И оставьте позади. практически все важное. и готовый к обсуждению того немногого, что было

Каждый из типов печати в оригинальной статье репрезентирует отдельную порцию целостной коммуникации, проводимой Эриксоном, которую он маркирует некоторым родом аналогового сигнала. Какие конкретно специфические аналоговые сигналы Эриксон использует в данный момент времени для каждой из категорий, репрезентированных различными типами печати, не суть важно для наших целей на этом этапе.

Из наших личных наблюдений и записей Эриксона, и имея в виду тот факт, что Хаксли обыкновенно держал глаза закрытыми во время глубокого транса, мы пришли к догадке, что Эриксон использовал для маркировки трех наборов сообщений как отдельных сдвиги голоса по тональности и темпу. Эриксон имеет отличный контроль над своими аналоговыми качествами голоса (тональностью и темпом). Одна из полезных генерализаций, выводимая из этого участка работы Эриксона, -имеющаяся у него утонченно развитая способность к использованию взаимодействий однозначимых аналоговых систем. Что существенно, он продуцирует протяженную последовательность английских слов и фраз, которые, будучи слышимыми, составляют хорошо сформированную английскую коммуникацию. Наиболее сильное впечатление в этой коммуникации производят (в этом конкретном случае) два набора аналоговых сигналов, которые выбирают последовательности английских слов и фраз из тотального сообщения, каждый из которых, сам по себе, составляет связную коммуникацию. Конкретно, набор А предназначен для того, чтобы помочь Хаксли в возвращении к относительно нормальному состоянию сознания; набор В имеет своей функцией обеспечение подсказки, которую позднее использует Эриксон, чтобы помочь Хаксли восстановить его переживания; набор С - это инструкция Эриксона для Хаксли - испытать амнезию в связи с его деятельностью в глубоком трансе. Мы не можем преувеличить полезность и мощность такого аналогового маркирования однозначимого материала, которое разбивает его на отдельные единицы сообщений. Почти на каждом из тех, на ком мы использовали эту методику, она доказала свою быстродейственность и эффективность. Дальнейшее обсуждение - это частичное объяснение эффективности методики:

/I/. За исключением некоторых гипнотизеров и терапевтов, чье мастерство требует от них забот о конгруэнтности или неконгруэнтности сообщений, коммуницируемых персоной, которую они обслуживают, никто систематически и сознательно не репрезентирует все сообщения, преподносимые персоной, при коммуникации ее. В любой момент времени, когда человек коммуницирует с нами, он использует положение тела (например, скованное, замкнутое, раскованное), жесты (например, движения рук, паттерны фиксации взгляда), тональность (например, настойчивый, звучный голос), темп (например, быстрый, отрывистый), язык (слова, синтаксис) и т.д. для выражения набора сообщений. Эти сообщения могут быть соответствующими друг другу (конгруэнтная коммуникация) или они могут находиться в конфликте (неконгруэнтная коммуникация). В 92

терапевтическом контексте эти различия формируют основу помощи клиенту в изменении (см. "Структуру Магии"-I, гл.6; "Структуру Магии"-2, ч.2, и Сэйтер, 1973, "Построение человека"). Целостное сообщение, предлагаемое Эриксоном, составляет хорошо сформированную коммуникацию английского языка.

Нормальные лингвистические механизмы переработки информации для обнаружения смысла, в результате которых мы становимся осведомленными о значении целостного сообщения, относятся к этому уровню структуры. Такие лингвистические процессы, сами по себе, в нормальном состоянии, бессознательны или подсознательны, их результаты - значение сообщения - сознательны. Так как обычно мы не репрезентируем по отдельности сообщения, несомые аналоговыми сигналами другого человека, мы не осознаем отношений между однозначимым языковым материалом и этими сигналами. Так, когда Эриксон использует аналоговые сигналы для маркировки целостного сообщения с целью декомпозиции его в отдельные единицы сообщения, мы не осознаем, что здесь присутствует этот уровень паттернинга, и, следовательно, мы получаем информацию, о которой мы целиком не имеем понятия. Без осознания мы не отрицаем сообщения, но просто отвечаем.

/2/ Каждый из нас прошел через протяженный опыт обучения между двумя годами и пятью, когда мы учились говорить и понимать естественную языковую систему, называемую английским языком. Когда мы делали это, мы начинали с научения отвечать и строить последовательности из английских слов, которые были проще по структуре, чем взрослый английский; эти более простые паттерны называются ДЕТСКАЯ ГРАММАТИКА. Примеры таких “детских грамматик” полностью отличны от грамматики взрослого английского, но полностью закономерны по своим паттернингам.

...Умственные возможности маленького ребенка кажутся достаточно ограниченными многими способами, хотя он конструирует чрезвычайно сложную структуру своего естественного языка в течение коротких трех или четырех лет. Более того, каждый ребенок, которому подсовывают различные образы языка, и обыкновенно мало или вовсе не обучаемый сознательно родителями, приходит в этот короткий период к принципиально такой же грамматике. То есть надо сказать, что любой ребенок быстро становится полностью оперившимся сочленом своего языкового сообщества, способным создавать и понимать бесконечное разнообразие новых, однако значимых по смыслу выражений в созданном им самим языке... До недавнего времени бихевиористская психология смотрела поверх языка и понимала задачи первичного изучения языка как совсем другой формы человеческого поведения, которая могла бы быть редуцирована до 93

законов обусловливания. Однако, картина, которую мы сейчас начинаем формировать, есть картина с ребенком, творчески конструирующим свой собственный язык в соответствии с врожденными и внутренними способностями, - с ребенком, развивающим новые теории структуры языка, модифицируя и отвергая старые теории по мере продвижения.

Для нас кажется теперь очевидным, что дети формируют разнообразие собственных словесных категорий - основанных на функционировании слов в их собственных языковых системах, и поэтому на такие слова должно смотреть в свете общей системы ребенка, и не в терминах взрослой системы, которую он еще не создал... Когда ребенок начинает составлять два слова вместе, начинаешь понимать его активную грамматику. Примеры, приведенные выше, демонстрируют, что язык ребенка структурирован в соответствии с этой точкой зрения, что он скорее может быть характеризован иерархическими структурами, что он имеет тенденцию быть систематическим, что структуры меняются с возрастом и что они не всегда соответствуют взрослым структурам.

Дэн Злобин, Психолингвистика, 1971

Некоторые из единиц сообщения (возьмем набор В в качестве примера), которые создает Эриксон с помощью аналоговой маркировки тональной коммуникации, не являются хорошо сформированными последовательностями взрослой грамматики. Тем не менее, при анализе они сильно напоминают паттерны, которые каждый из нас употреблял во время нашего опыта обучения между двумя и пятью годами. Таким образом, похоже, чтобы понять сообщение, передаваемое последовательностью слов и фраз в единице сообщения, выделенной Эриксоном аналоговой маркировкой, мы приближаемся к грамматическим механизмам, которые мы использовали, будучи детьми. Это помогает объяснить абсолютно непонятный феномен возрастной регрессии, который “спонтанно” имеет место при употреблении этого метода.

/З/. Одна из наиболее интригующих находок в исследованиях, проведенных психолингвистами и лингвистами, это то, что различные этапы в грамматике ребенка, когда ребенок продвигается от почти полной некомпетентности в языковых структурах к полной компетентности, имеют те же упрощенные паттерны на каждой стадии, независимо от ребенка и от языка, который ребенок учит(см. Злобин, 1974; Мак Нейл, 1970 для более детального представления).

Этот факт параллельно с множеством других соображений привел исследователей к гипотезе УНИВЕРСАЛЬНОЙ ГРАММАТИКИ (см. 94

Хомский, 1965; Гриндер и Элгин, 1973, гл.13). В сущности, гипотеза Универсальной Грамматики постулирует, что мы начинаем жизнь с предварительно закрепленным набором различений, являющимся базисом для наших построений, когда мы учимся понимать и произносить правильно сложные системы естественного языка, с которым мы знакомимся между двумя и пятью годами. Из обширных данных по случаям повреждений мозга (см., в особенности, Голдштейн, Леннеберг, Гешвинд) и нейрологическому картированию локализаций функций мозга (см., в особенности, Пенфилд, Геззинга, Эклесс, Сперри) мы обнаружили, что, очевидно, каждое из полушарий мозга имеет потенциал стать так называемым доминантным полушарием - местом локализации языковой системы. Например, дети, являющиеся жертвами повреждений доминантного церебрального полушария, происшедших уже после того, как они (дети) начинали и даже в большей степени выполняли задачу обучения пониманию и использованию языка, вначале теряют свои лингвистические навыки, но быстро восстанавливают их. В этом процессе они демонстрируют тот же набор паттернов детской грамматики, который они проявили во время своих начальных методов обучения. Сопоставление этих двух находок приводит нас к заключению, что каждое из полушарий мозга имеет закрепленные цепочки, известные как Универсальная Грамматика.

Так как Эриксон разлагает свою целостную коммуникацию, аналогово маркируя отдельные единицы сообщения, некоторые наборы (снова набор В в примере) составлены из паттернов, которые достигают простоты паттернинга, характерного для Универсальной Грамматики. В то время как доминантное полушарие занято нормальной обработкой информации хорошо сформированной общей коммуникации, отдельные единичные сообщения, несущие более простые паттерны, доступны для недоминантного полушария. Таким образом, для нас возможно получать и давать ответы на сообщения, принятые недоминантным полушарием, без какого-либо осознания этого.

Приведенные три соображения, не исчерпывающие возможностей эриксоновской аналоговой маркировки языкового материала, обеспечивают начальную базу для анализа экстраординарной мощности и эффективности этой методики.

Хаксли очнулся, протер глаза и заметил: “Я имею весьма экстраординарное чувство, что я был в очень глубоком трансе, но это были максимально отвлеченные переживания. Я помню, что вы предлагали мне войти глубже в транс, и я почувствовал себя очень податливым, и, несмотря на то, что, по моим ощущениям, прошло много времени, я, правда, верю, что состояние глубокой рефлексии было бы более плодотворным”. Пока он конкретно не спросил, сколько прошло времени, протекал бессвязный разговор, в котором Хаксли сравнивал отдельные, но смутные оценки внешних реальностей в легком трансе со значительно уменьшенным 95

осознанием их в среднем трансе, которое сопровождается специфическим чувством меньшего комфорта, так что эти внешние реальности могут стать полной действительностью в любой предложенный момент.

Затем его спросили о реальностях глубокого транса, от которого он только что пробудился. Он задумчиво ответил, что он может вспомнить смутное чувство, что он находится в глубоком трансе, но никаких воспоминаний, которые были бы связаны с ним, не приходит в голову. После некоторой дискуссии относительно гипнотической амнезии и того, что он мог бы проявить такой феномен, он с удовольствием засмеялся и сказал, что такую тему было бы весьма занимательно обсудить. После еще некоторого дальнейшего бессвязного разговора его спросили между прочим, без повода: “В каком коридоре вы поместили бы это кресло?” (указывая на кресло, находящееся рядом). Его ответ был примечателен: “Да, Милтон, это просто экстраординарный вопрос. Просто пугающе так! Он почти лишен смысла, но это слово “коридор” несет в себе какое-то странное чувство сильного тревожного раздражения. Просто экстраординарно прелестно”. Он погрузился в озабоченные размышления на несколько минут и затем заключил, что, если здесь и был какой-то отличительный признак, то это была, несомненно, какая-то текущая эзотерическая ассоциация. После дальнейшего ненаправляемого разговора я заметил: “Что касается края обрыва, на котором я сидел, то мне интересно, насколько глубоким был обрыв”. На это Хаксли ответил: “Да, Милтон, вы можете быть пугающе загадочным. Эти слова “коридор”, “край”, “обрыв” производят на меня сверхъестественный эффект. Это слишком не поддается описанию. Дайте мне посмотреть, могу ли я связать с ними какой-то смысл”.

В течение пятнадцати минут Хаксли тщетно пытался выделить какие-то значащие ассоциации с этими словами, снова и снова говоря, что мое очевидно целенаправленное, но загадочное использование их создавало полную уверенность, что здесь было смысловое значение, которое должно было быть очевидным ему. В конце концов он завершил: “Я понял. Невероятно, что это раньше не пришло мне в голову. Я совершенно точно знаю, что вы общались со мной в трансе, и, несомненно, эти слова имели какое-то отношение к глубокому трансу, который казался мне таким пустым. Хотелось бы, чтобы я мог вспомнить мои ассоциации.” После примерно двадцати минут молчаливых, очевидно интенсивных размышлений с его стороны, Хаксли заметил: “Если эти слова действительно имеют смысл, я могу искренне сказать, что у меня была очень глубокая гипнотическая амнезия. Я пытался достичь глубокой рефлексии, но я обнаружил, что мои мысли центрировались вокруг моих переживаний. Было по-настоящему трудно отвлечь себя от этих мыслей. У меня было чувство, что я использовал их для того, чтобы зафиксировать мою амнезию. Перейдем на следующие полчаса к другим предметам, чтобы посмотреть, не будет ли какого-нибудь спонтанного вызова ассоциаций с 96

“коридором”, “краем” и “обрывом”?”

Были обсуждены различные темы. пока Хаксли, наконец, не сказал: “Это сверхъестественное ощущение значащего раздражения, которое эти слова. оказывается, несут для меня, но я полностью, можно сказать, пугающе беспомощен. Я предполагаю, что я должен буду зависеть от вас из-за чего-то, что бы это ни было. Это сверхъестественно, просто сверхъестественно”.

Этот комментарий я без колебаний пропустил мимо ушей, но в течение последовавшего разговора Хаксли, как наблюдалось, имел весьма задумчивое и озабоченное выражение лица, несмотря на то, что он не делал никаких попыток принудить меня к содействию. Через некоторое время я прокомментировал со слабым ударением: “Ладно, возможно, сейчас это станет доступно”. Из своего ленивого и комфортного положения в кресле Хаксли выпрямился самым внезапным и изумленным образом и затем выпалил поток слов, слишком быстро, чтобы записать их, кроме как в форме случайных заметок.

По существу смысл был таков, что слово “доступный” имело эффект сдергивания занавеса амнезии, обнажая совершенно ошеломительные субъективные переживания, которые чудесным образом были “развязаны” словами “оставьте за собой”, вспомнилось целиком с помощью фразы-намека “станут доступными”.

Здесь Эриксон демонстрирует свою изощренную способность входить и действовать в модели мира, представляемой ему клиентом. Принимая без подтверждения комментарий Хаксли о том, что его опыт в глубоком трансе был “очень отвлеченным, пустым”, Эриксон создает для Хаксли переживание, которое позволяет Хаксли прийти к пониманию возможностей феноменов глубокого транса. Конкретно, Эриксон работает, чтобы создать переживание, в котором, Хаксли будет и проявлять амнезию, и частично будет осведомлен, что происходит что-то экстраординарное. С его чуткостью к лингвистическим репрезентациям, данным Хаксли в глубоком трансе, Эриксон выбирает несколько актуальных слов, которые Хаксли использовал во время периода, на который у него наступила амнезия. Эриксон начинает спрашивать Хаксли, Хаксли примечательно реагирует;

конкретно, когда Эриксон использует слова, употребленные Хаксли во время того периода глубокого транса, на который у него амнезия, Хаксли отвечает такими фразами, как:

...это слово “коридор” несет в себе какое-то странное чувство сильного, тревожного раздражения...

...У меня было чувство, что я...

...ощущение значащего раздражения... Одним из интересных параметров переживаний Хаксли является то, что определенные слова здесь приобретают, казалось бы, непреодолимую силу. Конкретно, когда Хаксли слышит слова “коридор”, “край обрыва”, он

7-992 97

переживает кинестетические ощущения. И он переживает это телесное ощущение очевидно без какой-либо альтернативы. Этот процесс строго связан с несколькими частями нашего опыта в терапевтическом контексте. Как в нашей работе с определенными типами психосоматических заболеваний (например, астма, заикание), так и с определенными часто встречающимися типами паттернов неуспеха в том, чтобы эффективно справляться с межличностными отношениями, мы натолкнулись на то, что мы начали называть НЕЧЕТКИЕ ФУНКЦИИ. Нечеткая функция (см. “Структуру Магии”-2, ч.III для детального обсуждения) - это ситуация, в которой человек получает сообщение по какому-то каналу входа (например, визуально, аудиально), но, вместо того, чтобы переживать и хранить эту информацию или сообщение в соответственной репрезентативной системе, он репрезентирует ее в какой-то другой репрезентативной системе. Например, один из наших клиентов, страдающий приступами астмы, переживал эти приступы, когда он слышал слово “убить” и другие слова, связанные с насилием между людьми. Другая наша клиентка впадала в неконтролируемую ярость, когда бы она ни слышала слово “Долли”. Клиенты, чья модель мира определяет их поведение так, как будто они не имеют альтернативы тому, что они переживают кинестетически, когда бы они ни слышали отдельную последовательность звуков, проявляют неопределенную функцию, которую мы называем “слышать -чувствовать”. Принятие модели мира, в которой они не контролируют конкретные нечеткие функции, ограничивает число выборов, которые клиенты имеют в своем поведении. То есть, например, если клиент каждый раз, когда он слышит определенное слово, “автоматически” чувствует себя определенным образом, то он более не имеет способности отвечать творчески, вместо этого он может только реагировать. Ответственность за его переживания - буквально, способ, каким он чувствует, - лежит вне его, и утверждения типа

Он заставляет меня чувствовать ярость.

Она просто разрушает все вокруг меня. являются, к несчастью, точными репрезентациями переживаний клиента. Формально идентичные паттерны имеют место в других комбинациях входных каналов репрезентативных систем. Например, одна из наших клиенток испытывала сильное, паническое чувство страха, когда она видела машину, останавливающуюся на внутренней линии шоссе, имевшего четыре этих линии. Это пример нечеткой функции, которую мы называем “видеть - чувствовать”. В любом из этих случаев авторы использовали методики инсценировки и связанные с ними навыки, включая систематическое использование репрезентативных систем для того, чтобы помочь клиенту измениться так, чтобы иметь альтернативу в выборе ощущения от звука или образа, которые клиент получил или сохранил в соответствующей репрезентативной системе. (Эти методики подробно описаны в “Структуре Магии”-2, ч.1,П и Ш).

Важно здесь то, что неопределенные функции не плохи или безумны;

они формируют основу для большинства приятных эмоций и творчества в нашем опыте. Они, тем не менее, в определенных контекстах, являются ограничениями выборов, которые имеет человеческое существо относительно того. какие части мира доступны для него (например, фобии). Таким образом, терапевтические методики, которые мы применяли, созданы для того, чтобы устранить или разрушить эти процессы нечеткого функционирования, но более для того, чтобы помочь клиентам, в обретении, контроля и выбора над этими путями.

Мы также замечаем, что те же паттерны, возникают на культурном или социальном уровне. Определенные классы переживаний иденги41ицируются как негативные нечеткие функции и специфицированы в культуре этой страны как табу - например, порнография идентифицируется в США как негативное “видеть-чувствовать”; также культура осудила употребление слов, описывающих определенные ощущения тела (fuck и т.п., американская матерщина); дело в том, что они идентифицированы как негативные “слуховые ощущения”. Обратно же, культурные стандарты физической красоты, грации, т.п. и мелодии, ритмы, т.п. - просто культурно идентифицированные, позитивно оцениваемые нечеткие 4>ункции для этих “зрительных ощущений” и “слуховых ощущений” соответственно. Более того, культурные различия, проявляемые различными национальными и этническими группами, могут быть с легкостью репрезентированы в терминах нечетких функций, отобранных как позитивные и негативные, как различия между стандартными культурными требованиями для полов, и внутри культурной или этнической группы, и между различными группами. Значение диалога Эриксона - Хаксли в этой части статьи в том, что он демонстрирует отыскание путей нечеткого функционирования, и, более важно, демонстрирует ценность гипноза как орудия исследования для того, чтобы начать изучение процессов этого человеческого моделирования. Эриксон в течение всей жизни показывал чуткость к этой увлекающей и восхищающей нас возможности. В самом раннем начале своей карьеры он исследовал различные феномены гипнотически индуцированной глухоты и цветовой слепоты (см. Эриксон, 1938).

Наконец, заметьте, что Эриксон показывает свою обычную чувствительность к человеку, с которым он работает. Он позволяет Хаксли исследовать различные пути восстановления материала, ассоциированного с процессами “слухового ощущения”, которые были созданы. Хаксли действует творчески в своих попытках превозмочь амнезию, находящуюся в корне переживаемых им “слуховых ощущений”. Когда Хаксли уже потратил некоторое существенное время на эти попытки, Эриксон просто упоминает одну из фраз-подсказок, которую он аналогово пометил как принадлежащую к набору В - набору подсказок - слов и фраз, которые позволят Хаксли восстановить его воспоминания. Результаты впечатляющи. Эта последовательность снова показывает ценность гипнотически

7* 99

индуцированных нечетких функций как инструмента исследования для изучения человеческого нейрологического потенциала - измененных состояний сознания.

Он объяснил, что теперь он осознал, что он был в “глубоком трансе”, психологическом состоянии, сильно отличном от его состояния глубокой рефлексии, что в глубокой рефлексии было ослабленное, но не важное и не принимаемое во внимание осознание внешней реальности, чувство пребывания в известном ощущаемом состоянии субъективной осведомленности, чувство контроля и желания утилизировать способности, при котором воспоминания, знания, переживания текли свободно и легко. Вместе с этим потоком здесь всегда было продолжающееся внутреннее чувство, что эти воспоминания, знания, переживания, понятия, несмотря на их живость, были не более чем только упорядоченным по смыслу выравниванием психологических ощущений, вне которых формируется фундамент для глубокого, приятного, субъективного эмоционального состояния, из которого будут проистекать всесторонние озарения, чтобы быть реализованными немедленно и с небольшими сознательными усилиями.

Состояние глубокого транса, как он теперь знал, другая и полностью отличная категория переживаний, утверждал он. Внешняя реальность могла входить сюда, но это требовало нового типа субъективной реальности, специальной реальности полностью нового и иного содержания. К примеру, когда я был частично включен в его состояние глубокого транса, его ощущение от меня не было ощущением от конкретного человека с конкретной идентифицируемостью. Вместо этого меня воспринимали только как некоторого человека, которого он (Хаксли) знал в некоторой смутной, неважной и полностью не идентифицируемой системе отношений.

В стороне от “моей” реальности существовал тип реальности, который переживают в живых снах, реальности, которую не подвергают сомнению. Вместо этого такую реальность принимают целиком без интеллектуальных сомнений, и здесь нет ни противоречивых, контрастных, ни рассудочных сравнений, ни конфликтов, так что, что бы ни переживалось субъективно, оно, несомненно, принимается как одновременно субъективно и объективно подлинное и связанное со всем остальным.

В своем глубоком трансе Хаксли обнаружил себя в глубоком, широком обрыве, высоко на крутом склоне которого, на самом краю, сидел я, идентифицируемый только по имени и как надоедливо разговорчивый.

Перед ним, на широком участке мягкого сухого песка находился обнаженный младенец, лежащий на животе. Воспринимая его и не сомневаясь в его реальности, Хаксли смотрел на младенца, сильно любопытствуя относительно его поведения, настойчиво пытаясь понять его поколачивающие движения руками и ползающие движения ногами. К 100

его потрясению, он чувствовал, что переживает смутное любопытное чувство недоверчивого удивления, как будто бы он сам был этим младенцем, глядящим на мягкий песок и пытающимся понять, что это.

За это время, пока он смотрел, он успел стать сильно раздраженным мною, так как я явно пытался разговаривать с ним, и он почувствовал волну -антипатии и ответил, чтобы я заткнулся. Он отвернулся и обнаружил, что ребенок рос прямо перед его глазами, ползал, сидел, стоял, учился ходить, ходил, играл, разговаривал. С глубоким очарованием он наблюдал это растущее дитя, ощущал его субъективные переживания обучения, желаний, ощущений. Он следовал за ним в искаженном времени через множество переживаний, как оно проходило от младенчества к детству, школьным дням, ранней юности и подростковому возрасту. Он наблюдал физическое развитие ребенка, ощущал его физические и субъективные умственные переживания, испытывал с ним симпатию, радовался, мыслил, мечтал и познавал вместе с ним. Он чувствовал, как тот, будто он был им самим, и продолжал наблюдать за ним, пока, наконец, не осознал, что пронаблюдал, как ребенок вырос до зрелого возраста, до двадцати трех лет. Он сделал шаг ближе, чтобы увидеть, на что смотрит молодой человек, и вдруг осознал, что молодой человек был Олдос Хаксли собственной персоной и что этот Олдос Хаксли смотрел на другого Олдоса Хаксли явно в его начале 50-х, прямо сквозь коридор, где они оба стояли, и что он, 52-х лет, смотрел на себя, Олдоса 23-х лет. Затем Олдос 23-х лет и Олдос 52-х лет явно одновременно осознали, что они смотрят друг на друга, и в мозгу каждого из них сразу же возникли любопытные вопросы. Для одного вопрос был: “Это ли моя идея того, на что я буду похож, когда мне будет 52?” Для другого: “Действительно ли я выглядел так. когда мне было 23?”. Каждый знал о вопросе в мозгу другого. Каждый нашел вопрос “экстраординарно очаровательным и интересным”, и каждый пытался определить, где была “действительная реальность” и что было “лишь субъективное переживание, выступающее вовне в галлюцинаторной форме”.

Для каждого прошлые 23 года были открытой книгой, все воспоминания и события были ясны, и они поняли, что они оба разделяли эти воспоминания и для каждого только предположительная спекуляция предлагала возможные объяснения между 23 и 52 годами.

Они смотрели через коридор (этот “коридор” не был ориентирован вверх, на край обрыва, где сидел я). Оба знали, что персона, сидящая здесь, имела некоторую неопределенную сигнификацию, именовалась Милтон и к ней можно было обратиться обоим. Им обоим пришла мысль, мог ли он слышать каждого из них, но проверка не удалась, так как они обнаружили то, что говорят одновременно и то, что не могут говорить по отдельности.

Медленно и задумчиво они изучали друг друга. Один должен был быть реальным. Один должен был быть образом из воспоминания или 101

представления о собственном образе. Должен был бы Олдос 5 2-х лет иметь все воспоминания о годах от 23 до 52 лет? Но если да, то как он мог тогда видеть Олдоса 23-х лет без теней и окраски лет, которые пройти с того юного возраста? Если он видел Олдоса 23-х лет ясно, то он должен был бы вымарать все последующие воспоминания для того, чтобы видеть этого юного Олдоса ясно и таким, каким он был тогда. Но если он был действительно Олдос 23-х лет, почему он не мог спекулятивно сфабриковать воспоминания для промежутка времени между 23 и 52 вместо только видения Олдоса как 52-хлетнего, и ничего более? Какой способ психологического блокирования мог иметь место, чтобы вызвать это особенное состояние дел? Каждый обнаружил себя полностью в курсе мыслей и рассуждений “другого”. Каждый сомневался в “реальности” второго и каждый находил резонные объяснения для таких противоположных субъективных переживаний. Повторно возникали вопросы, какими средствами могла быть установлена истина и как эта неидентифицируемая персона, обладающая только именем, сидящая на краю обрыва на другой стороне коридора, соотносилась с тотальной ситуацией? Могла ли эта смутная персона иметь ответ? Почему не позвать ее и не спросить?

С большим удовольствием и интересом Хаксли детализировал свои тотальные субъективные переживания, делая спекуляцию о пережитых годах, искажениях времени и блокадах памяти, создающих неразрешимую проблему действительной идентичности.

Наконец, автор, в порядке эксперимента, “случайно” сделал ремарку:

“Конечно, все это можно было бы оставить позади, чтобы оно стало доступным несколько позже”.

Немедленно произошло восстановление первичной постгипнотической амнезии. Были сделаны попытки разрушить эту реиндуцированную гипнотическую амнезию замаскированными ремарками, откровенно явными утверждениями, пересказом всего произошедшего. Хаксли счел мои утверждения (пересказ) о ребенке на песке, глубоком обрыве, коридоре весьма любопытными, просто загадочными ремарками, выполняющими, как решил Хаксли, ту цель, которую я сейчас имел. Но они не восстановили в памяти ничего большего. Каждое утверждение, которое я делал, было само по себе действительно, не информативным и имело цель только вызвать ассоциации. Все было безрезультатным, пока снова слово доступный не произвело тот же эффект, что и прежде. Все это воспоминание было отнесено к Хаксли второй раз, но без осознания им, что он второй раз рассказывал это воспоминание. Приблизительно предложения, когда он закончил свой второй пересказ, имели результатом полное воспроизведение его первого сообщения. Его реакция, после первого немедленного удивления, были сравнить оба сообщения пункт за пунктом. Их идентичность поразила его, и он отметил только некоторые изменения в порядке пересказа и выборе слов.

Здесь есть паттерны, которые мы нашли интересными. Первое: если читатель проанализирует описание его переживаний в глубоком трансе, он заметит устойчивый выбор визуальных предикатов, - паттерн, который мы обсуждали раньше в нашем комментарии. Второе: множественная реиндукция амнезии и последующее уничтожение амнезии для первичных переживаний глубокого транса, равно как и для вызова этих переживаний снова, уже в нормальном состоянии сознания, демонстрируют реальную силу и эффективность групп сообщений, различаемых Эриксоном с помощью его методики аналоговой маркировки.

Снова, как и ранее, была индуцирована постгипнотическая амнезия, и затем было вызвано третье воспроизведение, за которым последовало индуцированное мною осознание Хаксли того, что это было третье его воспроизведение.

Были сделаны обширные детальные описания всей последовательности событий, проведены сравнения индивидуальных записей, с комментирующими вставками, относящимися к смыслу. Многие предметы были систематически обсуждены с целью выяснения их значения, и были индуцированы короткие трансы, чтобы сделать более живыми различные предметы обсуждений. Тем не менее, мною было сделано лишь относительно немного замечаний по содержанию переживаний Хаксли до того, как он смог бы действительным образом быть субъектом, который выполнял бы их полностью. Мои замечания содержали, в основном, последовательность событий и довольно хорошее описание целостного развития его транса.

Это обсуждение завершилось, когда начались приготовления к назначенным на этот вечер делам, но не ранее соглашения о последующей подготовке материалов к публикации. Хаксли планировал использовать как глубокую рефлексию, так и дополнительные самоиндуцируемые трансы, чтобы помочь написанию статьи, но несчастная случайность помешала этому.