В стенах Ватопеда

Т ак было и в этот раз. Вновь мы ощутили невидимую помощь Святогорской Игуменьи, когда неожиданно встреченный нами грек-рабочий отправил нас в совершенно неопределенном направлении. Пошли-то мы, можно сказать, наобум, в темноту. И — о чудо! — вышли прямо на полицейский домик! Громко скрипнула входная дверь… Неожиданно увидев перед собой двух мокрых бородачей, полицейские, похоже, не на шутку перепугались. Они никак не ожидали, что холодной дождливой ночью, когда не видно даже своей вытянутой руки, их может кто-нибудь побеспокоить. Лица их вытянулись от неожиданности, а глаза сделались совсем круглыми. Молча они смотрели на нас с таким ужасом, словно видели привидение. Взгляд одного из них вдруг метнулся к столу, на котором лежал ремень с кобурой, но отец дьякон предупредил это движение и спокойным голосом обратился к нему по-английски:

— Не могли бы вы позвонить в монастырь и попросить открыть нам ворота. Мы — паломники из России. Заблудились в горах. Помогите нам.

Облегченно выдохнув, полицейские заулыбались, а заметив, что мы насквозь промокли, любезно предложили нам выпить по чашечке кофе. Пока один из них варил кофе на какой-то спиртовке, другой вел по телефону переговоры с монастырем… А в это время отставший от нас Антон брел еще где-то по темной тропе среди кустарников и каких-то вьющихся растений. Мы, конечно, начали уже волноваться за него. А вдруг он заблудится в темноте и уйдет совсем по другой дороге неизвестно куда! Заранее решили: как только откроют ворота, оставим вещи — и один из нас отправится с фонарем встречать его.

И вот мы подходим к только что открытым по нашей просьбе воротам и видим: Антон уже ждет нас там и широко улыбается. Царица Небесная вывела его прямо к надвратной башне монастыря. Действительно, это воспринималось как чудо, потому что найти монастырь было практически невозможно, а вот заблудиться в темноте не составляло никакого труда. Представьте же теперь изумление Антона, когда он подходил к башне, прекрасно понимая, что ворота должны быть обязательно закрыты. И вдруг на его глазах они… стали открываться! Воспринималось это как нечто невероятное, как настоящее чудо! Правда, это второе чудо мы устроили с помощью телефонного звонка. И все же во всем нашем ночном приключении ясно ощущалась помощь Пречистой Владычицы!

Когда мы вошли под арку, оказалось, что в громадной башне — невероятно длинный проход, а в конце — еще одни ворота. И, конечно, можно было бы стучать в них до скончания века… ну, до утра — уж точно. Без телефонного звонка мы бы в монастырь, безусловно, не попали.

Надо сказать, что такой жесткий распорядок в афонских монастырях вовсе не случаен. Монахам надо хотя бы 2–3 часа отдохнуть перед службой, ведь они молятся всю ночь напролет, а после окончания службы и краткого отдыха идут на послушания. Мы же (нам было очень стыдно) пришли в третьем часу ночи будить монастырь…

По законам братской любви

Но вы бы видели, с какой любовью нас приняли! Ни малейшего намека на то, что мы не ко времени. Казалось бы, по-человечески, реакция должна была быть такой: «Мы вас, конечно, примем, куда денешься?! Но как же вы некстати!.. Сейчас этим полуночным паломникам надо еду разогреть, накрыть на стол, накормить. И это — в то время, когда можно было бы спокойно помолиться у себя в келье и лечь отдыхать...»

Ничего подобного! С какой улыбкой, с какой добротой встречал нас гостинник! Да-да! Он встречал нас так, будто никаких иных забот у него больше не было, — только нас накормить и разместить, а потом — отдыхай в свое удовольствие. Как же велико было наше удивление, когда наутро мы увидели его в алтаре и поняли, что он был чередным служащим иеромонахом, а значит, до нашего прихода отслужил уже вечерню с повечерием и после того, как нас устроил, должен был еще готовиться к служению литургии. Почти всю ночь он возился с нами, чтобы удобно разместить, накормить и обсушить с дороги, ведь мы пришли совершенно мокрыми. Ясно, что этой ночью спать ему не пришлось. Такое проявление братской любви «сразило нас наповал».

Заранее, пока мы ели, нам в келье растопили чугунную печку, чтобы можно было развесить и просушить насквозь промокшие вещи. На кроватях нас ждали белоснежные простыни, на подушках — чистые полотенца, и пара тапочек под кроватью. Но в еще большее изумление мы пришли, когда узнали, что гостеприимный монах — гостинник афонского греческого монастыря — природный француз! Поистине «Бог нелицеприятен, но во всяком народе боящийся Его и поступающий по правде приятен Ему» (Деян. 10, 34–35). Кроме него, среди братии Ватопеда, как выяснилось, были и другие европейцы — бывшие католики и протестанты.

Несколько поленьев, брошенных в чугунную печку, раскалили изогнутую железную трубу, которая выходила в маленькое оконце под самой крышей. Наша келья в древней неприступной монастырской стене, ветер и дождь за окном, шум волн, опрокидывающихся на невидимый во тьме берег, желтый свет керосиновой лампы и охапка сучьев у печки — все это невольно переносило нас в другое время и другое пространство. Казалось, что времени уже нет, наверное, оно остановилось, и неизвестно, какой теперь век за окном… Как смогли, мы развесили у печки сырую одежду и мгновенно уснули.

Святыни Афона

Из-за дождя в Ватопеде пришлось задержаться на целых два дня, хотя перед отъездом мы хотели успеть побывать еще и в сербском монастыре Хиландар, а может быть, и в Эсфигмене. Но, как всегда, невидимая рука в который уже раз меняла все наши планы — и слава Богу! Мы это поняли по приезде на Афон довольно скоро. Строить здесь какие-либо планы совершенно бесполезно! Еще только собираясь отправиться в Грецию, мы тоже выработали свой план, и я даже нарисовал, на основе карты полуострова, схему со стрелка­ми и номерами, означающими очередность посещения монастырей. Однако уже через неделю стало очевидно: все эти труды были тщетны. Никаких планов, никаких схем! Игумения Афонская всё устраивает Сама, причем совершенно иначе, чем планирует человек, но главное, — намного лучше, чем он мог себе это представить. На Афоне, если кто-либо хочет что-то предпринять, он должен только молиться: «Матерь Божия, устрой всё так, как Ты Сама сочтешь нужным и полезным». И Пречистая непременно покажет: что нужно делать и в какой последовательности. Вот почему и на сей раз мы доверчиво подчинились изменившимся обстоятельствам, нимало не переживая из-за вызванной дождем неожиданной перемены наших планов.

Эти два дня мы провели в Ватопеде не зря: здесь семь чудо­творных икон (например, «Всецарица»), ковчег с главой святителя Иоанна Златоуста, на голых костях которой сохранилось, как живое, лишь его ухо, а кроме того, — часть невыразимо благоухающего пояса Богоро­ди­цы, сплетенного Ее собственными руками 2000 лет тому назад. Он был сделан из некрашеной шерс­ти и первоначально не имел никаких украшений. Лишь после исцеления, полученного от него греческой царицей Зоей в Х веке, она сама благо­говейно украсила скромный поясок Бого­матери тончайшей золотой вышивкой. Палом­ни­кам открывают удлиненный ларец, в котором находится 30-сантиметровый кусочек этого тонко­го (шириной лишь в два сантиметра) пояска, и ни на что не похожее неземное благо­уха­ние заставляет их вздрогнуть от изумления. Этот запах уже не спутать ни с каким другим.

Другое, не меньшее потрясение испытывает едва ли не каждый, кто видит главу Великого Учителя Православной Церкви, Вселенского Патриарха и архиепископа града Константинополя Иоанна Златоуста. Ее вынесли для поклонения паломникам вместе с главами других святых и поставили ковчежцы с мощами на специальном столике в Благовещенском соборе. Мы уже привыкли за время своего паломничества по Афону видеть многие мощи разных святых. У некоторых, как, например, у Иоанна Русского, полностью сохранились кожные покровы. Его рука, хранящаяся в Пантелеимоновом монастыре, так же, как и правая рука Иоанна Крестителя из монастыря Дионисиат, удивляет всех своим нетлением. А ведь сколько веков прошло! Монах, который нам показывал мощи в русском монастыре, неожиданно взял мою руку и, сжав указательный и средний пальцы, надавил ими на кисть руки св. Иоанна Русского. Я почувствовал своими пальцами теплую, а не холодную, как у покойников (не раз я им вкладывал в руки «разрешительную молитву»), пружинистую плоть руки святого. Но в то же время не раз мы прикладывались к мощам великих святых, у которых мягкие ткани истлели и, таким образом, мощами считались только их кости, от которых многие больные паломники и раньше получали, и сейчас получают исцеления.

Глава Иоанна Златоуста хранится в серебряном ковчеге шарообразной формы, который дивно украшен сканными золотыми узорами и драгоценными камнями. Сверху, как и у многих подобных ковчегов, открывается маленькая овальная дверца, через которую видны кости черепа святого. По очереди мы приложились, с земными поклонами, к черепу святителя, а затем греческий монах, который вынес нам мощи, взял ковчег с главой в руки и открыл еще одну, боковую, дверцу. Ее мы сначала даже не заметили. И тут я испытал одно из самых больших потрясений в моей жизни. Сам не знаю, почему это зрелище произвело на меня столь сильное впечатление, но я внезапно почувствовал такой сверхъестественный восторг и благоговение одновременно, что это состояние, пожалуй, можно было бы назвать даже экстатическим. Благодать Божия сильнейшей волной радостного удивления всколых­нула всю мою душу в тот самый момент, когда я увидел в боковом окошке совершенно нетленное ухо Иоанна Златоуста. Оно непонятным образом держалось на голых костях черепа, причем, кроме этого уха, на главе святителя не осталось ни одного фрагмента кожного покрова. Ощущение было таким сильным, что я, как мне показалось, вот-вот захлебнусь волной этого восторга. Но почему же нетлен­ным сохранилось только одно ухо? Возможно, ответ на этот вопрос заклю­чен в житии святителя. Однажды его келейник, Прокл, увидел в кабинете Патриарха через дверную щель неизвестного благообразного старца, который, стоя за спиной Златоуста, что-то говорил ему на ухо. Так повторялось несколько ночей подряд. Святитель в то время работал над толкованием посла­ний апостола Павла. Однако по временам Златоуста смущала мысль: угоден ли Богу его труд? Правильно ли он понимает смысл некоторых не вполне ясных для большинства людей мест апостольских писаний? Когда же Прокл уже не мог больше удерживать своего любопытства, он решился спросить Патриарха — кто же он, этот почтенный старец, непонятным образом проника­ющий в кабинет святителя и так же таинственно исчезающий? Златоуст с удивле­нием ответил, что ночами, когда он работал над рукописью, к нему никто не входил. Присмотревшись к иконе, висевшей над столом Патриарха, Прокл отметил удивительное сходство между ликом, изображенным на иконе, и таинственным старцем. Это была икона перво­верхов­ного апостола Павла. Иоанн Златоуст понял тогда, что явлением апостола Господь удостоверил богоугодность этого труда. Судя по всему, именно то самое ухо, к которому в видении неоднократно наклонялся апостол Павел, как бы подсказывая святителю — что он, апостол, имел в виду в том или другом месте своего послания, и сохранилось нетленным на голом черепе в подтверждение действительности древнего чуда.

Много святынь на Афоне. Мы прикладывались к нетленной стопе праведной Анны, матери пресвятой Богородицы, к которой обращаются бесплодные супруги с молитвой о рождении ребенка. Видели и результаты их молитв: множество фотографий новорожденных, которые привезли с собою в скит счастливые отцы, получившие здесь помощь в исцелении от бесплодия. С благоговейным страхом прикладывались мы к полутораметровой Иверской иконе Пресвятой Богоро­дицы. На Ее подбородке неровной «лепешкой» застыла корка побуревшей крови, много веков тому назад истекшей из раны от копья. Видна она очень отчетливо и ничем не отличается от толстой кровяной корки на ране любого человека. Созерцание этого чуда оставляет совершенно неизгладимое впечатление. Видели мы и нетленную стопу Андрея Первозванного, а затем и нетленную десницу Иоанна Предтечи — ту самую руку, которая касалась головы Спасителя мира, погружая Его в Иорданские воды.

Трудно и даже невоз­мож­но перечислить все афонские святыни, которые мы видели и к которым смогли прило­житься за время нашего паломничества. Невозможно передать и чувство присутствия благо­дати Божией, изливающейся, словно из источника, от святых мощей и чудотворных икон. Но если вы подойдете к этим святыням как туристы — вы ничего не унесете с собой и ничего не почувствуете. Посм о трите на них и поохаете: «Какой изящный ковчег у мощей! Взгляните, как чудесно написана эта икона! Неужели 8-й век? Ах-ах, какая сохранность!»Но через несколько дней вы обо всём этом забудете и уедете с Афона такими же, какими сюда приехали. Если же вы действительно хотите понять: что такое на самом деле чудотворная икона — тогда начните перед ней молиться. Молитесь просто, без словесных хитросплетений и всякой риторики, своими словами. Молитесь о том, о чем у вас болит сердце: об избавлении от греховных привычек, с которыми вы не можете справиться сами, о вразумлении в сложных обстоятельствах, о защите от злобы враждебных к вам людей, о помощи родным и близким, об исцелении болезней и обо всем том, что подскажет сердце и ваша совесть. Молитесь, как хотите! Только молитесь! И тогда вы поймете — что значит чудотворная икона. Это невозможно описать словами — это надо почувствовать. Тот духовный орган, которым душа человека чувствует благодать, даст вам знать о ее присутствии. Божественная сила, изливаясь через святыню и пронизывая насквозь душу и тело, омоет вас подобно речным струям, из которых человек никогда не выходит прежним. После такого паломничества люди меняются и становятся хотя бы немного лучше.

Осужденная рука

Во внешнем притворе (н а ртексе) соборного храма, рядом с левым его приделом, посвященном св. Димитрию Солунскому, монах-англичанин, который нёс послушание экскурсо­вода, показал нам фреску с изображением иконы «Закланная». На щеке Богородицы хорошо было заметно отверстие от удара острым предметом. Выпавший при ударе кусо­­чек штукатурки оставил в стене довольно глубокую ямку. Рана изнутри белела известко­й, сильно выделяясь на фоне темных красок лика Пречистой. Вокруг раны была отчетливо видна запекшаяся кровь. Экскурсовод, облаченный в рясу и обычную афонскую камилавку, поведал нам о том, почему икона получила такое странное название — «За­кланная».

Это было в XIV веке. Жил в то время в Ватопедском монастыре иеродиакон, который нес послушание экклесиарха. Одна из его обязанностей — зажигать лампады перед иконами и убираться в храме. Нередко он задерживался в соборе и приходил в трапезную, когда все братья уже отобедали. Но однажды, когда он задержался чересчур сильно, трапезарь сурово сказал ему:

— Некогда нам с тобой возиться! Ты всегда опаздываешь на трапезу. Приходи, когда все приходят, вместе с братией.

Обиженный, экклесиарх вышел из трапезной голодным и направился в церковь. В притворе его взгляд упал на большую икону Богородицы, перед которой он всегда зажигал лампаду.

— Столько лет я служу тебе, — сказал с гневом монах, обращаясь к Богородице, — а Ты даже не помогла мне, когда, как собаку, меня выгнали из трапезной.

В ярости он схватил нож и всадил его прямо в изображение лика Пречистой. Тут же из отверстия в штукатурке хлынула потоком кровь. Пораженный ужасом, монах упал перед иконой и зарыдал в отчаянии. Он сразу же осознал — что натворил, но подняться с пола уже не смог. Его тело сковал паралич. Найдя экклесиарха плачущим перед иконой, братья хотели унести его в келью, но иеродиакон поведал им обо всем, что с ним произошло, и попросил оставить у иконы.

— Не уйду отсюда, — сказал расслабленный, — пока не получу прощения.

Его усадили в стасидию напротив окровавленной фрески, и три года он со слезами молился здесь, испрашивая прощения за свою дерзость и нетерпение. По прошествии трех лет Пречистая явилась во сне игумену Ватопедской обители и сказала, что экклесиарх прощен и что Она исцелит его от паралича, однако рука, нанесшая удар, будет осуждена до второго славного пришествия Христа Спасителя. Иеродиакон, действительно, исцелился и всю оставшуюся жизнь провел в страхе Божием, смирении и благоговении. Когда же через три года после смерти экклесиарха, по афонскому обычаю, откопали его останки, то все были поражены увиденным. От его истлевшего тела остались в могиле одни лишь белые кости, но правая рука, нанесшая удар ножом, сохранилась целой и черной, как уголь. Братья поняли, что исполнились слова Божией Матери, и взяли черную нетленную руку экклесиарха в память об этом удивительном наказании за его дерзость для вразумления молодым монахам. Эта черная рука до сих пор хранится в Ватопеде, хотя показывают ее теперь не всем. Причина тому — наши соотечественники. Как оказалось, многочисленные русские паломники, которые в конце XIX — начале ХХ веков часто посещали Ватопедский монас­тырь, тайком, когда не видели греки, отщипывали и отламывали кусочки ссохшихся тканей и костей от черной нетленной руки, считая ее святыми мощами. Когда же некоторых из паломников ловили за этим неблаговидным занятием и пытались им объяснить, что мощи — вовсе не святые, они, ничего не понимая по-гречески, только краснели и смущенно просили прощения за свой поступок. В результате рука имеет ныне весьма потрепанный вид. За это воровство, правда, один русский батюшка поплатился весьма жестоко. Решив заполучить частицу, как он полагал, мощей афонского подвижника (иначе зачем бы их выставили на обозрение в притворе?), священник, не найдя ничего острого, чем он мог бы отделить себе частицу, взял руку, да и откусил от нее фалангу. Конец его был трагичным. В тот же день бедняга скончался.

В соборе Ватопедского монастыря

Когда мы вошли в Благовещенский собор монастыря, на почетном месте, на аналое под резной сенью лежала хорошо известная нам по спискам икона «Всецарица». Ее изображения имеются теперь уже во многих московских храмах. Несмотря на то, что эта небольшая аналойная23икона была написана в XVII веке, сохранилась она на удивление хорошо и казалась только вчера написанной. Ватопедские монахи рассказали, что многие паломники из разных стран мира в настоящее время получают от этой иконы исцеления. И особенно часто — братья говорили об этом с особым удовольствием — сообщения об исцеленных от рака людях, молившихся о помощи перед «Всецарицей», приходят из России. Вероятно, они хотели тем самым подчеркнуть ту особую духовную связь между Афоном и Россией, которая, несмотря ни на какие испытания, сохранилась до сего дня.

В соборе вот-вот должна была начаться воскресная служба. Дивно пахло медовым воском и ладаном. На хоросе и в паникадиле благоухали толстые метровые свечи. Мрамор­ное пространство храма неслышно пересек экклесиарх в мантии с черным шестом в руках. Он подошел к местному ряду иконостаса и начал одну за другой зажигать лампады у икон. Без шеста с кованым крюком на конце сделать это невозможно, потому что лампады в греческих церквах висят значительно выше, чем в русских. Располагаются они непосредственно над иконой, вероятно, для того, чтобы не заслонять собою изображение. Но рукой, конечно, до них уже не дотянуться. Монах ловко поддел крюком кольцо, от которого расхо­дятся цепочки, удерживающие лампаду, снял ее с кронштейна и поставил шест с лампадой на пол. Затем, прижимая шест с висящей на уровне груди лампадой к правому боку локтем, экклесиарх двумя руками очистил от нагара фитиль, долил оливкового масла и снова повесил уже зажженную лампаду на крон­штейн. Его движения были так точны и красивы, что даже простое наблюдение за ними доставляло удовольствие и умиротворяло душу. С каждой зажженной лампадой в храме заметно прибавлялось света, поскольку язычки пламени в них были значительно больше, чем мы привыкли видеть в российских церквах. Различная величина пламени объяснялась разным устройством поплавков, а те, в свою очередь, отличались из-за разной вязкости масел, употребляемых для лампад. В Греции повсюду используется только натуральное оливковое масло. А для того чтобы фитиль хорошо его тянул, между огоньком и поверх­ностью масла расстояние должно быть минимальным, т. к. высокая вязкость натураль­ного масла не позволяет ему подниматься высоко вверх. Вот почему греческий фитиль, торчащий из дырочки в тонкой жестяной пластинке, просто плавает на поверхности масла, удерживаясь на ней кусочками пробки. Таким образом, огонек лампады и масло отделены друг от друга лишь тончайшей жестяной пластинкой. А для того чтобы фитилек хорошо держался и не проваливался вниз, он должен быть достаточно вы­двинут. Его-то высота и диктует высоту пламени. И всё это плавающее на поверхности масла устройство называется поплавком. Его название перешло и к нам, в Россию, хотя наши современные «поплавки» не плавают вовсе, а висят неподвижно на краях лампадного стаканчика. Единственное неудобство греческих поплавков — пожаро­опасность, т.к. огонь находится слишком близко от поверхности масла…

К началу службы приехал какой-то греческий архиерей и поразил нас необычным крестным знамением, которым сам себя осенял. Опуская руку ото лба вниз, архиерей касался не живота, а правой коленки, и лишь затем — правого и левого плеча. Для того чтобы дотянуться до колена, ему приходилось каждый раз немного сгибаться, но зато крест полу­чался почти в полный рост человека. Через несколько лет, в одной из переведенных с гречес­кого языка книг об афонских подвижниках, я встретил эпизод, в котором старец советовал духовному сыну-монаху креститься именно таким образом. Но не менее этого нас на Афоне не раз удивляла прямо противоположная привычка: некоторые монахи крестились очень небрежно, совершая перед лицом какое-то странное помахивание рукой, едва напоми­на­ющее крест. Однако мы в то же время отметили здесь очень смиренную манеру приветствовать кого бы то ни было. Все, начиная с игумена монастыря и включая простого послушника, стараются первыми просить благословения у любого встречного, говоря: «Эвлогитэ» (благословите). Встречным может оказаться и погонщик мулов, и мирской паломник, и наемный монастыр­ский рабочий, которые отвечают на это приветствие: «О Кириос» (Бог благословит), не зная, что перед ними игумен или иеромонах, поскольку те ничем не отличаются от всех остальных монахов. Иерей­ские кресты греки надевают только на службу, да и то лишь в самых торжественных случаях, а чаще всего служат без крестов.

Нас с отцом дьяконом, как гостей в священном сане (к гостям здесь — особое почтение), отвели к стасидиям на левом клиросе. Над инкрустированными турецкими клиросными столиками с горизонтальной крышкой зажгли тусклые масляные лампы под абажуром, раскрыли книги и после 9-го часа антифонно запели предначинательный24псалом.

Монашеский дух

В течение всего нашего достаточно длительного путешествия по Афону мы не пропустили ни одной ночной службы. Каждый вечер, останавливаясь на ночлег в очередном монастыре или в скиту, вместе со всей братией мы шли ночью на службу, а затем, немного отдохнув, вновь отправлялись в путь. И что удивительно — несмотря на краткий сон — мы не чувствовали усталости за все время нашего паломничества. И в этом тоже со всей очевидностью проявилась сверхъестественная помощь Преблагословенной Хранительницы Афона. Бывало, правда, что во время долгих праздничных всенощных бдений сознание пыталось куда-то уплывать, ведь с непривычки даже в стасидиях 10—12 часов вы­стоять непросто. Конечно, выручали высокие подлокотники, на которые можно было опереться, но нам из-за незнания языка было труднее, чем грекам. И все же во время общей молитвы монашеской братии, когда храм становится огромным сосудом, принимающим в себя струи Божественной благодати, совершенно неважно — монах ты или мирянин, русский или грек, молишься или дремлешь, стоя в своей стасидии, — благодатные струи пронизывают тебя насквозь. Здесь, пожалуй, можно вообще уснуть — и в то же время все-таки чувствовать, что находишься под этими благодатными струями. Они омывают душу, делают ее радостной, чистой и почти невесомой. И даже если под конец бдения трудновато бывало нам стоять, то по выходе из храма вместо усталости мы всегда чувствовали необыкновенную бодрость и как бы «заряжен­ность». После таких ночных служб все монахи на 2—3 часа идут отдыхать, а затем снова — труд на различных послушаниях до вечерней службы. Вот так каждую ночь, примерно с 10 часов вечера по европейскому времени и до 7 утра, весь Афон, не смыкая очей, молится. И эта еженощная молитва не прекращается вот уже 16 веков подряд!

Наконец, и литургия подошла к концу. Вся монашеская братия выстроилась в длинную очередь ко причастию. Впереди — маститые старцы. Они с поклоном передают друг другу красный плат, который каждый из них, причащаясь, держит между чашей и своими устами сам. В любом из святогорских монастырей — около десяти и более монахов, которые еще в молодости придя на Святую Гору прожили здесь по 40—50 лет. Какие одухотворенные и по-детски чистые лица у этих седовласых и седобородых мужей, от юности возлюбивших Бога и посвятивших ему всю свою жизнь! Все они либо находились когда-то под руководством духоносных афонских старцев, либо, по крайней мере, пользова­лись их советами. Старчество никогда не иссякало в уделе Пресвятой Богородицы. Никогда не пресекались здесь монашеские традиции послушания, не исчезал опыт духовного руководства, обучения духовному деланию и построения монашеской жизни в целом. А теперь эти убеленные сединами отцы передают уже свой собственный богатый духовный опыт молодому поколению монахов, тот опыт, которого так не хватает нам в России, где все монашеские традиции, а тем более традиции старчества, были пол­ностью уничтожены вместе с их носителями. Один из здешних монахов, отвечая на наш вопрос: «Есть ли сейчас на Святой Горе духоносные старцы?»— сказал, что хотя старцев такого уровня осталось крайне мало, но на Афоне, слава Богу, сохранились еще монахи с очень большим житейским и духовным опытом. Они в состоянии помочь любому молодому послушнику или монаху. Они могут ответить на любой его вопрос и дать полезный совет — как преодолеть то или иное искушение. В неисчерпаемой сокровищнице их монашеского опыта, который был накоплен великими трудами и многими десятилетиями, есть всё необходимое, чтобы поддержать новоначального и помочь ему крепко «встать на ноги». Эти седовласые монахи, правда, никогда и никому не будут навязывать свои советы, но если к ним какой-либо брат подойдет с вопросом сам, — они никогда не откажут ему в необходимой помощи.

Выслушав это, мы с грустью вспомнили наши российские новооткрытые монастыри, где увидеть можно лишь молодые или совсем молодые лица. Опытных монахов и духовных наставников, которые первоначально сами, подвизаясь в послушании у искушенных в духовной брани старцев, стяжали бы необходимые знания и опыт, в этих новых монастырях нет. Вероятно, в том и заключается одна из важнейших причин высокой «текучести кадров» в русских обителях. Греция, по милости Божией, в ХХ веке оказалась в более выгодных условиях. На Святой Горе передача монашеских традиций из рук в руки не прекращалась никогда, потому-то и дух монашества на Афоне особенный. И это обязательно почувствует каждый монах и даже любой верующий мирянин, который прибыл сюда из другой страны.

Как и прежде, осн!овой монашеского делания в афонских кинов!иях, скитах, кельях и каливах считается подвиг отсечения гордого своеволия, соединен­ный с постоянным памято­ва­нием о Боге и непрес­тан­ной Иисусовой молитвой. Старцы, игумены и духовники много времени и внимания уделяют обучению монахов и послушников этому наиважнейшему духовному деланию, без которого стяжание благодати Святого Духа становится делом весьма затруднительным. Ночью стук в деревянное б! ило будит всю братию на келейную молитву, и каждый монах и даже послушник у себя в келье совершает назначенное ему духовником или старцем келейное правило, состоящее из определенного количества Иисусовых молитв. Это молитвенное делание длится 3—4 часа в зависимости от количества четок, которое благословил «протянуть» духовный отец: 10, 20 или 30. Если учесть, что монашеские четки состоят из 100 узелков, то, соответственно, и молитв получается: 1000, 2000 или 3000. Вслед за тем, уже около двух часов ночи по европейскому времени, раздается звон железного клеп!ала, похо­жего на громадную подкову, в которое бьют стальным молоточком. Этот звон призывает монахов окончить келейное правило и поспешить в церковь на полунощницу. За ней следуют утреня, часы и литургия. Таким образом, вся ночь проходит в молитве. Но и днем, собирая маслины, подрезая виноградные лозы, копая огород или замешивая тесто для просфор, монахи постоянно творят Иисусову молитву, консульти­ру­ясь по всем вопросам этого непростого молитвенного делания с духовником или старцем. Причем келиоты очень часто и будничные вечерни, а также и утрени заменяют многочасовой Иисусовой молитвой. Благодаря такой усиленной заботе о стяжании благодати Святого Духа с помощью молитвы и жестокой борьбы с грехом гордыни путем отсечения своей воли и добровольной передачи ее в послушание игумену, старцу и старшей братии, многие монахи достигают большой духовной высоты. Однако (как о том говорили нам некоторые из русской братии) они умеют это тщательно скрывать, чтобы ничем не выявлять своих духовных дарований, и тем самым избежать зависти или похвалы.

Глава 30.