II. Песня пастуха Таулу

В долине Басхана в густом чинаре и орешнике лежал аул Карчи Эль-Джурт. В знойный полдень, когда Карча со всеми мужчинами жал далеко за рекой ячмень, ворвались с боевым кличем в аул незнакомые всадники, опустошили дома и увязали всех красивых девушек поперек седла.

Четырех грабителей пронзил четырьмя стрелами молодой пастух Таулу, единственный из мужчин, кто им встретился.

До самого вечера вели на аркане пастуха, а когда пришла пора отдыху и загорелись костры, Абдулла, предводитель отряда, сильным взмахом ножа разрубил его путы и сказал гневно:

- Четырех орлов погубил молодой волк, но волк не умрет. Он будет стеречь лошадей и готовить нам пищу, пока не высохнет в нем кровь от жажды и голода, Сейчас он нам сварит своих лучших овец, а мы позабавим своих пленниц.

Связал десять любимых овец Таулу, поднял брошенный ему нож и нагнулся красить овечьи шеи. И когда запах крови пропитал его яростью, он, птицей перемахнув через костер, вырос из пламени перед Абдуллой, схватил его за длинный ус, запрокинул голову и молча вотк­нул в горло нож.

Потом, крутясь вихрем среди набежчиков, Таулу стал делать то, что делает волк в отаре без пастуха. Долго он показывал гостям, как пляшет у вечерних костров смерть, а когда его снова связали и понесли к огню, он запел:

«Эх, как мучила жажда сегодня меня,

Эх, как вражеской кровью я жажду унял!

О-рай-да, рий-да-ра,

О-рий-да, рий-да!

Десять бедных онец я послал на тот свет,

Вдвое больше врагов им отправил вослед!

Так учил меня Он —

так и сделал я!

Эх, мне тоже пора,— орай-да,— умирать,

Эх, на вражьих телах так удобно лежать.

Так учил пеня Он,—

так и бился я!

Поднят я над огнем многим множеством рук,

На моем лице смех, а на вражьих — испуг!

Так учил меня Он —

пусть он здравствует!

Я недолго пожил, но пожил, как хотел,

Перед смертью теперь одного б я хотел,

Чтобы Он на коне показался вдруг.

Чтоб за склоном вдали Его шлем засверкал,

Чтоб Он видел конец мой и гордо сказал:

«Так учил я его — так и умер он!»

- Одинаковой дорогой приходят все в мир — все с плачем, а ухо­дят по-разному,— так сказали чужеземцы, изумленно внимая гортан­ным ритмам пастуха, висевшего уже под пламенным зевом смерти.— Невиданной доблестью нас ослепивший пастух, чем защитил ты сердце от страха?! И какими сумел поразить стрелами паши ничем не смяг­ченные души?! Скажи — о ком твоя последняя песня и допой ее до кон­ца — смерть тебя подождет.

- Надо сердце заполнить любовью, чтобы не осталось в нем места страху,— так ответил Тауду, когда его развязали.— Песня моя о тех, кого я люблю; она очень длинна, но я ее допою, и пусть доживут свои дни те, о ком я пою.

Вырезал Таулу сыбызгы(прим. род свирели) из бересты, наполнил грудь воздухом, и крутая, как подъем в горы, клокочущая, как река, густая и сильная песня понеслась далеко сквозь сердца суровых пришельцев, сквозь горы и туман на горах...

«Лес, не шуми — я пастух из Эль-Джурта, сейчас буду петь о на­роде своем и о Карче, Батырбиевом сыне, свободу нам давшем.

В далеком Крыму жил Карча беззаботно, но стала язвить ему душу тоска по отчизне; томить стали ветры и запахи трав синих гор, будить стали ночью его стоны отчих полей, одичавших без добрых семян и за­ботливых рук.

Созвал он однажды товарищей верных, которыми были и Трам меткоглазый, и сильный, как дев, Адурхай, и быстрый, как рысь, Будиян с Наурузом бесстрашным.

Раскрыл свое сердце Карча перед ними и эти слова им сказал:

— Без родины мы мертвецы все и между живыми, на родине мы и среди мертвецов все живые.

Потерявший глаза может песню услышать,

Потерявший уши может радугу видеть,

Потерявший руки может на свадьбе плясать,

Потерявший ноги может друзей обнимать,

Потерявший все может в родной земле лежать.

Потерявший Родину совсем ничего не сможет.

Готовясь к побегу, собрали друзья всех аланов и лунною ночью, когда в тихом море стоял их корабль, напали они и разбили отряд без­бородых крымчаков, которые посланы были Аслан-Герий-ханом с та­ким повеленьем: сначала дорогу отрезать аланам, потом за их головы взяться...

- Вах, чудо какое-то мчится в степи,— удивился Герий, на рас­свете разбуженный гулом — синий туман перед чудом клубится, и свет­лые звезды и черные галки летят из тумана; слепящее солнце горит перед чудом, а позади серебрится луна.

- Ох, то не чудо,— сказали Герию его сыновья,— то несется к нам конь богатырский, туман из ноздрей выпускает; земля от копыт его стаями птиц отлетает, и искры из кремня подковы его высекают.

Ох, мчится на нем стальнорукий Карча, рассекая поднятым мечом небеса; на груди его латы сверкают, как солнце, а щит за спиной, как луна...

Беспощаден, как смерть, был Карча злом карающий зло: юрт хищ­ных Гериев, себя называвших Асланами-львами, вогнал он в могилы, как в норы шакалов, и со своими людьми уплыл в море.

Был долог на родину путь — три дня и три ночи туда, где дневное светило восходит, несли паруса, как орлиные крылья, аланов свобод­ных, их жен и сестер их, от счастья поющих.

Наутро четвертого дня на беду им внезапно разгневалось небо: щитом своим синим оно загремело, и тучами черными солнце закрыло, и принялось огненно-желтые копья метать.

Спокойное море, пронзенное болью, взбурлило, восстала вода, разбуянились волны, и крепкий корабль аланов разбили как щепку, на скалы прибрежные бросив.

Судьба, что беду посылает, и помощь пошлет, когда нужно: надеж­ную руку сбою протянул потерпевшим крушенье народ той земли — Апсуа (прим. так называют себя абхазцы).

В краю их цветущем, в горах Джеметея, прожили аланы, пока не окрепли, и через шесть лет по крутым перевалам, идя снова к солнцу, спустились в Архыз, что лежал за снегами и льдами большого хребта.

Был чист небосвод над долиной Архыза, богат был Архыз и зве­рями и птицей, и туры и овцы там быстро плодились, но не росла там трава Кара-чай... В поисках этой травы исходили мы много земель и, наконец, до Басхана дошли, чтобы здесь отдохнуть, а потом ее снова искать...»

Так закончил свою песнь Таулу и спросил:

— А что ищете в этой земле вы, рожденные далеко от нее? Что пожать вы хотите осенью, посеяв весну своей жизни страхом и смертью?

И так ответили ему помрачневшие воины:

— С несчетными войсками идет по горам и равнинам сын Тарагай-амира Темир-Асхак, железный Хромой, родившийся от матери с зажа­тым в кулаке сгустком крови.

Под его знаменем за одно это лето мы прошли, покрыв пеплом, и страну картвелей Гюрджю-стан (прим. Грузия, картвели – так называют себя грузины), и страну Огня — Азербайджан, и страну Гор — Даг-и-стан. У подножья снежного Минги-Тау, что белеет сейчас перед нами, Темир-Асхак разбил возомнившего себя тоже же­лезным Тохтамыша, великого хана Золотой Орды, и, не дав нам вы­тереть со лба пот этого боя, разослал нас по горам, чтобы и здесь, как и всюду, не оставалось племен, не склонивших пе­ред ним головы.

Из другого конца света идем мы, земля наша далеко, мы забыли ее лицо, покоряя чужие земли, а Темир-Асхак ведет нас все дальше, и там. где ступает его пята, надолго умирает трава и перестают смеять­ся дети. Истерлись наши ноги в походах, истерлись наши сердца, уста­ли мы от огня и крови, жаждем мы сеять и жать, как твои соплеменники, ячмень и, как они, возвращаться по вечерам под мирные кровли а качать на коленях сыновей.

Поэтому вчерашней мочью мы отстали от своего отряда — эти дре­мучие горы могут нас скрыть от Темир-Асхака.

Поэтому сегодня в полдень мы взяли себе в твоем ауле хлеба и жен.

И сказал тогда им Таулу, что не может награбленный хлеб дать телу соков, а похищенная жена стать матерью верных сынов. И еще сказал: просторна земля, щедры поли, добры люди в ауле Эль-Джурт — кров и тепло, мужскую дружбу и женскую любовь мог бы всякий найти в нем, открыв людям сердце, а меч оставив спящим в ножнах.

— И рады бы мы пристать к стае,— ответили ему,— да перья у нас не те. Красны наши руки от крови. Научатся ли они держать кетмень и пастушью ярлыгу вместо меча? Отмоют ли их пот и дожди?

Отвагой блистающий юноша.! Будь для нас, своих врагов, братом, усни мирно с нами, а утром помоги решить нашу судьбу...

Но неожиданное для них настало утро. Когда ушли последние звезды и разгорелась пламенная заря, из-за синих холмов вылетел на легконогом коне Карча, в светлых латах и сияющем шлеме.

А слева от Карчи и справа, вонзая копья во встречный ветер, вы­скочили все его воины.

Двое из них, Будиям и Боташ, вздыбили своих коней в самой се­редине похитителей и засверкали мечами над их головой.

Не дал Таулу пролиться крови; схватив и удерживая скакунов за уздцы, он начал свой рассказ о том, что в душах чужеземцев уже высы­хают травы зла, и вырастают цветы раскаяния и мира.

Слушал Карча пастуха, пронизывал долгими взглядами неподвиж­ных воинов Железного Хромца, а потом сказал им, что они, сохранив честь похищенных ими девушек и жизнь смелого пастуха, сохранили свое право — жить, а всякий живущий должен быть свобо­ден: незнакомцы могут направить своих коней в любую сторону, а если решат войти друзьями в аул Эль-Джурт, никто никогда не напомнит, как они вошли в него однажды врагами.

— Посмотрите на нас,— сказал им Карча,—из разных земель, из разных племен и в разное время пришли мы в Эль-Джурт, но кровь у нас стала одной. Пусть скажут, что это правда, и кипчаки из желтых степей, и болгары с реки Итиль, и крымчаки из Карасу-Базара, и беслеаеевцы и абазинцы с соседних долин.

И горе и радость, как воздух, как землю и воду, мы делим поровну, кто бы нас ни родил. Пусть скажут, что это правда, и знатный сван Отар и кабардинцы Тохчук с Тамбием, и малгарский пастух Хубия, и армянский охотник АЙбаз, и княжич из Крыма Шаухал, и все аланы, с которыми пришел я сюда из-за широких морей и через высокие горы...

Когда взошло солнце, элъджуртцы, обнявшись с пришельцами, си­дели вокруг утренних костров, костров дружбы, жарили овец, прине­сенных в жертву счастливому дню, и слушали новую песню пастуха Таулу.