Святая Гора Афон

Вечер. Стихают и думы, и звуки.

Тихо струится вода в акведуке.

Гор, облаков потемневших громады…

Солнце закатное древней Эллады

Отблеском алым, сходя с небосклона,

Море осв! етит, и скалы Афона,

И кипарисы, и заросли терний…

Вечность.

Бессмертие.

Свет Невечерний…

Это коротенькое стихотворение настолько точно отразило наши прощальные чувства, с которыми мы шли навстречу заходящему солнцу по дороге от Ксиропотама к Пантелеимону, что у нас даже дыхание перехватило. Слава Богу, что я успел сфото­графировать этот закатный миг. Проявив пленку по возвращении в Москву и глядя на снимок, мы еще раз удивились точности, с которой отцу дьякону удалось передать наше настроение (см. фото 18 на вкладке).

Свидетели былой мощи

Наступил день отъезда. Было раннее утро. Чистое небо предвещало хорошую погоду. Взяв благословение у настоятеля, в пустом храме великомученика и целителя Пантелеимона мы отслужили молебен перед его чудотвор­ной иконой, добавив специальные прошения из чина благословения путешествующих. Грустные минуты расставания заставили нас в послед­ний раз опуститься на откидные сидения столетних стасидий. Кажется — и они не желали нас отпускать, крепко обняв своими руками-подлокотниками. Еще раз, прощаясь, приложи­лись ко всем иконам, земно поклонились алтарю и его святыням, спели величание великому­ченику и, наконец, покинули ставший теперь для нас родным храм русской обители на Свя­той Афонской Горе. До прибытия корабля, который ходил в Уранополис во второй полови­не дня, времени было более чем достаточно, и поэтому мы решили не спеша отправиться вдоль берега к монастырю Дохиар, чтобы сесть на паром уже на его пристани. Ну, как нам было покинуть Святую Гору, не помолив­шись перед главной святыней этой обители — иконой «Скоро­послуш­ница»?!

Кончался март. В монастыр­ском саду яблони были уже в цвету, а за стеной обители, чуть выше по склону, у отдельно стоящего пар а клиса25нежно-розовыми цветами на всю округу благо­ухало миндаль­ное дерево. Его медовый аромат был так силен, что казалось, будто под деревом открыли бочку цветочного меда. Вероятно, где-то рядом была пасека, потому что вокруг дерева гудело множество пчел. Это — главные производители воска для свечей во всех афонских монастырях. Зашли мы на прощание и в заброшенные мастерские. Потухший горн уныло горбился посреди литейного цеха, а рядом с ним ржавел вальцовочный станок. Еще валялись на земле полосы и бруски металла в кузнечном цеху. Покрытый пылью, лежал на наковальне старый молот и громадные клещи, забытые здесь сто лет тому назад, а у стены — неиспользованные обода для бочек и несколько колес от телег, уже одетых в железные ободья. В соседнем цеху долгими десятилетиями пылились огромные станины токарных, фрезерных и сверлильных станков. Вокруг были разбро­саны инстру­мен­ты. Повсюду пыль, тишина и забвение. Но все же, несмотря на прохудившийся потолок и полное запустение, здесь все еще ощущалась былая мощь, которой отличался когда-то этот монастырь-труженик от всех других афонских обителей.

Покидая монастырь, из любо­пытства мы заглянули по пути в пустующее пятиэтажное каменное здание, стоящее за его стеной почти у самой воды. Снаружи ст е ны здания еще казались крепкими, но внутри была страшная разруха. Из кучи мусора величественно высту­пал необычный памятник конца XIX века. Его-то мы никак не ожидали здесь увидеть. Это был цельнолитой бетонный унитаз, который по форме мало чем отличался от своих фаян­совых потомков конца ХХ века. Нас поразило то, как просто и технически грамотно сто лет тому назад здесь была решена проблема канализации. На все пять этажей по керамическим трубам, благодаря перепаду высот, из горных источников подавалась вода. Только теперь нам стало понятно, что и в монастырском архондарике вода в туалеты и умывальники до сих пор подается таким же образом. Удивительно: как разумно использовали монахи все достижения человеческой мысли, не отказываясь и от технических новшеств, если они не шли во вред душе! Эти новшества не помешали монастырю подарить миру, а затем и Царству Небесному преподобного Силуана. А сколько еще преподобных Силуанов взрастил этот монастырь?! Жаль, что не у всех из них был свой Софроний, который мог бы с таким знанием дела описать их жизнь и подвиги…

С рюкзаками на плечах мы двинулись вдоль побережья в сторону Ксенофонта и Дохиара. Громко хрустела под ногами крупная береговая галька. Над колокольней, проща­ясь, кричали чайки. Вскоре дорога пошла вверх. Из-за деревьев показалось высокое и длин­ное одноэтажное строение, чем-то напоминающее большой современный складской ангар. Его крыша была покрыта ярко-оранжевой черепи­цей. Что бы это могло быть? Конечно, мы не удержались, чтобы не зайти хоть на минуту внутрь. И снова были поражены необычайным зрелищем. Оказалось, что тяжелая черепичная крыша пере­кры­вала громадное простран­ство, шириной не менее тридцати метров и длиной около ста, без каких бы то ни было подпорок внутри сооружения. Крышу удерживали стальные конструк­ции, какими и по сей день пользуются строители для перекрытия заводских цехов. Внутри стояла на четырех колесах паровая машина, похожая на небольшой паровоз с топкой для дров. Помимо колес снизу, машина имела еще одно, пятое колесо, которое крепилось сверху на торчащем из ее бока шкиве. С него свисали широкие ремни. В четырех метрах от машины стояла пилорама с вертикальными пилами, подобная тем, какие и сейчас работают на лесопилках. К ней-то и тянулись оборванные ремни от верхнего колеса. Теперь всё стало ясно. Странная машина на колесах была паровым приводом для пилорамы, а громадное пустое помещение еще в начале ХХ века служило одновременно и складом пиломатериалов, и лесопилкой. Какие грандиоз­ные масштабы! Это было для нас настоящим открытием.

Дары исцеленных

Через час мы были уже в Ксенофонте. Задержались в нем не­надолго: лишь осмотрели старый и новый соборы да выпили по чашечке кофе, а затем, не мешкая, отправились к Дохиару. До прибытия парома времени оставалось уже немного, поэтому через оливковые рощи мимо жилых и заброшенных келий мы шли не останавливаясь. Вот, наконец, и Дохиарская обитель, которая, когда мы впервые приближались к Афону, выглядела с моря, как маленькая неприступная крепость. Но со стороны входа она не производила такого гроз­ного впечатления, хотя п о рту справа и слева охраняли два архангела, изображенные на стенах, поскольку главный храм и вся обитель посвящены Бесплотным Силам. В притворе, справа от входа в трапезную, мы, наконец, увидели знаменитую «Скоро­послуш­ницу». В той части притвора, где находилась эта чудо­твор­­ная фреска, написанная в XVI веке гениальным критским иконописцем Джорджем, был устроен параклис (часовня). Здесь, перед этой ико­ной, мне довелось пережить незабываемое в течение уже многих лет состояние непосред­ственного общения с Пречистой. Как только я приблизился к ее образу, в сердце сама собой, словно зажженная невидимым лучом благодати, исшедшим от иконы, вспыхнула молитва. Казалось, передо мной распахнулось окно в иной мир и оттуда со мной говорит Сама Богородица. Из глаз хлынули слезы блаженного умиления, и на несколько минут я полнос­тью отключился от земной действительности. Чувство живого общения с Пресвятой Девой передать невозмож­но, но те, кто сам его пережил, поймут меня без слов.

Послышался какой-то шум, и в притвор вошли отец дьякон с Антоном. Они немного задержались у собора. Их появление отвлекло меня от молитвы. Я поднялся с коврика, лежащего перед иконой, и с удивлением осмотрел параклис. За время своего паломничества по Афону мы уже перестали удивляться тому, что многие из чудотворных икон были буквально сверху донизу увешаны приноше­ниями исцеленных. Но здесь этим приношениям не было предела. Им даже не хватало места на иконе, поэтому справа и слева от нее стояли высокие ящики-шкафы со стеклянной передней стенкой. В этих шкафах на протянутых одна под другой проволочках висели перстни, браслеты, кольца, архиерейские панагии и кресты, усыпанные драгоценными камнями, старинные золотые монеты и серебряные карманные часы. Висели на них также и современные наручные часы с браслетами из кожи и металла, которые паломники оставили здесь в знак благодарности за внезапно явленную помощь. Но больше всего в шкафах было тонких серебряных пластинок с выдавленными на них изобра­же­­ниями. Возможно, этот обычай связан с именем преподобного Иоанна Дамаскина, кото­рый прикрепил серебряное изображение своей руки к иконе Богородицы, перед которой молился о восстановлении отрубленной кисти. С тех пор и стала та чудотворная икона назы­ваться «Троеруч­ицей». А у греков даже доныне сохранился подобный обычай. Если кто-то молился перед чудотворной иконой, например, об исцелении глаза, то в благодарность за чудо исцеления он заказывает ювелиру серебряную пластинку с изображением глаза и приносит ее в знак благодарности иконе. Если молились о больной ноге — приносят изображение ноги. И каких же только изображений нет на этих пластинках у «Скоро­послуш­ницы»! Руки, ноги, глаза, сердце, уши, спеленутый младенец, мужчина в полный рост. А вот изображение дома, спасенного молитвой от пожара; а это — женщина, неподвижно лежавшая много лет, пока ее муж не приехал на Афон молиться «Скоро­послуш­нице», рядом — чудом Богородицы сохраненный от потопле­ния корабль. Сотни и сотни пластинок, множество драгоцен­ностей. Такого мы еще нигде не встречали! Поистине здесь — «источник исцелений», кото­рый, не оскудевая, бьет до сего дня, исцеляя «всех с верою притекающих к нему».

Обыск на пароме

К причалу Дохиара, сбросив обороты, медленно приближается паром. Он идет из Дафни с обычными остановками у Пантелеимоновой и Ксенофонтовой пристани. Впереди еще две арсаны монасты­рей Конста­монит и Зограф, далее — граница Святой Горы и… конец нашего палом­ни­чес­тва. Не успели мы подняться на верхнюю палубу, как вдруг рядом с Антоном оказал­ся полицейский. Он что-то кратко сказал по-гречески, указывая на рюкзак. Оказав­шийся поблизости русский монах перевел. Полицейского интересовало содержимое рюкзака. Антон отстегнул верхний клапан и ослабил веревку у горловины. Пока полицей­ский копался в его внутренностях, наш попутчик пояснил:

— Обыск всех отъезжающих с Афона паломников — обычная процедура. Если бы греки этого не делали, от Афона, наверное, и камней бы не осталось. В прошлом году, например, двух американцев в тюрьму посадили. Они что-то взяли из пустующей кельи. Американское правительство прислало ноту протеста. А грекам хоть бы что! Осудили американцев на два года, и вот уже полсрока они, как миленькие, отсидели.

Закончив тщательный осмотр и прощупывание антоновых вещей, полицейский подошел к моему рюкзаку. И тут меня прошибло холодным потом. Я вдруг вспомнил, что у меня в рюкзаке, словно бомба замедленного действия, лежит та самая злополуч­ная красаву­ля, которую благословил меня взять на память старый монах-архитектор из Андреевского скита. А тем временем полицейский уже по локоть запустил руку ко мне в мешок. «Какой же будет позор! Царица Небесная! Кому я теперь докажу, что красавулю мне подарили?! Игумен — вор! Боже Милостивый! Ничего подобного мне бы и в голову не пришло! И не взял бы я никогда этой красавули, если бы знал заранее, что со Святой Горы ничего нельзя вывозить. Матерь Божия, выручай! Господи, сохрани!» Эти мысли за долю секунды пронеслись в моей голове, и я, не зная, что еще можно предпринять, осенил спину сидящего на корточках полицейского крестным знамением. «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь!» В то же мгновение полицейский так резко выдернул из рюкзака руку, что едва не опрокинулся на спину. Со стороны можно было бы подумать, будто его укусила змея, притаив­шаяся на дне вещевого мешка.

Брезгливо отшвырнув его в сторону, полицейский, словно разъя­рен­ный лев, набросился на рюкзак отца дьякона. Боже мой! Что же он с ним сделал! Подобного ни я, ни мои спутники никогда прежде не видели. Одну за другой он выкидывал вещи на палубу. Аккуратно упакованные и заклеенные «скотчем» целлофановые мешочки с иконами, книгами, ладаном и другими сувенирами, приобретенными дьяконом в Дафни, были зверски растерзаны у нас на глазах. Полицейский, не имея уже времени их расклеивать, просто рвал пакеты одним движением руки. Куча вещей у его ног росла с ужа­са­­ющей быстротой, а бедный отец дьякон чуть не плакал, со страхом глядя на этот разгром. Всю ночь он тщательно упаковывал каждую вещь, каждый пакетик и, много раз примеряя, укладывал в рюкзак, который потом едва-едва смог завязать. Теперь эту процедуру повто­рить, конечно, было уже невозможно.

До прибытия в Уранополис оставалось не более пятнадцати минут. Полицейский ушел на другой конец парома терзать чью-то сумку, а дьякон в растерянности все еще смотрел на гору выпотрошенных на палубу вещей. От огорчения его очки сползли на самый кончик носа. Чувствуя за собой вину, я начал запихи­вать его вещи обратно (из моего-то рюкзака полицейский так ничего и не вынул). Дьякон, наконец, очнулся и стал мне помогать. Но как мы ни старались, часть вещей все же осталась на палубе. В рюкзак они уже не входили. «Всё, что полицейский должен был проделать с моим рюкза­ком, он вдвойне проделал с дьякон­ским, — подумал я и положил не поместившиеся в его мешке вещи к себе. — А все-таки, милостив Господь! От какого ужасного поношения и позора Он спас меня молитвами Пречистой и великомученика Пантелеимона! Но что было бы, не отслужи мы совместный молебен о путешествующих и святому Пантелеимону?»

Глава 31.

ТРИФОН И ГОРЯЧАЯ КАРТОШКА

Вместо заключения