терпите.

– Какие кавалеры! Я замуж выхожу.

– Замужним женщинам внимание намного важнее, чем девицам!

– Глупости говоришь! Замуж выходят, чтобы мужа любить, а не для того, чтобы с другими кокетничать.

– А коли муж староват и скучноват? Как же тогда без кавалеров?

– Ужасно не то, что Андрей Платонович стар. И пожилого человека можно полюбить всей душой… Ужасно то, что кроме отвращения я к нему ничего не испытываю.

– Лизонька, смотри, какую я тебе шляпку выбрала, – вмешалась в их разговор Соня. – Мне кажется, она чудесно подойдет к твоему платью.

– Лизонька, ты прекрасна сегодня! – поддержал ее Андрей. – Лиза… Ты не разговариваешь со мной?

– Ты обещал, что я не выйду за Андрея Платоновича!

– Я обещал, что отложу свадьбу до тех пор, пока ты не будешь готова!

– Боже мой, как я была глупа! Ждала его, надеялась на что‑то… А он дрался на дуэли из‑за другой женщины! Сонечка, ты права во всем. Владимир никогда не любил меня!

– А вот Андрей Платонович… – начал Андрей.

– Да я скорее в монастырь уйду – там мне будет спокойно!

– Что за глупости, Лиза… Ты всегда засыпаешь во время проповедей. У тебя нет причин стать монахиней.

– Но у меня нет и причин выходить замуж! – поддела брата Лиза. – Лучше я стану невестой нашего Спасителя.

– Мне кажется, даже у него не хватило бы на тебя терпения… Прости мне, Господи! Все! Пора ехать к Корфам. Спектакль отвлечет тебя от грустных мыслей.

– Идите вперед, я вас догоню. Мне нужно еще кое‑что сделать…

– Лиза…

– Я не опоздаю, честное слово.

Дождавшись, когда останется одна, Лиза подошла к столу. Она вынула из шкатулки старые письма Владимира к ней, взяла в руки подаренный им перед отъездом томик стихов Дениса Давыдова.

«Моя дорогая Лиза, читай эти стихи и всегда думай обо мне. С любовью, Владимир»…

Лиза быстро захлопнула книгу и вместе с пачкой писем, перевязанной шелковой сиреневой ленточкой – ее любимый цвет! – бросила в камин. Огонь обрадовался этому нежданному подарку, обнял душистые конверты и подлез под кожаный переплет книги. Лиза не выдержала и зарыдала.

Вдоволь наплакавшись и попрощавшись с мечтами, она утерла слезы и медленно вышла из комнаты. На улице ее встретил раздраженный Забалуев.

– Елизавета Петровна, сколько вас можно ждать! Уже и Андрей Петрович с Соней уехали, а Мария Алексеевна и того раньше, и спектакль вот‑вот начнется!

– Простите, мне нужно было кое‑что сделать, – тихо ответила на его упреки Лиза.

– Меня не интересует, что вам нужно было! Вы должны делать то, что вам велят! Не надо ставить меня в неловкое положение!

– Прошу заметить, сударь, что вы мне пока что не муж. Поэтому извольте разговаривать со мной в другом тоне.

– Я буду разговаривать с вами в том тоне, которого вы заслуживаете! – прервал ее Забалуев, пребольно схватив за локоть жесткими пальцами.

– Тогда я с вами отказываюсь разговаривать! Не смейте меня трогать! Никогда! Ах!..

Лиза не успела отвернуться – Забалуев ударил ее по лицу.

– Да как вы смеете! – воскликнула Лиза и, окинув Забалуева полным ненависти взглядом, бросилась прочь со двора.

– Лиза! Лизавета Петровна! – услышал Забалуев окрик Татьяны, побежавшей за ней следом.

«Все видела, подлая, донесет, как пить дать донесет, – понял Забалуев, – но я с тобой потом разберусь, а сейчас надо спешить – как бы самое интересное не пропустить!»

Забалуев сел в коляску и велел гнать к Корфам – да побыстрее!

* * *

А в имении уже принимали гостей. Барон устроил вечер с размахом. В саду за дворцом вдоль центральной прогулочной аллеи, присыпанной гравием и украшенной рядами античных скульптур, были расставлены витые скамейки, где восседала приглашенная уездная знать и в ожидании начала спектакля слушала концерт в исполнении камерного оркестра корфовских крепостных. Между гостями ходили слуги в ливреях на французский манер и разносили шампанское. Зеленые лужайки, освещенные по‑старинному – рожками, казались шелковистым ковром, на котором резвились два‑три прелестных пуделька, сопровождавшие своих хозяек.

Двери в зал еще не открывали, и поэтому Владимир Корф был слегка удивлен, увидев в коридоре, а не на улице, среди других гостей, княгиню Долгорукую.

– Какой сюрприз! – церемонно раскланялся с нею Владимир. – Вы пришли сказать моему отцу, что решили не отнимать у него поместье?

– Ваш отец пригласил нас на спектакль, – княгиня сделала вид, что насмешки не поняла. – Надеюсь, сударь, вы не думаете отменять его приглашение?

– Отнюдь. Я буду рад провести этот вечер с вами и вашими дочерьми. К тому же, полагаю, раз отец пригласил вас, значит, инцидент исчерпан?

– Приглашение было сделано загодя.

– Стало быть, тяжба продолжается?

– Да, – твердо сказала Долгорукая.

– Сожалею, весьма сожалею. Что еще неприятного вы можете мне рассказать? – Владимир старался держать иронично, что обычно давало ему чувство превосходства над этой напыщенной дамой с замашками сноба.

– Да, вот вам еще одна новость. Давеча состоялась помолвка моей дочери Елизаветы с Андреем Платоновичем Забалуевым, предводителем уездного дворянства.

– Мои искренние поздравления, княгиня! Весьма рад за вас, – даже если Корф и удивился, то виду не подал и тона не изменил.

– За меня? – не поняла Долгорукая.

– Конечно! Насколько мне известно, господин Забалуев – богатый и влиятельный человек. Его женитьба на вашей дочери – несомненная для вас удача. Поздравляю!

– Однако… – растерялась от его спокойствия княгиня. – Я думала, вы имели намерение сами жениться на Лизавете.

– Лиза – ангел, она заслуживает лучшего мужа, чем я.

– Не могу с вами не согласиться.

– Тогда, может быть, выпьем за грядущую свадьбу и здоровье молодых?

– Если вы настаиваете…

– Еще как настаиваю, Мария Алексеевна! Настаиваю и готов сопроводить вас в библиотеку – устал от шампанского, а там у отца всегда есть про запас что‑нибудь особенное. Прошу!

Но, как оказалось, напитки господина Корфа привлекали не только Владимира и гостей вечера. Войдя в библиотеку прежде всех, барон застал у винного столика своего управляющего. Бывшего управляющего.

– Что ты здесь делаешь? Я тебя уволил!

– Господин барон, я… – вздрогнул Шуллер и быстро поставил на столик графинчик с бренди. Карл Модестович давно пристрастился к этому редкому в здешних местах напитку и всегда подкреплял боевой дух одной‑двумя рюмочками в отсутствие барона. – Я еще не закончил все дела.

– Какие дела? У тебя нет дел в моем поместье! Пошел вон отсюда, если не хочешь, чтобы тебя тут же и арестовали!

– Иван Иванович, а вы не забыли, что мне полагается расчет? – нагло заявил Шуллер, бочком двигаясь к выходу.

– Расчет?! После всего содеянного ты еще имеешь наглость говорить о расчете? Тебе мало того, что ты у меня украл?

– Я ничего не крал!

– Вон отсюда! Иначе позову исправника, и позабочусь о том, чтобы тебя не выпускали из тюрьмы как можно дольше!

– Воля ваша! – пробормотал Модестович, прикрываясь дверью. – Но, будьте уверены, что ваши беды на этом не закончатся! Auf Wiedersehen, Herr Korf!

– Auf Wiedersehen, Herr Schuller!

– Прошу вас, княгиня! – учтиво сказал Владимир, пропуская вперед Долгорукую. – Отец… Я не ошибся, это ваш бывший управляющий? Что ему надо здесь?

– Он заблудился. Мария Алексеевна, – барон поклонился Долгорукой. – Я признателен вам за то, что откликнулись на мое приглашение.

– Искусство требует жертв, – глубокомысленно изрекла та.

– Простите, едва не опоздал! – раздался тут же голос запыхавшегося Забалуева.

– Господин Забалуев! – обернулся к нему Владимир. – Вы один? А где же ваша невеста?

– Елизавета Петровна не приедет.

– Почему?

– Она плохо себя чувствует, – уклончиво ответил Забалуев.

– С утра была здорова, – удивилась Долгорукая и добавила. – Впрочем, это к лучшему.

– Полностью с вами согласен, – кивнул Забалуев.

– Но это не помешает мне поздравить вас с помолвкой! – надменно сказал Владимир. – Нам следует поднять бокалы за счастливую пару.

– Да‑да! – поддержал его барон. – И, кроме того, я предлагаю на этот вечер забыть о разногласиях. В память о былой дружбе наших семей.

– Это было давно, – недобро скривилась Долгорукая.

– Так давайте притворимся, что мы все еще друзья. Хотя бы на этот вечер, – улыбнулся барон.

– Пусть будет так, – согласилась княгиня.

– Вот и славно! Пора поднять бокалы! Сударыня, что вы предпочитаете? Бургундское, шабли, а может, бренди?

– Пожалуй, бургундского.

– Мне тоже.

– И я, пожалуй, тоже выпью бургундского, – решил Владимир. – Вам, отец?

– Бренди, как обычно. Господа! Я поднимаю этот бокал за здоровье господина Забалуева и его невесты, очаровательной Елизаветы Петровны.

– И за успех сегодняшнего спектакля, дражайший Иван Иванович! За вас! – ответно поднял свой бокал Забалуев.

Потом все направились в театр. Большинство гостей уже сидели в своих ложах на балконе, полукругом опоясывающем партер, где были расставлены декорации, весьма достоверно изображавшие улочки Вероны.

Ложа Корфа – первая слева от партера. Проходя на свое место, барон негромко сказал сыну:

– Не ожидал тебя здесь увидеть.

– А я так просто горю желанием увидеть ту, ради которой вы готовы лишить наследства родного сына.

– Она делает меня счастливым.

– И вы полагаете, что этого достаточно, чтобы переписать завещание в ее пользу?

– Да.

– Признаться, я надеялся, что решение было принято в запале, и что вы передумаете…

– Я не передумал, – тон барона был настолько категоричен, что Владимир решил более эту тему не развивать.

Он сел в кресло чуть позади отца и весь обратился в слух. На сцене заговорили о Джульетте – леди Капулетти и кормилица.

– Кормилица… Скорее, где Джульетта?

– Клянусь былой невинностью, звала. Джульетта, где ты? Что за непоседа! Куда девалась ярочка моя?..

А «Джульетта» готовилась к выходу. Анна очень волновалась. Утром после возвращения из Петербурга она пришла проведать старого Корфа и призналась ему, что прослушивание не состоялось. Анна умолчала об истинных причинах, помешавших состояться ее встрече с Оболенским. Она сослалась на скверные столичные дороги и боялась поднять на барона глаза. Но Иван Иванович принял ее сдержанность за усталость и переживание. И Анна действительно чувствовала себя неловко – барон так надеялся на эту встречу, которая, наверное, состоялась бы, если бы…

Если бы они с Михаилом не увлеклись репетицией… Если бы не смотрели друг другу так долго и нежно в глаза, если бы не это неожиданное объятие и поцелуй… Их первый поцелуй…

– Не переживай, милая, – ласково сказал ей Корф. – Сыграешь сегодня Джульетту, а я приглашу Сергея Степановича к нам. Уверен, он с удовольствием приедет на пару дней – проветриться от суеты столичной жизни и посмотреть на тебя.

И вот теперь Анна мечтала только об одном – сыграть так, чтобы доставить Корфу радость своим искусством. Она обожала своего покровителя и преклонялась перед ним. Анна ничего не замечала вокруг себя. Там впереди горели огни рампы, от которых всегда в первый миг останавливалось сердце, и в теле появлялась странная легкость, как будто душа освобождалась от своей оболочки и становилась твоим ангелом, и вела тебя за собой – туда, где свет сцены и тишина зрительного зала.

Анна не видела, как Полина прокралась к веревочным тросам, поддерживающим кулисные противовесы – мешки с песком. Как она глубоко надрезала канат, и он хрустнул. Анна даже не слышала звука упавшего за ее спиной мешка – Никита, игравший Бенволио, успел вытолкнуть ее на сцену.

– Что вы хотели? – произнесла она свою первую реплику.

– Тебя зовет мамаша, – ответила ей по тексту кормилица‑Варвара.

Анна не видела, как на финальной сцене в зал вошел Репнин. Она почти не слышала криков «Браво!» Но она обратила свое счастливое лицо к барону и с ужасом поняла, что он медленно сползает с кресла, и лицо его исковеркано страшной болью, а Владимир кричит безумным голосом:

– Да помогите же кто‑нибудь! Отцу плохо! Доктора! Ради Бога, ради Бога! Быстрее! – Владимир склонился над отцом и попытался приподнять его.

Но тело барона как‑то неожиданно отяжелело и стало неподъемным. Его лицо побагровело, рот свело судорогой.

Гости растерянно молчали, замерев на своих местах, а по балкону побежал человек, сидевший в третьем ряду в ложе с противоположной стороны, – доктор Штерн.

– Отец, что с вами? Папа, вы слышите меня? Доктор Штерн, доктор Штерн! Ради Бога, ради Бога, быстрее! Папа! Папа!

– Позовите слуг, – велел доктор Штерн, наконец, оказавшийся рядом. – Понадобятся два человека – мы должны осторожно перенести барона.

– Я сам отнесу отца, – Владимир хотел оттеснить доктора, но тот властным движением руки остановил его.

– Мы должны быть очень осторожны. Один вы не справитесь, Владимир. Позовите слуг!

Но на помощь уже бежали Никита и Григорий. По команде Штерна они подняли барона, стараясь держать его голову выше тела, и плавно понесли из зала в жилую часть особняка.

– Никита! Не спеши! Полегче, Григорий! – умолял их Владимир.

– Что с ним? Это сердечный приступ? – враз охрипшим и каким‑то чужим голосом спросила Анна, когда доктор Штерн проходил мимо нее.

– Сейчас я ничего не могу сказать. Мне нужно осмотреть его в более спокойной обстановке.

– Можно я пойду с вами?

– Оставайтесь здесь! – отрезал услышавший ее Владимир.

– Я умоляю вас, можно я буду с ним?! – настаивала Анна. – Я могу помочь!

– Ты можешь помочь только одним – не мешай нам!

– Успокойтесь, господа! – доктор Штерн веско положил Владимиру руку на плечо. – Никто не войдет к барону, пока я его не осмотрю.

Когда барона вынесли из зала, озадаченные и встревоженные гости начали расходиться. И их уход скорее напоминал бегство – в полной тишине, оглядываясь по сторонам и с заметной поспешностью.

– Аня… – позвал Ренин.

– Миша! Ты… вы здесь!.. Как, почему?!

– Вам надо успокоиться, – Репнин взял Анну под руку. – Давайте уйдем отсюда. Мы подождем в библиотеке.

Барона между тем отнесли в спальню. Штерн велел открыть окно, и свежий вечерний воздух возымел свое благотворное действие – барон открыл глаза.

– Что со мной? – слабым, бесцветным голосом спросил он.

– Похоже, у вас опять сердечный приступ, – сказал Штерн, с трудом нащупывая точку пульса на его руке. – Хотя я до конца не уверен. Очень странные симптомы.

– Бог с ними, с симптомами… Володя… Где Володя?

– Володя ждет в кабинете. Примите лекарство, Иван Иванович. Вам нужен покой.

– Илья Петрович, не лукавь, – закашлялся барон. – У меня впереди – целая вечность покоя. Позови Володю. Я должен поговорить с ним.

– Потом.

– Потом будет поздно. Ты же знаешь. Я должен поговорить с сыном.

Штерн покачал головой, но не решился перечить умирающему. Он вышел и вызвал из кабинета Владимира.

– Как он? – бросился к нему тот.

– Отец хочет вас видеть.

– Он так плох?

– Владимир, не спрашивайте меня ни о чем. Но вам, я думаю, стоит поторопиться.

После этих слов лицо Владимира побелело, и он опрометью бросился прочь из кабинета.

– Отец! – Корф упал на колени перед постелью, на которую возложили отца, и замер, боясь посмотреть на него.

– Володя… Ты вдруг оробел? Еще утром помнится, дерзил мне.

– Я должен был держать себя в руках, прости меня.

– Я в молодости тоже был вспыльчив и упрям… – барон слабой рукой указал на стену напротив постели.

– Мои медали… – разглядел Владимир.

– Ты удивлен? А ведь я храню… Трофейное оружие на стене – все, что ты мне присылал.

– Я хотел, чтобы ты всегда гордился мной!

– А я всегда гордился тобой. Жаль, что редко говорил тебе об этом. Мы оба с тобой умеем скрывать свои чувства, не правда ли?

– Почему нам понадобилось столько лет, чтобы сказать друг другу эти слова, папа?

– Володя, лет десять назад я пытался поговорить с тобой о том, что было очень важным для меня. Но именно в тот день ты изрезал мое любимое кресло ножом для бумаги! Ты помнишь это, негодный мальчишка? А потом два часа стоял в углу, обиженный на весь свет!

Владимир улыбнулся сквозь слезы.

– Вот видишь, а я уже начал забывать, как это прекрасно – посмеяться вместе с сыном. Помни об этом, когда меня не станет. И – Анну, Анну позови!..

Владимир хотел ответить, но понял, что отец снова потерял сознание и выбежал из спальной звать доктора.

Штерн разговаривал в библиотеке с Анной.

– Илья Петрович, как он?

– Мне жаль огорчать вас…

– Но что с ним?

– Я еще пока не готов поставить окончательный диагноз. Странные шумы в сердце и легких, ритм неровный, одышка слишком сильная, спазмы… Нет, я не готов сказать вам что‑то определенное, я прежде никогда с подобным не сталкивался… – покачал головой Штерн.

– Но ведь он поправится?

– Я… не знаю.

– Анна! – Репнин едва успел подхватить ее под руки. – Илья Петрович!

– Дайте ей выпить. У барона всегда был прекрасный бренди, – тихо сказал доктор. – Да и нам двоим налейте – не помешает.

Репнин тотчас бросился наливать – глоток Анне, чуть больше в бокалы для себя и Штерна.

– Пейте, дитя мое… – ласково попросил Штерн Анну. – Это вас успокоит.

Но выпить не успели – в библиотеку вбежал Владимир.

– Скорее, доктор! Отцу хуже… – Владимир повернулся уйти за доктором, но потом вспомнил и обернулся к Анне. – Он звал тебя. Я не мог не сказать…

Когда Анна вошла в спальню Корфа, барону снова, кажется, полегчало.

– Иван Иванович… – Анна присела к нему на кровать и припала к его руке.

– Чего ты испугалась? Не видела, как люди кашляют? Я – старый солдат, бывал в переплетах и похуже.

– Доктор говорит другое.

– К черту доктора… Не будем о моей болезни. Мне уже лучше.

– В самом деле?!

– Аннушка, я должен тебе сказать – как ты была хороша сегодня на сцене! Как блестели твои глаза… Вот настоящее лекарство для меня. Ты станешь великой актрисой! Тебя ждут лучшие подмостки мира… Джульетта… Офелия… Сколько прекрасных ролей ты сыграешь…

– Не стоит сейчас об этом!

– Стоит! Ты стоишь этого! Тебя будут осыпать цветами. Представь только – роскошные букеты, поклонники… Ах, сколько у тебя будет поклонников! С твоим талантом и красотой!

– Мне толпы щеголей ни к чему. Когда вы на меня смотрите из зала, ей‑Богу, мне хочется играть во сто крат лучше. Только для вас.

– Скоро ты будешь думать совсем по‑другому. Почувствуешь успех, обожание публики, вкус славы… Все изменится.

– Всем, что у меня есть, и всем, что у меня будет, я обязана только вам, дядюшка. Это не изменится никогда. Помните, вы говорили, что мечтаете увидеть Европу по‑настоящему, а не из седла старой военной клячи? Иван Иванович! Скоро и ваша мечта исполнится, когда мы будем с труппой путешествовать по разным странам! Вы будете сидеть на самых лучших местах, в самых лучших театрах Европы. И я всегда буду искать глазами среди зрителей ваше лицо. И всегда буду играть для вас, прежде всего – для вас.

– Конечно, моя девочка. А я всегда буду радоваться твоему успеху… Я всегда буду рядом с тобой. Где бы ты ни была… Володя, – барон обвел глазами спальню. Владимир тут же подошел к отцу. – Обещай при Анне, что не оставишь… Что позаботишься о ней… Освободи ее. Володя, обещай мне! Обещай… Рука барона, которую держал Владимир, вдруг упала. Доктор Штерн тут же подхватил ее и снова попытался нащупать пульс. Потом он приложил трубочку к груди Корфа, приоткрыл веки, проверяя подвижность глазного яблока. И, наконец, поднес ко рту барона небольшое зеркальце. Последовательно и очень серьезно проделав все эти манипуляции, доктор Штерн, наконец, повернулся к Владимиру и тихо сказал:

– Иван Иванович умер…

– Нет! Нет!!! – закричала Анна и лишилась чувств.